Облачный экспресс

— Даня, я сегодня не приеду ночевать, — уже привычно сообщил Матвей своему брату по телефону. — Напомни-ка, сколько раз я слышал эту фразу от тебя за последнюю неделю? — Немного… семь раз, кажется, не больше… — почти не смутившись, ответил Матвей и глянул на Юрку. — Вот именно, семь раз, — вздохнул Даня, — но, спасибо, что еще хотя бы в известность ставишь. — Ты хочешь, чтобы я почувствовал себя виноватым? — Наоборот, пытаюсь, отыскать плюсы. Мой младший брат неожиданно вырос, к этому нужно привыкнуть. — Брось, всего-то дома неделю не ночевал… — Матвей… — Что? — У тебя все хорошо? — Да, все отлично, Дань! Спасибо, что спросил… — Я рад это слышать, — снова вздохнул Данил, — но если что, здесь тебе всегда рады. — Я знаю, — улыбнулся Матвей. — Я скоро приеду, еще и надоесть успею. — Кстати, дед в гости заходил, хотел тебя увидеть. — И к деду тоже заскочу… на днях. — Договорились, буду ждать. Пока-пока — Пока-пока. Матвей нажал «отбой», но расставаться с телефоном не спешил — с важным видом листал непрочитанные сообщения, абсолютно не вникая в их смысл. Если отложить телефон сразу, нужно будет что-то сказать Юрке, веселое и озорное, как всегда. А после разговора с братом захотелось немного помолчать. Юра тоже понял эту хитрость, он умел избегать неловких ситуаций, впрочем, как и создавать их. Он поднялся и вышел из комнаты, на ходу, не оборачиваясь, спросил: — Я на кухню за пиццей, тебе взять кусочек? Ответ «Да, возьми» означал бы, что на уединение требуется не больше минуты. А ответ «Нет, спасибо» значил бы, что времени нужно немного больше, хотя бы минут пять. Матвей выбрал первый вариант. Брат был прав, Матвей как-то быстро вырос за эту неделю. Словно долгое время набирался сил для рывка, ограничивал себя в эмоциях и наивно полагал, что все в этом мире решиться без него и за него. Как ни странно, но именно так с ним и произошло, свалилось на него это рыжее чудо, которое по всем представлениям трудно назвать ангелом, а от Матвея только и потребовалось, что согласиться на все его предложения. А вот то, что произошло с Матвеем дальше уже мало напоминало безвольное существование. Матвей будто проснулся. И откладывать жизнь дальше уже не хотелось, а захотелось брать все в свои руки и решать самому. Это вдруг показалось интересным и важным. Отношения с Юрой с самого начала обещали быть короткими, да и серьезными их тоже не назовешь, может потому Матвей и старался не упустить ни одного дня, даже учебу почти забросил. Про само желание вспоминали все реже, оно стало символом расставания, а расставаться хотелось все меньше. Но каждый понимал все отчетливее, что их время неумолимо тает. Если бы Матвей загадал это чертово… ой, простите, ангелово желание сразу как только ему дали такую возможность, скорее всего он сейчас бы чувствовал себя полностью счастливым. А что, такое мало кому удается, тот самый счастливый билет на всю жизнь! Но вот чем дольше Матвей тянул, тем меньше хотелось менять Юрку на все сокровища мира. Был ли этот ангел идеальным или правильнее сказать ангельским? — здесь можно было бы только посмеяться, подобных развратных типов еще стоило поискать. Был ли у Юрки замечательный характер? — это тоже спорный вопрос. В этом смысле, правильнее было бы сказать о хорошем воспитании и знании практической психологии, да — это было, но сам характер имел массу недостатков, совершенно обычных для любого человека. Но они не портили впечатление, а делали характер более живым и объемным. В общем, Матвей все сильнее привязывался к Юрке, и игнорировать собственные чувства становилось все труднее. — Тебе с ветчиной или сыром? — С сыром, — очнулся от своих мыслей Матвей. — Остался только с ветчиной, — без сожаления, ничуть не смутившись, ответил Юрий