Max Richter — November
— ...айся... ...пайся... ...просыпайся! — звуки, доносившиеся из соседней комнаты, настойчиво пробивали подкорку ее сознания, пока она выходила из фазы глубокого сна. — Гермиона, вставай! Мы проспали войну. Нет, это не было каким-то неожиданно всплывшим флешбеком или кошмаром, так часто снившимся ей по ночам десять лет назад, — это было реальностью. Голос Драко звучал в голове Гермионы, как заевшая старая пластинка, с чуть слышным скрежетом, не отбирая крохотные клочки надежды на то, что будет продолжение. Звучал ровно до первых сов. Утренние выпуски субботних новостей с кричащими заголовками: «АНГЛИЯ СПАСАЕТ ШОТЛАНДСКИЕ СЕМЬИ ОТ ПОЖИРАТЕЛЕЙ», «МИНИСТР БРУСТВЕР ИЗБАВЛЯЕТ ШОТЛАНДИЮ ОТ ТЬМЫ», «АРМИЯ НАЧАЛА НАСТУПЛЕНИЕ», один за одним приземлялись аккурат на широкий подоконник. Воздух выбило из легких. Началась асфиксия. Гермиона почувствовала головокружение, как от недостаточного прилива крови в мозг. Резким движением руки она распахнула настежь окна, впуская в дом прохладный майский ветер, моментально заполнивший помещение. Его было так много, однако гортань словно прошивали сотни нитей, не давая ей раскрыться. Глаза щипало, а легкие жгло от пустынной сухости. Заголовки сквозили неоправданным оптимизмом и превозносимым между строк благородством. Такими, от которых тошнит даже того, кто это пишет. В горле двигался ком неверия, в глазах держались беспомощные слезы. И она... Она взорвалась, просто разрыдалась, судорожно делая вдох за выдохом. Нещадно пропитывая страницы «Стоунхендж Дэйли» солеными каплями резко нахлынувшего отчаяния. Оказалось, что сама мысль о том, что подобный сюр может оказаться правдой, в один момент пробила стены ее хладнокровия, которое Грейнджер с такой тщательностью пыталась выработать годами. В это не верилось. Нет, в это не хотелось верить. И на секунду она подумала, что просто сошла с ума. Окончательно и бесповоротно. Что ее мозг транслирует ужасающе реалистичные галлюцинации, и это было бы логичнее, чем то, что происходило на самом деле. Гермиона на миг зажмурила глаза, впиваясь ногтями в тонкую кожу, обволакивающую колени, и почувствовала острую боль. Боль как факт того, что все всерьез. Война. Война. Опять война. Мысль пульсировала в сознании, пробивая железным молотом виски, но у Грейнджер не хватало смелости произнести одно единственное слово в оглушающей тишине дома, чтобы сбавить давление. Потому что если она это скажет. Если буквы сложатся в слово и зазвучат из ее приоткрытых губ. Даже шепотом. Это станет реальностью. Перед глазами была пелена. Губы дрожали. Дышать все еще было тяжело, словно над ней сжалились и дали время выплеснуть первые эмоции, а потом, потом в горло вернулся невидимый барьер размером с хрустальный шар. Гермиона нервно покачивалась с пятки на носок, читая строчку за строчкой. Одна хуже другой, будто на последней странице, в качестве кульминации, будет открыт портал в лодку, плывущую по реке Стикс. Лицо горело, хаотичность пульса напоминала стаю пикси, загнанную в стальную клетку, болезненные судороги сковали сознание. Маглы назвали бы это панической атакой, волшебники — проклятием, она — нервной аритмией жизни. Беспорядочными движениями она добралась до ванной и, стремительно повернув ручку на смесителе, лихорадочно плеснула в лицо ледяной воды. Еще раз. Снова. Вновь и вновь. Пока пальцы не начали неметь, а жар не растворился в трескучем холоде H2O. Гермиона оперлась руками о раковину, пытаясь сдержать болезненные слезы, все также настойчиво рвущиеся изнутри, и подняла голову, чтобы взглянуть в отражение. Мокрые волосы, безобразными прядями свисающие у лица, опухшие глаза с красными витиеватыми проволоками, прорезающими склеру и выцветшие губы, дрожащие столь сильно, что выглядело как беззвучное чтение молитвы наизусть. Она уже это проходила. Она уже стояла так. В таком же виде. С таким же ужасом, разрывающим предсердия на мелкие кровавые лоскуты. Не в силах прекратить монотонный плач, застрявший в апатии тишины. Почему это повторялось? Почему это ощущалось так остро? Потому что ничего в тебе не поменялось, Гермиона. Потому что причина твоих страданий пляшет, хохочет и утопает в безумии, вонзая свои хищные когти глубоко в душу. Потому что ты пригрела зверя, питающегося болью и ненавистью, дьявольски раздувающего затухающее пламя в катастрофический пожар. И ты не можешь его отпустить. Жизнь с ним, как душераздирающая игра на скрипке. Полное грусти начало, драматический переход эмоций, нарастающее зловещее крещендо и где-то там, на финальной ноте, струна лопается и линия горизонта рвется, оставляя тебя в пустоте. Ей срочно нужно было выпить. Она подошла к холодильнику и, мельком взглянув на бутылку красного вина, открытого вчера вечером, перевела глаза на верхнюю полку. Виски Сэма. Единственное, помимо клетчатой рубашки, что он не забрал, покидая ее дом после отказа. И сейчас этот шотландский скотч, иронично поблескивая