Герб дружбы

      Д’Артаньян сидел за столиком в таверне Кристофа и ждал своих друзей. Они все вновь собрались в Париже после письма Арамиса каждому из них. Их министр с привычными шутками успокаивал, что ничего страшного не вызвало стремление встретиться вновь, но д’Артаньян слишком хорошо знал каждого из друзей: благородство Атоса, в каждом движении и жесте которого угадывалась благородная кровь; добродушие и мощь Портоса, руки которого раскидывали врагов, словно щепки, а маленькой дочке служили самой мягкой колыбелью; и обманчивое изящество Арамиса, который с лёгкостью и непринужденностью отбивался и от врагов политических, в итоге не одного благополучно отправив в отставку и изгнание. Друзья с самого знакомства вызывали в д’Артаньяне искреннее восхищение. И сейчас, сидя за дальним столиком, он благодарил провидение и Господа за то, что когда-то встретил их.       Скрипучая дверь впустила очередного посетителя, загремели шаги и раздался мощный бас:       — Две бутылки лучшего бургундского! — голос замер, помолчав мгновение, и пришедший поправил сам себя. — Нет, пожалуй, лучше три.       Довольный собой Портос, надо сказать, с большим трудом протиснулся в проем. Д’Артаньян обернулся, улыбаясь мимолетному воспоминанию о том, как Портос всегда и всем был доволен, за исключением моментов, когда в пылу драки вдруг резко заканчивались противники, а он только-только входил в раж.       — Д’Артаньян! — Портос радостно обнял гасконца, отчего кости последнего испуганно хрустнули, но капитан мушкетёров даже соскучился по этому ощущению. — Как дела в гарнизоне?       — Портос! — Д’Артаньян расчувствовался и не менее радостно хлопнул по плечу генерала так, что тот присел и гортанно крякнул. — Я не спал почти всю ночь, вспоминая, что мы пережили вместе — от славного командования Тревиля до решения Атоса оставить этот пост мне.       — Да… — Портос довольно усмехнулся, — отличное было времечко. И друзья, и враги под стать.       Тут взгляд Портоса упал на стол, на котором лежал листок бумаги. Д’Артаньян и сам не заметил, как в пылу своих размышлений он, оказывается, что-то бессознательно рисовал, словно само провидение водило пером по бумаге.       — Что это? — Портос поднял набросок и вместе с д’Артаньяном стал рассматривать, что у него получилось. А на бумаге были изображены четыре образующие крест шпаги, между которыми были обозначены границы четырех пустых полей. — Похоже на герб… — пробормотал Портос.       — Четыре шпаги, четыре души, четыре сердца…       Портос вздрогнул, что ему редко было свойственно, а д’Артаньян от неожиданности едва не попал гусиным пером, которым задумчиво водил по лицу, себе в глаз.       — Арамис! Я не хочу на старости лет сесть в Бастилию за убийство первого министра. — Портос сверкнул на друга глазами, в которых читалось больше беспокойства, чем раздражения. Арамис в ответ лишь знакомо ухмыльнулся. — Нет, вы все-таки политик, — возмутился на это Портос.       — Значит, я не ошибся, предложив когда-то его кандидатуру королеве, — усмехнулся еще один знакомый голос.       — Кроме того, Портос, кротость порой бывает так обманчива, — продолжал улыбаться Арамис.       — Знавал я одного монаха, — ухмыльнулся их здоровяк, — в вопросе вынести дух вместо спасти его у него был разговор короче, чем самая короткая из молитв.       — Аллилуйя, — подтвердил Арамис, и д’Артаньян засмеялся, вспомнив, что Арамис действительно стрелял быстрее, чем звучало святое слово.       — Много разных историй мы могли бы вспомнить, но, думаю, Арамис не для этого вызвал меня из Андорры, а Портоса из тренировочного лагеря у дьявола на рогах, — сдержанной улыбкой Атос привычно напомнил о причине встречи, поворачиваясь к одетому в похожее на мушкетерский костюм платье другу, только что привычной накладки на его плече не было.       — Спорим, он опять без охраны? — пальцы Портоса сами собой забарабанили по столу, складываясь в кулаки.       — Этого хромого на всю голову и могила не исправит, — хмыкнул д’Артаньян, первым усаживаясь за стол.       Арамис, не изменяя себе, беспечно улыбнулся, отчего обреченно выдохнули еще два голоса, и все четверо друзей расселись.       — Что это? — следующим заметил рисунок д’Артаньяна Атос. Арамис же просто молча подвинул лист к себе поближе.       Д’Артаньян с Портосом рассказали историю рождения наброска, и теперь уже все четверо уставились на бумагу, какое-то время молча рассматривая изображение.       — А ведь это действительно очень похоже на герб… — лицо Арамиса озарилось внезапно посетившей его мыслью.       Арамис взял лежавшее на столе перо и, задумавшись на мгновение, в одном из свободных полей между шпагами начал рисовать католический крест. Атос, Портос и д’Артаньян с нескрываемым интересом наблюдали за ним, ни о чем не спрашивая, хотя вопросы просто рвались с языка. Когда наконец Арамис закончил, первым не выдержал Портос:       — И что это ты тут изобразил?       — Наш Герб, — спокойно ответил Арамис, кладя перо.       — Герб?! — не сговариваясь, в один голос произнесли Атос, Портос и д’Артаньян.       — Да. А почему нет? — Арамис оглядел друзей, и те вдруг поняли, что возразить им, в общем-то, нечего. — То, что нарисовал д’Артаньян, очень похоже на Герб, это заметили все мы. Так почему бы этому наброску, и правда, не стать Гербом нашей дружбы. Смотрите. Между четырьмя шпагами образовались четыре свободных поля. Набросок д’Артаньяна решил вопрос, по которому я позвал вас. Мы ведь могли не встретиться сегодня…       Арамис замолчал, а лицо его вдруг омрачилось такой болью, что он даже не пытался изображать браваду.       — Арамис? — Атос осторожно тронул его локоть.       — Две недели назад я чуть не умер во сне, — после паузы признался Арамис, и трое друзей вздрогнули. — Д’Артаньян тогда сопровождал Анну в однодневной поездке, и если бы Александра Анна не зашла ко мне перед сном… Она подняла охрану, разбудили Лемея… Он вытащил меня… Это я приказал тебе не говорить, — Арамис посмотрел на сильнее других двух друзей хмурящегося гасконца, — знал, что ты будешь переживать, хотя никак не мог предвидеть, и твое присутствие не предотвратило бы… Лемей сказал — это сердце. Все последствия той ночи распятия…       Друзья мрачно молчали, у них даже не было желания упрекать Арамиса в очередном оправдании кармы.       — Анна тоже не знает. Но за это дочь взяла с меня слово… — и Арамис рассказал про ультиматум Александры Анны.       — Мы так и сделаем, — ответил Атос, едва Арамис замолчал. — Пусть каждый из нас в одном из полей изобразит то, что характеризует его лучше всего. Арамис зашифрует в своем символе обещание дочери, мы что-то в своих, так сказать.       Друзья поняли, что Атос только что высказал простую, но гениальную в своей простоте идею, и молча, один за другим, брали перо, чтобы заполнить свободные поля. Вскоре четырем взглядам предстал рисунок, где между шпаг красовались католический крест, виноградная лоза, сноп пшеницы и головной платок.       Никто не спрашивал у других, почему именно этот символ был выбран им для герба. Все понимали — всему свое время, даже тайнам и их объяснениям…       Подумав еще какое-то время, Арамис снова взял перо и дописал над рисунком «Unus pro omnibus», а под ним — «omnes pro uno».