Сорванный цветок, Слезы тихо капают, Сердце разбито.
Abel Korzeniowski — Snow Сквозь бред и тьму Харуми видела образ своего отца. Ей снилось, что Такао прилетел к ней в образе сокола, что он нежно сжал ее ладони своими, успокаивая и даже снимая груз тяжести с души. Его бинты слегка натирали кожу и были влажными от проступающей на них крови. — Дочь моя… — прошептал Такао, поглаживая Харуми по голове, словно она была все еще маленькой и простудилась, нуждалась в заботе родителей. — Сильная девочка. Юки, стоявший рядом, не хотел нарушать этот миг воссоединения отца и дочери. Он впервые видел дзёнина таким уязвимым. Когда Такао получил известие о том, что Харуми уже несколько дней на грани жизни и смерти, он тут же отправился в чужой клан. Ночью, рассекая холодный зимний воздух, не думая о метели в пути и сильном ветре, решительно готовый сделать все возможное, чтобы спасти своего ребенка. Проникнув на территорию Акасава незамеченным, он без передышки, параллельно слушая обрывчатый рассказ взволнованного Юки, приступил к извлечению опасного количества магии из Харуми. Он знал, чем дольше она в таком состоянии — тем сложнее ей будет пробудиться от этого сна. — Такао… Скоро наступит рассвет. Вас могут увидеть, — тихо напомнил Юки, все же прервав момент воссоединения. Такао последний раз взглянул на свою дочь, затем обратился к Юки: — Позаботься о ней. Она сильна, но ей нужна помощь. Его голос проник в сердце Юки. Это не был приказ дзенина к синоби, это была просьба любящего отца. — Обещаю. И он сдержал обещание. Днями и ночами не отходил от девушки, поил её настойками, помогал в краткие минуты пробуждения, успокаивал, когда Харуми билась в бреду. Он был с ней, забывая про свою усталость, голод и сон.***
Мэй ощущала себя песчинкой, которая не может совершенно ничего. Ее дочь в чужом клане, ей плохо, а Мэй бессильна… — Очень много энергии поглотила, — выдохнул Такао, промывая свежие раны на ладонях. — Ей нужно отдохнуть, набраться физических сил, чтобы стать надежным сосудом. — А если эта сила ее разорвет? — у Мэй тряслись не только руки, дрожал ее голос. — Думаю, так бы и случилось, не будь у нее два хвоста. — У Харуми… Она не успевает договорить, переворачивает поднос с бинтами и мазью для мужа на пол. Быстро пытается все убрать и ранится об осколок разбившейся склянки. Слезы. Не из-за пореза, то другая боль, душевная… Такао не может смотреть на это и ловит ее окровавленные руки своими, целует. Смахивает слезы с лица любимой. Обнимает. — С ней все будет в порядке, Мэй. Слышишь? — он заглядывает в глаза жены, пытаясь успокоить. — Часть энергии я забрал… — Я знаю этот взгляд, Такао. Ты хотел сказать «но». Ты что-то задумал и не знаешь, как об этом сказать? — Увидев ее такой… Я понял, что испытывают родители, когда боятся потерять свое дитя. Охота на Харуми зашла слишком далеко… Страдают дети. — Такао… Мэй отстранилась. — Я знаю, как остановить это безумие. Но для этого мы будем должны признать Харуми мертвой. — Что?! — Скажем, что случился несчастный случай, пожар, в результате которого Харуми… — Такао, ты с ума сошел? Мы еще не знаем, выживет ли она на самом деле, а ты решил ее похоронить? — Так Савада остановит эту охоту на невинных детей. Нужно будет лишь, чтобы он поверил в этот слух. Мэй отвернулась, пытаясь справиться с волнением, которое охватило ее. В голове крутились воспоминания об охоте на лис из-за которой она потеряла родную мать, о том, как история начала повторяться, и уже им с Такао пришлось разделиться с их единственной дочерью. Теперь он предлагает подобный