Семья

       Первый глоток прожигает горло. Джейн кажется, что она вот-вот едко закашляет кровью. Один глаз Натали смотрит в ответ презрительно-оскорбленно.       — Пей, не выделывайся.       — Спасибо, Нат, — шипит Джейн, закусывая абсент последней долькой яблока. Очень горько — словно это не алкоголь, а разбавленный водой и красителем спирт. Повезет, если этиловый. Джейн щурится и снова прикладывается к горлышку бутылки, уже не считая секунд. Стены давят, и в первой легкой пьянящей дымке кажется, что сквозь зазоры в старых обоях наблюдает он. Выжидает момента, чтобы разодрать на части за непослушание — сжечь заживо, утопить в колодце, привязать к лошадям, засунуть в гроб гнить. У него в арсенале — все пытки мира, только попробуй провиниться. И всё-таки они пьют. Передают друг другу по очереди бутылку, сидя на холодном деревянном полу. От Натали исходит непередаваемая истома мрачности. Всегда. Она словно застывшая во времени и пространстве тень. И даже сейчас, когда их тела чуть менее стабильно работают, а Джейн в состоянии вывернуть её шею, Натали выглядит властно-непоколебимым созданием. С другой стороны, Натали — постоянный источник бесплатного алкоголя, и к ней всегда можно заглянуть, чтобы немного притупить боль.       — Почему они работают? — Спрашивает Джейн, фокусируя взгляд. Он сделал из неё почти совершенный механизм для убийства, и слово «почти» здесь играет ключевую роль — она всё еще пьянеет, как школьница на выпускном вечере.       — А?       — Твои часы. Всё еще работают. Какого-то хуя? Натали смотрит с возмущенным непониманием пару секунд, а потом заливается хриплым смехом, едва не упав на спину. Опьянение действует на неё ударной силой — в крови существенно снижена доза алкогольдегидрогеназа. Считывается бесстрашие — Натали готова напиваться в присутствии Джейн, лелея скупую надежду, что та не засадит бутылку промеж гланд. Но Джейн сегодня добрая, хотя и расстроенная.       — Это была его инициатива, хотя чья, блять, еще? — Она неестественно аккуратно жмет плечами, — когда он нашел меня, мой глаз гнил. И я… Не помню, мне, может, пару недель оставалось, потом мозг бы не умер. Он так сказал, и хер знает, сколько он наплел, пока я под транквилизаторами валялась. Джейн согласно мычит, мягко улыбаясь. Она спрашивает уже раз пятый за всё их знакомство, но вразумительного ответа не получает. Ощущение, будто Натали каждый раз рассказывает новую историю.       — А работают-то они почему? Стены внезапно замирают, не сотрясаются, не шепчут страшные истории на ночь, они словно прислушиваются к их слегка развязному пьяному бормотанию. Или это у Джейн в голове всё вдруг резко перестает трястись, восстанавливается баланс.       — Он наложил какой-то морок, я не знаю, а че за вопросы? — неприятная дрожь проходится по телу Натали. Джейн это замечает, но молчит, позволяя ей продолжить говорить. — Я хотела от них избавиться, типа выдрать с мясом… Но он… Он очень красноречиво дал понять, что если я сделаю это — дорога мне будет одна.       — И, дай угадаю, не обратно домой.              — Браво, сучка. Ты как всегда проницательна и умна. Алкоголь в очередной раз обжигает глотку. Джейн не пьянеет так, как делала бы это лет пять назад — её организм словно работает на износ, чтобы не дать пьяной дымке полностью заволочь глаза. Но всё-таки липкая нега обволакивает. Черные склеры бесконечно долго оглядывают помещение на предмет опасности — как камеры ночного видения в человеческом лесу. В комнате Натали тревога бьет по вискам не так, как в остальных. Это всё еще не привычная каморка-гнездо Джейн, где она прячет на каждом углу по лезвию, а в самом сердце притаился револьвер и коробка патронов. Джейн хочется думать, что она может доверять