Холодное

Вопреки ожиданиям, на следующий день проще не становится. И на следующий за следующим. И даже через неделю. Илья ощущает нереальность ситуации. С ним это часто бывает, но обычно он не существовал в таком состоянии дольше недели. А тут уже вторая по счёту идёт. Эйфория же покидает его сознание почти сразу после странного «договора» в медкабинете. Мозг наконец начинает работать в правильном, привычном направлении: а почему Черных согласился так легко? А почему он смотрит на Илью так подозрительно? Почему он не потребовал ничего взамен? Что им, чёрт возьми, движет? Илья качает головой и с досадой поджимает губы. Этот «чёрт» уже взял что только можно. Официально — не мат, но от плохой привычки надо будет избавиться при первой же возможности. Илья усмехается. Жаль, что нельзя так же избавиться от... Остальных его недостатков. Всё чаще одолевает желание пуститься во все тяжкие. Но Илье не впервой сдерживать себя, поэтому он пока ещё далёк от того, чтобы снять трусы и выброситься в окно на условной географии. Даже если и так, то вряд ли кто-то по-настоящему удивится. «Это у Илюхи практическое задание, видимо, — в голове против воли звучит голос Черных, — бета-тест трусов-парашютов». И ведь Илья ничего не ответит на этот выпад. Потому что не может. Потому что Черных верить нельзя. Сколько раз Илья становился свидетелем того, как одноклассник что-то обещал и не сдерживал свои слова. Так быстро на ум ничего не приходит, но Илья более чем уверен, что такие ситуации имели место. Пусть по мелочи, но именно из мелочей формируется портрет человека. Он косится на светлый затылок и думает, думает, думает. Где слабое место этого монстра? Когда он нанесёт удар? И куда надо бить самому Илье? Голова оборачивается, и Черных замечает взгляд Ильи. Чужой рот растягивается в улыбке. Илья упорно видит в ней издёвку. Желания сторожить Черных у каждого столба нет совсем, даже в зародыше. Илья бы предпочёл изобрести машину времени и придушить Фила ещё в классе, чтобы он вообще не имел шанса дойти до кабинета истории. Чтобы он пропал навсегда. На машину времени тоже нет сил. Илья рывком отворачивается. Неужели придётся строить дурачка и втираться в доверие? Вряд ли Черных радушно уронит на него скелет из собственного шкафа. Илья не хочет видеть ни скелет, ни лицо Черных. — Можно выйти? — Он послушно поднимает руку, прежде чем спросить, и учительница без вопросов его отпускает. Пустой коридор; дверь туалета, на которой никогда не появится замок; холодная раковина. Отражение в зеркале. Керамика под руками ощущается роднее, чем то, что смотрит на него из зеркала. Сколько же ему заплатили, чтобы он стоял и смотрел с той стороны, удерживая психику Ильи в шатком равновесии? Наверное, мало, иначе как объяснить оплошности... Пару раз Илья подходил к зеркалу в своей ванной и не находил собственное отражение. Психике ущерб, а жалобу некуда написать. Разве что в родильный дом: «Зачем вы подсунули моей маме бракованное изделие?» Илья горько хмыкает и опускает взгляд на потемневший от времени железный кран. Внутри него уже стоит холодная вода. Илья выпускает её наружу сильным напором. Брызгает на руки, на одежду, на пол, и громко шумит. Удивительно эффективно заглушает мысли. И, к сожалению, звуки извне. — Чё как? — что-то мелькает сбоку. Илья испуганно отскакивает и врезается плечом в стену. Вода брызжет ему на лицо. Он щурится и разглядывает до скрежета зубов знакомый силуэт. — Черных! Что ты здесь делаешь? По двое выходить нельзя. Черных суёт руки в карманы. — А я и не в туалет. Илья скептично вздёргивает бровь. — Похоже, ты