POV. Юрий Корин (?) 02.07.1995
Колёса моего старого велосипеда, шурша плотно надутой резиной, тихо скользили по извилистой дороге, втиснутой между зелени, ковром раскинутой под безмятежным небом. Воздух был пропитан запахом свежести и скошенной травы, смешивавшимся с тонким ароматом влажной от недавнего дождя земли. Небо посветлело, затем налилось розовым, а затем уже и насыщенным вишневым цветом, буквально поджигая облака. Всю эту идиллию разрушала моя задница, по которой, кажется, что целый час били чем-то тяжелым и твёрдым, отчего я совершенно не мог её чувствовать, и промежность… Господи: лучше бы я не чувствовал её! Такое чувство, что у меня угли в труселях! Но эта боль не может сравниться с моральным унижением себя самого от осознания своего долбоебизма! И так же прекрасно то, пачка влажных салфеток, пятнадцать центов! Прямо идеально подходит, чтобы взять и убрать соленый пот, с потёртости в пахе, что до этого момента причиняет мне подобные страдания. А просто кусок полиэтилена за пять! Да мать его, — за пять ебучих центов, что вполне мог бы мне позволить слезть с моего боевого друга и просто посидеть, давая отдых железному коню. Но вот деталь, достойная того, чтобы её включили в сценарий комедии. Вот есть у нас один субъектус вида «Гомо», который считает себя «сапиенсом», и этот «Гомо» слушал очень внимательно, аж записывал список того, чего надо иметь всегда с собой, занимаясь сверх экстремальным туризмом. У этого «Гомо» были с собой деньги в относительно большом количестве, которые он, в том числе, потратил на офигенского вида и фактуры ботинки, Мало того: вышеупомянутые салфетки он чуть носом не задел, когда убегал от гнома-педофила. И вопрос на миллион: есть ли они у этого «Гомо»? А кусман полиэтилена я мог просто урвать… Хорошо, что глаза слезятся от ветра, а то бы кто подумал, что плачу я от того, что пакет из спортивного выкинул. Облака на красном небе тем временем вспыхивают, словно кучи мусора под спичкой дворника. Да сколько можно-то? Черт: губы опять треснули. И это при условии, что воды то я набрал. Вода, — воды никогда не хватает! Всегда хочется пить. Не жрать, не даже спать, а пить, лишь бы на минуту дать отдохнуть горящим ногам, что страшно даже согнуть, потому что я небезосновательно опасаюсь того, что они подкосятся, и я рухну без сил, неспособный больше крутить эти чёртовы педали, трясясь по лесным колдобинам. Так, ну наконец-то что-то вынырнуло из бесконечной зелени, и ох, Боже мой: это тот самый дом, который построил Джек, не так ли? М-да, как будто Боженька и правда есть. Ибо этот сараище, напоминающий мне об отдаленных пригородах, вполне себе может быть и заброшен. Покосившиеся доски, проржавевшие листы металла на крыше, даже стекла приобрели сексуальный серый цвет, утрачивая прежнюю прозрачность в безукоризненно серых рамках, из дерева, отполированного дождем. Если крыша целая и перекрытия, то можно даже попробовать там заночевать накоротке, если уж совсем припрёт. Паркуем велик прямо к крылечку с резными перилами; а ведь всё-таки уютный мне кто-то дом оставил. Я уже могу сказать, что чувствую себя, как дома. Ну, — в моем доме. Дом-милый дом, благо, тут можно и не разуваться. Всё-таки в Штатах обычно ходят в тапках, но, раз уж я путешествовал налегке, то они бы только лишний объем занимали. В моем новом жилище воняет пылью. Слава Богу, что не дохлыми мышами и не плесенью, а то бы я тут бы и совсем не задержался, ибо ну его нахер, — торчать, чтобы она потом в легких проросла. Гадость. Пара белых кучек на полу, — я честно тут приберусь, но сначала мне нужно немного отдыха. А вот небольшие плетёные полосы на стенах и повисшие на кусках обоев шмоты бетона нужно оторвать, но стены придётся как-то оставить в своём обычном состоянии. А что: неплохое дизайнерское решение, типа лофт и все дела. Щелчок выключателя приводит к нулевым результатам; печально, — несомненно, предсказуемо, — более чем. Скорее, я бы удивился, будь тут свет. Дальше у нас диван, даже с пледом и парой подушек, а ещё, — мать моя женщина: старый телевизор. Причём, такой, какой мне виделся когда-то очень давно: на стойке с пятью колесиками, как у