— Салли! Салли, стой! — Джейн пытается схватить исчезающий среди тени лоск розовой ткани, но тело растворяется, оставляя позади только горький привкус на языке и страх в глазах.
Джейн со звериным рыком бьет по стене кулаком. Дом сокрушительно стонет, безуспешно прося у своих обитателей меньше боли. Дом — слабое безвольное существо, слизняк, который не может сопротивляться. Его душа живёт в подвальных крысах, которых затопило последним дождём, потому что не успели выбраться наружу.
Но Джейн не в состоянии думать о доме. Мыльный пузырь под названием «Джейн Аркенсоу» трескает, едва восьмилетний ребенок касается пальцем. Едва открывает свой сучий рот. Едва появляется на этом свете.
— Маленькая дрянь! — Ревет Джейн, от радушного доброго отношения не остаётся и следа, — Прекрати так делать! Говори с нами! Говори, если ты чего-то боишься! Это же, блять, важно! Для нас всех важно!
Она сокрушенно стучит кулаками по поверхности, где еще несколько секунд назад в дымке черной пустоты рассеялся силуэт. По костяшкам брызжет кровь — совсем темная в ночи, но такая контрастная поверх белоснежных пальцев.
— Салли! Салли Олдер! …
Дом поглощает любые попытки призрака быть замеченным, а человека — услышанным.
Уставшее тело оседает на холодном полу, голову тянет к земле в попытке скрыть эмоции злости, разочарования и ярости за черными прядями волос. Белую кожу хочется сорвать живьем — только бы не чувствовать этот липкий ужас под ногтями.
Джейн на пороге истерики. Нет, неверно, Джейн отделяет одно дуновение ветра от падения во мрак припадка истерии.
— Кто сказал тебе это, Салли? Кто ищет нас, кто ищет нас, кто ищет нас…
По вискам стучит набатом. Отрешенность и монотонный шепот обволакивают. Оттого Джейн не слышит звона замков, скрипа сухих петель и трех тяжелых шагов. Она утирает соленые слезы с щек, хватаясь руками за голову. Качается, продолжая исступленно скулить, падая лбом всё ниже к земле. Реальность возвращает в дом только когда чужие крепкие большие руки поднимают за подмышки и ставят на ноги, а потом одним резким движением откидывают волосы за спину.
Джейн распахивает глаза. Джефф смотрит на неё внимательнее хищного волка.
— Ночью нужно спать.
У Джейн перед глазами всё плывет — и Джефф, схвативший её плечи, выглядит неестественной бледной картинкой. Джейн смотрит на него в почти полном изумлении, но всё еще не может сосредоточить взгляд. Мир дрожит, стены сотрясает рябь, а бледная кожа Джеффа кажется туманностью в небе.
— Салли сказала, что…
— Не стоит испытывать судьбу, куколка. Акты психопатии еще никому не приносили счастья. — Говорит Джефф, и коварная тихая улыбка расплывается по его лицу. Джейн кажется, что его оскал растягивается неестественно широко, и кончики губ уже касаются ушей. Стоит Джеффу только засмеяться, заверещать, как гиена, и половина его головушки откинется назад, раскалывая череп пополам.
— Ты не понимаешь, Джефф! Это Салли, она- Я- Она не появляясь давно, она сказала, что- …
Язык Джейн снова начинает заплетаться. Груз морозной темноты давит на плечи ударной силой, грозясь прижать её тело к земле и никогда больше не поднять на ноги.
Джефф сощуривает глаза — жест контроля агрессии. После контакта с духами Джейн всегда чувствует себя в состоянии дымки ощущений. Поэтому она не сразу замечает, как его длинные пальцы оставляют на одежде черные пыльные следы, а под ней — впиваются до синяков. Не сразу замечает, как его обычно худое лицо сейчас вытягивается непропорционально длинной струной. Не сразу замечает, как в глазах двоится, а извернуться из железной хватки становится проблематично.
Её кошмары продолжают жить наяву.
—
Джефф…? — Голос Джейн совсем падает. — Чт- Что с тобой?
— Я чувствую себя чудесно, красавица, — нотки призрачной мягкости ускользают. Голос Джеффа становится низким и сухим — словно ему в рот насыпали песка. У Джейн всё плывет, и вот она уже рывками пытается вырваться из паучьей хватки.