зашёл не в ту дверь. — Да я в мед отпросился, ты же знаешь, как это делается: «ой, Маргарита Семёновна, мне так нехорошо»... Илья хочет огрызнуться, пока есть возможность, но мозг тормозит его на другой мысли. — Опять в медкабинет? Черных, ты стал чересчур болезненным. — Илья поднимается и отряхивается, хладнокровно решая не упускать шанс. — Колись, у тебя рак? — Я не колюсь! — как болван вскрикивает Черных. Вау, вот это каламбур. — Вообще я близнецы вроде, но для тебя могу и раком побыть... — Не знаю, почему твои дружки не откроют тебе глаза, но, в любом случае, это сделаю я — шутишь ты просто отвратительно. Из ряда вон. Не советую тебе даже пытаться. Распугаешь нормальных людей. — А ты тип к этой касте не относишься, получается? — Черных по-идиотски играет бровями. — На себя посмотри. Не я в столовой в обмороки падаю. Признавайся уже, что сидишь на интервальном голодании. «И рассчитываешь на смертельный исход», — не договаривает Илья. Черных хмурится так, будто Илья предложил ему дохлую мышь погладить. — Не шарю за интервалы, не мучай меня своей матешей. Я и без этого привлекателен, как ты мог заметить, — он «соблазнительно» опирается на раковину и тут же одёргивает руку, непонимающе встряхивая намокшим рукавом. Илья закручивает кран. — Окей. Иди, поделись этим с медсестрой. Ты же туда собирался? — «а я буду стоять у двери и подслушивать интереснейший рассказ о всех твоих недугах». — Ну-у-у, — Черных подозрительно чешет затылок. Зря Илья надеялся на беспросветную тупость этого куска имбиря. — Как бы да... Но как бы нет. Короче, я хочу смолток. — Черных, — рычит Илья, — мы занимались этим последние пять минут. С тобой невозможно контактировать дольше, так что на сегодня твой лимит исчерпан. — Чё ты так заводишься? Советую стамину прокачать. Давай, буду твоим наставником. — Черных! — Илья случайно выпускает слюнной брызг и сжимает руки в кулаки. Черных пятится. — Понял, понял, я всё понял. Но типа... Го без агрессии? Я реально хочу помочь тебе. — А я просил? Тупая твоя голова, почему ты всегда делаешь и никогда не думаешь? — Не знаю! — почему-то радостно восклицает Черных. — Но спасибо! — Ты... — У Ильи заканчивается резервное терпение. Он подходит к Черных, бессильно тянет к нему руки и одёргивает себя. Не хватало ещё придушить этого идиота взаправду. — Давай так, — Илья зло смотрит в его глупые собачьи глаза и дышит через нос. — Смотри. У тебя есть вариант забыть о том, что мы с тобой... Что мы никак не связаны, абсолютно ничем. Ноль тем для разговора. Или, — он уже спокойнее выдыхает, — ты говоришь мне то, что не знает никто. Счёт сравняется, баланс восстановится, называй как хочешь. — Ч... Чё? Ладно, всё-таки Илья переоценил умственные способности этого бездаря. Теперь он не уверен, что сказал всё правильно и не закопал себя ещё больше. — Ты сейчас прикалываешься? — Ну... Ты не подумай, я делал мозговую работу, пока ты говорил, но... Можно по-русски? — А я сейчас, по-твоему, на немецком орал?! — действительно орёт Илья. — Тиш, тиш. — Вот не успокаивай меня! Идиот, блять... Ой, — Илья непроизвольно прикрывает рот ладонью и явно краснеет — щёки начинают гореть, как и уши. Черных расплывается в довольной улыбке. Вот бы он поскользнулся на холодной луже, которую заботливо разлил Илья, и сломал себе какой-нибудь шейный позвонок об раковину. — Молчи. — Не могу. Я, конечно, твоей мамочке не расскажу, ну... Ладно, неважно. Я так и не понял план Фуфелшмерца. Илья раздражённо закатывает глаза и прямо чувствует, что они проваливаются внутрь. — Как можно быть таким... Таким... Бездарем, оболтусом, лентяем, свиньёй... Блохастой