Товарки знали о моем намерении и всячески отговаривали от совершения оного. Время от времени поддававшийся беспокойству и неустанным мольбам одуматься, я твердо сказал:
— Хуже того, что он уже сделал, не будет.
— Но что тебе это даст? — спрашивала Марфа. — Он ведь снова сделает с тобою какую-нибудь пакость. Ты словно глупый мышонок, бегущий в пасть к хитрому коту!
— Пусть! Пусть я лишь мышонок, но по крайней мере бесстрашный! Сколько можно делать под себя? Он ведь упивается нашим страхом, быть может, настало время действовать? Я ему отвечу, наконец-то отвечу за все его издевательства надо мною! Разве мало выпало испытаний на мою долю? мало мною было пролито слез?
— Так зачем же лить еще больше?
— Потому что я и без того исполняю его волю, и делаю это исправно!
— В тебе говорит гнев, он тебя ослепил. Одумайся!
Я перевел дыхание и заговорил ровнее:
— Никто ведь не говорил о том, что нельзя перекроить наряд, как тебе нравится. Он тот же, но немного другой.
— Ты бросаешь ему вызов. Это так на тебя не похоже! Верни все на место, пока не поздно, заклинаю, верни!
— Уже поздно. Я не прощу ему тех слов, что он сказал о Шарле, не прощу, Марфа!
— Ах, дело в мужчине…
— Да, в мужчине! В моем любимом мужчине! И я покажу ему, как сильно его люблю!
— Он расценит это как вызов, — повторила Марфа. — И мужчина твой… Никто его у тебя не отнимает — гуляй, встречайся, люби. Для чего кому-то что-то доказывать, а уж тем более — человеку, в чьих руках вся твоя жизнь? Подумай, что может проистечь из твоего бессмысленного сопротивления, подумай…
Но я не подумал. Я был уперт как баран. И так же, как и сие пустоголовое животное, не имел возможности — точнее, категорически ее отмел, — рационально мыслить.
Ответом на столь резкую во мне перемену могу вменить лишь тому, что я смертельно устал от грязного проститутского промысла. Наслаждаясь свободой рядом с Шарлем, вкушая философию его жизни, трактующую любить и заботиться как о душе, так и о теле, потому что они неразрывно связаны, я и забыл, каково это, когда последнее тебе не принадлежит. Это было неправильно. Тело — сокровище; позволяя визитерам издеваться над ним, я рушил и душу, губил, уничтожал ее.
Это не могло продолжаться вечно. Нужно было что-то делать.
Моё появление на вечере произвело фурор. Я был поразителен, изящен, дерзок. Взгляды дам и господ, сосредоточенные на моей изысканной персоне, не могли не ввергнуть меня в экстаз. В чувство абсолютной, но неосознанной гордости. Ведь я мечтал об этом всю жизнь — как появлюсь в бомонде и очарую всех своей ослепительной красотой.
Ни один плешивый прелюбодей не упустил возможности восхититься моим смелым нарядом. Ах, как это было волнительно! Кто-то вкладывал в горячие панегирики моему очарованию искренние восхищения, хоть и не лишенные амбивалентности, но обошедшиеся без какого-либо неприличного подтекста; другие — бросали грубые остроты, мол, как смешон этот недомужчина; третьи, чьи «порочные» склонности соответствовали моим, — ограничились скромными комментариями, чтобы товарищи не заподозрили их ни в чем предосудительном. К счастью, от внимания последних меня спас господин Лисовский — взял под руку и увел в сторонку.
— «Граф» здесь, — с тревогою шепнул старик. — Остерегайся его, он сегодня не в духе.
Почувствовав резкий укол адреналина, я, однако, улыбнулся господину Лисовскому:
— Позвольте выразить вам глубочайшую признательность за сие предупреждение, ваше сиятельство. Теперь я буду осторожен и не стану попадаться ему на глаза.
— Страшно представить, чт
о придет в голову этой бестии, увидь он тебя!
Лисовский быстро окинул меня сокрушенным взглядом.
— Ай, как нехорошо получается! — Он приложил ладонь к лицу и покачал головой, в аккурат как это делают особо впечатлительные немолодые леди, когда на глаза им невольно попадается нечто очень срамное.
— Право, — сказал я, — я и не подумал, что сим нарядом могу кого-то нечаянно… обольстить.
— Не бойся, я куплю тебя сегодня, но дабы упредить «графа», мне нужно найти Леманна.
— О, я бы с величайшей благодарностью принял ваше ручательство!
— Поговори пока с дамами, я вскорости вернусь.
— Ах, ваше сиятельство, как многим я вам обязан!
