FINNEAS — American Cliché
Плохое предчувствие. Плохое предчувствие зародилось в ней с самого утра, как только она отправила в секретариат отдела заявление на перевод. Плохое предчувствие свербило ей спину, когда, сидя за столом одного из стажеров, Гермиона пыталась исправить его ошибку с любовным артефактом, который полчаса назад сочетал его узами брака с совершенно очаровательным троллем по имени Светлана. Плохое предчувствие настигло ее, когда она подняла глаза на свою начальницу, стоявшую прямо перед столом с табличкой «Дэвид Бэйли, младший стажер Отдела Тайн» и излучавшую такие волны негодования, что окружавшие их люди предпочли сделать несколько шагов назад, чтобы не быть ненароком задетыми взрывом. Да, Александра Мур была в плохом настроении. И да, Грейнджер приняла в этом непосредственное участие. — Доброе утро, Гермиона. В ее словах не было ни грамма дружелюбия, которое обычно предусматривала данная фраза, скорее — пары назревающего скандала. — Доброе, Александра. Начальница вперилась в Гермиону взглядом, напряженно сжимая сложенный втрое лист пергамента. — Знаешь, я думала, эта пятница не может стать чудеснее, после того как вернулась с совещания с ублюдками из отдела внутреннего контроля, но нет, тут на мой стол падают интереснейшие бумаги. — Александра... — успокаивающе произнесла Гермиона, вставая со стула. — И оказывается, что мой заместитель решила уведомить меня о переводе с проекта по хроноворотам на проект по любовной магии. Любовной магии, черт возьми! — громкость ее голоса нарастала с каждым произнесенным вслух словом, пока тот самый стажер, вслепую отступая от очага конфликта, с нелепым вскриком не шарахнулся о чужой стол на последнем ругательстве. — Ты, вообще, в своем уме, Гермиона? Как ты себе это представляешь, чтобы заместитель отдела занимался любовной магией?! Зря Гермиона понадеялась на молчаливое понимание начальницы. А ведь так хотелось избежать обременительного разбирательства... — Ну, я считаю это направление достаточно перспективным... — аккуратно начала оправдываться Грейнджер, косясь на ведущего аналитика по любовной магии Розали Флорес. — А с хроноворотами мы достигли значительного прогресса, команда справится и без меня. — Мне не надо, чтобы ты работала с чем-то перспективным, мне надо, чтобы ты работала с чем-то, что не является абсолютно бесполезным в гребаном мире магии! — рявкнула Мур и повернулась к столу, сверху донизу украшенному ярко-розовыми стикерами: — Без обид, Рози. На что та кивнула с грустным выражением лица и погладила свое пишущее перо с пурпурным напылением в успокаивающем жесте. — Александра... — снова сделала попытку Гермиона, понимая, что скоро эту сцену будет обсуждать все Министерство. Но Мур остановила ее движением руки и, направив на Гермиону убийственный взгляд, продолжила распаляться: — И самое интересное, — на лице начальницы Отдела Тайн появилась обманчиво милая улыбка, — что узнала я, — она яростно тыкнула указательным пальцем себя в грудь, — об этом посредством чертового уведомления от почтальона секретариата! Злосчастное письмо приземлилось на стол, снеся по пути чернильницу от силы броска. — Что, Гермиона, не хватило духу сказать мне об этом в лицо? Грейнджер вздохнула и шагнула ближе к ней, понижая голос, чтобы не весь этаж слышал их перепалку: — Александра, мы можем поговорить в твоем кабинете? — То есть теперь ты хочешь поговорить лично? Вовремя, Грейнджер, — глаза Мур метали молнии, и все в отделе замерли в молчаливом ожидании, боясь даже сдвинуться, чтобы не попасть под раздачу. — Александра, пожалуйста. Начальница сжала губы, очевидно подавив желание ответить Гермионе очередным ругательством, и произнесла: — За мной. Живо. Мур была зла. Неимоверно. И, честно говоря, Гермиона не предполагала, что начальница так сильно взбесится из-за этой новости. Как только дверь ее кабинета хлопнула с внутренней стороны, Александра бедрами оперлась о стол и скрестила на груди руки. — Ну? — Я не думала, что ты будешь так злиться, — Гермиона слегка вжалась в дверь, так что ручка неприятно давила ей на поясницу. — Да ты что? Ведь я каждый день получаю новости о том, что мой зам меняет свои приоритеты и бросает работу на полпути, чтобы заниматься любовной херней. — Не преувеличивай. — Неформальность их отношений порой была Грейнджер на руку, иначе сложно бы было описать все причины, по которым она приняла такое решение. Почти все. — Проект на стадии завершения, осталось максимум полгода. В моей группе работают не идиоты, Марк способен закончить все сам. — Это не объясняет того, что ты отрекаешься от работы, на которую потратила два последних года. И ради чего? Шуточных брачных контрактов и нумерологических натальных карт? — Ты знаешь, что вопрос магии любви гораздо глубже, — с небольшим укором ответила Грейнджер. — Да плевать, — Мур вскинула вверх руки. — Я тебя не узнаю, Гермиона. Что за перепады настроения? Ты как будто совсем другой человек. Грейнджер закусила губу и отстраненно посмотрела в сторону. — Может быть, я просто устала... Этот год меня доконал, я хочу сделать перерыв и разобраться в себе. — В чем проблема? Возьми отпуск и разбирайся в себе целый месяц. Хочешь, я прямо сейчас подпишу бумаги? — Мур обернулась к столу, выискивая взглядом пустой пергамент и печать. Это оказалось труднее, чем предполагалось изначально. Надо было переходить к аргументам из списка B. — Александра... я хочу семью. Фигура ее начальницы на мгновение застыла, а после та обернулась на нее со слегка пораженным взглядом. — И из-за этого ты уходишь из проекта? — в голосе Мур невозможно было не прочувствовать открытое подозрение. — Хочу ослабить нагрузку, иметь больше времени для отношений, — Грейнджер громко вздохнула, приподняв плечи. — Хочу детей, мне уже не двадцать. — Тебе не шестьдесят пять, что за вздор? — Но я хочу сейчас! — вспыльчиво повысила тон Гермиона, надеясь, что именно так ведут себя люди, которые жаждут иметь потомство. — С каких пор мои желания, не вписывающиеся в ожидания других, стали считаться вздором? — С тех пор как они поменялись на сто восемьдесят градусов за пару месяцев. — Война многое изменила, — чуть резко, но от этого не менее уклончиво ответила Гермиона. — Стерла в прах твои амбиции? И это в том числе. — Показала мне, как важна семья. Смотри-ка, Гермиона, почти не соврала. Прогресс налицо. По тяжелому взгляду Мур было видно, что она не хочет отпускать Грейнджер. Непонятно, как кого: своего заместителя, снимающего с нее большую часть нагрузки, коллегу, с которой у нее было подобие дружеских отношений, или взращенного ею же сотрудника, в которого Александра вложила слишком много сил. — Я дам тебе время выкинуть из головы эту чушь. — Иногда приоритеты меняются, в этом нет ничего странного. — Расскажи об этом кому-нибудь, кто тебя не знает, — холодно огрызнулась Мур. — Люди тоже меняются. Начальница сверлила Грейнджер взглядом, но по выражению ее лица было совершенно непонятно, о чем именно она думает. Глаза сощурены, губы сжаты, мимика превратилась в камень. Глубоко вздохнув, Александра произнесла: — Я не знаю, что это, Гермиона, — временное помутнение сознания, буйство неожиданно настигших тебя гормонов или то, что Поттер нашел очередную чистокровную шлюху... — Мерлин, Александра, — поморщилась Грейнджер, — только не ты! — ...