и поставил перед Матвеем тарелку с огромным треугольным куском пиццы. — Большое спасибо, — без удивления и не расстроившись, поблагодарил Матвей. Юра никогда не начинал разговор первым, хоть и болтал всегда без умолка. Тоже полезное умение. Мог часами трепаться о всякой ерунде, но не выдать ни своих мыслей, ни своего отношения и даже не задать не одного по-настоящему важного вопроса. Возможно, конечно он и так знал ответы на все вопросы, а может ему было неинтересно о чем-то спрашивать. Но факт остается фактом, Юра был образцом такта и дипломатии… когда этого хотел. — Что будем смотреть: культовую мелодраму «Город Ангелов» или жесткое групповое порно? — Интересный выбор, — задумался Матвей, — а почему тогда не первоисточник — «Небо над Берлином»? — Не трожь классику, извращенец! — возмутился Юрка, — «Небо над Берлином» надо смотреть без всякого выбора, но в одиночестве. Так, как насчет жесткого порно? — спросил он, устраиваясь в кресле с ноутбуком. — Посмотреть или поучаствовать? — усмехнулся Матвей. Юра стрельнул глазами и довольно расплылся в плотоядной улыбке: — Пока посмотреть, но ход твоих мыслей мне нравится. — Кто же от такого откажется, — мечтательно вздохнул Матвей, хотя за улыбкой явно прятал тень минувшего разговора с братом. — Тогда захвати смазку и забирайся ко мне на кресло, — уже сосредоточенно отыскивая в интернете подходящий контент, сказал Юра. Матвей секунду подумал, словно размышляя, шутит Юра или нет, но потом вспомнил, для Юры, все что касается секса всегда очень серьезно, что само по себе, в общем-то, тоже неплохо. И Матвей принял предложение, на полке с ароматическими свечами он ухватил прозрачную пятисотграммовую банку с дозатором, глядя на которую, так и подмывало сказать: «профессиональная серия». И неспешно подбрасывая увесистую бутыль на ладони, плюхнулся в кресло к Юрке. Что чувствовал Юра, сказать сложно. Но судя по тому, что он безошибочно угадывал, когда стоит помолчать, задумчивость Матвея была ему понятна и даже может быть близка. По крайней мере, Матвею так хотелось думать. Вот только говорить об этом вслух пока не решался ни Матвей, ни Юра. — Ты знаешь, я кажется не хочу чтобы ты уходил, — все-таки признался Матвей, глядя как на экране трое атлетов настойчиво окружали вниманием четвертого, лишая его права голоса и наполняя его внутренний мир своей энергией. — Почему? — немного холодно и будто не удивившись, спросил Юра. — Мне с тобой хорошо… — отчего-то смутившись, помедлив, ответил Матвей. — Так это же хорошо, когда хорошо, — не отрываясь от видео, бодро ответил Юра и, кивнув на экран, добавил: — Если бы они его перевернули на спину, было бы гораздо удобнее… Матвей вытер салфеткой руки и встал с кресла. Юра остановил видео, брутальные вздохи, напоминавшие низкое коровье мычание, смолкли, а с улицы донесся тонкий скрип качелей и детские радостные возгласы. — Мы из разных миров, — мрачно напомнил Юрка. — Но мы же все-таки как-то встретились… — Вот именно, «как-то»… — грустно усмехнулся Юра, — пойдем прогуляемся, погода так и шепчет… — Ты прав, — вздохнул Матвей, — погода и правда шепчет, только я, наверное, один прогуляюсь. — Надолго? — Не знаю, но кажется, мне пора домой. Юрка отложил ноутбук в сторону. — Ты же понимаешь, что если тебя не будет слишком долго, то я могу и не дождаться? — У меня и так нет власти удержать тебя здесь, — усмехнулся Матвей, — ты уйдешь тогда, когда захочешь, и меня никто об этом не спросит. — Да, но тогда ты уже не сможешь загадать желание. — Значит, я буду неудачником, упустившим свой шанс, — пожал плечами Матвей. Он уже жалел о своем решении, ему вдруг очень захотелось, чтобы Юрка его остановил, удержал. Но Юра вместо этого лишь вздохнул и задумчиво произнес: — Надо было все-таки нам «Город Ангелов» смотреть. Матвей ничего не ответил. Не торопясь оделся и, несмотря на то, что прожил здесь неделю, на все сборы ему потребовалось не больше пяти минут. Обычно, чтобы произвести впечатление, Юра надевал джинсы на голое тело и щеголял с голым торсом, при его фигуре это действительно смотрелось аппетитно. Но сейчас он вышел провожать Матвея в удлиненной футболке, и его гладкие крепкие ноги будоражили фантазию ни чуть не меньше подтянутого пресса. Матвею вдруг захотелось упасть в эти самые ноги, обнять и целовать гладкую кожу, поднимаясь все выше. Он отогнал от себя пошлые и малодушные мысли и посмотрел в глаза. — Надеюсь, ты ненадолго, — грустно улыбнулся Юрка, а на лице отчетливо читалось, что ни на что он на самом деле уже не надеется. — Может быть, — не желая растягивать прощание, Матвей открыл дверь и шагнул за порог. Погода стояла странная для осени, непривычно теплая и если бы не пожелтевшие листья, можно было бы ее назвать летней. Во дворе играли дети. Вдоль дома стояли припаркованные автомобили. Дешевых среди них почти не было, но особенно выделялся один — ярко-красный кабриолет с закругленными формами шестидесятых годов, выглядел он как новый: белая кожа салона, сверкающий хром на колесных спицах и зеркалах. Даже изогнутая ручка двери блестела так, будто за нее еще никто не брался. «Такая машина стоит целое состояние, — подумал Матвей, — и как не боятся люди оставлять без присмотра такое чудо». Немного еще постояв, Матвей направился к выходу со двора. Не то чтобы его сильно заинтересовал этот кабриолет, просто была еще надежда, что Юра догонит и попросит остаться. Но никто и не думал догонять. Куда идти? Домой не хотелось. Совсем недавно Матвей говорил с братом и уверял его, что все у него замечательно и домой пока не планирует, а тут он вдруг заявится, возникнут вопросы. И тогда придется что-то объяснять. А что тут объяснишь? Если и сам не понимаешь, что происходит. «Знаешь, братец, я тут безответно влюбился в ангела, нет — не женского пола, нет — и не бесполый, да — парень, да — точно ангел, нет — не в переносном смысле. Ну и так далее…» Врать в семье было не принято, и отступать от этого принципа не хотелось. Кстати, Матвей обещал брату, что навестит деда — отличный повод это сделать и скоротать время. Дед работал часовым мастером и Матвей, когда был маленьким, любил к нему приходить на работу. Мастерская была небольшой, вход с улицы, на двери звенел колокольчик, а на стенах тикали старые хронометры, и никак не удавалось избавиться от ощущения волшебства и тайны. В этой обстановке дед казался повелителем времени или хотя бы его главным советником. Дед тоже, как и Юрка, никогда не задавал лишних вопросов, и казалось, что видел всех насквозь; советы раздавал неохотно, видимо считая это дурным тоном, а вот мягко намекнуть, чуть подправить он любил. И не раз помогал Матвею вот такими вот подсказками решать неизбежные подростковые вопросы. Родители Матвея несколько лет назад уехали по работе в Грецию, из-за учебы детей срывать с места не стали, уехали вдвоем, вроде как ненадолго. К тому времени старший брат Матвея уже был совершеннолетним и вполне самостоятельным. Потому особого события из командировки не делали. Но потом родители продлили контракт, а еще через полгода решили остаться там навсегда. Два раза в год приезжали в Москву навестить деток. Данил — старший брат Матвея уезжать с ними отказался, а Матвею уехать и не предлагали — все-таки последний год в школе. Но когда школа закончилась, он уже привык жить со старшим братом и под родительское крыло больше не стремился. Частые видеозвонки создавали иллюзию полного присутствия и контроля, денежные переводы поступали регулярно — скучать повода вроде не было. Так обычная двухмесячная