план... Страх, беспокойство и отчаяние смешивались в запутанную сеть. — Мэй, я знаю, что это безумие, но если это поможет остановить Саваду и защитить других, то, может быть, это единственный путь. Такао опустил глаза, осознавая почему его предложение вызывает столько эмоций у Мэй. Он понимал, что его идея крайне рискованна и даже морально спорна. Однако, он тоже был в отчаянии и искал выход. Мэй вздохнула и снова взглянула на мужа. В ее глазах отражалась борьба между любовью к дочери и моральными принципами. — Думаю, Кадзу не оценит нашу идею. Мэй не говорила Такао о чувствах дочери к их лучшему другу, о том поцелуе, который Харуми подарила Кадзу; о том, что сам ниндзя был неравнодушен к своей ученице. В последнем Мэй была уверена, иначе бы он не отказался сопровождать Харуми в последний момент, не отводил бы взгляд каждый раз, когда встречается с Мэй и Такао. — Никто не оценит, потому что все будут думать, что это правда. — Это жестоко…***
Yi Nantiro - Immovable As The Mountain Весь клан Акасава собрался во дворе, огибая площадку для тренировок. В самом центре стоял Наоки, держа в руках кинжал. Харуми ощущала напряжение, когда вышла к клану. Ее сердце забилось быстрее от взгляда собравшихся. Она стояла посреди толпы волнующихся жителей клана, которые готовились провести церемонию, о которой Харуми и не догадывалась. Воздух уже наполнился вечерней прохладой и тихим шелестом покрытого снегом бамбука, но звучал также и шепот восхищения. Ниндзя с уважением расступались перед кицунэ. Она посмотрела на Юки, как бы спрашивая «что происходит», но тот лишь кивнул ей и улыбнулся. Все стихли, когда Наоки начал говорить: — Синоби Акасава! Мы собрались здесь, чтобы поблагодарить Харуми и поприветствовать её в нашем клане! Она не только спасла наш дом! Она пожертвовала собой, чтобы спасти одного из нас! Толпа оживленно заговорила, одновременно выражая свою благодарность и радость за Харуми, которая, наконец, поправилась. Дзенин поднял руку с кинжалом, призывая к тишине. — Я, Наоки Акасава, в присутствии всех этих людей, клянусь защищать тебя, Харуми. Моя рука всегда будет протянута, чтобы поддержать тебя и помочь. Отныне моя кровь — твоя кровь, — в подтверждении своих слов он сделал разрез на своей ладони, окропив лезвие кинжала кровью. Это произвело на Харуми неизгладимое впечатление, ее сердце замерло от волнения. В голове пронеслись воспоминания о том, как ее сторонились всё это время. И контраст поражал. Переняв клинок у дзёнина, слово взял Горо. Он и сам не так давно отошёл от пожара, Юки ещё пару дней назад готовил для него настойки и заживляющую мазь. Юноша все это время спрашивал о самочувствии своей спасительницы, в нем говорили благодарность и стыд, ведь помнил, как отнёсся к Харуми, но несмотря на его слова и выходки, она не бросила его душу и тело на поедание огню. — Я, Горо Акасава, принимаю тебя, Харуми. Клянусь защищать тебя, так же как ты сделала это. Моя кровь теперь твоя кровь… Надрез. Кровь на лезвии. Затем каждый член клана подошел к Харуми, один за другим передавая клинок, и давая клятву. В этот момент Харуми почувствовала, что клан Акасава принял её, задумалась о своей новой роли в клане и о том, как ей придется справляться с новыми вызовами и ответственностью. «Смогу ли? Какие испытания мне ещё предстоит пройти? Как я справлюсь с этим?» Однако, среди сомнений и тревог, Харуми почувствовала внутри себя пробуждающуюся силу и решимость. В ее глазах зажглась искра. Она держала в руках кинжал. Вокруг нее была глубокая тишина, которую нарушал лишь шепот восхищающихся