но я надеюсь, что в скором времени это пройдет. Это. Как болезнь. Как майские грозы. Это точно пройдет. Гермиона прикусила нижнюю губу, скрывая болезненно грустную улыбку. Мур обогнула письменный стол, цокая стальными набойками, и села в кресло, руками подтянув себя к черному дереву. Несколько секунд всматривалась в какие-то документы, лежавшие прямо перед ней, а потом, будто окончательно приняв решение, произнесла: — Переводись. Гермиона молчаливо кивнула и, обернувшись к двери, взялась за ручку. — Но ты же понимаешь, что мне придется обдумать твое нахождение на месте заместителя отдела? Было что-то диковинно мелочное в том, что Гермиона почувствовала укол разочарования. Словно она только сейчас отказывалась от своей прошлой жизни, не тогда, когда началась война, и не тогда, когда она вытащила на свободу Волдеморта, а конкретно в данную минуту. Будто именно сегодняшний шаг перечеркивал все то, к чему она стремилась, все, кем она хотела себя видеть. Раньше. Ее первая личная материальная потеря. Не в перспективе, а уже совершенная. Сделавшая небольшой, но глубокий надрез на ее самооценке. В груди равномерно разливалось чувство отвращения. Теперь в глазах ее начальницы она стала той, кого всегда мысленно осуждала — заурядной. Очередной. Заурядной. Женщиной. Которая хочет любви. Имела ли Гермиона право на эгоизм? Имела ли она право ощущать себя расстроенной? Одно было ясно наверняка — ей нужна была пара минут, чтобы закрыться в собственном кабинете, сесть на отполированный пол и, прислонив голову к стене, успокоиться, напомнить себе, что той реальности, где она хотела строить карьеру, где она хотела стать кем-то значимым, уже нет. Так что и смысла переживать по этому поводу тоже нет. Но у нее не было этой пары минут, лишь тяжелый взгляд Александры Мур, ласкавший ее затылок, пока Гермиона, застывшая как статуя на древнегреческой выставке, рассуждала о моральном аспекте приемлемости собственных чувств. Грейнджер расправила плечи, обернулась, очень надеясь, что душевная боль и мимолетное отвращение к самой себе плотно спрятаны за маской грустного смирения, и поспешила ответить: — Я все понимаю. Так будет лучше для меня. Резкий звук тормозов ударил по внутренней стороне висков внутри черепной коробки при осознании того, что она только что выдала собственными губами. Блять. Светлая вспышка в зрачках Александры. Не те слова. Слабый наклон головы Мур в сторону. Переиграла. Переиграла, черт возьми. Надо бежать. — Ну раз здесь мы закончили, я пойду. И пока Мур, ведомая свежим глотком подозрения, не открыла рот, начав второй круг бесконечного забега, Гермиона дернула ручку и выскочила в коридор, спешно бросая в проем закрывающейся на автомате двери: — Хорошего дня, Александра!***
Joni Fuller — Timber Rattler
Суженные зрачки внимательно, не отрываясь ни на секунду, наблюдали за фигурами, возникающими на внешней территории поместья Ноттов. Смутно знакомые лица: кого-то он видел в зале суда, кого-то в журнальных статьях, кого-то в обновленной версии книги Кантанкеруса Нотта «Справочник чистокровных волшебников». Мелькнула светлая макушка и коричневое пальто в клетку. Вот и первый сюрприз. Адам Кросс. Рэйвенкловец. Чистокровный. Они никогда не общались, были только минимальные пересечения на общих парах трансфигурации и астрономии в школе, ну и формальные приветствия на официальных приемах. Но Тео его запомнил еще в Хогвартсе — высокомерный, собранный, по-подростковому жестокий и абсолютно безнадежный в изучении звезд. Они вполне могли бы дружить с Драко в то время. Его имя не фигурировало ни в одном из дел Пожирателей Смерти, насколько знал Теодор, но все же Кросс был здесь, а значит парень действительно умен. Шляпа не ошиблась. Он был седьмым, последним из тех, кого вызвал Лорд для операции с незатейливым названием «Азкабан», и первым из тех, кого Нотт захотел встретить лично. Теодор провел рукой по волосам, сдвигая кудрявую челку вбок, поправил воротник рубашки и инстинктивно проверил палочку на бедре. Тихие шаги на лестнице, почти незаметные. Тео всегда старался быть незаметным, еще с детства, когда пытался лишний раз не навлечь гнев отца за то, что шатается по поместью, пока в Мэноре находятся гости. После это стало привычкой. А еще чуть позже Теодор понял, что когда ты незаметен, то из окружающей тебя среды можно узнать гораздо больше, чем положено. Будь то свидания в интимном полумраке представителей древнего рода с полукровками из Хаффлпаффа, сделки по магической дури около портрета сэра Кэдогана, путь к секретным выходам из Хогвартса, упомянутым в конфиденциальном разговоре Золотого трио, или то, когда стоит начать готовить почву для перебежчества. Тео повел головой в сторону, отгоняя непрошеные воспоминания десятилетней давности, и, вздернув уголки губ в приветственной улыбке, потянул за ручку входной двери. Да-а. Именно ради этого Нотт спустился в холл сам. Ради моментально расширившихся зрачков, участившегося за секунду чужого дыхания и резко дернувшегося кадыка. Все это, отдающее матовым оттенком неконтролируемой паники, довольно быстро перетекло в спектр ошарашенного неверия, но Нотту определенно доставлял несоизмеримое удовольствие каждый цвет из этой палитры. Хотя странно, что Кросс был настолько впечатлен. Неужели ожидал, что резную дверь ему откроет сам Темный Лорд? Или Нотт-старший восстанет из могилы, облачится в свою черную мантию, обшитую бархатной строчкой, и, сверкая алмазными запонками, встретит его с протянутой для пальто рукой? Кажется, Адам взял себя в руки — его лицо приобрело слегка надменный вид, а во взгляде сквозила легкая подозрительность. — Удивлен. Тео отзеркалил надменность и вздернул вверх бровь. — Моим присутствием в собственном поместье? Кросс все еще не переступил порог, будто думал, что к обеим стенам около дверного проема прильнули авроры, жаждущие его крови. — Твоим участием. Теодор прищурил глаза, тая в уголках губ азартное предвкушение. О, подожди, ты еще не видел Грейнджер... — Обстоятельства изменились. Нотт не собирался давать ему больше информации для успокоения, а Кроссу все еще не давало покоя чувство сомнения, чтобы сделать один-единственный шаг, вступая в игру. Их молчаливое противостояние наскучило Теодору так же быстро, как и флирт Пэнси Паркинсон на шестом курсе, и он, развернувшись, направился внутрь холла, бросая за спину: — Проходи. Но, не дойдя до лестницы всего пары шагов, обернулся и произнес с холодной издевкой: — Или тебе нравится заставлять его ждать? Адам встрепенулся и пересек порог, старательно рассматривая убранство поместья. Теодор мог поклясться, что он и вправду сканировал холл на предмет наличия в нем алых аврорских мантий. Стиль Нотт Мэнора дышал роскошью, а его стены мертвым натурализмом британской живописи, увековеченной в массивных резных рамах. Лестница озвучивала каждый их шаг по коврам темно-бордового цвета, пока они поднимались четыре пролета к нежилой части дома. Тусклый свет люстры и задернутые наглухо портьеры давили и дезориентировали во времени. Когда-то Тео приходила мысль, что отец делал это специально, продуманно перенимая «эффект казино», чтобы маги не уходили с затянувшихся вечеринок раньше, чем ему это было нужно. Только дойдя до нужной двери, Теодор оглянулся на бывшего сокурсника. Тот был спокоен, почти. Излишнюю нервозность выдавали только пальцы, отбивающие рваный ритм по карману пальто с торчащим из него кончиком палочки. — Тебе сюда. Я присоединюсь чуть позже, — сказал Тео, приоткрывая дверь в библиотеку, и, не дожидаясь ответа, шагнул обратно в сторону лестницы, но правая рука Адама, стремительно взлетевшая вверх, легла ему на предплечье, останавливая на полпути. Грубо, Адам, очень грубо. Где же твои манеры? — Рад, что ты наконец выбрал правильную сторону. Тео дернул плечом, слегка брезгливо скидывая руку Кросса, и изогнул губы в кривоватой ухмылке: — Я всегда на правильной стороне. Нотту было не интересно, что им скажет Темный Лорд, каким именно подходом он воспользуется: привлечет идеей, заставит угрозами, предложит что-то ценное, — он свою задачу точно выполнит, а Тео нужно выполнить свою — предоставить страховку в виде семи пузырьков чистейшего «Votum Fiduciae».***