Натали настолько, чтобы сидеть в её четырех стенах и довольствоваться малыми радостями жизни… Но ведь в ботинке под носком припрятан скальпель. На случай, если циферблат из чужого глаза все же придется извлечь. Джейн просто острожна. Натали — не скромная строптивая тихоня, и Джейн давно и ясно это усекла. Год назад она решила украсть у Натали еду — они еще не были ничем даже близко походящем на «подруг», — за что поплатилась несколькими ссадинами и гематомой на ребрах. Взамен поцарапала лицо и чуть не сломала безымянный палец правой руки. Натали пиздец как громко кричала. Но на чистоту, Джейн тоже орала так, что прокси пришлось разнимать их.       — Где ты-, — Джейн осекается, когда горло снова прожигает раскаленной иглой, — где ты взяла это? На вкус как моча, которую выпили и еще раз выссали. Натали гудит, как чайник, но ничего не произносит. Она красноречиво молчит, недовольно кусает щеки и резко выдергивает из чужих рук бутылку. От толчка её чуть шатает, и тело заваливается на спину, с глухим стуком ударяясь о ножку кровати. Вместо ожидаемого хрипа или скулежа Джейн слышит щенячье хихиканье и сквозь скрежет улыбается сама.       — Это не я. Не в этот раз. Я попросила Тоби, у него меньше шансов быть замеченным. Джейн внимательно наблюдает за реакций Натали, и от её взгляда не утаиваются чуть вздрогнувшие плечи.       — Какова ирония, а?       — М-м?       — Они, эти прокси, его покорные преданные псы, а весь гнев всё равно сваливается на нас, — Джейн испытывает странную смесь ощущении: разочарование, ужас, страх, агонию, волнение, дрожь. Каждый разговор о нем — очередной незаживающий шрам на теле. И это правило, которое усвоил каждый член семьи. Но когда дело касается преданных писклявых собачонок… У Джейн есть личные основания бояться и остерегаться прокси как огня. Лично они еще не вступали ни в какие горячие конфликты, хотя, судя по напряженным взглядам, очень хотели. Джейн так точно грезила мыслями о том, как сворачивает голову Брайну, запрыгивая с ногами на плечи и упиваясь хрустом сломанных позвонков. И всё-таки, Джейн — умная девочка, внутри живут некоторые назойливые опасения за свою жизнь, поэтому к прокси она не сунется лишний раз. Натали думает громко. В её извечно резких и угловатых движения никогда не таится двойственная игра. И все эмоции для внутреннего хищника Джейн — как на ладони, словно наблюдает за сельской фермерской девчонкой, пытающейся в городскую мадам. Либо… Она слишком недооценивает свою подругу-пиратку, за что обязательно однажды поплатится. Но пока они всё еще пьют из одного горла.       — Не знаю, не знаю. Не хотела бы я оказаться на их месте, — Натали чешет затылок, — Тоби не такой, как Тим и Брайн, Тоби типа ребенка, которого родители вот-вот хотят выпороть, но откладывают каждый раз на более подходящий случай. Джейн смеется нервно. Она всегда находит аллюзии на родителей и детей забавными. В её смехе столько несдержанного напряжения, что хоть вены режь. Прокси опасны. Он опасен.       — А Тим с Брайном? Смирившиеся старшие братья?       — Я думаю … — тонкие губы Натали вытягиваются в трубочку, когда она раздумывает над ответом. В комнате стоит ощутимый въедающийся запах алкоголя. Пугливые стены перешептываются в склоках темноты. — … Я думаю, что они как сорокалетние девственники-извращенцы, не способные даже вставить телке и вернувшиеся к маме под юбку. Блять, так Тим же еще и наркоша, сука, как всё анашой провоняло. Меня от него трясет. Джейн вынуждена сокрушительно покачать головой. Тим пугает до чёртиков своей мрачной серой аурой. Не так, как «мёртвый Брайн» — как Джейн иноггда зовёт Худи в своей голове, — тот вообще оживший молчаливый труп, не походящий на бывшее когда-то человеком существо.       — Они оба неживые как будто. Пиздец, как же он покопался в их мозгах. Натали согласно мычит. Несколько секунд разглядывания потолка приводят её к — только на её взгляд — остроумной метафоре:       — Но Тим напичкан героином. У него хоть парочка нейронных связей в голове осталась? Неудивительно, что он так любит Тимошу, — Натали пьяно хихикает, один её глаз озорно прищуривается, — у него от порошочка уже система нервная отказывает, не? Че он такой агрессивный всегда?       — Любимый сторожевой песик-то? Чокнутый. Как тут не чокнуться. Интересно, а Брайн в свое время недостаточно глубоко прогнулся? Они смеются. За подобные разговорчики, просочись они сквозь пространство и время до адресата, обеим бы свинцовыми стежками без анестезии прошили бы рты. Джейн с недоверием поглядывает на белые кривые шрамы в уголках губ Натали — об их истории она еще не слышала. Плесневый абсент с глухим звоном опускается на деревянный пол. Стены удивленно охают от пронзительного треска, и пыль узорчатым вихрем разлетается по воздуху.       — Ты права. Я-я не могу больше эту хуйню пить, — тяжелая голова Натали обреченно запрокидывается к углу кровати. Но у Джейн на душе игривое настроение, которое не испортить даже ходячими трупами-прокси, и вкус алкоголя уже не имеет значения. Она с мягким сощуром поглядывает на Натали, соизмеряя все «за и против». Джейн — внимательный человек. А от внимательного человека не уйдет ни одна сокрушительная деталь, притаившаяся в тени. Джек называл Джейн в таком состоянии драной кошкой, с которой хочется сорвать шкуру живьем.       — Так и что там с Тоби?       — А?       — Когда это ты успела пересечься с ним? Голова Натали, как на пружинках, возвращается в исходное положение, и глаз сверлит Джейн недовольным оскалом.       — Что за намеки? Джейн молча улыбается. Глаза — черные, ничего не разглядеть, но по прищуру белых век Натали чувствует холодок под кожей. Джейн закусывает губу, пытаясь придать своему виду хоть толику уважения, но срывается — громко хохочет, хватаясь рукой за сердце.       — О-о, моя дорогая Нат, это так прекрасно! — Звонкий голос наполняет комнату, словно освещенная вода глиняную флягу. — Любовь! Так прелестно! Еще и запретная! Ты и прокси — мне уже не терпится взглянуть в лицо будущего жениха!       — Заткнись, — беспомощно стонет Натали, но у Джейн в крови играют озорные чертята. Она подползает вперед, опираясь на руки и заглядывая в чужое лицо. Ноздри Джейн раздуваются от прилива эмоции, а черные волосы пушатся, как шерсть гиены.       — Да он тебе голову, блять, оторвет, если не заставит Тоби это сделать. — Выдерживает несколько секунд, а потом спрашивает: — Вы уже ебались? Натали замирает, застигнутая врасплох, но не слишком удивленная или раздосадованная. Она кривится в лице, закатывая глаз, и толкает тело обратно. В приступе пьяного смеха Джейн едва не падает на спину. Любовь — это прекрасно. Любовь кажется ей смешной.       — Это не твое дело, — Натали всё же злится, и злость эта еще больше щекочет Джейн пятки, — Сука, не тебе меня судить. Ноющий акцент на «тебе» заставляет Джейн оскорбиться и изумленно вытянуть белое лицо.       — Да ладно, трахнула весь дом, а меня обвиняешь за связь с Тоби? — Эго Джейн оказывается безвозмездно задето.       — Скажи мне, что ты шутишь? Натали в очередной раз закатывает живой глаз.       — Успокойся, святоша, я знаю, что ты верна только своему парню. Твое здоровье!       — Не смей его так называть. Внутри Джейн всё скручивает от хлесткого удара злости. Она с силой сжимает подушку в руках, чтобы не кинуться на Натали и задушить ту в порыве ярости. Это всё алкоголь — Джейн в трезвом состоянии умеет контролировать себя и свою руки, даже голову оставляет холодной, когда кто-то решается намекнуть на их с Джеффом связь. Боже, лучше бы Джейн так и застряла в кипящем котле, но никогда бы не оказалась с ним в одной лодке. Есть вещи похуже смерти, для Джейн — это Джефф. Она с мелькающим недовольством поглядывает, как бутылка пустеет, а взгляд Нат завлекает пелена. А говорила, что пить это больше не может. Яркий изумрудный зрачок мутнеет, белок стекленеет. Голова вспоминает, каково это было — пить с Натали впервые в жизни. Больше года назад, когда выходить на улицу казалось смертельно-опасной роскошью, потому что стены дома хотя бы немного согревали от ледяным порывов, Натали тогда пришла к ней сама. Немногословная, не терпящая отказа, с перевязанным свежими бинтами глазом, она сказала, что им надо поговорить. Говорить Джейн в тот день, как в каждый предыдущий, не хотела — истерия делала свое дело, мир немного расплывался, а новое тело не слушалось команд. Новое тело. Новое тело. Новое тело. Её тело искусствено создано, оно перепрошито на манер сверхчеловека и живёт по своим собственным законам. Оно сильное, ловкое, способное стерпеть любую боль. Жаль, душа её всё такая же никчёмная и дурная. Проницательная Натали в тот самый день как будто поняла её без слов — её, изодранную дикарку, пытающуюся раздавить себе голову об стену. Джейн тогда пила так нервно и настороженно, ни на секунду не закрывая глаза и с ужасом разглядывая все зарастающие на руках шрамы. Нат смеялась над ней, как над дворовой псиной, но не трогала и только плела басни про свою бывшую семейку. Кровную. С того момента что-то нечеткое установилось между ними — Джейн всё еще с трудом могла назвать это дружбой, потому что обзаводиться приятельскими отношениями в стенах дома казалось безрассудством.       — Расскажи, каково это было? Джейн вздрагивает, смотрит вопросительно.       — Что? — Тело расслаблено полулежит.       — Каково это — быть там? Откуда он тебя достал. И сделал всё вот это, — Натали неопределённо жмет плечами. Ах, вот как. Гогот Джейн прорезает вязкий душный воздух. Открыть бы форточку, но Шервуд сегодня предзнаменуемо опасен, и темнота обязательно заползет в комнату стаей паучков. А дом не любит сквозняков, он словно весь съеживается и дрожит, когда северный ветер касается стен.       — Называть Ад Адом так вульгарно, да? Натали, поджимая губы, кивает. Иногда они с Джейн ловят одну волну, и это состояние приятельского настроения позволяет чуть-чуть расслабиться. Скальпель в ботинке холодит кожу.       — Я уже столько раз тебе говорила об этом.       — Каждый раз какая-то муть. Мы и заикались об этом пару раз всего. Я хочу знать, что ждет потом. Ну, типа после всего этого… После семьи. Джейн хмыкает, не удивлённая. Вряд ли Натали интересуют её раненые чувства — всё решает страх за собственную судьбу в руках той, на чьи решения мы повлиять, увы, не в силах. В руках милосердной матушки Смерти. У них нет другого исхода. Иного пути. Они — в ад, поголовно, понуро потив взгляд, будут переступать по красному камню и шагать вперёд. Единственное, что сейчас в их силах — это чуть-чуть отсрочить приговор. Надышаться перед смертью и пасть. Хотя Джейн думает, что это всё хуйня. Не надышатся они никогда. Любой проведенный год жизни здесь, на этой поганой проклятой земле, это секунды, проведенные в кипящем котле. Или не в котле. Вряд ли после смерти семья снова объединиться в одном месте, каждого будет ждать что-то своё. Последний глоток янтарного абсента плещется о стеклянное дно. Хочется разбить бутылку об стену, разрезать осколком сонную артерию и залить весь дом сочной багряной кровью.       — Да какая разница? Ты не будешь, как я, вариться в кипятке. — Говорить получается не так эмоционально, как Джейн хотела бы. Её голос стихает, а взгляд тускнеет. — Твое наказание будет персонализировано, и оттого еще более ужасно, поверь. Я не помню ничего конкретного, ни образов, ни ощущений. Помню ли я боль? Блять, конечно. Помню ли я, сколько времени там провела? Сейчас всё кажется часовым сном, но он говорил, что потребовались столетия, чтобы достать меня оттуда. Земной час, наверное. Натали окончательно мрачнеет, и угрюмо молчит, внимая каждому слову.       — Я ненавижу то, что у меня нет выбора. Я ненавижу, что несколько человек заставили меня пойти по той дорожке, что была выбрана. — Джейн закусывает губу. — Быть здесь, быть частью семьи, каждый раз возвращаться домой, чтобы завтра проснуться и снова всё повторить — ужасное чувство. И я ненавижу, что мое мнение не учли, просто выкинули сюда. Но, знаешь…?       — М-м?       — Буду альтруисткой: семья — перспектива получше, чем слоняться по окраинам Арканзаса и уповать не встретиться с полицией. После Флегия что угодно покажется Раем. Может быть, он не Флегий. Может быть, у него было тысячи, две, три других имён, но он сказал Джейн, что её мучителя звали так. Он был достаточно добр, чтобы рассказать о том, из какого болота пришлось вытравливать душу Джейн — буквально вылавливать и собирать по кусочкам, восстанавливать сознание и маленькие обрывки памяти. А там — сущий смрак. Вода, кровавое месиво, крики и восседающий в красной тьме монстр. Флегий был демоном первого парядка, таким, какого представляешь в голове, когда кто-то произносит «демон» — огромные горящие глаза иногда приходят Джейн во сне. Словно он напоминает Джейн, что не забывает. Что ждёт её. Что помнит о каждом её проступке и коварно потирает когтистые горячщие лапы. Встречая в ответ тишину, Джейн поднимает взгляд: Натали выглядит удивленной, но вдумчивой.       — Джефф поэтому постоянно зовет тебя истеричной жертвой? Смех Джейн заставляет стены задрожать. Стоит отдать должное, в словах Джеффа есть доля правда. Джейн — истеричная, но не жертва. Гнев, густой и не поддающийся контролю, стал ключевой её бедой, сведшой в могилу, прямо на дно кровавой реки, прямо в пятый круг Ада.       — О, Нат, поверь, этот урод меня боится, — она смотрит в никуда, голос пустой и безжизненный, — но больше всего он боится меня потерять. Потому что в стенах дома в самом сердце Шервуда безопасности как таковой не существует, а остерегаться больше всего нужно собственной тени за углом. Потому что Джефф не умирал, он всё тот же чёрт, с которым Джейн познакомилась сотню лет назад в Мэдисоне. Потому что Джефф видел всё своими глазами — видел, что стало с ней, с Джейн Аркенсоу, с девочонкой по соседству, которую он однажды втянул в мир, из которого нет выхода. Потому что Джефф теперь знает, если ты и сможешь оттуда выбраться — эта дыра навсегда поселится внутри тебя, будет питаться твоими жизненными силами, вытягивать каждый вздох и неизменно тащить обратно. Потому что Джефф — всего лишь человек. А Джейн — больше нет.       

***

Отовсюду слышатся крики — ты сжимаешь уши до хруста хрящей, чувствуешь, как ледяная лоснящаяся кровь течет по пальцам, но ничего не можешь с этим сделать. Голоса — извращенные, вычурные, гротескные — заползают внутрь и просачиваются прямо в сердце. И тогда тьма заполняет тело без остатка — выплескивается, словно вино из графина. Джейн видит затылком — и вид этот не предрекает ей ничего хорошо. Пространство искривленно и не поддается анализу, а пальцы проваливаются сквозь стены, когда Джейн пытается зацепиться хоть за что-то. Ощущение липкого, склизкого и влажного мяса под ногтями оседает в затворках. Джейн проваривается сквозь пространство и начинает тонуть. Кровь повсюду — кровь льется ручьями, образуя огромную лунку, из которой не выбраться наружу.       