— Отпусти меня, — предупреждающей гиеной шипит она, смотря в глаза Джеффа голодной яростью. Тот в издевательском жесте, словно её потуги не стоят и капли его сил, наклоняет голову вбок.
— Ну разве
я могу? — шепот опускается до дразнящих низких нот, а гласные подпрыгивают, как пружины. — Если даже силам зла не разорвать нашей связи? Наших прекрасных душ.
Это не Джефф.
Чувства внутри Джейн смешиваются в коктейль противоречивости. Страх и злость. Тревога и ярость. Гнев и истерика. Грусть и апатия. Смех и холод. Темнота коридора второго этажа начинает медленно сгущаться, и уже не разглядеть окон в концах путей, словно кто-то выключил мягкий голубой лунный свет. Словно дом выбирает Джейн своей жертвой, используя образ и подобие Джеффа, чье тело опасно вытягивается, а голова уже демонит над её ростом. Непроницаемые склеры черных глаз раскрываются в изумлении-отвращении, но тело с готовностью напрягается, с хрустом вырываясь из лап зверя.
— Прекрати играть со мной. Кто это? — Её тон предвещающий: одно неверное движение, и брюхо будет распорото.
Хлопок!
Тень со спины заносит два глухих удара по вискам. Джейн вскрикивает и хватается за голову, щурясь от белой вспышки перед глазами, когда тело Джеффа окончательно перестает притворяться оригиналом. Кожа, одежда, волосы — всё покрывается толстым слоем тьмы, та, как пыль, опоясывает тощее длинное тело.
Перед глазами плывет, но это не разум подводит её. Это реальность распадается на две равноценные половинки. На два одинаковых силуэта
— Ты меня не узнаешь? Джейн, друзья так не поступают.
Семья так не поступает.
Джейн чувствует, как стены опасливо дрожат, пытаясь извернуться и не увидеть того, что вот-вот произойдет, выставляя её напоказ перед чем-то более страшным, чем таинство черных углов.
Джейн не удивляется, когда поднимает голову. Процесс обработки информации срабатывает быстро — драка будет неизбежна, бессмыслена и кровава. Трезвеет моментально. Джек и Джилл — два говноеда, и повеселиться на ночь глядя, когда во время охоты не успели, это так в их стиле. Только стиля у них нет, есть дерьмовые неадекватные клоунские замашки.
— Какие же вы вшивые драные псы, — сплевывает Джейн.
И набрасывается вперед с лезвием скальпеля в кулаке.
Её реакция быстрее, чем порождение тьмы готово принять на свой счет. Джек вопит, словно облитый святой водой, когда она по рукоять вставляет лезвие в плечо. Проворные руки Джейн хватают черного клоуна за лацканы и, упав на колени, она переваривает его спину в звериной готовности разорвать на части. Джилл оказывается проворнее и почти рвет волосы Джейн, рывком дергая на себя.
— Но-но-но, куколка, будь пацифисткой! Нельзя желать смерти собственному
брату.
Джейн плюет ей в лицо. Та угловато крючится в мнимом отвращении и на золотое мгновение руку отпускает. Промедление. А Джейн быстрая. Когда она снова хочет вонзиться когтями в белую шею Джека, его тело уже растворяется, и удар коленом в щеку прилетает из неоткуда.
Челюсть сводит, но времени проверять её нет на предмет перелома, когда мерзкая лапа Джилл снова хватает за шею.
Джейн выкручивает её пальцы до звенящего в тишине хруста, и Джилл вопит поросенком, пятясь назад.
— Два уродца не могут нападать по отдельности! Испуганные и обиженные сукины дети!
Джейн кричит, что есть запала в легких. Эфемерная злость наполняет воздух черным дымом. Как же хорошо сработано. Они специально послали Салли, чтобы ослабить её? А может, подсыпали что-то в бутылку Натали?
Взгляд Джека встречается с её, когда он без колебаний и дрожи вырывает скальпель из плеча. Джейн ненавидит позерство, и заставит этого ублюка сожрать скальпель живьем. Только бы отдышаться. Его голова опущена, собачьи желтые глаза темно смотрят из-под лба. Вязкая жидкость стекает по пальцам. Это не кровь. Это — чистый напитанный ужасом страх каждой из жертв двух черно-белых бесов.