Letdown. — Karma
— Привет. Давно ждешь? Гермиона наклонилась к столику, почти невесомо касаясь губами щеки Гарри. Он скользнул взглядом по вырезу ее платья, ненароком ставшем гораздо откровеннее при наклоне, и закрыл папку с документами. — Мое расписание зависит от меня, а я задолжал тебе обед, так что все подождут, — категорично произнес Поттер, отодвигая бумаги в сторону, и сосредоточил внимание на собеседнице. Грейнджер осмотрелась и, чуть приблизившись к нему, непроизвольно перешла на шепот, аккуратно задавая вопрос: — Его не нашли? Гарри на мгновение скривился в гримасе отвращения, то ли из-за упоминания Темного Лорда, то ли из-за нулевой эффективности служб. — Ничего не поменялось. Я заказал тебе фетучини с креветками и Пино Нуар, — краткий ответ и стремительная смена темы. Очевидно, об этом Поттер говорить не хотел. Впрочем, как и Гермиона. Ее вопрос был скорее формальностью, дабы не вызывать подозрение. Грейнджер мужественно проглотила возражения по поводу того, что она вполне способна самостоятельно выбрать себе еду, и, улыбнувшись, произнесла игривым тоном: — Вино за обедом? Ты хочешь, чтобы я не смогла вернуться сегодня на работу? — Конечно нет, — вернул ей улыбку Поттер и сделал небольшой глоток стаута. — Но не думаю, что с любовной магией тебе необходимо полное сосредоточение. Воцарилась напряженная тишина, буквально вибрирующая от столкновения взглядов. Казалось, еще немного, и воздух между ними начнет искрить, давая шанс вблизи понаблюдать за нитями электрических разрядов. Но неожиданно Гермиона отвела глаза в сторону, безучастно начиная наблюдать за большой толпой людей, пытающейся рассесться на веранде. Нога, до этого свободно покачивающаяся в воздухе, набрала такой разгон, что туфля почти свалилась, держась на одном лишь мыске. Грейнджер не собиралась проходить через это сегодня дважды, но, очевидно — мысленно усмехнулась — планы меняются. Наверное, этого стоило ожидать, но она точно не предполагала от Мур такой оперативности. Гермиона на мгновение прикусила нижнюю губу и опустила ногу на пол, громко клацнув набойкой при попадании ступни обратно в туфлю. — К тебе заходила Александра, — просто факт. Зачем спрашивать очевидные вещи? — Она была несколько... — Поттер простучал по столу всеми пальцами руки поочередно, будто делая акцент на последующем слове, — встревожена. — Встревожена... — повторила Грейнджер, пробуя каждый слог на языке. Поттер кивнул, отклоняясь на спинку стула, но не отводя взгляда от ее лица. — Чем именно? Моей карьерой или результативностью проекта? — язвительно уточнила Грейнджер, посылая благодарственную улыбку официанту и забирая у него так вовремя принесенный бокал. Ей срочно нужно было выпить — день будет тяжелее, чем она до этого думала. Гермиона сделала глоток, оставляя на губах тонкую красную полоску, промочившую трещинки на нежной коже, и быстро слизала ее, смакуя вкус любимого сорта. — Твоим ментальным здоровьем. — С ним все в порядке. Впрочем, как и всегда, — отрезала Грейнджер. Ее иссиня-черные ногти, накрашенные только утром, впились в ножку бокала. Поттер слегка покачал головой, пристально вперившись в нее зрачками. Тяжесть, затаенная в его глазах, словно наручниками приковывала Гермиону к сиденью. — Эмоциональная нестабильность, перевод с проекта, глобальная смена ориентиров... Ты закрылась в себе и в собственном доме. Кажется, что все это мы уже проходили, Гермиона. Она сжала губы, пропуская по горлу еще один совершенно необходимый ей глоток, пока Гарри подкуривал свои красные Marlboro, и позволила воспоминаниям на мгновение захлестнуть себя. — Что ты тут делаешь? — апатичным голосом с долей усталости произнесла Грейнджер, машинально взмахивая палочкой. Уборка. Бытовые занятия. Ничего сложного. Так советовал делать психолог. Гарри, засунув руки в карманы джинсов, стоял у косяка двери в спальню и смотрел на то, как Гермиона убирает высушенную после стирки одежду в шкаф. — Давай пройдемся. Тебе надо куда-нибудь выйти. — Нет настроения. — Появится. Гермиона резко остановилась, так что стопка одежды упала обратно на кровать, и повернулась к нему. Нижняя губа приоткрылась от возмущения, и, вдохнув сухой воздух, она зло выплюнула: — Психолог, начальник, ты — может, достаточно с меня опеки? Может, вам просто стоит отъебаться от меня на ближайшую неделю? А вот когда выйду на работу, то, пожалуйста, трахайте мой мозг по полной. Поттер будто и не слушал, а внимательно окидывал взглядом мышечную реакцию тела на выданную тираду. Гермиона неверяще покачала головой. — Не бойся, Гарри. Я уже гораздо лучше себя контролирую. Окна в доме биться не будут, — проинформировала она, сохраняя издевательскую ухмылку на лице. — Я в полном порядке. И хочу побы... — Хватит, — сталь в чертовом голосе обрубила ее фразу посередине. — Я сыт этим по горло. Ты замуровала себя в гребаном доме на целый месяц и продолжаешь кормить всех этой блядской ахинеей про то, что все в норме. Ни хера. Это. Не норма. — Прекрати орать, — зашипела Гермиона, и Поттер наклонил голову, будто спрашивая: «Серьезно? Ты что забыла, как я ору?». — Когда ты вернешь Сэму допуск в отдел? — Когда посчитаю нужным. — Ты не можешь просто отрезать его от дел, он не виноват в том, что случилось. — Не могу? — Поттер выразительно приподнял бровь, цепляя на уголок губ надменную усмешку, и направился к ней, придавая тону такой холод, что на его голосовых связках впору было оттачивать ледяные фигуры: — Я могу делать все что угодно со своим отделом, Гермиона. — От него веяло спокойствием. — И со своими людьми. — Решительностью. — Могу заставить их трахаться с кем надо мне. — Небрежной властностью. — Закидываться тем, чем надо мне, и даже копать себе могилы каждый четверг, если мне захочется. — Грейнджер замерла со скрещенными на груди руками, пока его шаги, мерно отбивающие пол в спальне, не добрались до цели, почти задевая пальцы ее ног. — Плохо только то, что я ограничен ими, потому что, будь у меня на то право, ты бы больше не подошла к Фостеру ближе, чем на десять, мать его, ярдов. Гермиона вздернула подбородок, выдерживая взгляд, прежде чем бросить порох и чиркнуть зажженной спичкой по его стылому самообладанию: — Нет, это хорошо. Хорошо, что хоть до какой-то части моей жизни твои руки не способны дотянуться. Ведь, очевидно, в остальном с моим мнением ты вообще не считаешься. Поттер поднял взгляд к потолку, громко выдохнул и вернулся к ней со странным блеском в глазах: — Все еще обижаешься? Обижаешься? Он серьезно? Точно Гарри просто провернул неудачную шутку, на которую она должна была денек подуться и отпустить. Да. Неудачную шутку с ее жизнью. Посыл его слов встал огненным комом в горле, обжигая миндалины. — Обижаюсь? — голос повысился на пару октав, а руки взлетели вверх, яростным порывом ударяя его по груди. — Ты запихнул меня в Мунго, блять! Принудительно! Без причин! Кто я, по-твоему? Маленький ребенок, Гарри?! — Без причин? — стены выдержки Поттера начали рушиться рядом с ней. Как обычно. Вопрос был лишь во времени. — Ты себя помнишь в этот момент, Гермиона?! — О, я... Его руки в мгновение оказались около ее лица, сжимая его меж ладоней и отпечатывая на скулах пальцы. — Помнишь?! Потому что я, блять, прекрасно помню твои сумасшедшие глаза и трясущиеся руки, и кровь на лице, на одежде — везде, блять, будто ты в ней купалась, и то, что ты не могла взять себя под контроль ни на одну ебаную секунду. Я думал, ты разнесешь Мунго к чертям! — Я была в шоке, Гарри! — Ты даже говорить нормально не могла! Я думал, что ты сошла с ума