***

       Вода заполняет собой всё — тело погружается на дно и в морозных конвульсиях бьется о железную поверхность. Джейн распахивает глаза в агонии. Вода — мутная, соленая, зеленоватая — оказывается повсюду, пенится и бурлит, хватает по рукам и ногам. Джейн пытается кричать, и вода обжигает легкие. Воздуха нет. Нет выхода. Джейн скребется руками по металлическим стенкам, стирая пальцы до крови, оставляя под ногтями сухую белую краску. Среди мути и грязи, криков и боли она видит его — гротескно жуткого, пришедшего из трогательных детских кошмаров — Джеффа. В белой толстовке, исполосованной пятнами бурой темной крови. Вода забивается в уши, и Джейн не слышит ничего, кроме собственных немых выкриков. Две неестественно длинные паучьи руки сдавливают шею в железным тисках. Джейн глотает воду, лязгает ногами, рвет его руки ногтями. Тщетно. Тщетно. Тщетно. Джефф рассекает лицо поганой гнойной улыбкой — ярко-желтой, из рубцов на щеках начинает литься кровь. Джейн кричит громче, сильнее, хотя сил не остается — легкие сжимаются в несколько раз, в плотный комок бумаги в груди. И тогда наступает смерть.

***

Джуди плохо спится. Она переворачивается на спину, и взгляд упирается в потолок. Но на проверку — скорее даст руку на отсечение, что это дом пытается залезть ей в сетчатку. Комната кажется такой тесной и неуютной. Это не дом. Пародия.       — Джуди плохо спится, — произносит она медленно и вдумчиво, не обращая внимания на донесшиеся из коридора крики, — Звучит, как начало воняющей истории для мамашек в возрасте — главная героиня не терпит обстоятельств жизни и устраивает бунт. — голос растекается холодной арахисовой пастой, липнет к каждой поверхности в комнате. — В конце Бог награждает счастьем вечных дней в слюнях от поцелуев с суженным, кошачьей шерстью по всему дому и двумя инсультами в старости — тем, что люди зовут «стабильностью». Тридцать секунд тишины не нарушаются ничьим тихим и красивым голосом, и это злит. Джуди злится двадцать четыре раза в день, каждый час. Удар по кровати провоцирует звон пружин, а потом Джуди кричит в тот же манер:       — Хватит игнорировать Джуди! Хватит! — Она резко поднимается и ровно садится, вытягивая спину, как леску. Ответ снова не приходит. Только кажется, что голос от стен пружинит.       — Ты не смеешь так поступать с Джуди! Не смеешь! Джуди отрубит тебе голову, если ты будешь снова молчать! — она стаскивает с себя рваное одеяло и вскакивает. Из окна доносится шелест крон деревьев. Вина за слова накатывает волной — она не посмеет и пальцем тронуть, ведь так сильно любит. Она будет лелеять надежду услышать голос, пусть только её человек окажется здесь. Пусть только окажется здесь. Искры силы Джуди рассыпаются по сторонам, когда она испытывает праведный гнев. Сейчас же кажется, что комочки света затопят комнату блеском. Дом ослеплен Божьем светом, что никогда не доносится извне.       — Ну же! Давай! Не молчи! Не бросай Джуди снова! — Джуди готова разорвать на себе одежду, прорвать ногтями плоть на груди и взмыть в небо, только бы услышать ответ. Но Джуди знает, что искать отклик нужно не среди облаков, а там, откуда приходит нечисть, и сходит от этого с ума. Гнев затапливает каждый дюйм её тела, но состояние вспышки красного огня длится не долго. Джуди хватается за волосы, и раскаленные слезы жгут щеки, когда она падает на колени. Обжигающий белый свет медленно затухает, оставляя в комнате только легкую прозрачную дымку. Джуди взаперти. И она рыдает навзрыд, пока дверь комнаты заперта на ключ.       — Ты обещал, ты обещал Джуди! Ответа нет, как и прежде. Холодный деревянный пол оставляет на коленях рубцовые царапины, когда Джуди ползет к окну. Шервуд прекрасен в моменты спокойствия, но сейчас он издевается над ней. Сейчас он — тюрьма из черных угольных веток, лезущих в глаза, не позволяющих прорваться навстречу свободе. Джуди хватается за подоконник, и её взгляд устремляется в небо. Небо скалится собачьей кровавой улыбкой, а глаза Джуди слезятся от пронизывающей всё тело боли:       — Джуди так плохо спится! — Слезы прожигают на щеках дыры.       