Лисовский удалился, я же поспешил слиться с щебечущей компанией содержанок, явившихся со своими господами. Когда они начали расхваливать мой яркий образ, я узнал их голоса — то были те самые девушки, которые прятали лица под масками в тот злосчастный день, подчас Леманн обнажил меня.
— Как вы прекрасны сегодня! — нараспев сказала одна их них.
— Ах, ну просто куколка! — вторила ей другая.
— Хотя без одежды вы были бы еще милее, ха-ха-ха!
— К слову об этом! У вас исключительные волосы. Как жаль, что вы вынуждены прятать их под париком.
— Благодарю, леди! — Я отвесил девушкам учтивый поклон. — Но куда же мне до вашей пленительной прелести и дивного очарования?
Они жеманно захихикали, деланно смущаясь сих скромных комплементов.
Лакеи принесли нам вина, мы поговорили еще немного о нарядах, косметике и париках, прежде чем в поле нашего зрения не появилась сиятельная чета Леманнов. Девушки зашептали:
— Ах, княгиня выглядит такой недотрогой! Ни за что не поверю, что она не наставила мужу рога.
— Да-да! Ведь если достоинство князя Леманна столь же длинно, как и его нос, я ее просто не понимаю!
— Ах, дорогая, да ведь это не играет никакой роли! Главное в достоинстве вовсе не размер, а умение им пользоваться.
— У княгини, — ответствовал я, — нет любовника, она верна мужу. Однако если бы и так, кто бы ее осудил за то?
— Уж точно не мы, ха-ха-ха! — сказала одна из содержанок.
— Точно! — поддакнула ей вторая. — Пусть бедняжка развлекается на стороне, чем делит ложе с этим страшным человеком.
— А я бы не отказалась провести ночь с Леманном, ведь он, кажется, не урод.
— Он урод в сердце, — сказал я.
— Но он такой симпатичный, Уотан, душка! Что ты на него злишься?
Я не успел ответить, что этот человек сломал мне жизнь и я имею полное право на него злиться, как одна из девушек поморщилась и ответила тайной воздыхательнице Леманна:
— Ах, какой дурной у тебя вкус, подруга! Попробуй он поцеловать тебя, пробил бы своим клювом твое белое личико, как есть пробил бы!
Мы рассмеялись. И возможно, тем самым и привлекли внимание Леманна.
— Ой, мамочки! — ахнула одна из содержнок. — Он направляется к нам!
— Что же ты наделала? Ах, какой он недовольный!
К счастью, Леманн был недоволен не ими. Убийственный взгляд его был устремлен на меня. Спрятавшись было за спины собеседниц, я сейчас же осекся. Выглядеть виноватым было ни в коем случае нельзя, иначе это показало бы, что я его боюсь.
Подойдя к нам, Леманн встретил изящные поклоны и, не удостоив нас тем же — да и с чего бы ему кланяться шлюхам? — грубо взял меня за плечо и поволок к распахнутым дверям. Благо, мы с девушками стояли к оным близко, поэтому никто не обратил внимание на гнев князя.
Втолкнув меня в нишу в коридоре, Леманн процедил:
— Сейчас же объяснись!
— Объясниться? — Я изобразил непонимание. — В чем объясниться, ваше сиятельство? Я допустил какую-то ошибку?
— Я тебя насквозь вижу, брось эти игры!
— Но что вас так не устроило?
— Как ты посмел явиться в этом на мой вечер?!
— Ах, это! Но, ваше сиятельство, что вам не по нраву в моем платье? Красного в нем было недостаточно, вот я и добавил кое-что от себя. Неужто было нельзя?.. Ах, какой я дурак!
— Да ты издеваешься никак!
— Наряд показался мне скучным. Извините, я, правда, не знал, что его не следует трогать…
Но Леманна было не обмануть — не таким заурядным враньем. Мои невинно брошенные слова воспламенили в нем лишь ярость. Взяв меня за лицо и сжав так, что я невольно поморщился, князь сказал:
— Не знал? Да кто ты такой, чтобы перечить мне, жалкий червь? Откуда в тебе эта дерзость? Хочешь, чтобы я со свету тебя сжил? Я сживу, клянусь богом, сживу!
— Ваше сиятельство, пожалуйста, отпустите, вы делаете мне больно!..
— Больно, говоришь?
— Да, пожалуйста, ай!..
— Я еще не сделал тебе больно. По-настоящему больно.
Сказав это, он также грубо выпустил меня; я прижал ладонь к щеке, которая еще долго горела от его прикосновения.