Джилл исчезает среди темноты. Так, чтобы снова подставить подножку. Воткнуть нож в спину. Притвориться другом и столкнуть в яму кислоты. Джейн находит это забавным — то, в какую послушную собачонку подружка превращает, усладившись поглаживаниями по головке. Благоговейная добрая часть Джейн иногда испытывает нечто вроде восхищения перед джилловскими амурскими чарами, но потом эта сука снова уходит на второй план, позволяя Джеку взять вверх. Мерзкая подстилка. Шлюха.
— Жалкие приспешники Сатаны, — Джейн переходит на издевательский шепот, улыбаясь и оголяя зубы, испачканные собственной кровью, — настолько ничтожны, что из Преисподней вас выбросили с говном адских гончих.
У Джейн есть всего несколько секунд, чтобы гнев расплавил холодный ум Джека. Тот от злости перестанет думать и начнет действовать наобум. Жестче, но тупее.
И дело в том, что Джейн знает, что Джек
знает. Дело в сопоставлении: её собственноручно вызволили из Ада, потому что она была нужна
здесь. Она замыкала золотое сечение
его коллекции. Она была желанна — недостающий элемент пазла
его картины. Шестеренка в демонической темной игре. Джейн здесь, потому что она — особенная, а бесы — потому что они дерьмо собачье, которому было некуда податься, и
он проявил необыкновенное снисхождение, позволив остаться.
Гнев Смеющегося Джека расправляет её несуществующие демонические крылья. У него хватает смелости не прятаться. Оставаться в свете укоризненного взгляда. В отличие от ебаной трясущейся суки.
Но видит Джейн его недолго. Секунда. Джек выпрямляет плечи, готовясь броситься вперед, а она принимает позицию защиты, напрягая мышцы ног и предплечий.
Мир отключается. Щелчка нет. Нет ничего. Всё погружается в непроглядную тьму. Тело сотрясает удивление, но сразу после — злость, и Джейн начинает еще сильнее сжимать кулаки.
— Не смей! Не смей, ублюдок!
Темнота становится осязаемой и вязкой. Скручивает Джейн за руки и ноги, и она кричит от приступа горячего гнева. Заливистый хриплый клоунский смех льется по ушам сердцу. Джейн пытается отбиваться, прорывать себе путь к свету сквозь боль и ободранные коленки, но демоническая сущность клоунов погружает её все глубже и глубже в ночь.
— Отстаньте от меня! — Она едва не ломает запястья. Стены и потолок подпрыгивают, как заводной мячик, и Джейн трясет вместе с ними. Ноги подкашиваются, но она держится до последнего. Из неоткуда вырываются две пары когтистых рук и рвут белую кожу. До костей режут лопатку. Впиваются в горло. Джейн чувствует едкий металлический привкус крови, прикладывая руку к губам. — Я разорву вас, когда доберусь! Я сниму вашу кожу живьем!
—
Если доберешься, пупсик.
Смех.
Смех-смех-смех.
Звучит громче и громче — по нарастающей, так, что ничего кроме заливистого лая и угрюмой черноты перед глазами Джейн не слышит и не видит. Её кожу начинает саднить болью ржавых когтей, но шестое чувство не подводит. Джилл налетает со спины — как поверхностно и ожидаемо — и напарывается своим тонким длинным горлышком на твердо выставленный кулак.
Вместо смеха слышится сухой кашель. Джилл хватается за горло.
— Какая же ты язва блядская, Джейн, — хрипит она, опираясь одной рукой на колени, — Найрас не просто так «ведьмой» зовёт.
Ответить та не успевает, Джек выбивает дух ударом по позвоночнику. В ушах проносится звон, и Джейн падает на деревянный пол. Она успевает выкрутиться, избегая удара остроносого ботинка в живот. Не успевает избежать кулака Джилл в лицо.
И удара в живот, выбивающего воздух из груди. В глазах на несколько секунд темнеет. Джек с расчётом в доли секунд считывает её промедление и сокрушительно сильно бьет коленом в затылок.