***

       Глаза Джейн в удивлении распахиваются. Сначала ей снился один палач. Потом — второй. С плеч спадает груз воспоминаний, но тело всё еще сотрясает волна злости и трепета. От внутренней ярости невозможно избавиться полностью, но можно надежно сокрыть её под семью замками, выпуская наружу только в самые нужные моменты. Джейн глубоко вздыхает — она всё там же. Среди запаха пыли и алкоголя, в кромешной темноте, среди звуков покачивающихся деревьев из окна. Ветер колышет верхушки, и Джейн кажется, что с секунды на секунду на землю обрушится лавина отрубленных голов. Разной степени гниения. Натали спит, кутаясь в расшитый заплатками плед. Один её глаз закрыт, но белый циферблат прожигает темноту проблеском света. Джейн хочется смеяться из-за такой нахальной бесхалатности — она как наяву видит свою поднятую руку, что одним резким махом лезвия просекает грудь нерадивой сестры насквозь. Комнату зальет багряной кровью, а Натали раскроет свой единственный глаз в ужасающем удивлении. Джейн бы смотрела, как она попытается встать, как вытащит нож из своей груди, как боль просочится сквозь всё тело ударной волной. Натали посмотрит на Джейн в изумлении, что быстро сменится кровавой злостью, и на последнем издыхании нападет. И все действо — среди сужающихся затхлых стен, перешептывающихся тихим трепетом. Джейн встает, на Натали падает нечитаемый холодный взгляд, а зубы скрипят … Не сегодня. У семьи еще будет шанс кроваво пасть, тогда-то Джейн и развлечётся. В коридоре привычный запах пыли и канализации уже не кажется таким тошнотворным, как год назад, когда Джейн задыхалась каждый раз, ступая на скрипящие половицы. Она выходит из комнаты, привалившись к дверному проему, и зевает — собственная комната и кровать кажется сосредоточением голосов херувимов. Когда на улице ночь, и всем приказано быть дома, это место даже смахивает на человеческое пристанище жизни. В темноте не разглядеть трещин в стенах, не расслышать стоны боли, не заметить пятен крови. В темноте прячется страх, и дом кажется безопаснее, чем он есть на самом деле. И, как и следовало бы ожидать, в темноте всегда скрывается тайна. Джейн выходит в коридор второго этажа, когда в лестничном проеме замечает два ярких изумрудных глаза.       — Салли? — Голос звучит тихо и складно, хотя после алкогольной дымки говорить тяжело и больно.       — Привет, Джейн, — маленький призрак в розовом платье выходит наружу. Без света, посреди сумерек ночи, Салли Олдер выглядит пугающе неестественно — розовый подол кажется грязно серым, а кровавые подтеки въедаются в бледную детскую кожу.       — Салли, — повторяет Джейн радостнее, — я скучала. Почему ты пропала? Джек сказал, что ты приходила к нему? Но ответной улыбки на детском лице не наблюдается. Наоборот — выражение лица Салли граничит с маниакальным испугом. Джейн замечает криво сшитого по линии рта Тедди в её руках. В голове всплывает дневной разговор с Джеком про драку с Джеффом, и всё встаёт на свои места.       — Тебя так часто нет. А Джек всегда здесь, со мной, — Салли виновато закусывает нижнюю губу. — Джек защитит меня, а ты — нет. Джейн хочется осмыслить, но не получается. Мысли путаются. Она садится на корточки, пытаясь прочитать эмоции Салли, но та надежно прячет их под маской слезливой обиды.       — О чем ты говоришь? Здесь тебе не о чем беспокоиться. Это же наш дом. Дом семьи. Салли с шумом выдыхает воздух, прижимая к себе Тедди с такой силой, что его глазки-пуговки вот-вот отлетят.       — Джейн, мне так страшно. О, Джейн знает наверняка, что такое «страшно», когда тебя окружают стены из ошметков кроваво-красного мяса, и куда не бросься — твоя жизнь уже поглощена, а выбраться отсюда больше некуда. Когда тебя окружает стены живого и дышащего дома, что не может насытиться сполна.       — Салли, ты же призрак. Ни к чему бояться, всё осталось … позади. Ты уже мерства, Салли Олдер. Над тобой уже поиздевались. Твою голову уже разбили. Тебя уже закопали без гроба под землёй. Ты уже скончалась в муках. Ты уже прокричала свои последние визги и мольбы вернуться к маме. О тебе уже позаботились и вернули обратно. Твоя боль уже осталась позади. Твоё время уже прошло. Джейн пытается убедить её или саму себя. Правда в том, что ни для кого из них «уже», как границы, определяющий конец всего плохого, не существует. Ничто и никогда не останется позади, каждый всклочный страх, каждая натянутая струна нервов однажды сыграет свою роль — ключевую и решающую ход истории.       — Что-то грядет, Джейн, я чувствую это. Бен чувствует это. Папочка мне ничего не говорит, но я чувствую что-то очень-очень плохое. — Салли едва сдерживает кровавые слезы, её бледное мёртвое лицо кажется Джейн белее прежнего. Тяжелые синяки под глазами, такие неуместные, не свойственные для щекастого детского лица, выделяются сильнее обычного. Джейн садится перед ней на колени — пыльный колючий ковролин протирает колени штанов, но боль скромна и легка.       — Я тебя не понимаю, Салли Олдер. Мы дома, мы под его защитой … Он не даст нас в обиду. Салли всхлипывает, утирая слезы пухлым запястьем. Джейн ненавидит детские слезы — они вызывают приступ отвращения, желание выколоть с лица ребенка глаза и скормить их ему же. Но в доме нужно контролировать себя и свое «Я», потому что наживать врагов, даже в лице безобидного неупокоявщегося восьмилетнего духа — чревато страшными последствиями. Джейн всегда будет пытаться вести себя с Салли мило — хотя ей никогда не досчить уровня Джека, — если это поможет ей справиться с ним.       — Что-то страшнее папочки нас ищет, и я очень этого боюсь. Что-то страшнее папочки ...       — Салли, нет! Всё хорошо, правда, всё хорошо.       — Джейн, я чувствую колебаний воздуха, я ... Я видела разрыв, огромную-огромную трещину в пространстве. Такого никогда не было. Папочка нас всегда охранял. У Джейн всё совсем плывет перед глазами. Она пытается удержать в голове зачаток расползающейся ядом паники и заставить ребенка перед собой успокоиться. Нихуя не получается — они обе оказываются заражены страхом. Не понятно, перед чем, но этот страх вдруг кажется осязаемым и упругим, давящим со всех сторон. Хочется снова лежать на полу в комнате Натали, никуда не вставать, только разглядывать потолок и думатьдуматьдумать. Но Салли заливается слезами, и капля крови щипет её глаза, которые она безуспешно пытается вытереть.       — Джейн, это всё не так, как всегда происходит! Папочкина сила синяя, понимаешь? Как небо, как вода в реке, а тот свет он красный ... Он яркий и красный! Как огонь, как кровь! Время отчитывает ровно секунду, чтобы остановиться в ушах Джейн с протяжным громким «Дзынь!» Она замирает, медленно отрывая руки от плеч Салли и роняя их на пол. Тело будто окунается в ледяную воду — коченеет, врастает в пол. Джейн шокировано глядит на Салли, не в силах произнести и звука. Страх острыми иглами прорывает в коже швы, пробирается к сердцу, разрубая его на куски. Это невозможно.       — Салли …       — Я ничего не знаю, Джейн! Ничего не знаю! — Салли начинает пятится назад, и Джейн теряет ту мучительно быстро пролетевшее мгновение, когда нужно было вцепиться в лямки её розового платья. — … Джейн, прости меня, я ничего не знаю, правда!       — Стой, Салли, стой! — В её безэмоциональных черных глазницах всё же вспыхивает искра злости, что пугает Салли незамедлительно, и она уже прорывается скрыться в мире теней. — Салли, нет! Всё, что успевает сделать Джейн — махнуть рукой сквозь исчезающую детскую грудную клетку.       — Прости, Джейн, мне так страшно! — доносится с периферии голос Салли, и Джейн кричит от вспышки ярости. Флегий будет так рад её возвращению, так рад.