Несмотря на то, что Леманн изрядно меня потрепал, весь вечер мой слух ласкали пламенные дифирамбы моим выдающимся природным дарованиям — точнее, искусности мастера, приложившего руку к усовершенствованию моей внешности (в тайном собрании не осталось того, кто не знал бы, что когда-то я влачил жалкое существование горбуна). Я старался держаться общества Лисовского, но тот, чтобы не привлекать внимания, оставил меня с товарками, которые одна за другой вскорости покинули меня — прибывшие насильники, как мы их беззастенчиво именовали, нашли их привлекательными и увлекли в предоставленные для грязных утех покои. Остались только мы с Аннушкой, но и нас быстро привлекли к одной нелицеприятной забаве. Что ж, по сравнению со всем, что мы уже пережили в стенах поместья, это оказалось самым безобидным, пусть и немного противным.
Нас ввели в столовую, обнажили, оставив право лишь на украшения, и уложили на стол, чтобы щедро выложить на наших нагих телах всевозможные сладости и ягоды. Разбившись на две команды, извращенцы поделили нас с Аннушкой между собою, и принялись, кто быстрее, слизывать с нас указанную выше провизию. Аннушка закатила глаза — мол, что за дрянь? Я ответил ей таким же взглядом: да, хуже уже просто быть не может. Мы не чаяли минуты, когда сможем принять ванну!
После сей мерзкой слюнявой игры мне разрешили одеться, Аннушку — увели. Так я и остался один. Но лишь на ничтожное мгновение — увидев, что игроки потихоньку разошлись, меня поманил к себе один молодой господин.
— Красавица, — сказал заплетающимся языком. — Пойдем-ка развлечемся.
Удостоверившись, что на то есть разрешение Леманна, я сделал все, что он пожелал. Как мне было тошно! За углом — господину взбрело в голову уединиться во столь неподходящем месте, — за которым мы находились, проходящие мимо гости нас видели и не упустили возможности потешиться, так что наше «уединение» скоро превратилось в достояние общественности. Ублюдки позабавились склонностям господина, которому было глубоко плевать на насмешливые комментарии, так как он находился во власти опьянения, и даже не соображал, что пользует не девушку, а юношу. Мне же ничего не оставалось, как терпеть помимо присутствие пьяницы, пыхтящего позади меня, толчки и издевательские похлопывания задир.
— Эй, парень! — обращались баловники к господину. — Знала бы твоя мать, что ты вытворяешь, ее бы удар хватил!
— И-эх, не ожидал от тебя!
— Ты хоть вниз-то глядел своей, кхм… девушке?
— Да-да, она у тебя с подарком!
— А как он умудрился не заметить, что «девушка» изволила нацепить на себя штаны заместо юбки?
Последний вопрос тоже остался для меня загадкой, да что там «загадкой» — он просто-напросто застал меня врасплох! Неужто возможно напиться до такой степени?
Господин сначала отмахивался от зрителей, как от стайки назойливых комаров, но потом, видимо, поняв, что они не оставят его в покое, бесцеремонно опустил руку мне вниз. И хотя я не увидел в его взгляде ни тени понимания, он отвесил мне крепкую пощечину. Я даже прикрыться не успел — нечаянно повалился назад на гогочущих мужчин. Они брезгливо оттолкнули меня от себя, как будто на них вылили ушат помоев. Господин оперся о стену и его вывернуло — осознал таки, что натворил!
Леманн вышел вперед — все это время он бессовестно наблюдал за спектаклем. Задыхаясь от хохота, он потрепал меня по щеке.
— Как плохо ты потрудился, Уотан! — возвестил во всеуслышание. — Посмотри только, как дурно сделал нашему гостю — бедняга выблевал все, что уплетал за обе щеки! Придется отработать. Господа, разрешаю вам наказать эту никчемную блядь бесплатно, кто не гнушается!
— Вы! — утирая губы, пропыхтел господин, тыча пальцем в Леманна. Мне даже почудилось, что он протрезвел.
Я спрятался князю за спину, чтобы не схлопотать еще один удар.
— Вы подсунули мне мужика! — выкрикнул господин. — Я же покупал у вас девку! Вы намеренно растрясли мою мошну! Вы знали!
— Девушки закончились, — простодушно изрек Леманн. — К тому же — вы не уточнили, кого именно предпочитаете. — Он схватил меня за плечо и поставил перед собою. Взяв мое лицо в ладонь, слегка потряс его. — Но разве он не вылитая девушка, сударь? Эти сладкие губки бантиком, этот маленький аккуратный носик, эти девственные взоры!
— Вы обманщик! — не унимался господин. — Он — мужик!