Какая жестокая провинность с её стороны. Плохая, плохая Джейн.
Снова удар — живот, в спину, по ногам и рукам. Они хватаются за мгновение помешательства, чтобы разом выбить из её тела весь дух. Тьма связывает — не шелохнуться, нервы стягиваются в тугой канат. У Джейн отказывает разом все конечности — и она не может выбраться из заточения. Собрав последний порыв сил, Джейн хватается железной хваткой за горло Джилл, чувствуя, как под ногтями стирается в пыль демоническая плоть. Но та вырывается.
И звереет по второй волне.
Хлыст звонкой боли плещет по каждому участку тела. Живот. В спину. По ногам и рукам. Живот. В спину. По ногам и рукам.
В конечный момент Джейн отбрасывает к стене. Дом — надежный тыл, очень мило. Джек и Джилл нещадны в порыве злости — она чувствует в ударах глубокую обиду, разочарование, выплеск эмоции. Они отыгрываются на ней за то, что ненасытились сполна прошлой ночью. Её задушенный кровавый кашель остается неуслышанным — дом поглощает каждый стон. Упивается. Умоляет дать миру чуть-чуть тишины. Какая жалость.
Кровь Джейн просачивается сквозь щели в полу. Стены напитываются её еще живой энергией, а Джек и Джилл продолжают бить и резать. Снова и снова.
Темнота не отступает, или это кровь заливает глаза Джейн, когда она окончательно отставляет попытки сопротивляться. Сердце бьется с каждой секундой всё медленнее. Мир становится всё более размытым. Как её сны. Как её сны…
Дышать. Дышать. Дышать. Продолжай дышать, Джейн, продолжай дышать.
— Бедная маленькая Джейн Аркенсоу, — Джек садится на корточки, хрустя коленями, будто выгибая в обратную сторону. Джейн видит его сквозь щелочку в веках, но не может толком разглядеть — так сильно черный силуэт плывет. — Иногда нужно вовремя заткнуться и позволить должному случиться. Может, тогда повёзет.
Остроносый ботинок на каблуке рассекает бровь.
Скальпель —
её, Джейн! — снова появляется в черных пальцах. Джилл толкает её безвольное тело на спину, и Джейн чувствует, как сломанные ребра перетираются друг с другом, разрывая ткань правого легкого. Но даже это не заставит её бояться двух жалких огрызков, возомнивших себя ужасом ночи. Двух напомаженных петухов. Двух ссыкливых уродцев. Двух…
Воздух становится холоднее.
Она расслабляет рот, но вместо слов выходят лишь хриплые стоны. Чернота вдруг раскрывается новым ощущением прохлады. Леденящей душу прохлады. Сквозь стену душного, пропахшего кровью воздуха прорывается свежесть.
Джейн забывает обо всём. О боли, о сломанных костях. О порванной коже. О дырах о ораганах. Всё становится неважно, когда ... Когда ты знаешь наверняка, что за головой твоих мучителей пришла кара.
Главная дверь открыта.
Джейн беззвучно открывает рот, шевелит губами. Джек пытается расслышать:
— Джейн хочет сама выбрать, что мы будем резать первым?
Джек снова чувствует свое лидирующее положение, ехидством разит за милю, когда он аккуратно приближается ухом к разбитым губам. Джейн едва открывает рот, набравшись сил говорить, по лицу стекает металл крови:
—
Он дома, — шепчет она.
Злорадный смех переливается хлюпающей в горле кровью.
Лицо Джека вытягивается. Гримаса чистого удивления и ужаса отпечатываются под веками.
Темнота оглушает его своей внезапностью.
И Джейн обессилено роняет голову. Изо рта и носа неконтролируемо течет багряная жидкость. Её бровь рассечена, одна рука обречено вытянута вдоль тела, а вторая лежит на груди неподъемной тяжестью. Но смех Джейн — такой легкий и звенящий — рассекает любые тяжбы жизни. Она продолжает тихо хохотать, когда обезличенная чернота втягивает клоунов в неизвестность змееподобными векторами.
Джейн теряет сознание, но прямо перед тем, как упасть в небытие, она видит — чувствует — среди мрака душных стен черный силуэт и пустое белое лицо. Добрый
он не потерпит несправедливости в
своём доме.
