Все закончится в полночь

Мит следующего дня не вызвал у Адама никаких положительных эмоций: он был рассеян, часто переспрашивал вопросы, улыбался скромно и слегка зажато, будто пряча свою истинную суть от посторонних глаз. Сон выбил из его головы все возможные объяснения происходящих с ним метаморфоз: он ждал одного, на выходе получил другое, а третье – и вовсе заняло все его мысли. «Его»? Наваждение говорило про Томми? Реального Томми, который бы еще лет двести не вспоминал об Адаме, если бы не то поздравление с днем рождения? Разве это можно как-то связать воедино? Каждый новый сон не приносил облегчения, лишь запутывал Адама еще больше в свой не имеющий права на жизнь круговорот. Лишь на сцене зажатость и скованность, которыми наваждение наградило его столь отчаянным старанием влезть в личную жизнь, скрывались в небытие, будто никогда и не существовали вовсе. Три оставшихся концерта Адам провел на высоте, мысленно благодаря свою выдержку, появившуюся будто из ниоткуда, и профессионализм. Талант, как говорится, не пропьешь. А еще лучше – не истратишь, если тебе до сих пор есть что сказать. На деле Адам бы говорил без умолку. Ему нужно было бы поделиться с кем-то третьим, не заинтересованным лицом, всем случившемся, но страх разоблачения неминуемо рушил все его бесплодные попытки завязать хотя бы отдаленный разговор. Последние сны – верх эротического безумия и безумие воплоти. Больше Адам никак не мог их охарактеризовать. Наваждение упорно выполняло все обещания, старалось на пределе возможностей, меняя позы и локации к ним в мгновение ока. И даже искушенный в вопросах секса Адам не раз задавался вопросом: «А это возможно?» Ответ находился сам собой – во снах возможно все. Именно по этой причине Адам пускал на самотек каждое сновидение, отдаваясь лишь возможности, видимо, запретного наслаждения. По утрам Оливеру доставалось не меньше. Естественная реакция организма на все происходящее давало знать бесконечными поползновениями со стороны Адам на чужую половину кровати. Не то, чтобы Оливер был против – всегда приятна неожиданность. Но за несколько дней неожиданность стала рутиной, а далеко не глупый Оливер вряд ли бы не сложил два кусочка пазла в своей голове. Вегас оставил смешанные впечатления. С одной стороны, Адам повидался с родными и провел действительно хорошие выступления. С другой – безгранично вымотался, не до конца осознавая, насколько сильно его желание уснуть беспробудным, долгим сном. Все мысли разом испарились, оставив после себя один соблазн – заменить фантазию возможностью. Садясь в самолет до Лос-Анджелеса, он не думал, хорошо ли получилась запись последнего концерта, успели ли менеджеры уладить мелкие неполадки, смог ли Сутан, писавший ему буквально накануне, закончить их с Оливером образы на Хэллоуин. Он был полностью поглощен несбыточными мечтами, иллюзорными далями, скрывающими за собой красные расплывчатые пятна и багровые закаты, не приносящие умиротворения. Картинки прошлого, настоящего, невозможного будущего мелькали перед глазами, и Адам, если бы не кашель Оливера, охватывающей парня с пугающей периодичностью, весь недолгий полет плыл бы на волнах своей выдуманной, хорошо скрываемой реальности. – Детка, тебе плохо? – к моменту, когда Адам все-таки соизволил задать прямой вопрос, Оливер уже сидел весь покрасневший, укутавшийся чуть ли не с головой в длинный теплый шарф. – Не знаю, – ответ заставил Адама сокрушенной вздохнуть и позвать стюардессу, которая, вряд ли, конечно, но хотя чем-то, возможно, и могла бы им помочь. Дома под гнетом врача и Адама Оливера уложили в кровать, прописав полный покой и горсть лекарств, способных убить простуду и снять симптомы. Парень отнекивался до последнего, сетуя на постельный режим, как на одиночную камеру заточения, но Адам был непреклонен и даже не разрешил Оливеру самостоятельно переодеться, прося беречь силы после перелета. – Примерку костюмов я перенес на завтрашнее утро. Если ты, конечно, поправишься, милый, то мы пойдем на вечеринку. Если нет – черт с ней, вот правда. – Нет-нет-нет, – запротестовал Оливер, прерываясь на кашель, – Эти билеты достались с большим трудом, хотя бы ты должен пойти. – С ума сошел, один? – слова прозвучали весьма эгоистично, и Адам уже хотел было просить за них прощения. Но Оливер, будто ничего не заметив, его сразу перебил: – Я не расстроюсь и не обижусь. Тебе не нужно жертвовать весельем ради меня. – Детка… – сначала Адам даже не нашелся, что сказать. Оливер, слывшей еще той зажигалкой, сейчас казался лишком хрупким и беззащитным: любое неверно сказанное слово сможет ранить не хуже самого острого ножа, – Я не хочу веселиться без тебя. – Милый, – Оливер как-то грустно улыбнулся и опустил глаза, – Я не при смерти, чтобы сидеть со мной сутками напролет. – Пусть так, но это не значит, что… Пришлось отвлечься на телефонный разговор. Занудный, очередной разговор, который не дал Адаму ничего, кроме времени все обдумать. Идея, вдруг пришедшая ему в голову под неумолкающую, монотонную речь, казалась страшно абсурдной, но вдруг поставила точки во многих сложившихся ситуациях. – Оливер, детка, одно твое слово – и я никуда не пойду, – закончив разговор, Ламберт повернулся к парню, который как раз принимал очередную дозу витаминного порошка. – Адам, милый, я уже все сказал. Иди. Ты сам меня отпустил, думал Адам по пути на кухню, чтобы сварить им по порции горячего шоколада. Рука потянулась за смартфоном, пальцы нашли нужный контакт – и вот сообщение было отправлено одному человеку, мысли о котором преследовали и не отпускали.