— Ну и что ж с того? Прикажете оскопить его, чтобы удружить вам? Как вы находите это, любезные господа? Быть может, и впрямь лишить нашего «тёплого» друга достоинства? Думаю, вы, как и я, благоразумные джентльмены, с удовольствием избавили бы мир хотя бы от одного из них!
Леманн вытянул из ножен инкрустированный сверкающими самоцветами кинжал и прижал к моим низам. Даже сквозь ткань кюлот я чувствовал его устрашающий холод. В опытных руках Леманна, через которое прошло ни одно убийство, кинжал и вовсе казался мне живым существом.
— Ну, — вкрадчиво обратился ко мне Леманн, — ты готов, Уотан?
— На все ваша воля, — сказал я как мог холодно.
По толпе господ, до этого затаивших дыхания, прокатился пораженный вздох.
— Мне уже все равно, — продолжал я. — Делайте, что хотите.
Руки Леманна дрогнули: та, что держала мое лицо, сдавила его плотнее, та, что держала клинок, с силою вдавила острие в пах.
— Как! — сказал Леманн, нервно хихикая. — Господа могут решить, что ты это всерьез. Ни один уважающий себя мужчина не захочет лишиться достоинства так просто!
— Ну, давайте, — не сдавался я, взяв его руку, что сжимала кинжал. — Или без этой штуки я уже буду вам не полезен?
Леманн сдался — все еще ухмыляясь, отпустил меня и убрал кинжал обратно в ножны.
— Стоит признать, господа, — сказал он, — этот мальчик очень смел, если не убоялся моих намерений. Но что же я за чудовище, если лишу его главной мужской отрады? Ведь и он ею ой как дорожит!
— Я не смею перечить, — сказал я, вставая перед Леманном на одно колено. Голос мой звучал тверже обыкновенного. Я безотрывно смотрел ему в глаза. — Вот он я. Склоняю голову пред вашей волей. Вот он я — весь ваш. И я делаю только то, что вы хотите. Моей воли нет.
Господа тревожно переглядывались, по толпе пошел шепоток.
— Я проститут по вашей воле, — сказал я. — Я ваш раб. Потому вам распоряжаться, куда девать мое достоинство. Хотите режьте, хотите — оставьте. Воля ваша, хозяин.
В глазах Леманна перемежалось сразу столько эмоций, что я не смог прочесть ни одну из них. Неужели так выглядело его изумление? Тем не менее Леманн никогда не терял самообладания надолго.
Он щелкнул пальцами — от толпы отделились два лакея.
— Взять его, — приказал им Леманн.
Лакеи взяли меня под мышки и повели в указанном направлении — в столовую, где по-прежнему царил хаос после грязной гастрономической забавы. Я не сопротивлялся, поэтому лакеям вовсе не стоило так грубо выкручивать мне руки.
Пока мы переходили из одной анфилады поместья в другую, одураченный господин все не унимался — требовал от Леманна немедленного возмещения ущерба, нанесенного ему столь подлым образом. Думаете, Леманн стал церемониться с ним? Взмахнув рукой, подбросил наглеца в воздух и ударил о ближайшую стену. Господин с грохотом свалился вниз и больше не приходил в себя. Я бы мог в достаточной степени подивиться мощью князя, но сам находился не в том положении, чтобы выказывать какие бы то ни было чувства. В конце концов, как бы выглядели мои похвалы Леманну? Если не смешно, то неуместно — точно.
Когда мы дошли до столовой, Леманн принял меня из рук лакеев и как бы невзначай посильнее дернул за рукав, чтобы тот порвался. Затем проделал то же самое с кружевным жабо, и разорвал на спине жилет. Уложив на стол, снова выхватил из ножен кинжал, разрезал вышитые алыми розами кюлоты по шву и откинул обрывки в стороны. Господа были в восторге — вот-вот князь собственноручно кастрирует гнусного содомита!
Но тут в столовую, расталкивая охальников в стороны, впорхнула княгиня.
— Остановитесь! — взвизгнула она, схватив Леманна за руку. — Уберите нож, что же это?!
Господа рассмеялись; кто-то счел уместным отпустить шутку о том, что Шеннон защищает честь любовника. «Не совсем пристойно проявлять симпатию к молодому человеку, а уж тем более — его промысла», — услышал я нечто подобное. Леманн либо пропустил эту шутку мимо ушей, либо не расслышал, иначе худо бы пришлось ее обладателю.
— Не приличествует леди присутствовать при процедуре выхолащивания, — сдержанно обратился к ней Леманн, — потому — прошу вас удалиться, сударыня.
— Да вы с ума сошли!
— Шеннон, — позвал я, прикрываясь обрывками рукава. — Все в порядке…
Обернувшись на меня, княгиня, однако, не сдавалась, всем своим видом обнаруживая яростное сопротивление нещадной игре.