командировка навсегда изменила всю семью. Именно после отъезда родителей Матвей стал чаще бывать у деда, да и он каждую неделю навещал внуков. В опекуны не набивался, но ощущение, что он всегда рядом, добавляло в жизнь братьев спокойствие и уверенность. — Поставь чайник, я через десять минут закончу работу. Матвей привычно стал хозяйничать, убирая со стола лишнее. — Ну, рассказывай, — весело подмигнул дед, снимая старомодный фартук и нарукавники. — Как родители, звонили? — Звонили, — бесцветно ответил Матвей, все у них хорошо. Загорелые, радостные, как всегда… — Ну и отлично! А ты сам чего без настроения? — Дед, может мне тоже переехать? — Куда? — Не знаю, не думал, как мама и папа. Возьму, да наколдую себе огромный дом на морском берегу… — Тогда почему бы тебе просто не поехать к своим родителям? — Не хочу, — вздохнул Матвей, — хочу что-то свое: другой мир, другие люди, другая страна… — И зачем тебе другая страна? — Чтобы начать новую жизнь, — пожал плечами Матвей. — Ишь ты, и где ж это у нас запасные жизни раздают? — Ну это просто выражение такое… когда все поменять вокруг хочется. — Вокруг, говоришь… — дед внимательно посмотрел на Матвея и, помолчав, сказал: — Знаешь, — он задумчиво потер свою впалую щеку, — полвека назад достался мне в наследство дом моего деда, ну я и переехал туда со своей молодой семьей. У нас как раз только Сашка родился, твой отец. Жили небогато, так что дом нам очень кстати пришелся: и место удобное, и соседи хорошие. Меня все в том доме устраивало. А вот супругу мою, твою бабушку, не все… Раньше в избах пороги под дверьми делали высокие, чуть не по колено, чтобы тепло не выходило и сквозняком по полу не тянуло. Когда дровами печку топили, оно и понятно, необходимость. А в наше время уже центральное отопление провели, паровое. Так что в доме и так жара стояла. Ну вот бабуля твоя, и стала просить меня двери поменять в доме, так чтобы эти самые пороги срубить. Я долго отказывался, говорил, что как никак наследство деда, память, не имею права трогать и менять что-либо. А она все равно свое, поменяй, да поменяй. Надо сказать, что жили мы с ней дружно, один разлад — эти проклятущие двери с порогами. Ну года через два она добилась своего, затеял я ремонт, сменил-таки эти двери и порогов не стало. Вот так. — И в чем мораль? — А в том, Матвейка, что пороги-то убрали, а страх споткнуться остался и привычка задирать ноги не прошла. Так и перешагивали еще лет пять то, чего давно нет, как кони педальные. Жена ругалась, смеялась, злилась, но со старой привычкой ничего поделать не могла, да и я тоже… Выходишь из комнаты, а нога сама вверх против воли подлетает. — Забавно… — усмехнулся Матвей. — Это нам только кажется: поменяем сейчас одну машину на другую, старую хату на новую, страну выберем пожарче и заживем как надо. Ан нет, нутро свое не вытравишь, и от привычек избавиться непросто. И пока ты здесь в этом болоте чавкаешь, есть надежда, что обстоятельства во всем виноваты. А когда приедешь в свою Парижу или в Гамбургер, так и будешь остаток жизни голень по привычке задирать, только винить уже некого будет. — Так если ничего не менять, то оно и не изменится… — Верно. Я лишь хотел сказать, что прежде чем чемоданы в багаж сдавать, в себе разберись, может тогда и ехать не придется. За тебя твоим счастьем никто счастлив не будет, оно ведь не снаружи, а внутри. — Что ж тогда моих родителей не отговорил? — с грустью спросил Матвей, ковыряя ногтем край стола. — А я и тебя не отговариваю, кто я такой взрослым людям, чтобы отговаривать… чай, не дети — у всех своя голова с ушами отросла, вот и думайте. — А ты по ним не скучаешь? — Земля круглая, все по ней ходим — чего скучать… — Дед помрачнел, выключил бронзовую настольную лампу, снял очки, потер