псиной... — Про псину было лишнее. Илья уже не уверен, что выдержит. Он жалобно смотрит на стену за спиной Черных и с каждой секундой всё ярче представляет, как обхватит её руками и будет биться головой до раскола черепа. Он разворачивается и уходит. Эмоции слишком захлестнули, чтобы догадаться закончить разговор самым простым способом. Илья жалеет потраченных нервов, у него и без Черных дефицит. — Эй, ты куда? Он, конечно же, не оборачивается. — Ладно, ладно, я скажу свою самую страшную тайну! Доволен? Илье приходится остановиться. Честное слово, он вынужден, это не его желание. Он тяжело вздыхает, поворачивается и складывает руки на груди. — Какой же ты тормоз. Просто невозможно. Я слушаю. — Ну... — ого, Черных умеет смущаться. — Я просто думал, что ты мне всё-таки расскажешь, что с тобой произошло, может у тебя там психотравма теперь, а я ушёл и не помог... — Илья выразительно плюётся в него взглядом, — ну то есть да, тебе тип не нужна помощь и всё такое... И круто, что ты не свалил на меня, что тебе стало плохо... Короче, да! Я понимаю, что у нас вообще нет лора, и я как бы должен забыть, но блин, Илюх! И опять. Что должен понять Илья, когда мысль заканчивается его именем? Они думают, ему через вселенную передастся идея? Зря он не заткнул Черных ещё после первого предложения. Зря он вообще выходил в туалет. Илья впервые жалеет, что жизнь не игра. — Это очень интересно, а про себя когда уже начнёшь выкладывать? Возможно, грубо, если считать, что Черных только что душу ему излил. Но Илья так не считает, потому что, как минимум, стоит и выслушивает это всё, как дурак. А совсем уж наивным зайчиком быть не хочется. — А что говорить? Блять, ну... Хуй... У Ильи дёргается глаз. Фил машет перед собой руками, видимо, в знак успокоения, серьёзно? — Ладно, ладно, если тебе так интересно... Ну, я просто не выспался и чёт словил синий экран. А голодовкой я не занимаюсь и не собираюсь, ищи другого бунтаря. Илья бы с удовольствием отправился на поиски прямо сейчас, но поведение Черных смущает его на каком-то молекулярном уровне. Похоже, собственная паранойя прогрессирует. — Не выспался? Черных, если ты не знал, то люди обычно не падают на пол из-за того, что не выспались. Только если это не происходит на протяжении... Достаточного времени. — А ты что, детективом заделался? Что-то шляпы я не вижу, — вдруг скалится Черных и прячет руки в карманы. — Упал и упал. К гадалке не ходи, как будто ты моих «мешков с картошкой» не видел, — он вытаскивает одну руку и делает знак кавычек в воздухе. — Чего? Какие мешки? У тебя бред? Черных вдруг цокает, шагает к нему, наклоняется и оттягивает нижнее веко прямо перед лицом Ильи. — Теперь видал? Полный кринж, — он остаётся на месте, не собираясь отодвигаться. От чужой толстовки исходит лёгкий запах пота. — У тебя хроническое? — А я ебу? — Фил, — Илья закатывает глаза и случайно называет его по имени. Звучит чересчур... Интимно. Словно они знакомы лет десять, и минимум семь из них — закадычные друзья. Так вполне могло бы случиться, если бы не... Илья, на самом деле, не знает, какое «не» послужило их не-дружбе. Он мысленно встряхивает головой. — Ты не обращался к врачу? Почему? — А что это изменит? Плюс ещё одно место, где капают на мозги и вешают кучу проклятий и заболеваний. Спасибо, мне хватает. — Ты о чём? — Как-то слишком проникновенно спрашивает Илья и на всякий случай не даёт ответить, — больница и создана для того, чтобы выяснить, что с тобой не так. Найти способ лечения. Чтобы жить тебе было проще. — Слушай, вот если я сам не знаю, как мне