— Если так хотите причинить кому-то боль, — прокричала она Леманну в лицо, — причините ее мне, но его не трогайте!
— Право, меня крайне удивляет ваша преданность сему недостойному существу! — Леманн развел руки в стороны. — Как удалось ему пленить ваше благоразумие?
— Благодарение небу, мое благоразумие меня никогда не покидало, чего не могу сказать о вас! Как вы можете?!
Она едва не плакала. Я же, наблюдая написанное на лицах господ несовместимо соседствующие друг с другом оторопь и интерес, осмелился встать со стола и подойти к Шеннон. Она сейчас же уткнулась мне в грудь.
— Кажется, — обратился к толпе Леманн, — наша шалость вышла за пределы разумного, господа. Княгиня напугана. Ну что же вы, дорогая? Неужто решили, будто я лишу вашего друга его любимой игрушки? Ведь это была не более чем невинная шутка.
Приняв Шеннон из моих рук, он заключил ее в объятия, а мне, сквозь плотно сжатые зубы, бросил:
— Сейчас же переоденься.
Я оглянулся на толпу господ, подобрал обрывки ткани и, прижимая их к внушительным прорезям в наряде, удалился. От него остались лишь ничтожные куски ткани. Все, что я вложил в него, теперь не имело значения.
Да, Леманн уничтожил мое платье. Но не уничтожил мою ненависть.
После того, как я переоделся в другое платье — по приказанию Леманна, не менее откровенное, — еще немного послонялся по поместью, но уже ни в одном обществе меня не воспринимали всерьез. Господина Лисовского нигде не было видно, Шеннон — удалилась в покои; как мне объяснили, из-за случившийся с ней истерики, у бедняжки разболелась голова. Я хотел навестить ее, но горничная сказала, что она уже спит.
— Да и вам, — с предостережением продолжала она, — не следует покидать вечер, сударь, хозяин обозлиться.
Тогда я принял решение спуститься в сад — проветриться. Но на улице оказалось холодно, осенние ночи — не летние, поэтому я остался стоять на веранде, разглядывая подернутые поволокой далекие созвездия. «Я здесь, — думал, — а вы — там. Вам хорошо, а мне — плохо. Вы свободно разрезаете бесконечные просторы вселенной, а я — в плену, топчусь туда-сюда, не смея выбраться за пределы поместья без согласия хозяина, обиженный и сирый…»
—
Какой ты красивый сегодня…
Я вздрогнул и, кажется, даже тихонько ахнул от неожиданности. Еще бы! Ведь обернувшись, увидел рядом с собою не кого иного, как «графа». Он стоял ко мне так близко, что я попятился от него назад.
Увидев мое искаженное страхом лицо, провидец лишь ухмыльнулся.
— Замёрз? Немудрено в таком-то наряде!
— Я… я в порядке, благодарю.
Когда он снял с себя кафтан, я так сильно вжался спиною в колонну, что только чудом не повалил ее. Оглядываясь в поисках потенциального избавителя на случай, если ситуация выйдет из-под контроля, обнаружил, что на веранде мы совсем одни.
Тем не менее я рано поднял в сердце тревогу — «граф» снял кафтан, чтобы накинуть мне на плечи. Правда, когда он приблизился ко мне, чтобы это сделать, я, хоть и оцепеневший, зажмурился. Если бы он принялся терзать меня, я бы и тогда не издал ни единого звука, так сильно был напуган. Провидец недоумевал, но все-таки сделал то, что намеревался.
— Так-то лучше. Прогуляемся? — Он протянул мне руку.
Я смотрел на него во все глаза — неужто он действительно думал, что я такой дурак, если соглашусь отправиться с ним в сад в одиночку?! «Граф» рассмеялся.
— Да не бойся ты, я ничего тебе не сделаю. — Тут он недобро прищурился и облизнул губы. — Прежде придется заплатить.
— Господин Лисовский уже занял меня на сегодня! — выпалил я.
— Да что ты?
— Да.
— Увы, я опередил господина Лисовского еще до начала вечера.
— Но… но господин Лисовский… он…
— Думаешь, князя Леманна так легко провести? Он прекрасно знает, что Лисовский поет вам песенки. Что, не так, скажешь?
— Он вправе располагать товаром так, как посчитает нужным…
— Какая разница, что он с вами делает, главное, чтобы платил. Ну, идем?
Делать мне было нечего — я отправился вслед за «графом» в сад, выглядящий ночью особенно зловеще. Гравий хрустел под ногами, словно кости. Боясь громко дышать, я шел за ним, как на казнь. И к слову, кафтан его совсем меня не согрел.