***

Томми, как обычно, ответил не сразу. Его совершенно не удивило ни приглашение Адам на вечеринку Хэллоуина, ни наличие у него свободного билета, открывающего двери в довольно успешный и перспективный клуб города Ангелов. Лишь одна деталь, как показалось, Адаму, заставила Томми отказаться. «Хэй, бро, прости, завтра выступаю в другом клубе, не смогу». Не только из-за праздного любопытства Адам спросил название клуба. Не только из-за банального интереса попросил разрешение приехать на выступление, если вдруг появится возможность. Не только из-за положительного ответа он чуть не выронил смартфон из рук, радуясь как ребенок, получивший в подарок на день рождения заветного дворового щенка. Их встреча могла случиться совсем скоро. Это поражало и безмерно волновало, как будто от ее исхода зависели две жизни. И жизни пары-тройки людей в придачу. Объяснения Адам решил оставить на потом – кто знает, как в итоге все повернется. Зарождающееся чувство вины подавлялось на корню. Оливер ведь сам его отпустил. Интересно, смог бы его ответ быть настолько же легким и безмятежным, если бы…? Адам гнал от себя непрошенные мысли. Внутри все переворачивалось от волнения и ожидания встречи. Страх провала неизбежно подпитывался каждым взглядом, что одаривал его Оливер: от нежного до строго обреченного. К вечеру Адам уже основательно сходил с ума, пытаясь разобраться, поступил ли он правильно или же разрушил к чертовой матери всю свою жизнь. – Да блять, – выругался он уже в десятый раз за час, когда очередная порция их совместного и питательного ужина отправилась в мусорное ведро. Все валилось из рук, ноги подкашивались от одной только мысли, что завтра, в канун для всех святых, должно решиться многое, что не давало покоя. Никто не гарантировал, что наваждение исчезнет из его снов раз и навсегда после их с Томми запоздалой встречи. Мысль, промелькнувшая в голове, даже больше воодушевила, чем испугала: «А пусть оно вообще не уходит». Это звенело абсурдом, но еще больше давало надежду на продолжение. Только чего? Строительства иллюзорной жизни в своих мечтаниях? Заоблачные грезы, не имеющие права на жизнь? Так недалеко и до тотального сумасшествия, думал Адам, пока раскладывал по тарелкам остатки салата, но кто сказал, что я УЖЕ не сошел с ума. Каждый сон – как удар навылет, как загнанная под ребра пуля. Дышать становилось трудно от одного осознания происходящего: всего через какие-то сутки все либо повернется с ног на голову, либо встанет на круги своя. Оливер списывал взвинченное поведение Адама на слишком чувствительную натуру, хотя в глубине души таилась обида: он явно думал не о нем. Не о лечении и заботе, хотя проявлял их в должной мере, а о чем-то своем, не менее важном. Ослабленный болезнью Оливер не хотел бороться: сил хватало, чтобы встать с постели, а уж о серьезных разговорах и речи быть не могло. Только трепать себе нервы. Только нарываться на правду, которую не хотелось слышать. Только злить Адама, ей-богу. Тем более такого человека: творческого, энергичного, не стоящего на месте и генерирующего идеи со скоростью света. Роль тени Оливеру подходила меньше всего, но ради любви он был готов жертвовать теми звездными искрами, что взращивала в нем популярность. Ведь это Адам, его горячо любимый и такой родной. Ради одной счастливой улыбки можно было бросить все и начать заново. Лишь бы ему было хорошо. И сейчас Адаму было хорошо по другим причинам. Оливер не вдавался в подробности, а уж тем более не выпытывал, когда ловил мечтательный взгляд куда-то мимо своей головы. Жертвенность, свойственная больше одиночкам, чем публичным людям, была для парня не нова, но, тем не менее, тяготила всякий раз, когда приходило время отпускать. Или пускать все на самотек. Именно из-за нее Оливер настоял на раздельных спальнях в период болезни, ссылаясь на то, что не хочет заразить любимого приставучей простудой. И даже реплика «я сильный, я выдержу» не возымела успеха. Адам благополучно ретировался в другую комнату и, как показалось Оливеру, лишь для приличия изобразил на лице чувство оскорбленного достоинства.