А потом воспоминаний нет. И мира вокруг тоже.
***
Салли злится, когда её пытаются контролировать. Она взрослая и в состоянии решить, что и как нужно делать. Салли звонко шмыгает носом, утирая кровь с лица, когда материальный мир растворяется на глазах.
Папочка запрещает выбираться за пределы дома, если на то нет серьезных причин, и Салли страдает от скуки.
С людьми — хотя она знает, что человеком здесь можно назвать только самого хаотичного и неприятного Джеффа — скучно и заурядно нудно. Особенно, когда они безостановочно кричат и брызжут во все стороны ядом.
Салли не оборачивается, когда Джейн кричит вслед, слишком расстроенная и грустная.
Джейн хорошая, с ней бывает весело, но она не такая, как Джек — Джейн чувствует себя лучше всех, Джейн слишком гордая, постоянно пытается учить жизни. Конечно, это не разумно, Салли же призрак, она буквально мертва. Тело давно поели черви.
А глупышка Джейн не понимает этого? Салли злится.
Поэтому, проходя границу миров, она, молчаливо опустив голову, недовольно дует губки.
— Малявка! — зовет трескучий голос.
Салли не оборачивается, но уже чувствует, как пиявка клеится к коже.
— С тобой говорю!
— Отстань, Бен, мне грустно, — отмахивается она, желая поскорее добраться до комнаты и залезть в сахарный замок. Так Салли называет потертый временем домашний иглу, на которой с особой кропотливой чуткостью пришивала розовые заплатки.
Бен по пикселям появляется на пути, выискивающим взглядом пустых кровавых глазниц оглядывая её лицо.
— Г-р-р-рустно? — Голос, как видеозапись древних кассет, заедает.
— Грустно, — Салли сжимает в одной руке лапу Тедди, а второй намеревается оттолкнуть Бена.
— Иди подергай упырей? Все же дома, да? — Она хочет ударить его по голове и стряхнуть дурацкий зеленый колпак. Глупый вопрос. — Давай, мелочь, не дуйся. Просто скажи.
— Я не знаю, наверное все дома.
Папа никого не отпускал сегодня ночью. Иди и сам посмотри.
Салли всё же обходит Бена стороной, задевая костлявое плечо. Темнота складывается в ступеньки, потому что в мире теней Салли живет в высокой башне, как настоящая принцесса. Когда Джек и Джилл соглашаются сыграть с ней в прятки и говорят, чтобы Салли пряталась, а те будут искать, они никогда не выигрывают, потому что устают подниматься по ступенькам.
Бен бредет следом.
— Йо, с ума сошла? У них там мерзко и скучно. Джефф мне такой хуйни понарассказывал. — Немного подумав, добавляет: — Э, забудь это слово.
Салли раздраженно фыркает.
— Отстань, Бен! И с Джеффом я говорить тоже не хочу, и слушать про него не хочу. Он самый противный из
братьев.
Повторяющийся, словно вирус на операционной системе, смех бьет Салли в затылок, и она пытается поскорее уйти от назойливой блондинистой макушки. Ноги спотыкаются, заплетаясь в узелок, и Салли хочется разрыдаться от досады. А еще от чувства тоски до старым денькам, когда сахар в чае был слаще.
— Джеффри не простит тебе такого! — Не переставая глухо похрипывать, тянет Бен. — А чё это он с-с-самый противный?
Салли кожей на затылке чувствует угрозу, и потому, поднимаясь с лощеных ступенек и отряхивая подол, резко поворачивается и выставляет руку вперед. Хоть бы сработало. Хоть бы сработало. Хоть бы сраб…
Бен Утопленник смотрит скучающе, проходя сквозь кончики ногтей и всё её тело.
Салли ведь и подумать не могла, что этот веселый мальчик без белков глаз может оказаться такой противной занозой в пальце. Пару лет назад им было куда веселее проводить время вместе: объединившись в непобедимый дуэт, Салли Олдер и Бен Петерсон приводили жалких маленьких людишек в нечеловеческих страх и трепет!