— Думаешь, — заговорил провидец, — почему я поступил так в прошлый раз?
— У меня и в мыслях не было думать о вас плохо, мой господин, — сказал я, стуча зубами.
— Ты меня боишься: от тебя исходит сокрушающей силы страх. Как и тогда. Чувств в тебе, как я вижу, завсегда в избытке — середины нет.
Я промолчал, потому что попросту не знал, что на это ответить. Я вообще не знал, как ему следует отвечать, чтобы он не набросился на меня!
— Однако я не сделал ничего такого, — холодно продолжал провидец, — за что тебе следовало бы меня так бояться.
— Мне было очень больно, — тихо сказал я.
— Ты проститут, какая мне разница?
— Вы правы, никакой. Но все же… я такой же человек из крови и плоти, как и вы. Надев на меня этот кафтан, вы позаботились о моем удобстве. Значит, не захотели, чтобы мне было… больно. Вы — хороший человек.
«Граф» остановился и посмотрел на меня. Если бы не льющийся из окон поместья свет тысячи свечей, мне бы не удалось увидеть мрачной тени изумления на его лице.
— Боже! — воскликнул я. — Позвольте восполнить недостаток вежливости искренним извинением, я наговорил лишнего. Извините, пожалуйста, извините!..
— Можешь идти, — бросил провидец, — продолжим беседу в покоях.
Он удалился вглубь сада, оставив меня одного — потерянного, недоумевающего и не до конца осознавшего всю тяжесть положения. Казалось, я упустил момент, когда разговор перешел на другой предмет, хотя все это время был в оный абсолютно вовлечен. Обуреваемый ужасом, я поплелся обратно в поместье. Не помня себя от страха, каким-то образом оказался в поместье — кафтан уже был не нужен, но я продолжал сжимать его широкие рукава, укрывающие мои плечи.
«Кошмар сбылся! — не без отчаяния думал я. — Он снова растерзает меня, что же я наделал?!» Впрочем, моей вины здесь не было, ведь если верить словам «графа», он выкупил меня раньше. Но я и представить не мог, что Леманн так поступит со мной. За что? Я был послушным его воле, беспрекословно исполнял все его поручения — такие, от которых у некоторых бы кровь застыла в жилах! — даже пожаловал ему на блюде новую жертву в лице проклятого Кляйна, а только он все равно решил наказать меня.
Тогда до меня наконец дошла одна простая истина: моя раболепная покорность ничем не отличалась от смелой строптивости. Что бы я не сделал, как бы себя не повел, Леманн будет одинаково жесток ко мне.
«Граф» явился спустя ничтожные полчаса — я даже не успел толком свыкнуться с сей безотрадной мыслью. Да и возможно разве подготовиться к тому, что вас растопчут, как ничтожную букашку?
— От тебя исходит страх, — повторил провидец, — ужас…
— Я боюсь вас, — признался я, чувствуя подкрадывающееся со всех сторон отчаяние, — боюсь боли.
— Боишься боли? — спросил «граф» с таким выражением лица, словно никогда прежде не слышал о том, что люди могут бояться такого пустяка.
— Сжальтесь! — Я упал ему в ноги и сложил ладони в молитвенном жесте. — Сжальтесь, ведь я только оправился от отравления! Меня отравили ядом, я едва не умер! Я только начал жить, прошу вас, ведь я не сделал вам никакого зла! Прошу, я не вынесу, я не вынесу, не вынесу!..
Задохнувшись, я согнулся пополам и, касаясь лбом носов его туфлей, покрыл комнату рыданиями. Не знаю, почему я решил выпалить тогда все это — скорее всего, не нашел ничего лучше, чем смягчить его холодное, как сталь, сердце правдой.
Провидец присел на корточки и положил руку мне на спину.
— Хватит. Поднимайся.
Приняв его помощь, я поднялся на ноги, но лишь за тем, чтобы ничком лечь в кровать и вцепиться в одеяло в ожидании расправы.
— Что ты делаешь? — спросил «граф». — Разве я велел тебе ложиться в постель?
Поднявшись, я встал рядом с ним и быстро размазал слезы по лицу. Это стало моей ошибкой — обрамляющая глаза тушь потекла, вместе с румянами и белилами она превратила мою некогда прекрасную физиономию в сплошное темное пятно. «Граф» не сдержал ухмылки.
— Чего желает мой господин? — спросил я.
— Для начала умыть тебя.
Он подвел меня к тазу и действительно умыл. Я был поражен его заботой, однако понимал, что она — лишь отвод глаз, потому не продлиться долго.