офисного кресла, обитый ДСП, с рычажками и крутилками, торчавшими из алюминиевой панели справа от покрытого пылью похожего на мыльную плёнку кинескопа. Можно устроить косплей «работяги после тяжёлого дня», если захочется. Дверь в соседнюю комнату слегка качается от ветра, гуляющего, подобно хозяину, призывно открывая мне вид полутёмное помещение. Что же: воспользуемся же приглашением. М-да: заходи не бойся, выходи не плачь. И я двинулся вперёд под скрип истёртого и пыльного паркета, радуясь тому, что сквозняк не даёт задержаться никакому запаху. Берусь за дверь рукой, подушечками пальцев следуя по сколам краски, обнажавшей шершавую древесину, и аккуратно заглядываю в помещение, оказавшееся кухней, чему свидетелями являются множество распахнутых шкафов, полных посуды, пара стульев с облупившимся лаком, стол с клеенчатой скатертью с давным-давно посеревшими кружевными салфетками, да раковина с ржавыми подтёками. Так: как обычно, — проверка холодильника… Умммф… Ах ты ж! С силой закрываю дверцу, пока рвота, поднявшаяся из глубины желудка в ответ на невыразимо отвратительную, неописуемо омерзительную и невыносимо режущую глаза вонь от кучи всякого гнилья, вырывается из моего рта. Ебанутый насосище! И самое хреновое то, что в раковине нет воды вообще от слова «совсем»! Да каким говном быть надо как человек, чтобы из дома уехать, при этом холодильник забитым оставить? Тьфу на Вас, и на женщин что вас рожали, козлы! Так ещё и кислота во рту, на которую придется уже тратить свой собственный запас воды. Ах, да: он же у меня закончился! Вообще прекрасней некуда! Что дальше: черви? Крысы в стенах? Тьфу, бл*ть! Так бл*: в американских домах сральник недалеко от выхода, ибо удобно! И слава всем Макаронному Монстру, сральник не обосран! Какое счастье, жалко воды в нем ни капли, как и в раковине, зато у меня внезапно появилась туалетка! Бррр…что-то как-то гречки и санитайзера купить захотелось, а рука полезла в карман маску искать. Забудем на время о страшных временах социальной дистанции. Забудем и займёмся осмотром городка, раз уж утро раннее. Быть может, чего хорошего и найду для себя. Правда, сначала можно и поваляться немного на диване, да и эрзац-гигиену себе провести посредством туалетки в трусы засунутой. А потому я потопал к диванчику, тем более, — пледик на нём весьма и весьма соблазнительно выглядел. Приземлился, завалившись набок, и ощутил, как под ребро мне упёрлось что-то достаточно острое, чтобы раздражать, но не достаточно, чтобы нанести вред. Что же это там, блин, за зараза? Приподнялся, просунул руку и нащупал что-то мягкое и прямоугольное, оказавшееся на поверку старой книжкой в мягкой коричневой обложке. Джон Стейнбек, «Гроздья гнева». Может, выкинуть? Я покрутил её в руках, размышляя о целесообразности этого продукта целлюлозно-бумажной промышленности в качестве эрзаца вместо туалетки. Но тут я даже головой встряхнул. Не, я, конечно, опустился по социальной лестнице, но не настолько. Да и торопиться мне пока что некуда особенно, а потому можно немного и почитать, чтобы хотя бы навык освежить. Так вот и решил, умостив подушку под голову. Чтение, — залог грамотности, а слова, — мысли, что, утратив свою абстракцию, приобретают форму. Таким образом, чтение, — неплохой метод научиться думать. И хоть в моём положении надо больше соображать, а не думать, такой расклад длиться вечно не будет. Так что качаем мозг, пока есть и возможность и средства. Первые несколько страниц хотелось даже забросить по какой-то старой привычке, словно меня посадили читать в наказание или лишь бы я был «чем-то полезным занят». И самой вины книги в этом нет, что Вы: у меня ещё в приюте так было, но ничего, потом втягиваешься, пройдя через эту «засечную черту». Интересное словосочетание, надо будет его запомнить не забывать. Текст идёт медленно, приходится возвращаться и перечитывать заново, потому что мозг некоторые слова вспоминает с трудом. Дурной знак, — тупеть начинаю, хехе. Почему-то даже немного жалко эту кукурузу: даже хочется самому из леечки полить. Где я, правда, лейку возьму на пятьдесят акров площади полива, — вопрос из категории: «ответ лежит высоко», а