проще жить, думаешь, другие люди знают? Илья открывает рот, как рыбка. Он на автомате собирается ответить «конечно да», но что-то тормозит его. Что-то, о чём он сам уже очень давно не задумывается. Кажется, мыслительный процесс отображается на его лице. — Ладно, теперь ты зачем-то это знаешь, — опять подозрительно скомкано обрывает тему Фил, — лучше скажи, что ты имел в виду, когда... А хотя, неважно. Расскажи, что с тобой произошло. И, наверное, происходит. Илья чувствует давление на своё личное пространство, в которое ворвался и так и не вырвался Фил; слишком близкий и цепкий взгляд, на который трудно ответить, и игнорировать тоже трудно. Он чувствует себя пойманным в ловушку, но не обычную: это ощущение, когда ты лезешь к выходу и где-то застреваешь. Кажется — не выберешься, но секрет в том, чтобы приложить больше усилий и вырваться с концами. И Илья понимает, что если сделает это, то упадёт с обрыва. Но зато станет свободно. Стоит ли это того? В любом случае, судьба опять решает за него. За спиной раздаётся звонок и синхронно с ним нарастающий топот. Дети вправду как заводные игрушки — их невозможно выключить, только завести на определённое время. Илья потерянно ощущает какой-то сломанный механизм внутри себя, который не может работать вместе с другими. Пора бы привыкнуть, что он бракованный во всех смыслах. Пройти к двери не дают чужие глаза, которые всё ещё следят за Ильёй. Он растерянно смотрит прямо в них, и в голову каким-то немыслимым путём приходит, страшно подумать, идея. Однако Илья озвучивает её, видимо, совсем съехав с катушек. — Приглашаю в гости на эту увлекательную беседу за чашечкой чая. Фил моргает, где-то глубоко внутри проживая своё удивление. Где-то очень глубоко. Илья надеется, что он вообще удивился, иначе зачем говорить такие глупости. Наконец тот кивает и показывает рукой трубку, мол, «созвонимся». Он быстрым шагом обходит Илью и исчезает из туалета. Как призрак, словно и не было его тут. Илья стоит, как истукан, и понимает, что только что пропустил половину урока в туалете. Наверное, теперь англичанка думает, что у него есть некоторые проблемы со стулом. Хоть бы справку не потребовала.

***

Под конец дня на улице, как бы издеваясь, выглядывает солнце. Оно тепло освещает сырые сугробы, утешает усталые глаза, мягко обволакивает всё вокруг закатными лучами. Илья воспринимает это как некоторого рода абьюз: заставлять людей жить в холодной чёрной норе круглые сутки несколько месяцев подряд, а потом устраивать жалкие подачки в виде показушного заката. Под конец дня Илья слышит в своей голове только один вопрос: что он творит? Что он творит? Под ногами сухо хрустит снег. Воздух пропитан влажностью, и уж кому, как не Илье, знать об этом со своей чувствительной кожей. Он зябко трёт онемевшие щёки и быстро прячет руки в карманы. А Филу наверняка даже беспокоиться об этом не надо. Он удивительным образом сочетает в себе полную безответственность к уходу за внешним видом и вайбы нимфы. Иначе какого чёрта он выглядел сегодня, как бомж, вышедший из запоя, и всё равно каким-то образом заставил Илью предложить... Прийти в гости. Илья пинает снег под ногами и резко выдыхает облако пара. Да, ему завидно, и да, он будет сравнивать свои проблемы с чужими. Илье всегда казалось, что Филу живётся легче. У него друзья, семья полная, из-за оценок нет напрягов. После туалетного тет-а-тета у Ильи появляются некоторые вопросы. Но главный вопрос всё ещё обращён к себе. У Ильи есть много причин не доверять себе, однако сейчас он считает, что пригласил Фила не только из-за какого-то там манипулятивного