Когда он усадил меня на софу, я весь напрягся, как будто готовился к прыжку.
Провидец сел рядом и упер локти в колени.
— Мною руководила моя собственная боль, — тихо проговорил он. — И вместо того, чтобы проводить ночь рядом с любимой женой, я вынужден оправдываться за тот поступок перед тобой.
Я не поверил своим ушам!
— Кто осмелился доставить вам боль? — спросил его я.
— Совет, — ответил «граф». — Совет уничтожает, бичует, унижает мою волю.
— Но ведь вы провидец.
— Именно. Думаешь, мне легко сносить день ото дня истязания? И все ради пары предсказаний.
— Зачем они делают это?
— Другим способом от провидца видений не добьешься.
— Но ведь к вам приходят видения и без насилия.
— И они касаются лишь моей жизни. Совету это не интересно. Они используют отравленные своей силою нити, чтобы вызвать приступ. — Провидец выудил из кармана обыкновенную на вид нить и повязал ею мои запястья, плотно прижатые друг другу. — Мы видим, что они пожелают.
— Это ужасно… — прошептал я.
«Граф» самозабвенно стянул нить — кажется, ему это нравилось.
— Больно? — спросил он.
— Больно…
— И неужто твоя боль чего-то стоит в сравнении с этой?
— Каждая боль — тяжелое испытание, особенно, если она душевная. Совет обижает вас, вам очень горько, и вы не понаслышке знаете, как тяжело, как невыносимо может стать от нее… Зачем же в вас сидит этот злобный демон? Не делайте больно сами, будьте выше этого. Мне тоже делают больно, однако я никогда не смогу причинить боль другим…
Провидец расслабил нить и выпустил мои руки — запястья обрамляли две тонкие розовые отметины.
— Так почему ты до сих пор здесь? — спросил он.
— У меня нет выхода. Князь Леманн знает обо мне то, чего знать не должен. Я не могу сбежать.
— В отличие от меня, у тебя всегда есть выбор. Стоит ли твоя тайна подобных мучений?
— Стоит. Потому что это не моя тайна.
— А чья же?
— Моей семьи.
— Боишься, твоя семья разлюбит тебя? отвергнет?
— Моя семья никогда меня не отвергнет, для этого она слишком благородна, но…
— Но?
— Моя семья не станет мне больше доверять.
— Их доверие для тебя что-то значит?
— Они
все для меня значат. Каждый их вздох.
— Так зачем же ты разболтал все Леманну?
— Я доверял ему. Он был… так добр ко мне.
«Граф» тяжело вздохнул.
— Наивное дитя. Как ты мог довериться тому, кто служит Совету, этому клану ядовитых змей?
— Я не знал, а теперь… теперь лучше буду умирать каждый день, чем позволю моим родным стать притчей во языцех.
— Ты уверен в этом?
— Да.
— Что ж, давай проверим: ночь со мною или побег?
Поселившееся во мне было спокойствие разом улетучилось.
— Вы же не сделаете мне больно после всего, что я вам поверил?.. — спросил я с надеждой в голосе.
— Я растерзаю тебя, — безжалостно выдал «граф». — Снова. Не ручаюсь, что на сей раз ты выживешь.
— Зачем? Что вам это даст?..
— Меня это удовлетворит.
— Боль?
— Какая угодно, только не моя. Ну так что? Ты выбрал?
Выбор у меня, сказать правду, и теперь был не то чтобы завидный.
— Но как я сбегу? — спросил я провидца. — Кругом — стража.
— Подкупи их. У тебя ведь достаточно средств.
— Леманн найдет меня и строго накажет.
— А если я помогу тебе?
— Как?..
— Что, если я скажу ему, что ты скончался от моей нежной ласки этой ночью? Тогда — возвращайся к своей семье и будь свободен.
— Где же вы возьмете прах убитого человека?
— Придумаю что-нибудь.
— Нет, это слишком жестоко. Я не смогу жить покойно, зная, что вы погубили ради моей свободы невинного человека.
— Почему же погубил? Быть может, у меня уже есть прах?
— Я вам не верю. Леманн послал вас?
«Граф» хитро улыбнулся.
— Сегодня у меня игривое настроение!
— Это очень жестокие игры, — сказал я.
— Такова наша блистательная сераль.
— Зачем бы вам мне помогать? Вы ведь хотите меня.
— Я? Хочу тебя? Ошибаешься! В сем вопросе я предпочитаю женщин.
— Зачем тогда в прошлый раз так поступили со мной?
— Меня попросили. Но меня также уверяли в том, что ты —
мужчина.
— И вас не обманули — я действительно мужчина.