мы за относительно здоровый образ жизни. Читаю дальше и усмехаюсь, фыркнув носом: «Порядочный человек — он всегда порядочный, даже если какая-нибудь богатая сволочь заставляет его ездить с наклейкой:"брать пассажиров воспрещается». Вот такие фразы я называю «крючками», потому что ты с ними, как рыба, ощутившая приманку: теперь точно почитаешь до конца. И верно, не прогадал: от описания «богослужений» то ли лоб пробить себе, то ли заржать, как конь. Обряды племени мумбо-мотумбо, не иначе. Какого там года книга? Тридцать девятого? Может, вымерли уже такие чудики, больше полувека прошло, как-никак. Читаем дальше, полёт нормальный. Вообще дурь, если подумать: «Порядочный человек». Человека определяет то, что он делает. Если ворует, то вор, если аферы разводит, то мошенник. Вот взять меня: я, — честный домовладелец. Между прочим, — спас этот дом от запустения, если рядом какой-никакой источник воды будет, то и займусь благоустройством своей собственности. Ну а нет, — проявлю любезность и подарю его первому встречному. А если какой первый встречный в мой дом попрется, то, каким бы порядочным он ни был, вся порядочность из тебя улетучивается, если ты без спроса в мой дом лезешь. Со спросом я ещё подумаю, а так…на кой мне надо Мой дом. Да, — мой, пускай и въехал в него я около трёх часов назад, хотя, может, уже и больше. И въехал настолько быстро, что предыдущие его хозяева убраться толком не успели. Даже рамки оставили с фотографиями. Я отложил книгу и огляделся по сторонам, внимательно изучая все эти кружевные салфетки, какие-то безделушки из стекла и фарфора, стоявшие на полочке, державшейся на фигурного литья кронштейнах. Махнул взором по соломенной аляповатой поделке, изображавшей то ли жирафа, то ли корову, — слишком уж абстрактно была она сделана. На фотографию в рамочке, где на меня смотрел счастливо улыбающийся мальчишка лет пяти или шести в полосатой бейсболке и с фигуркой ковбоя. Чьи-то следы, чья-то жизнь, чья-то память, являющаяся простым ненужным хламом для «чужака». Эх: а вот реально им влом было холодильник почистить? Еще и фильтр дрянью коричневой зарос… Так, — погоди! Там где-то должны быть к нему кассеты, то есть картриджи! В шкафу или под раковиной. Так, — пулей на кухню…***
Небо. Надо мной было высокое небо, похожее цветом и видом своим на очень старую истертую и ко всему прочему измазанную серой краской фуфайку, из которой то тут, то там торчат небольшие клочки ваты, напоминавшие собой причудливый мох. «Фуфайка» эта лениво тянулась куда-то вправо, закрывая собой от моего взора синеву, за которой, как за щитом укрылась бесконечная чернота и темнота того, что зовётся «космосом» и оттуда человечество всё время ждёт то друзей, то врагов, в зависимости от общего настроения. На удивление, несмотря на очевидный ветер, гладивший мою левую щеку, холодно мне не было, но наоборот: очень даже комфортно, хотя причиной тому могла служить и ветровка, по чьей «стеклянной» ткани скользила кожа моих рук. Шевеление головой потянуло глуховатое шуршание ткани, а закинутая за голову рука нащупала там рюкзак, выступавший в качестве подушки. Интересно, — а на чём я собственно лежу? Небольшое приподнимание и ощупывание пространства вокруг себя дало понять, что под моим седалищем не что иное, как рубероид, а я сам на крыше, вид с которой был почему-то мне очень и очень знаком до степени чего-то родного и близкого. И как раз это ощущение меня и потянуло встать, отчего по всему телу прошла не судорога, но некая волна, а в ушах послышался на мгновение лёгкий гул. Слишком резко поднялся, бывает. Пара шагов и, оперевшись ногой на парапет, я стал внимательно рассматривать весь покрытый зеленью двор, зажатый между двумя панельками, краснокирпичной пятиэтажкой и котельной с высоченной трубой, которая будто бы рвалась ввысь и лишь стальные тросы удерживали её на нашей грешной земле. Я немного смутился: день летний, дождя нет, тепло, дома все целые — почему нет никого? Ни алкашей, ни компаний никаких, а во дворе ни души. Я наклонился ещё, силясь найти хоть кого-то там, внизу, на этом сером, покрытом трещинами и ямами, словно язвами, асфальте. Ну же, ну же, — где