в том лесу! Блять. Гермиона... Он опустил голову, соприкасаясь своим лбом с ее, пряча мимолетный, но такой отчаянный отблеск страха, промелькнувший посреди океана гнева в зелёных радужках. Но она успела заметить. Всегда замечала. В Мунго посчитали это магическим всплеском. Магический всплеск с оттенком Авады. Странно, что никто не задумался о том, каким же чудовищем надо быть, чтобы при магическом всплеске от волшебника распространялась только темная магия. А если и задумались, то наверняка списали все на ее работу, для собственного же успокоения. Они с Гарри стояли в полной тишине комнаты, нарушаемой лишь порывами ветра, теребящего сломанный замок оконной рамы. Стук. Стук. Стук. Его такие знакомые, почти родные, пальцы давяще проникли под распущенные волосы, и она издала тяжелый отчаянный вздох, молчаливо принимая реальность. Переставая бороться. Прикрыла веки, чувствуя легкое касание губ, практически иллюзорное, до боли откровенное в своей нежности. С печатью привязанности, налетом извинения и отчетливым металлическим привкусом сигарет. Утягивающим глубокой дымкой в ностальгию. Поцелуй, чтобы успокоить мерцание предсердий. Это было неправильно. Лицемерно к себе. Невероятно подло по отношению к другим. Но в то же время так правильно. До будоражащей сердечной аритмии. До ненависти к фразам из любовных романов, по иронии бивших прямо в цель. До сладкой рези в движениях тела, имеющего прекрасную мышечную память. Поцелуй, говорящий слишком много для двух десятков секунд. Поттер оторвался от нее и нежно провел носом по скуле, пробираясь губами выше, к корням волос. Оставил еще один краткий поцелуй на виске, и рука, ласково очерчивающая ее шею, ненавязчиво подтолкнула Гермиону к нему, вынуждая уткнуться лбом в его плечо. — Не наказывай других за мои ошибки... — тихо прошептала она куда-то в район его ключицы и тут же почувствовала, как его мускулы напряглись, а грудная клетка поднялась во вдохе истонченного терпения. — У тебя нет оснований для его отстранения. Гарри сделал еще один глубокий вдох и сжал челюсти с такой силой, что Гермиона могла поклясться, она услышала хруст. Он отстранился, осторожно, совсем не в его стиле, делая шаг назад, будто злость вновь затмевала сознание, и, до того как это произойдет, попытался отдалиться, чтобы не сделать ей больно. — Он вырубился от первого удара, оставляя тебя на растерзание десяти диким оборотням, хотя защита должностных лиц, работающих вне подразделения, входит в его прямые обязанности по должностной инструкции, раз ты так хочешь ссылаться на официальные бумаги, — отчеканил Поттер, как если бы они были на судебном заседании, и Гарри выступал в качестве обвинителя. — Фостер отстранен, пока я не решу иначе. Гермиона открыла рот, чтобы попытаться его переубедить, но он не оставил ей такого шанса, добавляя: — И это больше не подлежит обсуждению. Картинка померкла, а Грейнджер снова сфокусировала взгляд на Поттере. — И что мне еще следует ожидать из-за паранойи Александры — очередной вызов в Мунго на обследование? Пусть предупредит заранее, возьму свой шелковый халат для стационара. Поттер пропустил мимо явную насмешку, и где-то внутри Гермионы заскреблось чувство тревоги от того, что он явно не позволит спустить на тормозах этот разговор. — Ты десять лет строила карьеру в Министерстве, — он затянулся и, положив руку на стол, медленно выдохнул дым, — и вот за полгода до того, как Мур продвинут в Визенгамот, и ты станешь начальником отдела, чего ты, как я думал, — Гарри делал намеренные паузы, еще больше продавливая ее уверенность, — как ты думала, Гермиона, — он прищурился, чуть понижая голос, — хотела достичь до тридцати, — Поттер повернул ладонь кверху, держа сигарету меж пальцев так, что она почти подпаливала лакированное дерево, — ты решила оставить все, вернувшись к началу? Все-таки переиграла. — Я... — Не говори мне о том, что ты не знала. Не хочу начинать наш разговор со лжи. По ее венам быстрым потоком пронеслось изумление. Неужели он надеялся, что мы поговорим начистоту? Тогда, вероятно, один из нас не уйдет отсюда живым. При худшем раскладе даже оба. — То, что я знала, автоматически отметает возможность передумать? Вроде еще с утра я была свободным человеком. Поттер почти выплюнул дым из гортани, создавая странный звук, вылетевший изо рта одновременно с густым облаком, но Гермиона остановила рукой его пламенную речь, застывшую на губах. — Знаешь, что удивительно, Гарри? То, что когда я делаю то, что тебе непонятно, ты отправляешь меня на психологическую экспертизу, а когда ты неожиданно меняешь свои решения, то это абсолютно нормально и не должно вызывать никаких вопросов. Да, мы действительно вернулись к началу. Поттер на мгновение нахмурил брови. Намек на их расставание был столь же заметен, как если бы был заключен в метровых люминесцентных буквах на крыше высотки. — Потому что в моих решениях присутствует логика, а твои выглядят максимально эксцентрично, сродни решению податься в бродячий цирк. — Желание иметь семью теперь приравнивается пантомимической репризе в шапито? — выгнула бровь Грейнджер. — Нет, но для тебя оно столь же странно, как желание заняться акробатикой под куполом шатра. Гермиона открыла рот, а после захлопнула, взяв паузу. Порывистые фразы сейчас были совсем ни к чему, а неловкое молчание идеально сгладил официант, поставивший перед ней горячую пасту. — Гарри, — она сложила руки на салфетку перед собой и постаралась придать тону мягкость, — никто из нас не способен следовать изначальному плану жизни, который придумал черт знает когда. Иногда... иногда ты просто просыпаешься и думаешь: я хочу быть с кем-то до конца, — Гермиона приподняла плечи и отразила на лице искреннее выражение легкой растерянности, — хочу пройтись по проходу в церкви в свадебном платье, хочу детей, которые будут бегать по заднему двору, хочу настоящую семью. Было сложно понять что-то по его глазам, но пальцы, машинальным движением сбросившие пепел несколько раз подряд, говорили о многом. — Ты никогда не хотела семью. — Может быть, я не хотела семью именно с тобой. Эта провокация должна была его ударить, сломать пару ребер и оставить безобразный пурпурный синяк на одном из его предсердий, том что еще не стало такого цвета, как стаут, который он пил. Но Поттер был абсолютно спокоен, будто бы ее громкие слова были совсем не на его счет. Он провел вверх от основания бокала до его кромки и небрежным движением стер пену с внешней стороны стекла. — Ни со мной, ни с Фостером... — Сколько раз мне нужно уточнять, что мои отношения с Сэмом тебя не касаются? — Не хочешь говорить о них, давай снова вернемся к тебе. Как ты себя чувствуешь? Она чувствовала... чувствовала тихо подкрадывающуюся на лапах опасность, которая мягкими подушечками задевала локти, огибая ее, как хищник, что присматривается к жертве. — Приемлемо, — произнесла Гермиона, уткнувшись глазами в свои фетучини, которые никак не хотели поддаваться и накручиваться на вилку. — Насколько приемлемо? — К чему это, Гарри? — Грейнджер, задев тарелку, с громким звоном опустила злосчастную вилку на стол. — Хочешь поговорить о том, рыдаю ли я каждый день в подушку, перед тем как лечь спать? — Хочу поговорить о твоих сезонных приступах агрессии. Блять. Она знала, о чем он. И он точно знал, что вкладывает в эти слова, но решил дать ей дополнительные частички информации. Какая щедрость. — Знаешь, Фостер очень разговорчив, когда выпьет, — деланно медлительно говорил Поттер, словно давая ей время обдумать план побега. — А я был обеспокоен. Как хороший друг. Хороший друг. — Естественно. Она запаниковала и замолкла — нестандартная для нее реакция, в голову даже не пришло ни