— Ты оказался слишком женственен. Ты не смог оказать мне того удовольствия, на какое я рассчитывал.
— Вам противны женщины?
— Мне не хочется сделать женщине больно; мне кажется, это показало бы мою слабость. А рукоприкладство над слабым — недостойно.
Тут я совершенно запутался — выходит, он противоречил сам себе. Если считал меня женственным, значит — считал и слабым. Зачем тогда предлагал ночь с собою и обещал растерзать?
— Но мои товарки, — сказал я, — они говорили, будто бы вы были с ними так же жестоки, как и ко мне в ту ночь.
— Я никогда не знал близости с твоими товарками. Видимо, они пытались утешить тебя этой ложью. К тому же — я раб Совет, а провидцам запрещен блуд. Нельзя пропадать в домах терпимости, иначе ты вскорости умрешь от какой-нибудь заразной болезни, а твоя жизнь, жизнь провидца, в десять раз ценнее жизни посланника.
— Но вы…
— Все знали, что ты чист и никогда не знал близости. Совет это дозволил.
Стараясь ничем не выдать своей озадаченности, я, тем не менее, не знал, куда деться от всей этой неприглядной правды! Совет, правящий этим гнусным миром, смеет натравливать своих же служащих на невинных людей, которые верят в то, что они защищены. И это — наивысшая инстанция! Как же чувствовать себя в безопасности, если даже Совет не способен защитить тебя?..
— Мне доставляет удовольствие видеть мужчин, — продолжал душевные излияния провидец, — которые стонут от боли и страданий под моей рукою, под моей силой; которые просят меня о пощаде. Как я прошу их…
— Это кровожадное удовольствие, — сказал я.
— Всю жизнь я был паинькой — постился, причащался и бывал у обедни; я был послушен воле родителей и исполнял сыновий долг. Я доверял им, а они предали меня — жестоко предали, продав Совету, как раба.
— Возможно, они не знали, на чт
о обрекают вас?
— Смеешься? Все они знали!
— Почему вы так в этом уверены?
— Потому что они были слишком алчны и горды, чтобы помочь чаду, чтобы оставить мир смертных. Отцов провидцев держат в особенном почете. Мой отец не согласился расстаться с властью. Он упился ею, притом прекрасно отдавая себе отчет в том, что будет со мной.
— Ах, мне не выразить всего сочувствия, которое я к вам питаю! Мне так жаль…
— Беги, — заключил провидец. — Не нужно тебе здесь оставаться, иначе плохо кончишь. Молодость не вечна, красота — тоже. Совсем скоро на ней отразиться тлетворный отпечаток твоей незавидной доли.
— Но Леманн найдет меня!
— Твои родные помогут тебе скрыться. Неужто этот гордец Степан Романович, твой сановный родственничек, не сможет защитить тебя?
— Степан Романович? — не понял я.
— Из Несбитта.
— Ах, вы о Стюарде?..
— О нем самом.
Я и забыл, что Стю имел здесь второе имя.
В голове не укладывалось, что все озвученное «графом» происходило и с ним. Теперь мне стало абсолютно понятно, из чего проистекают эти внезапные вспышки гнева, это пристрастие к алкоголю и… кровь на рукаве, которую он оправдывал носовыми кровотечениями. Его руки также связывают отравленной нитью…
Брать с собою вещи было бы более чем подозрительно — «граф» отговорил меня от этого, поэтому я лишь накинул на себя кафтан, вынул из шкатулки кулон с миниатюрой Элоизы и наличные ассигнации, которыми ссужали меня визитеры.
— Если я попрошу вас передать письмо одному человеку, — спросил я «графа», — вы исполните мою просьбу?
— Исполню.
— Передадите из рук в руки?
— Передам.
— Вы позволите? — Я указал на стол. — Это не займет много времени, я напишу лишь пару строк.
— Пиши.
Я сел за стол и набросал:
«Моя любовь,
Мне пришлось покинуть поместье князя Леманна, я направляюсь в Несбитт. Он не должен об этом узнать. Я обязательно все объясню, поезжай в Несбитт,
искренне твой Уотан».
Я сложил бумагу надвое, торопливо нагрел над свечой палочку сургуча и запечатал письмо, после чего передал его провидцу. Тот спрятал его в кармане.
— Мне жаль, — сказал он, — что я сделал это с тобой. Желая доставить боль, доставил ее себе самому.
— Я не держу на вас зла, — соврал я, потому что считал, что Судьба, отнесшаяся к нему со всей нещадностью, никак не оправдывала его действий. Будь он хоть трижды несчастным, это не позволяло ему доставлять боль другим.
— Ну же, уходи.
Я повиновался.