же хоть кто-то… — Овощ: лифтом тоже можно спуститься. — Резкий высокий с лёгкой иронией голос выдернул меня из наблюдений, а по мне пробежала волна мурашек. — Не Овощ я. — Катька, блин. Мастер построения абсурдных словесных цепочек и самой длинной шевелюры среди знакомых девчонок, вечно собранной в дичайший колтун. — В плане? Ты ж буряк, а буряк — Овощ. — И она с гордым и полным величия видом сложила руки на том, что у девушек зовётся грудью. — А ты зато «Пасюк». — И в ответ на этот мой комментарий насчёт её вытянутого вперёд и сужающегося в некий «фокус» лица, делающее её вместе с чуть выступающими резцами действительно похожей на грызуна, она зашлась слегка попискивающим смехом. Наконец, она угомонилась и шустро подскочила ко мне. — Чего там увидел: родаков своих? — Пялюсь в ебаную пустоту. — Даже ветерок её мощный полный сомнения шмыг не был способен перебить. — Нормуль. Только трос страховочный с ней нужен, иначе становится слишком интересно. — Блин: как ляпнет ерунду всякую. Даже читать приходится больше, чтобы понимать, чего она иногда несёт. — Опять насчёт «исчезновения» шарманишь? — Оно самое, родное-любимое. — Сказав это, она плюхнулась рядом со мной, используя парапет, как спинку. — Вот прикинь, что помрёшь однажды просто, а через пять лет пердежом червей станешь. А археологи гадать по костям будут, кто ты такой был. И объявят трансвеститом. — И, сказав это, закрепила эффект от фразочки лыбой, которую иначе, чем: «Довольный котогремлин, нассавший в тапки» описать нельзя. Я только почесал подбородок и на трубу вентиляции со смешным грибком уставился. — Ну и? Ну, помрём. Так все помрут и ничего не останется. — А Юлий Цезарь? — Эмм…вот тут я ее не совсем понял. — А причём Юлий Цезарь? — Ну, ты ведь знаешь, кто это? — Хм, Юлий Цезарь это император римский, такой первый вроде, который себя и провозгласил императором… — Ну да. Человек взял и раком всех нагнул, когда императором сам себя провозгласил. И полководец крутой плюсом. — Да, но только ты при этом не знаешь Юлия Цезаря. Тут как с Джеки Чаном. — Она довольно сощурилась, и её и без того узкие всегда полуприкрытые глаза стали ещё уже. — Просвети. — Вот возьми Джеки Чана: это ведь тот чокнутый китаец, который ни дня не учился на актёра, но при этом Кунг-фу занимался, и у которого никогда не было дублеров, а он все трюки сам делал? — Ну да. Про «плохой день, плохой день» — это к мультам надо. — А теперь скажи мне: сколько китайцев? Миллиард или полтора? Сколько китайцев кунг-фу занимаются? Один из десяти? А сколько китайцев, которые чокнутые, и у кого нет инстинкта самосохранения? Один из сотни? А сколько могут людей смешить? Один из десяти? — Скорее — из десяти тысяч. — Да будь Джеки Чан один из миллиона, из десяти миллионов, — всё равно найдётся сотни таких же Джеки Чанов. Но знаешь ты именно его, а то, чем он особенный, не знаешь. Вот почему ты и не знаешь Джеки Чана, хоть и знаешь его. — Сложно! Ну а посудить так, я и правда, не знаю Джеки Чана. Вот ведь куча таких же китайцев должна быть рядом. Наверное, он ещё и чертовски везучий сукин сын — А так и всегда бывает, вот есть человечек и бамс, — вдруг становится куском мяса, и что жил, что нет… И она, встав, сделала шаг вперёд и исчезла, напевая нарочито скрипучим голосом какой-то мотивчик, отдававшийся эхом от стен этажа подо мной.***
Уххх…чего же так голова трещит, не пойму? Это что, — резко так уснул, что ли? А что там на улице вообще? Как потемнело… Ну что: «пойду-пописаю своей красивой писею», благо в паху абсолютно все к моему счастью заросло коростой. И даже не причиняет боли. А бумагу отдирать от коросты, — создавать лишний источник заражения мне нахрен не надо. Встаю и ощущаю, как что-то с меня на пол падает. Смотрю вниз и книжку вижу. Откуда, — а, точно: взял почитать. Поднимаю и кладу в рюкзак, — на растопку или сидушку сгодится в случае чего. Ну и дичь, конечно же, зато мне мысль подарила: Как-нибудь достать что-то сносное, дабы не перебиваться всяким. А ещё мне точно нужно будет как-нибудь съездить за тапками. Как будет возможность за водой съездить, ибо через парочку суток в кедах даже не знаю, что с ногами будет, но явно ничего хорошего. Хотя мои новые ботиночки с дышащей сеточкой по всему своему периметру, со стелькой, впитывающей запах, но я не могу дать им начать портиться и терять этот лоск недавно купленных туристических полуботинок, а потому дам надо сделать как можно больше, чтобы их логотип не потускнел как можно дольше. А если я в какой-нибудь Техас или Флориду попаду ненароком, то я там умру от жары в них, как и в штанах. Туалет.....