детей. — Я, Харуми… Акасава, клянусь своей кровью, что буду служить этому клану и его главе, буду защищать его и бороться за его интересы, — прозвучал её голос. — Я клянусь, что буду стоять рядом с вами, несмотря на опасности и трудности, буду защищать эту землю и бороться до последнего вздоха, если потребуется, — продолжила Харуми. Она смотрел на каждого члена клана, передавая им свою уверенность. — Моя кровь становится вашей кровью, мои силы — вашими силами. Пусть этот кинжал станет символом моей клятвы, а кровь будет ее печатью, — закончила Харуми, сжимая ладонью лезвие, по которому побежала ее кровь. В ответ на эти слова, ниндзя клана одобрительно закричали. Клятва Харуми стала не только её личным обязательством, но и символом единства и силы клана — она чувствовала это.***
Hiromitsu Agatsuma — Furin Kazan Известие о гибели Харуми привело в шок весь клан Наито. Как и планировалось, Мэй ушла горевать в лес, а Такао не выходил из дома. Траурная тишина накрыла деревню, словно страдание проникло в каждый уголок этого места. Но по-настоящему эту утрату переживал лишь один… Кадзу давно не испытывал такую ярость и безысходность. Это было сравни удару молота прямо в сердце. Всё вокруг казалось размытым и нереальным. Он не мог поверить в то, что Харуми больше нет. Он не помнил, как перевернул вещи дома; как добрался до моста, как перешел через него на другую сторону гор, где Харуми так любила собирать цветы. Ни один из ниндзя без надобности туда не ходил, не тревожил ёкаев, которые долгие годы разрушали мост, пока Такао с ними не договорился через Сино-Одори. Синоби не помнил и как очутился на той поляне, где ещё год назад Харуми показывала ему созданных из огня зверей и птиц. Здесь он слышал её смех, видел улыбку. Здесь, вместе с ней, он и сам тогда чувствовал себя живым. Он должен был отправиться с ней, но решил остаться, чтобы Харуми отпустила свои чувства к нему, забыла о них, пока они не проросли и не укоренились. Кадзу не хотел сделать ее несчастной своим присутствием, думал, что спасает её, светлую девочку, от своей грязи и тьмы, считая себя недостойным ее любви. «Глупец!» Если бы он пошел с ней, она была бы жива… Эта мысль пронзила его, словно стрела. В попытке вобрать в грудь больше воздуха, он лишь задыхался. Кадзу опустился на колени. Впервые за долгие годы, он покрыл лицо руками и беззвучно заплакал, ощущая потерю каждой клеточкой своего существа. Когда-то он уже потерял родных, резня в деревне Аоговара снилась долгие годы, как и бесконечные бои на выживание на Белой арене. И лишь с появлением Харуми тень прошлого отступала. Она была не просто ученицей… Для него она стала семьей, которую он потерял в детстве. Харуми стала его опорой, светом в темноте, а ее потеря ударом судьбы. Перед его глазами пробежали воспоминания, каждый момент, проведенный с Харуми: «Я принесла тебе кое-что…» — венок из цветов опустился на его голову. «Ты не можешь причинить мне вреда» — бесконечное доверие и восхищение в ее глазах. «А я красивая?» — улыбка и краснеющие щеки. «Откуда твои шрамы?» — лисичка всегда была любопытной. «Я и есть ёкай!» — горделивая… «Предатель!» — на утро после поцелуя. Кадзу закричал, как раненый зверь, словно надеясь, что его голос донесется до Харуми, где бы она ни находилась. Его пронзительный отчаянный крик отразился от гор, нарушая тишину. Но никакого ответа не последовало. Вместо этого лишь абсолютная пустота внутри. Харуми больше нет… Кадзу сжал фурин, ведь это все, что от нее осталось. «Пусть мы встретимся вновь» — этому желанию уже не суждено сбыться.