одной дурацкой шутки. Гермиона была не из тех, кто умел придумывать оправдания на ходу, а Гарри явно ей не верил и нагло этим пользовался. — Спасибо за беспокойство, но оно было излишним, — официальным тоном, с легкой степенью раздражения в голосе ответила Грейнджер — ненавязчивый посыл, что тему продолжать не стоит. — Просто гормоны. Ты лучше всех знаешь, какой я иногда бываю, — она как можно беззаботнее повела плечом. Его проницательный взгляд ощущался так, словно Гермиона — подопытная мышь, загнанная в угол лабиринта своей же ложью, и если она не найдет выход, то эта экзекуция вновь начнется со старта. Поттер наклонился, поднял руку к ее лицу, зацепил выбившийся из прически локон и почти что с нежностью заправил его ей за ухо. Обманчивая нежность. Фальшивая ласка. Гермиона понимала, что он делает это намеренно, выбивая ее из равновесия, но не могла остановить поток мыслей о его пальцах, дотронувшихся до мочки уха. Гарри улыбнулся лишь краешком губ и с незыблемым хладнокровием в голосе произнес: — Это не было похоже на гормоны, Гермиона. Он видел. Он видел воспоминания Сэма. Видел. Видел. Видел. Чувство шока сыграло в ее пользу: паника отодвинулась на задний план, и свободное место заняла шипящая ярость. — Ты что залез к нему в голову? — звенящее негодование разделяло каждое произнесенное ею слово. — Ты вконец рехнулся? — Это было не так уж и сложно. До сих пор удивляюсь, как он оказался в аврорате с такими способностями, — пренебрежительно ответил Поттер, поджав губы. — Я переживал за тебя. Судя по всему, для Поттера переставало существовать понятие «личных границ», как только в голове загоралась лампочка «беспокойство». Хотя в истинности его намерений Гермиона очень и очень сомневалась. — Хватит. Меня. Контролировать. Кажется, она была на грани. Еще чуть-чуть и ему не надо будет залезать в чьи-то воспоминания, он воочию увидит, в кого она могла превратиться, когда тьма, заполняющая ее сознание, брала разум под свое милосердное крыло. Как почти что увидел Сэм. Грейнджер рисковала с каждой лишней секундой, оставаясь наедине с ним, Гарри будто специально медлил, ничего не произнося в ответ. Словно выжидал, нащупав верное направление. — Все в порядке. Не сдержалась. Дала отсылку к его же отписке в первый день войны, но после... после она тысячу раз проклинала себя за этот безрассудный, наполненный лишними эмоциями, шаг. Театрально посмотрев на часы, Гермиона вытерла губы салфеткой и бросила в его сторону: — Мне пора возвращаться. Он молчал, пока она вставала со стула, молчал, когда она доставала деньги за блюдо, к которому практически не притронулась, молчал, когда уходила. Но его глаза цвета надежды, впивающиеся в ее лицо так, словно прямо в данный момент у нее был сеанс иглотерапии, сулили Грейнджер новые проблемы, множащиеся в геометрической прогрессии.***
Hugh Laurie — The Weed Smoker’s Dream
Век чудес, век искусства, век крайностей. Слова Фрэнсиса Скотта Фицджеральда — первое, о чем подумала Пэнси, переступая порог зала поместья Летиции Дюваль. Француженка по происхождению, перебравшаяся в Англию девять лет назад. Летиции было около шестидесяти, но врожденный шарм определенно сбивал эту цифру, как минимум, до сорока. Она была эксцентрична, весела и обожала свежие сплетни. Вот уж кому Пэнси не хотела бы попасться сегодняшним вечером на долгий разговор. Миссис Дюваль, пережившая двух мужей и три французских восстания, своим тонким певческим голосом с буржуазным акцентом говорила, что их правительство чудит. Хотя очевидно, что чудила она, думая, что послевоенная магическая Англия даст ей необходимый уровень веселья и роскошной стабильности. Атмосфере придавали интимность джазовые мелодии, льющиеся из-под пальцев сидящего за салонным роялем посреди комнаты пианиста. Чертовски молодого и красивого пианиста, надо сказать. Напряженные руки с завораживающе вздувшимися венами на кистях и кудрявые волосы, падающие ему на глаза при каждом тягучем наклоне, который он делал в особо чувственных переходах мелодии. Длинные пальцы столь плавно, ласкающе, перемещались по клавишам — жаль только, что двигались они не совсем в такт наигрываемой мелодии. Пэнси была почти уверена, что рояль зачарован, а мальчишка не умел играть, но Летиция взяла его для услады взора. Блеск драгоценностей в лучах софитов, фонтаны шампанского, лившегося через край, страусиные перья и обилие черно-золотого — все говорило о теме вечеринки — шике двадцатых годов Америки. Продумано до мелочей. Даже ящики апельсинов на фуршетном столе и якобы несанкционированный алкоголь, спрятанный суетливым барменом под барную стойку. Все вокруг сквозило вычурностью, элитарностью и неуместным весельем. Как пир во время чумы. Хотя Пэнси скорее назвала бы это последним ужином приговоренного к поцелую дементора, чтобы хоть в крайний раз почувствовать вкус жизни. Пока еще можешь чувствовать. Паркинсон вообще не хотела сюда приходить, но иметь на руках подписанное приглашение и не появиться означало купить себе премиальный билет на участие в самой свежей сплетне следующей недели, скорее всего содержащей что-то о признаках драконьей оспы и возможной скоропостижной смерти. В лучшем случае. И только поэтому Паркинсон стояла в гостином зале поместья, цедя шампанское из бокала и теребя многослойное жемчужное ожерелье, пока проходилась незаинтересованным взглядом по знакомым лицам. Ей надо было продержаться на этой камерной вечеринке в стиле Гэтсби всего час, ну от силы полтора, поздороваться со знакомыми, натянув милую этикетную улыбку на лицо, передать хозяйке свое восхищение по поводу винтажных абажуров, вытащенных из подвала ради такого случая, и пару раз потанцевать. Пэнси сделала еще один глоток, чувствуя, как пузырьки щекочут небо. Нет. Можно обойтись и без танцев. Две минуты на каждого скучного аристократа, фраза в стиле «за такие абажуры в двадцатые могли и убить», и после, со скорбным видом сославшись на удручающе скучные дела ранним утром, вернуться домой, вызывая патронусом Грейнджер в надежде, что она не занята. И напиться. Это был хороший, выверенный годами план. Пэнси любила такие мероприятия, но когда их соизволяли посещать ее друзья, а не когда самой приятной компанией на вечере было игристое, и Паркинсон приходилось всеми силами пытаться избежать компании своих французских кузенов, имевших непонятную страсть к совершенно скабрезным шуткам. Она была почти уверена, что желание Драко и Астории посетить Нарциссу именно сегодня было продиктовано не только ностальгией по общению с maman. А Тео уже который год отказывался от присутствия на подобных приемах, предпочитая им будуары малоизвестных в приличном обществе женщин. Мысленно прокляв своих друзей, бросивших ее на растерзание томившемуся от безделья бомонду, Паркинсон выпрямила спину и двинулась в сторону бара. Всего несколько кивков и загадочных улыбок, и вот она уже со всей присущей ей грациозностью уселась на стул, заказывая у нелепо покрасневшего от ее присутствия бармена Каберне Фран. Доставая мундштук из переливающегося на свету клатча, она ненароком оглянула зал, зацепив краем глаза хозяйку вечера. Летиция порхала от гостя к гостю так, что перья в ее прическе развевались будто под влиянием ураганного ветра. Это был лишь вопрос времени, когда она доберется до Пэнси. Но в действительности миссис Дюваль была не самой страшной угрозой сегодня — ей был тот, кого она хотела видеть в данный момент еще меньше. — Я бы не советовал это пить, оно крайне низкого качества. Как раз хотел выразить свою ноту протеста Летиции, — послышался голос позади нее, как только ее длинные ногти коснулись бокала. Люциус Малфой. Казалось, после шепота, пронзившего нервные окончания