влияния. К нему проявили интерес. Не из вежливости, потому что в этом плане Илья точно знает — Фил не стал бы торчать в вонючем туалете с противным ему человеком просто так. И рассказывать про свои тяготы жизни. Илья спотыкается и выпускает воздух из груди. Чуть не упал. Дрожь внутри усиливается от накатывающей тревоги. Илья еле перебирает ногами и понимает, что тут два варианта: либо Фил почему-то заинтересовался в нём как в собеседнике, либо ему что-то нужно. Внутри всё скребёт — второй вариант слишком похож на правду. На отвратительную и горькую правду. Илью мутит, рвотный позыв позывает окунуться головой в сугроб и не высовываться, пока на руке не перестанет прощупываться пульс. Его пошатывает из стороны в сторону, перед глазами плывет от очередной безысходности: что он скажет маме? Что он скажет маме? Что он творит? Илье кажется, что он живёт с этим всю свою жизнь. Каждый день, каждую секунду он ощущает внутри присутствие чего-то лишнего. Он зачем-то несёт это в себе, без возможности поделиться хоть с кем-нибудь. Мама, бывает, вставляет робким голосом, что шансы есть, что ещё можно добиться ремиссии. Она звучит так жалко, что Илью пробивает на отвращение: словно она тоже пресмыкается перед лишней внутренностью Ильи. Словно тоже боится. С самого начала это стало считаться какой-то великой и ужасной тайной. Илья застывает посреди узкой скользкой тропы. — Илюш, — мама аккуратно отлепила руки Ильи от больничной скамьи ожидания и положила ему на коленки. Илья и не заметил, как вцепился в холодный металл. Поверх его маленьких ладошек легли тёплые руки мамы. — Ты понимаешь, что сказал врач? Она смотрела на их сплетённые руки, Илья был уверен. И он смотрел тоже. На вопрос мамы Илья только коротко мотнул головой. — Илюш... — Мама говорила медленно и размеренно. Илья бы мог сказать, что её слова ввели его в гипноз, если бы он знал, что это такое. — Ты... Особенный мальчик. Ты можешь чувствовать что-то, чего другие не чувствуют... Они не поймут этого, сколько ни пытайся объяснить им. Если покажется тебе, что... Какие-то запахи появляются, мысли... Не надо никому говорить, что-то доказывать... Только мне говори, ладно? Ты мою руку сожми вот так... Несильно сожми, и скажи тихо, и я пойму. Ты всегда можешь мне сказать, я пойму... Помни об этом. Илья помнит. Он ощущает себя слепым котёнком, которому подсунули кислоту вместо молока и убедили, что так и должно быть. Илья привык к тому, что во рту постоянно щиплет, и рассказывать об этом никому нельзя. То, чем он делился с врачами, мамой... Правильно ли это? Почему Фил реагирует на них негативно? Почему мнение этого незначительного человека вдруг стало значительным? Илья с треском переносит осознание того, что больше не может верить привычным вещам. Что не знает, как на самом деле «помогают» ему эти люди. А может... Может, Фил с самого начала это понимал? И боялся, что его задавят несуществующими диагнозами, на которые потом будут ссылаться? Очень интересно. Фил интересный. Илья и это тоже признаёт с трудом, но дрожь в теле вызывает отнюдь не пробирающий до костей мороз. Нет, это не интерес. Илья головой понимает, что контактировать с Филом не в негативном ключе опасно. Просто так сложилось, и менять это нельзя. Но как тогда объяснить... Почему тогда Илье нестерпимо хочется сидеть и слушать этого человека? Узнать, что у него в голове и на языке кроме пустых шуток. Илью не по-детски трясёт. Он останавливается посреди тёмной улицы, на которой постепенно загораются холодные фонари. Его колышет, как тростинку на ветру. На телефон приходит новое сообщение.