Папа был счастлив — говорил, какая Салли молодец. А потом Бен начал эксперименты с ритуалами и физической плотью, и всё пошло по накатанной.
Салли хранит обиду глубоко в сердце — только ножом высечь. Она выдыхает полной грудью, смахивая кулачками скопившиеся в уголках глаз слёзы. Руки мгновенно пачкаются кровью с лица, и ей приходится вытирать подушечки пальцев о юбку.
— Джефф разрезал Тедди, прямо выхватил у меня из рук и разрезал! Я плакала, а он только захлопнул дверь.
— Дверь? Прошла бы всё равно.
Салли хлопает рукой по коленке от досады. Спокойно. У Салли большое доброе сердце, и она уже простила Джеффа.
Папа учит её милосердию. Просветлению. Говорит, только так можно нанести самый сокровенный и глубокий удар.
Не оценив полученного в ответ молчания, Бен продолжает:
— Нашла из-з-за чего дуться. Джефф — дурак, все это знают.
— Ну и пусть. Я не обижаюсь на него. Я просто подожду, а потом разорву его игрушки в ответ.
Бен, довольный, хохочет. Салли тоже хочется посмеяться, забравшись в теплый призрачный сахарный замок с ногами, обставить себя мягкими игрушками и поить их до посинения чаем. Салли тоже хочет выбежать на охоту — у её куклы Барби оторвало голову, или кто-то её отгрыз. Адские гончие псы иногда проскальзывают, пробегают гремучей пышной стаей. Салли всё пытается с ними подружиться, но звери агрессивны и не милы к ней, они служат своим демонам. Салли злится. Салли хочет зажать в дрожащих ручках их мускулистые шеи и перекрыть доступ к кислороду, пусть демоническим собакам он и не нужен, чтобы жить.
Когда перед лицом Салли оказываются две массивные дубовые двери, но открывающиеся, едва коснешься пальцами, она замирает и немного думает.
— Ты же тоже видел красный свет?
— Чего-чего?
Бен останавливается по правую руку, смотрит вопросительно. Границы его тела нечеткие и ребристые — не мутные, а словно исполосованные, если приглядеться. Бен добрый, и хотя Салли часто бывает недовольная его поведением, он всё еще один из самых близких её друзей.
Бену тоже можно доверять.
— Я видела свет в трещинах. Я думала, что это снова стая псов пришла, но свет был таким ярким и сильным. И красным. Я испугалась.
— Обычное дело, — Бен пожимает плечами, делает это слишком свободно и легко, словно не напрягается совсем, — ты еще и огоньков боишься? У-у-у, — пародируя звуки приведений из фильмов, он дрыгает пальцами и снова гогочет. Салли не позовет его в иглу играть в куклы.
— Это другое, Бен! Другое! Я знаю, что ты его видел и тоже испугался! Я знаю! Прекрати издеваться! Папин свет синий и красивый. А этот красный меня очень испугал.
— Ну и что? — он присаживается на ступеньку, поправляя кривой длинный зеленый колпак — Салли кажется, что шапка вот-вот спадет, но она всё еще держится на голове, словно представляет собой продолжение тела Бена. — Ну видел и видел. Это было кто-то большой, всего-то проходил мимо. Ты же знаешь, мимо нас часто всякие
его сородичи бродят.
Салли разочарованно скулит.
— Бен! Не всего-то!
Папа мне ничего не рассказал. А если
папа не рассказал — что-то плохое будет. Я увидела этот свет, и шум еще был такой сильный. Я испугалась, а
папа сказал, что всё нормально, и мне нужно не лезть!
Взгляд Бена — метафоричный, глубокий, кроваво-жуткий — пробегается по задрожавшим плечами Салли с жалостью. Усмирив желание посмеяться над ней, Бен, разгладив зеленый воротничок, аккуратно касается плеча. Приятельски.
— Да брось, малявка, всё будет в порядке, — это не работает, Салли всё еще разгневана, и от её грусти горчит на языке, Бен сдается, тяжело выдохнув. — Ты права. Я тоже чувствовал это — красный свет. И видел. И толчки воздуха чувствовал. И то, что
он ничего не сказал об этом, меня тоже настораживает.
Зеленые глаза загораются.
— Правда?
— Угу. Но у нас нет повода не доверять
ему.