ее тела пару дней назад, Паркинсон могла узнать его голос даже с противоположной стороны зала. Хотя, если учесть сколько раз она воспроизводила те слова у себя в голове, не удивительно, что само его звучание отпечаталось на подкорке. Малфой сделал пару шагов, оказываясь в поле ее зрения, и Пэнси несознательно провела взглядом от классических оксфордов до галстука, что был на пару тонов светлее его костюма-тройки цвета угля. Все так же красив. Все так же одним своим видом вызывает хаос в ее сердцебиении. Можно ли теперь считать это нормой? — Люциус. — Персефона, — в той же манере ответил Малфой, посмотрев на нее так снисходительно, будто знал, о чем она думает. — Я шесть лет прожила во Франции, я умею выбирать хорошее вино по одному только цвету. Ухмылка Люциуса осела глубже в уголках губ, а рука, сжимающая трость, жестом подтолкнула ее к дегустации. Ее пальцы, облаченные в черные перчатки, уверенно обхватили ножку бокала, поднесли его к губам, и она как можно более непринужденно сделала глоток. Мерлин. Это было... кисло. Не то «кисло», когда ты выбираешь Рислинг и обманываешься, думая, что он будет слаще меда, а то, чему французы дали предельно ясное название «vinaigre». Будто в этом бокале была заточена кислотность пары соседних бутылок в придачу. Ближе к уксусу, чем к вину. Видимо, хозяева слишком буквально поняли фразу «вино должно подышать», потому что, судя по данному экземпляру, оно дышало дня три, а потом в спешке было закупорено обратно. Пэнси ощущала пристальный взгляд, выжидающе покоившийся на ее скуле, и сделала еще одну попытку не проиграть. Нет. Все еще уксус. В этот раз она была практически в этом уверена. Тяжело сглотнув, Паркинсон прикрыла глаза, чтобы не выдать чувство страдания в болотных радужках, и, мысленно сосчитав до пяти, посмотрела в сторону Люциуса. Малфой был доволен, насмешка в зрачках была столь явной, что, очевидно, ее микро-спектакль не удался. Бокал вернулся обратно на стойку, а кончики пальцев пододвинули его к самому краю в надежде, что бармен распознает сигнал, и ей не придется читать ему лекцию о том, как правильно должно храниться вино. — Признаю, выставлять такое в наших кругах действительно непристойно. — Похоже, тебе стоит пройти переобучение по теме французских вин, прежде чем касаться погребов Малфой Мэнора. Пэнси уставилась на него, пытаясь понять, имеет ли фраза двойной подтекст. Его лицо было умиротворенным, в теле ни грамма напряжения — он был ошеломительно расслаблен, в отличие от нее, на секунду непроизвольно сжавшей платье на бедре. Слишком велик соблазн проникнуть в его сознание. Слишком велика возможность получить отрезвляющую ментальную пощечину. Она предпочла повернуть в другую сторону лабиринта и еще раз окинула его взглядом. — Я ожидала чего-то большего от твоего образа. Люциус заинтересованно приподнял бровь. — Считаешь, нужно было надеть галстук-бабочку? — Нет, но револьвер и пятна крови хорошо гармонировали бы с галстуком. — Если бы я хотел ассимилироваться с маглами, то выбрал бы что-нибудь поизящней, например, чикагское пианино. Тихое инсендио, и белесый сигаретный дым потянулся к золотым шарам под потолком. Она удобнее перехватила мундштук и затянулась, пока воображение талантливо воспроизводило картинки с Малфоем в гангстерском обличье. Выдохнула и, придав тону подчеркнутое кокетство, произнесла: — Ты был бы оригинален. — Как ты? — Люциус отклонился чуть правее. — Это не совсем фасон двадцатых, — медленно, фантомно касаясь позвонков на спине, провел взглядом по вырезу ее платья. — Не люблю до конца следовать правилам. — Заметно. — Считай, что я компенсирую это перчатками, — произнесла Пэнси, ненавязчиво распрямляя руку, и элегантно положила ладонь на колено, облаченное в тонкий прозрачный чулок. Черные перчатки из бархата обтягивали руку, словно вторая кожа, доходя до локтей, и идеально дополняли платье, чей неглубокий вырез был расшит пайетками, переходящими в ярусы из бахромы. Она почти соблюла стиль двадцатых, не считая мелких штрихов. Малфой поднял вверх пальцы, подзывая бармена. — Бурбон и Кир Рояль, — Люциус даже не повернул к ней голову, но ответил на ее вопросительный взгляд: — Не стоит мешать, Персефона, если планируешь пробыть здесь до конца этого вечера. — Кто сказал, что я собираюсь оставаться здесь до конца? — Пэнси сбросила отжившие остатки табака в пепельницу и поставила локоть на стойку, так что жемчужные браслеты чуть упали вниз с тонкого запястья, цокнув при контакте друг с другом. — У меня свои планы. И, честно говоря, я думала, что и ты будешь занят все ближайшие недели. Намек был столь же прозрачен, как легкие на флюорографии. Люциус сделал шаг вперед и развернулся, облокачиваясь на бар. — Я с удовольствием был бы занят, моя дорогая, если бы не был под прицелом у авроров каждую минуту своего существования. — Кольца на его руке сверкнули под светом винтажных прожекторов, на мгновение замуровывая взгляд Пэнси на дорогих камнях. Пока Малфой не наклонил корпус чуть ближе, и ее замутненные радужки так не к месту соскользнули на его губы. Привлекательные губы. Губы, способные начать шептать непристойности в любой момент. — И даже твой очаровательный спектакль не смог бы этого изменить. Она отмерла ровно в ту секунду, когда на стойку приземлился ее коктейль, и, отводя глаза, спешно взяла бокал в руки, пробуя содержимое на вкус. — Мог бы просто сказать спасибо. — Ты ждешь благодарности за свою выходку? — Я жду, — Пэнси перекинула ногу на ногу, — что ты вспомнишь о приличиях и проявишь признательность за свое алиби. За те недолгие встречи, что они провели в неформальной обстановке, Паркинсон поняла одно — дерзость, раздражающая большинство мужчин, встречавшихся ей на пути, Малфою импонировала. Определенно. А Пэнси нравилось, что ей не приходилось прятать ее под маской благонравия — она могла быть самой собой. Пауза затянулась, Люциус, по-видимому, испытывал ее терпение и не испытывал желания отвечать на заданную тему, спокойно пригубляя бурбон. Паркинсон посмотрела в зал и остановила свой взгляд на глазах пианиста, манящих своей отрешенностью, не останавливающихся надолго ни на одном из гостей. Его музыка дарила странную безмятежность, и, выпав из реальности на несколько секунд, она упустила из виду то, что к ним, изящно огибая столики, приближается хозяйка вечера. Пэнси вцепилась в бокал, делая скоропалительный глоток, который был обязан помочь ей пережить предстоящий разговор, и нечаянно задела предплечье Люциуса, когда ставила коктейль на место. Малфой одарил ее странным взглядом, будто состыковывал факты, пытаясь разгадать причину такого поведения, но через миг обернулся и галантно поцеловал протянутую миссис Дюваль руку. — Летиция, — «Ох, он специально переключился на этот низкий тембр?», — спасибо за приглашение. Вечер поистине прекрасен, впрочем, как и его хозяйка. — Лю-ю-циус, — протянула миссис Дюваль, — ты как всегда мне льстишь. Однако, это не отменяет того, как приятно эти слова звучат из твоих уст. А мои уши так любят сладкие речи. Неприкрытый флирт. Чудесно. То, чего мне сегодня не хватало, чтобы сделать это времяпровождение действительно феноменальным. — Мисс Паркинсон, как я рада вас видеть! — переключилась на нее Летиция. — Я слышала про то, как ужасно с вами обошлись эти министерские выскочки. Уму непостижимо, чт... — Давайте не будем о плохом, миссис Дюваль, — перебила ее Пэнси, придавая лицу страдальческое выражение. — Лучше поделитесь со мной секретом, где вы купили эти невероятные алебастровые абажуры? От них просто веет духом двадцатых... — О, дорогая. Это был аукцион в парижском Hôtel Drouot прошлой осенью. Спустя десять раундов торгов я выиграла их у