***

На сей раз Адам снова оказался у воды. Пляж больше походил на фантастический ландшафт, песок под неярким светом луны переливался разными цветами. От одного его вида кружилась голова. Адам жмурился, всматриваясь в горизонт. Ожидание длилось дольше обычного, нервы ходили ходуном, а под тонкую футболку пробивался северный холодный ветер. – Томми? – позвал Адам тихонько, боясь спугнуть ту идиллию, что выстраивалась вокруг этого места столетиями. Он не знал, где находится, а самое главное – когда. Время будто остановилось, а промежуток между старостью и молодостью стерся, оставляя после себя послевкусие и вседозволенность бессмертия. Связь возраста была утеряна, пришлось цепляться лишь за одно знакомое и уже привычное явление. – Я здесь, – за спиной послышался голос, но Адам не спешил развернуться. Тонкие руки обвили талию, а острый подбородок примостился на плече, надавливая на едва прикрытую тканью кожу. – Тебе страшно? Я чувствую дрожь. – Страшно, – подтвердил Адам, касаясь пальцами оголенной кожи на запястьях, – Он откажет мне? – Я не знаю. – Ты бы отказал мне? – Смотря что ты попросишь? – наваждение говорило тихо. Шум прибрежных волн перекрывал его голос. – Не отказывать мне. – Это глупо… Руки прижали к себе еще крепче, и Адам почувствовал, как земля уходит из-под ног: пляж оставался неизменным, но само ощущение присутствия растворялось в воздухе с налетом тревоги и беспокойства. Это был самый странный и неопределенный сон за последнее время. Адам проснулся с твердой уверенностью, что Оливер должен отговорить его от похода на вечеринку. Пусть скажет, что ему хуже, запрет дома, привяжет к себе толстой веревкой с парочкой морских узлов для надежности. Адам был готов ее хоть на шею повязать, хоть в руках держать – только так был бы повод себя успокоить, а еще лучше – убедить, что это не его выбор. Вынудили обстоятельства. Все списать на них, конечно же. В таком случае и сухим из воды выйти не составит труда, ведь все решила сама судьба. Только Оливер в сотый раз отпускал его на вечеринку, говоря, что ему гораздо лучше, но не настолько, чтобы веселить и себя, и народ. Адам же спрашивал его снова и снова, заткнувшись лишь на моменте, когда Оливер прямо ответил: – За мой счет отговориться не получится. Иди. Либо найди другой повод.