Салли вздыхает грустно. Бен прав.
***
Джефф сжимает челюсть, раздраженно прикрывая глаза. Тело морозит. Голова плывет. Кожу хочется сорвать живьем, и даже так кажется, что дискомфорта будет ощутимо меньше, дышать станет не так вязко-трудно. Он вздыхает полной грудью и сразу же жалеет о всех принятых решениях в жизни — по гортани бьет плетью, а горло натурально режет стеклом. Его легкие горят.
Облезлая ткань кожаного кресла поддается пальцам, как паутина, рвется, оставляя под ногтями волокна ткани. Джеффу хочется собраться в один большой ком, но все, что он может себе позволить — это сидеть с прижатыми к груди коленями и до окаменения мышц сжимать подлокотники.
Ровно дышать. Ему нужно выровнять дыхание — глубоко вдыхать воздух, сосредоточиться на себе.
Боль фантомна. Боль фантомна. Боль фантомна. Разум шепчет, пытаясь успокоить, расслабить, размягчить, но волны судороги проходятся от пальцев ног до кончиков черных волос с разницей в минуту. Его человеческие биоритмы посылают сигналы к мозгу, умоляя прекратить мучения, оставить жизнь, отключить сознание и послать реальность в забытье. Джефф хочет. Хочет спороть себе брюхо валяющимся посреди комнаты скальпелем Джейн.
Джек, салютуя, как-то советовал ему пару книг по укрощению нервных узлов и расслаблению периферической нервной системы. Джефф клятвенно пообещал в следующую охоту заглянуть в местный литературный центр с сердечным обращением к старушке-библиотекарше просьбы помочь. О, это было бы забавное зрелище.
Сейчас же Джеффу кажется, что он даже подняться с кресла не сможет — так и врастёт в обшарпанную кожаную поверхность. Мышцы под кожей неконтролируемо дрожат.
Стеклянными глазами он прожигает дыру в окровавленном теле, лежащим мертвым грузом на кровати собственной комнаты. Хотя сколько там до него упырей заносило в эти четыре стены — ничего своего в этом доме нет ни у одной мыслящей души.
— Не просыпайся. Не просыпайся. Не просыпайся.
Джейн не реагирует.
Он принёс её, превозмогая агонию, в свою комнату. Он положил её на свою кровать. Он однажды позволил ей контролировать всю свою жизнь. Хотя, на проверку, кто вообще спрашивал его мнение?
Её грудная клетка еле-еле двигается, а из горла вырываются тихие стоны боли. Но сон крепкий — организм не в состоянии функционировать ни на долю. Вырубило, как только бойня закончилась. Джеффу хочется пробить одним ударом её ребра, вырвав сердце. Ему хочется разбить до кровавой каши её лицо, снять живьем скальп, отрубить каждый из пальцев по отдельности. Но он продолжает сидеть в кресле — желейное больное тело неконтролируемо.
И, между тем, Джефф лелеет скромную надежду — молил бы Бога, да поздно, не в его ситуации падать на колени, — что она провалится глубоко-глубоко в небытие. Не метафора смерти, а чистое состояние покоя и легкости. Он надеется, что Джейн вот-вот погрузится в глубокую стадию сна. Только так её кости начнут срастаться, а кровь откачиваться дряхлым сердцем. Только так рваные раны на коже начнут белыми швами сходиться один за одним, пока не оставят за собой и тени былой боли.
Только так их прошитые одними чувствами на двоих тела перестанут молить о пощаде.
— Не просыпайся, не просыпайся, не просыпайся… — Злорадно шепчет Джефф, ставя подбородок на колени. Он перенял её злободневную привычку шептать в приступе обессиленной агонии.
Спасать друг друга, продираясь сквозь тернии, — их садисткая причуда. Не вольная, к сожалению, вынужденная. Иначе никак. Иначе пиздец.
Джефф следит внимательно и мрачно, отлавливая голубыми глазами каждую дрожь. Если Джейн качнется, завозится, он, не взирая на боль, вскачет и прижмет её обратно в кровати, привяжет узлами руки, прибьет кольями — только бы не двигалась. Только бы жила.
Только бы не очнулась.
Сестра.