маркизы Гуфье за баснословные деньги! — причитала Летиция, эмоционально приложив руку к сердцу. — Но они однозначно стоили того, ведь правда? — Определенно, — яро закивала Пэнси, выдавая этим излишнюю нервозность. — Они просто чудесны. — Позвольте поинтересоваться, когда вы вновь собираетесь замуж? Вы так молоды, думаю, что мы могли бы подобрать вам здесь кого-нибудь достойного, — милый щебет француженки щекотал Паркинсон барабанные перепонки, — подожд... Она почувствовала уверенную руку на своей коленке за секунду до того, как услышала то, что буквально подвергло ее сознание в кратковременный шок. — Мы еще только обдумываем возможность свадьбы, — произнес Люциус Малфой совершенно серьезным тоном, невинно смотря в глаза женщине, чьи губы нелепо раскрылись в букву «О». — Не хотим торопиться, да, дорогая? — он повернулся к Пэнси, одаряя ее ласковой улыбкой. Чертов Люциус Малфой выбил ее из колеи, поставил перед фактом, заставляя играть в свои извращенные игры. — Да-а, еще слишком рано для таких серьезных решений, — Паркинсон прямо сейчас испепеляла Малфоя глазами, искренне веря в то, что ей удастся поджечь его гребаный дорогущий костюм невербальным инсендио. Но, понимая, что они не одни, выдавила из себя улыбку и, вернув внимание миссис Дюваль, добавила: — Мы хотим двигаться постепенно. Лицо хозяйки Мэнора с написанным на нем неподдельным изумлением можно было взять за референс для какого-нибудь портрета эпохи импрессионизма. — Но вы же понимаете, Летиция, мы пока не очень хотим об этом распространяться. Настоящие отношения так хрупки в нашем мире... — с легким пафосом закончил Люциус, придавая облику оттенок беспокойства, хотя до этого момента Пэнси не догадывалась, что у него может быть такое лицо. — Конечно-конечно... Это будет наш секрет. И с заговорщической улыбкой ускользнула от них в другую часть зала. Паркинсон стремительно соскочила со стула и повернулась к Малфою. Ярость в ее глазах молниями пыталась пробить его вид, наполненный безоблачным умиротворением. — Какого черта?! — шипению Пэнси в данный момент могла бы позавидовать сама Нагайна. — Что именно? — Что это было, я спрашиваю? — Всего лишь проявил признательность, Персефона. Чтобы твои предыдущие старания не оказались напрасным трудом. Он возвращал должок. Отыгрывался на ней за ее дурацкий альтруизм. Мерзавец. — Ты только что сказал эту чушь женщине, для которой держать язык за зубами сложнее, чем летать на Молнии при ураганном ветре. — Это всего лишь слухи... — Малфой снисходительно повел плечами. — Ты придаешь этому слишком большое значение. Хотя признаюсь, злить тебя оказалось куда приятнее, чем я себе представлял. — Всего лишь слухи, значит? — Даже при каком-либо подтверждении, а его, естественно, никто не получит, сплетни продержатся максимум неделю, а после маги переключатся на другую тему. Люциус точно видел ее пылающие негодованием глаза, но не преминул увеличить накал эмоций: — Ну-ну, не разочаровывай меня, дорогая. Я думал, ты смелая девочка. Он не воспринимал это всерьез. Конечно, мужчина. Эта вымышленная тайная связь была для него в пределах нормы — Паркинсон же могла распрощаться с репутацией на ближайший год. Пэнси была зла. Искренне. Бесповоротно. Внутри нее бушевала та злость, которая приводит к необдуманным глупым поступкам, о каких потом, просыпаясь с утра в своей постели, дико сожалеешь и мечтаешь повернуть время вспять. Ее рука плавно провела по пуговицам его жилета и двинулась вверх, очерчивая узор на галстуке. — Персефона... Тонкие пальцы продолжили путь к воротнику белоснежной рубашки, ненавязчиво царапнув натянутую на кадыке кожу. — Персефона... Она приподнялась на носочки, ведя дальше по линии сгиба воротника к корням волос, почти эфемерно касаясь его бледной кожи. — Что? — тихий голос Пэнси зарядом прошелся по вакууму вокруг них. Его ладонь поймала ее запястье в тот момент, когда пальцы свободной руки уже схватили краеугольный кусочек ткани около ключицы. — Что ты делаешь? Люциус надавил на внутреннюю сторону кисти, несильно пережимая точку на срединном нерве, но не попытался отвести руку Пэнси. Этот наигранный жест будто придал ее злости новый виток уверенности, и, намертво вцепившись в его воротник, Паркинсон сблизила их лица, томно прошептав: — Всего лишь проверяю твою теорию. Кончик ее языка проскользил по его верхней губе, будто пробуя на вкус принятое решение. Опасное чувство вседозволенности. Бурбон, который он только что пил. Запястье сжалось чуть сильнее, а пальцы Малфоя приподняли ее подбородок, заставляя Пэнси смотреть прямо в его свинцовые глаза. — Я дам тебе только один шанс сделать шаг назад и не совершать необдуманных действий. — Я думала, тебе нравятся смелые девочки, Люциус. Один рывок и сорвалась ограничительная лента — он впечатал губы Пэнси в свои, практически приподнимая ее на мыски, его рука затерялась в черных волосах на затылке, цепляя бархатную ткань ободка, а нога ненавязчиво раздвинула колени. В них не было нежности и очаровательной медлительности первого поцелуя, лишь страстное желание выиграть эту разыгрываемую партию. Лишь намерение создать идеальную картинку, в понедельник выпущенную в печать. Но почему тогда все тело Паркинсон пронзила лихорадочная дрожь удовольствия, когда он прикусил ее нижнюю губу, надавливая на поясницу, чтобы она стала к нему еще ближе, чем была до этого. Почему тогда она думала совсем не об игре, а о его бедре, прижатом между ее ног на грани фола, об образцово гладкой коже скул под ее ладонью и горячем дыхании с привкусом миндаля, которое она была не прочь делить с ним снова и снова. Его пальцы переместились на открытый участок спины, и она непроизвольно дернулась, инстинктивно приоткрывая рот. Отдавая ему еще больше власти. Язык Люциуса сбавил напор, проходясь по зубам с тем же темпом, что и пальцы пересчитывающие выступающие под ее кожей позвонки. Кожа от прикосновений будто горела, а Пэнси не могла собраться с мыслями, впиваясь в его острые скулы ногтями, в моменте теряя контроль. Она думала о том, о чем совсем не должна была думать при таких ставках. Решение прервать поцелуй пришло раньше, чем ее инстинкты завопили пронзительное «не-е-ет», и она силой воли заставила себя отстраниться, теряя тепло его тела, ярко ощущаемое через слои бахромы на платье. Безукоризненный вид Малфоя, подпорченный лишь остатками помады на губах, вдохновлял ее на абсолютно неподобающие для высшего общества фантазии: как могло бы быть, если бы она не остановилась. Взор Люциуса был оценивающим. Наполненным непритворным интересом к тому, что же она будет делать дальше, и напрочь игнорирующим наглые взгляды, прилипшие к ним со всех сторон. Ее пальцы в черной перчатке мазнули по уголку его губ, стирая улики оттенка бордо и высокомерную ухмылку. — Будем надеяться, что твое предположение верно, Люциус. — И, растерев остатки красной помады на пальцах, добавила: — Прошу прощения, надо освежить макияж. Гордо развернувшись, Пэнси сжала рукой клатч и пошла в сторону коридора через кордон любопытных взглядов. И, даже не смотря на Малфоя в этот момент, она могла поставить все свое имущество на то, что он провожает взглядом ее обнаженную спину.***