ладно: воспользуемся им, раз он всё равно передо мной почти. И облегчение от опустошения мочевого пузыря поистине прекрасно и мало с чем сравнимо. Но вышел оттуда я с мыслями о том, что, во-первых: надо фильтры для воды заиметь, а во-вторых — о том, что дом ведь двухэтажный, а я наверху так и не был. Ковыляю в район кухни, дугой на ней уже обходя холодильник, как какой-то источник заражения, и роюсь в шкафах, найдя нераспечатанную упаковку с двумя штуками этих самых фильтров. Ну вот: теперь зато душенька моя спокойная на этот счёт. А вот теперь надо подниматься наверх. И с каждым шагом, с каждым скрипом ступенек, покрытых чем-то вроде ковролина, мне всё больше не хочется подниматься, всё сильней сжимается в груди неприятный комок и холодеют руки. Не знаю: обычный ли это страх, или нечто вроде предчувствия, но когда мне показался коридор второго этажа с приоткрытой дверью в самом конце коридора, мне стало ещё больше не по себе. Так, — а ну собрался! Собрался, я тебе говорю! Нечего бояться, кроме страха, а остальных мы всех нагнем и поимеем. А потому взял и пошел дверь открывать эту чёртову! Взбодрившись, я взялся за ручку и резко распахнул дверь, а после меня словно ударило током, превратившим меня в соляной столб. Прямо напротив входа в кресле-качалке, завернувшись в уже непонятно, какого, цвета плед сидел иссушенный труп, чья чёрно-коричневая кожа уже даже не прятала под собой ни череп, ни выступавшие вперёд зубы. Правая рука, больше похожая на грабли, мёртвой хваткой вцепилась в район груди, где раньше билось живое человеческое сердце, силясь унять давно исчезнувшую последнюю боль, говорящую о том, что срок твой на этом свете вышел. А глаза, вернее — черные пустые глазницы, — смотрели не на меня. Они смотрели гораздо глубже. Бляяяяядь! Сука…мысли логично…это манекен! Да-да! Точно маникен! Да, да: манекен. Логично ведь! Пошутили просто одни особо умные, чтобы лохов всяких до усрачки пугать! Ахахахахаха! Верно! Бинго, мать твою! А тут ещё и камера стоит где-то скрытая, чтобы снимать. Ну-ка, ну-ка: где же ты, а? Где? Куда махать, что говорить? ».....хотя бы …скажи мне:"привет»…» Я не знаю, как я оказался на улице. Я не знаю, как я не рухнул с лестницы, не споткнулся, и хренову тучу всяких ещё «не». Но пока я спешным шагом шел, не оборачиваясь, куда подальше этого дома, единственной ясной мыслью в моей голове было то, что я слышал старческий шёпот. Твою мать! Рюкзак же! Вот ты придурок! Бррр, так не будь добло*бом: всё, что нажито непосильным трудом! Бл*ть! Да там колонки, шо ли? Или у тебя от усталости чердак свистит… Твари! Уроды! Чтоб вам гореть всем! Сердце еле успокоилось после пяти глубоких вдохов, а я попёрся обратно. Настоящий или нет, а я вот живой ещё и скарб мне мой нужен! …А если настоящий? Если настоящий… ВАШУ МАТЬ! ВАШУ МАТЬ, МНЕ КРЫШКА! Я же там везде наследил, нассал и нащупал, — там везде отпечатки мои! На меня, как ушат ледяной воды вылили и на мороз выкинули, до того меня начало колошматить от дрожи, а сердце грохотать в горле! Так думай, думай! О! На кухне же спички есть! Так что тут? Берем стопку газет, и прямо под плед! Плед из синтетики какой-то, а газеты… Они не просто просохли они пожелтели! Так первая тухнет, вторая тоже…и третья отправляется прямо в коробок! Прямо файер какой-то, да только глаза он радует недолго, зато бумага то занялась! Настоящие похороны викингов просто! Прах к праху, как говорится, а мы пулей отсюда и на железного коня с верной сумо́й за спиной! И с чего у меня мысль была подольше там остаться? Я же не медведь, чтобы в горящую машину, и не женщина, чтобы в избу горящую входить. Пацан я. Обычный пацан, по крайней мере, — считаю себя таким, пока мне позволяет память.