Дар золотого зверя: семь сердец

В блокноте некоторые страницы вымыты солёной водой, некоторые испачканы кровью и гноем. Сана только спустя два года решилась сдуть с них пыль судьбоносной спирали, что дважды прошлась болезненным клинком по старой ране, покалечив больше живых, чем в первый, решилась на них взглянуть, их прочитать в свете одинокой свечи и слабого пламени, что скачет по влажным щекам и рыжим волосам как последнее живое существо, танцующее по умирающему в огне полю. Страницы шершавые, хрустят как сломанные кости, что не срастаются под ступнями, она проводит по ним пальцами, чтобы разобрать когда-то выцарапанные тупым гусиным пером буквы. Пальцы поднимают бровь, ядовитая вода закипает внутри и режет, выливается из глаз, потому что чувства ещё не притупились. Они свежи и эластичны, дают о себе знать преимущественно ночью, когда пустота на спящей улице заглядывает в окно и бьёт кнутом воспоминаний по тонким пальцам и плечам такими же страницами. Люди, попавшие в шторм, люди, находившие что-то в словах, их пытались сберечь усерднее, чем собственную жизнь. Сначала аккуратно подбирали каждое словечко, чтобы сердце запорхало, как птичка в клетке, чтобы талантливая писательница восхитилась, влюбилась, даже если влюбиться сильнее было нельзя, затем оборачивали в простыни, скрывая под рубашкой от морских волн и дождей, а после — прикладывали к ране, чтобы эти рваные тонкие страницы в себя могли собрать всю боль, надежду и страх. Страх за себя, страх за ближнего, страх за любимого. Страницы могли быть сожжены для горячего ужина, для тепла, только еды не было и не было холода. Был голод, была тоска и далекий свет, что манил к себе приятным голосом. Сану обволакивает тишина, словно ночь подслушивает, как слеза катится по щеке, и девушка резко вдыхает душный воздух через рот, когда коленки касается детская ручка, сжимая край тёмно-зелёного платья. — Мама... Она тут же захлопывает блокнот, отодвигая его от себя, словно была укушена склизкой змеёй, выползшей из последней страницы, чтобы ранить и забраться под платье к сердцу, чтобы ужалить глубже той ноющей боли, что ложится с Саной в постель, обнимает мёртвой хваткой и укутывает, играет, словно самый искусный любовник, только не пальцами, а мерзкими кошмарами, где лицо любимого разбивается о край лодки и исчезает в морской пучине. Сана протирает уставшее лицо ладонями, растирая слёзы по щекам. — Почему ты ещё не спишь? — она вытирает руки о белоснежный передник, ведь кажется, что змеи обвились браслетами на запястьях, и нельзя допустить, чтобы хоть одно орудие смерти коснулось чуда, что было зачато в беспрекословной любви и выношено в терпении и доверии, и тянет их к малышке, прижимая её к груди. Её голова идеально умещается на материнском плече, рыжие локоны ласково щекочут ей лоб, заставляя улыбнуться. — Почитай мне. Сана укладывает дочку на левой половине кровати, укрывая одеялом. — О чём ты хочешь послушать? — рука скользит по корочкам собственных рукописей, собственных мучительных трудов, что никогда не будут опубликованы, отчего ладонь будто жжёт. Копилка судеб, чувств и ни одной выдумки. Каждый в её персонажах узнает себя, хотя писала она про других. — О прошлом. Ты обещала вчера. В прошлом так много странных сюжетных линий, написанных на языке боли — без слов и жестов, она прячет их глубже за книгами, фотоальбомами, рисунками, письмами. Сюжеты о чувствах, лишённых голоса, о белоснежных цветах и руках, утопающих в чужом сердце, насквозь пронизанным строками об очаровании белых ресниц и тонких фантазиях. Сюжеты о морской соли в глазах темнее синего агата, несдержанных обещаний и горящих хвойных лесах. Сюжеты о птичках, лошадях и любви без взаимности, обязательств и ответственности, испачканной в драконьей чешуе. Сана ложится рядом и малышка укладывается ей на грудь, прислушиваясь к сердцебиению и рассматривая почерк матери с забавными закорючками как лозы винограда. Она — щит, она — светлый купол, чистейшая нота. Глаза синие в огне свечи горят, переливаются, как чешуя, волосы цветом морской глубины отдают, пахнут солью — это отцовское; морское дитя, дикое существо в четвертом поколении, которое в воде могущественнее, чем на суше. Таких, как она, редко пережёвывают и никогда не переваривают, слишком она солёная, скользкая, горячая, как песок под солнцем. Это, конечно, в мать. А ещё упорство в ней невероятное, сдержанность и полное отсутствие интереса к чужому. Слова рассыпаются, как будто монеты, и материнский звонкий голос заглушает все мысли. — Тебя ещё не было на этом свете, когда мир пережил крушение Эссекса, открытие первой железной дороги и изобретение парового автомобиля. В том мире, уверенно и жёстко шагающему по перекладинам прогресса, нашла себе место древняя неприрученная магия, желавшая заполучить, завоевать юный ум, выдернув из него болезненный крюк новизны...