Гермиона с разочарованным вздохом закрыла уже двенадцатую по счету книгу и потерла глаза, сводя пальцы к переносице. Ни черта нет. Никакой нужной информации. Она положила книгу на стопку таких же, не приблизивших ее ни на шаг к подтверждению теории, книг и, обмакнув перо в чернильницу, зачеркнула «Антология заклинания XVIII века» в списке. Такими темпами она и до Рождества не поймет механизм создания Черной метки и масштабы ее контроля над сознанием. Грейнджер неудовлетворенно замычала и снова взглянула на список. Днем ей казалось, что все будет чуть проще, и она хотя бы на дюйм продвинется в данном вопросе, но объем книг в списке истончался так быстро, что Гермиона с катастрофической скоростью начала терять былую уверенность. Усталые пятки потерлись о практически воздушный ворс, когда она придвинула к себе ноги, горя желанием уткнуться в собственные коленки и немного позавывать в приступе отчаяния. У нее определенно была страсть к пушистым коврам, таким же мягким, как шерсть низзлов. Психолог сказал бы, что это замещение, и был бы прав. Они были лучше — теплые, молчаливые и гораздо более полезные — идеально подходящие для сокрытия трупов. Гермиона вскинула вверх голову, рассыпая по плечам каштановые кудри, и сделала глубокий вдох. Ладно. Минутка нытья окончена. Надо искать. — Даже удивлен, что нашел тебя в библиотеке только сегодня. Северус говорил, что ты и ни дня не можешь прожить без книг. От резко прозвучавшего голоса тяжелая книга в ее руках чуть не полетела на пол, а Гермиона, вздрогнув то ли от неожиданности, то ли от упоминания ее бывшего профессора, вскинула взгляд в сторону двери и инстинктивно выпрямила ссутулившиеся плечи. Мерлин, как они все так бесшумно ходят? Этому специально уделяется какой-то дополнительный предмет на Слизерине с каким-нибудь завлекающим описанием типа «Всего за пару занятий ты научишься перемещаться как дементор»? — Просто не хотела, чтобы ты пачкал своими грехами мою священную обитель. Риддл с полным безразличием на лице прошелся глазами по ее белым исполинским шкафам, поверху огибающим встроенный камин и занимающим целых две стены, панорамному окну, что выходило на тенистый широколиственный лес, шторам мягкого синего цвета, журнальному столику с придвинутыми к нему креслами и по ней. Сидящей посреди комнаты в окружении древних фолиантов и опирающейся спиной на обитый бархатом пуф. — Я убежден, что ты вполне справишься с этим и сама. Гермиона не была до конца уверена в посыле — говорил ли он о крови или об отпечатках темной магии, но, несмотря на это, все равно одарила его злобным взглядом. — Так что ты здесь делаешь? Дал Пожирателям пару часов заслуженного отдыха, и тебе стало скучно? — наигранно обеспокоенным тоном произнесла Грейнджер. — В гостиной есть пара настольных игр — можешь провести вечер за партией в бридж. Представь, как заманчиво: только ты и твое непомерное эго. Риддл скрестил руки, наблюдая за ней с уже знакомой усмешкой. Иногда у Гермионы мелькала мысль, что это вообще единственная форма улыбки, которую он позволял себе большую часть времени. — Мне бы не хотелось тебя разочаровывать... Да уж, конечно. — ...я здесь с вопросом, который требует незамедлительного обсуждения. Грейнджер вопросительно изогнула бровь, пряча за ухо непослушную прядь. Он приблизился к ней так же бесшумно, как и до этого, когда поднимался по местами скрипучим половицам лестницы. Настолько тихо, что Гермиона невольно сравнила его с апостолом Андреем, ходящим по воде. Алая папка в руках Риддла будто сигнализировала Грейнджер о том, что тема разговора будет отнюдь не приятной. Скорее похожей на суффозионный оползень при попытке вскарабкаться на вершину спокойствия. Мановение палочкой, и уютное кресло из светлого дерева мягко поплыло по воздуху, вставая перед ней и оставляя на ее драгоценном ковре отпечатки ножек. Риддл с какой-то рафинированной медлительностью сел, закидывая ногу на ногу, и постучал пальцами по папке. Она не произносила ни звука, поддерживая атмосферу драмы, как если бы уже привыкла к этой ежедневной игре в молчанку. — Я все пытаюсь понять, какой из этих вариантов верный: ты либо абсолютно слепа по отношению к тому, что происходит прямо перед твоими глазами, либо упряма настолько, что продолжаешь из раза в раз мне лгать. Грейнджер сдержала свою эмоциональность, и максимумом реакции, которую смог увидеть Лорд, были сведенные брови и напрягшиеся скулы. — Боюсь, что тебе придется просветить меня, о чем идет речь. Короткий взмах, и документы в алой обертке приземлились на книгу, которую она все еще держала в руках. Тонкими пальцами перелистнув обложку, она увидела свое имя. И имя Поттера рядом с его подписью внизу документа. — Он за тобой следит, — Гермиона чувствовала на себе пристальный взгляд Риддла, очевидно ловящий каждую слабость в ее реакции на подобные слова. — И следил. Последние лет пять точно, можно копнуть глубже, естественно. Сотни отчетов о ее местонахождении. Список всех зарегистрированных портключей, которые использовались ей последние годы. Неофициальные приказы сотрудникам в отношении границ слежки. Скрупулезные отчеты бесед за их посиделками в пабах. И даже расшифровки телефонных звонков мисс Бишоп, которая приглядывала за ее родителями. Гарри не следил и не присматривал, он целиком и полностью был в ее жизни. Мерлин, это было похоже на одержимость. На ебаное безумие. Гермиона чувствовала неконтролируемую панику, зарождающуюся где-то внутри диафрагмы и парализующую трахею. Кажется, только что отрицание, до этого достигавшее наивысшей точки, как огромный валун скатилось по ее мыслям, градом забирая с собой крохи веры в личные границы и остатки ощущения безопасности. Блять. Этого просто не может быть. Не может быть. Не может. Но каждая следующая страница была хуже предыдущей, выжигая ее «не может» серной кислотой. Здесь не хватало только списка продуктов, что она закупала по воскресеньям, и колдографий Сэма для полного счастья. Гермиона закрыла папку и, проведя ладонями по шее под воротником расстегнутой сверху рубашки, громко, с некой протяженностью выдохнула. — Хорошо. — Хорошо? — в голосе Риддла чувствовалась издевка. — Ты не улавливаешь сарказм, или я действительно похожа на ту, кому нравится участвовать в шоу Трумэна? — огрызнулась Грейнджер и на секунду прикрыла глаза, раздраженно качая головой. — Святая Цирцея... неважно. — Предрасположенность к определенным людям мешает тебе ясно мыслить. — Благодарю за пояснения. Я это обдумаю, — скрипя зубами произнесла Гермиона, сжав папку так, что на ней почти со стопроцентной вероятностью останутся волнистые надломы. — Но сейчас... Сейчас дальнейшее твое пребывание здесь подталкивает нас к грани. — О, определенно. Грейнджер прищурилась. Кажется, они имели в виду разные грани. Его хищная ухмылка прорезала щеку, обнажая четкую ямочку. Если бы это не был Том Риддл, то Гермиона даже нашла бы подобное очаровательным. Но, все еще будучи в трезвом уме и твердой памяти, она наклонилась к нему корпусом и произнесла совершенно серьезным голосом: — К грани того, что тебя обнаружат. Мне надо от тебя избавиться. — Хм, — Риддл чуть задрал подбородок и слегка склонил голову к плечу. — Я бы предпочел избавиться от Поттера в этом уравнении. Его тон... вызвал мурашки по коже. Таким тоном, опасным, с легким оттенком приторности, подкрепленным сумасшедшей улыбкой, обычно сообщали, что только что подсыпали в бокал яд, и он уже разливается у собеседника по организму, отравляя внутренние органы в считанные секунды. — Не вижу для этого оснований на данный момент, — стальные нотки в голосе Грейнджер отрезали идею на корню. Сделав пару взмахов палочкой, она убрала книги обратно на полки шкафа, поднялась, поправляя задравшуюся рубашку, и, не глядя в его сторону, направилась к двери. Его голос догнал ее, когда мокасины Грейнджер уже переступили порог комнаты. — Значит, ты разрешишь мне сделать это позже? — насмешливо. Нарочито заинтересованно. Будто бы ему действительно нужно было спрашивать разрешения. Игнорирование — самая верная стратегия, которой она собиралась придерживаться. По крайней мере, пока ступеньки лестницы, ведущей на первый этаж, продолжали скрипеть под ее ногами.