глаза и повторил: — Нет, по ним уже не скучаю. Было время, расстраивался. А скучаю по тому дню, когда он, Сашка еще в школе учился, и перед девятым мая у них линейка намечалась. А он в нагрудный карман на парадной рубашке ручку чернильную сунул, и на кармане фиолетовое пятнышко расплылось, небольшое в форме сердечка, мать ругалась, а Сашка хвать бутерброд с маслом, да сумку с учебниками и за дверь, и уже оттуда радостно крикнул: «Мам-пап, я вас люблю!» И только пятки сверкают, пионерский галстук по ветру полощет, сирень в палисаднике запахом с ума сводит, и солнце такое яркое полыхает, что любую печаль выжжет. Скучаю по тому времени, когда тебя в школу отправляли в первый класс. На линейке стоишь серьезный и букет в руках огромный, лица не видно. А я тогда с фотоаппаратом был, так и не получилось хорошего фото из-за этого букета. Я помню, тогда расстраивался… Скучаю по тому времени, когда в институте жену будущую встретил, бабушку твою. По скверу нашему скучаю городскому, где из репродукторов музыка играла; по канатной дороге над рекой, по родителям своим немолодым, по юности скучаю… — дед вздохнул и огляделся вокруг, — время никого не щадит… И как в подтверждение слов, на стенах среди общего тиканья хронометров, негромко зажужжал какой-то механизм и раздался один неторопливый удар старых настенных часов. — …Так что, надо ехать, езжай, — продолжил дед, — не понравится — вернешься. Конечно, годов потерянных не вернешь, прожить заново уже не получится, а остальное почти все всегда поправить можно. — Дед, а ты поэтому часовым мастером работаешь? — Нет, — дед опять вздохнул, но на этот раз бодрее, как бы стряхивая с себя накатившую грусть, — я работаю потому, что люблю свою работу. Она меня успокаивает, вдобавок за нее деньги платят. А вот договориться с господином Время еще ни у кого не получилось. — Жаль, я думал, ты к нему нашел подход. — А ты не подходы ищи, а жизнь живи, тогда и добавки просить не придется. Но если ты от себя убежать вздумал, то таких билетов в кассе не купишь. — Дед дотянулся до небольшого шкафчика и достал две чашки, — закрой дверь и табличку переверни — сейчас чай пить будем. Я тут настоящий швейцарский шоколад раздобыл. — Дед, ты же знаешь, я сладкое не очень люблю… — Какое же это сладкое?! — растерялся дед, — сладкое — это сливовое варенье или сгущенное молоко. А это настоящий серьезный шоколад горький, так и написано, не веришь — сам прочитай. Матвей прочитал. Не название, не проценты ни о чем ему не сказали, но спорить дальше не стал. — Я с утра обязательно кусочек съедаю, — дед разлил по чашкам чай, — благородный вкус сразу настраивает на качественную работу. Лучшие часы и лучший шоколад, это все Швейцария! — Ага, усмехнулся Матвей, — а еще Швейцария — это надежные банки. Может у тебя и счета там есть? Не для выгоды, а так, для полноты картины. — Счетов там нет, но еще одну плитку шоколада я для тебя припас — с собой возьмешь. — Слушай, дед, а может правда тебе счет в швейцарском банке открыть? Я читал, они, эти швейцарцы, настолько честные, что иногда сами наследников разыскивают, чтобы деньги вручить, которые давно на их счетах хранятся. Представь, у тебя сто миллионов франков! — И что мне с ними делать? На свои нужды я всегда сам заработаю, а от лишних денег проблем больше, чем пользы. Ты лучше шоколад попробуй, сразу настроение поднимется, и про свои франки позабудешь. И Матвей попробовал. Про франки он конечно не забыл и волшебства не почувствовал, но настроение совершенно точно улучшилось, мрачные мысли потускнели, пришло какое-то осознание настоящего, без сожалений о прошлом и без тревог о будущем. А когда перед уходом дед вручил обещанную плитку шоколада, Матвей не удержался и открыл ее сразу же. Дед лишь посмеялся.