этикеткой, идеально входил в комплект разрушения на малейшие кусочки тех остатков ее и без того не похожей на сказку жизни. Гермиона открыла бутылку и выплеснула янтарную жидкость ровно до половины слегка мутного стакана. А после, подумав, долила почти до края. Мысли бешено метались по краям разорванного стрессовой информацией сознания. Словно ее мозг оказался в той белоснежной комнате с мягкими стенами, где обычно содержат больных с психическими отклонениями, способных навредить себе собственными размышлениями. Горло обжег терпкий вкус торфа, на глазах снова выступили слезы, но уже из-за крепости напитка. Когда она вообще пила его чистым в последний раз? Грейнджер поморщилась от послевкусия, но, заставив себя сделать еще один глоток, прикрыла веки, пытаясь собраться. Иррациональная паника начала отступать, и она поймала себя на том, что ее глаза смотрят на противоположную стену. Минута, две, десять. Может быть даже час. Она не знала сколько прошло времени, прежде чем включилось мышление. Насколько было бы проще, если бы человеческий организм состоял из переключателей с незаметными проводками в виде артерий, протянутыми от кнопки «желание». Есть необходимость — отключил эмоции, надо повысить производительность — повернул рычаг мышления на полную мощность. Единственная пустая стена в доме: без картин, эстетически приятных глазу, ностальгических фотографий и книжных полок. Рабочая стена в ее доме — что может быть больше в ее духе, чем это? Последующие шаги четко выстроились в сознании, палочка взметнулась в воздух, замелькали газетные передовицы, и страницы плавно закрепились на кирпичной кладке. Ей нужно было понять, что происходит, чтобы двигаться в каком-то из направлений. Глаза заскользили по страницам, жадно впитывая информацию. По крупицам, буква за буквой. И вся она была до боли похожа на ложь. Взмахом руки включив волшебное радио, она прислушалась. Пресс-конференция Кингсли. Ничего нового, те же цитаты из заголовков. Понятней не стало. Но вдруг ухо выхватило случайную фразу «...дружба строится на одном курсе и взаимопонимании. Насколько видно по действиям министра Уолша, Шотландия выбрала другой курс, идущий вразрез с нашими монументальными принципами».***
Фуршетный зал. Ощущение, что здесь собрались все, хотя она точно знала, что пригласили лишь избранных. Избранных. В отличие от Поттера, она никогда не сможет смириться с этой меткой, поставленной им обществом. Он был снисходителен, а она раздражалась. Каждый раз, как видела какое-либо упоминание ярлыка рядом со своей фамилией. Она не была избранной. Она была одной из тех, кто боролся за свою жизнь, кто погреб свою юность, добиваясь того, чтобы будущим поколениям не было так страшно, как было им. Она не была избранной, она самостоятельно сделала свой выбор, как и сотни других. Сегодня звездный час Кингсли в качестве политика. Сдвиг тектонических плит в истории Англии. Важнейший день в новом тысячелетии для мирового сообщества. Соединенного королевства больше не существовало. Осталась только Англия. Для них — только Англия. Спустя десятки переговоров, обещаний и длинных речей Великобритания разрешила внутренний конфликт и разошлась миром. Это должно было стать новой эпохой. Будто страна, наконец отбросив балласт, смогла подняться на ступеньку самостоятельности. Бруствер принимал поздравления. Сиял как рождественская ель в канун Нового года. Четыре премьер-министра, главы политических партий, весь свет английского общества. Все, кто был достаточно известен и имел вес. И Гермиона. Гермиона, которая не причисляла себя ни к одной из категорий. Гермиона, которую буквально заставили прийти. И внимание которой последние десять секунд пытался привлечь Кингсли, издали размахивая рукой, в настойчивой просьбе подойти к нему. Делая довольно большой глоток из бокала, Гермиона обернулась в надежде увидеть позади себя кого-то более важного, более именитого, более интересного. Да хоть кого-нибудь, кого бы мог звать Бруствер. Она была даже согласна проиграть во внимании официанту, при том, что это могло нещадно ударить по ее самооценке. Но Кингсли не ошибся и не перепутал, и не хотел попросить еще льда, он звал именно ее, потому что, к ее глубочайшему сожалению, на расстоянии ярда вокруг нее никого не было. Нервно одернув платье в районе бедра, Грейнджер натянула приветливую улыбку и зашагала в сторону компании. Она знала их всех. Корнелиус Фадж. Видимо, бывшие министры были еще в почете, раз он оказался в столь коротком списке гостей на данное мероприятие. Он стал толще, полысел равно на половину своей дражайшей шевелюры и уже явно не претендовал на премию «Самый стильный волшебник года», впрочем не было похоже, чтобы его это хоть как-то волновало. Кларенс Брэгг — председатель Визенгамота. Жесток, принципиален в зависимости от суммы и, безусловно, один из самых влиятельных людей в магической Англии. Из тех, кто одним жестом может разрушить судьбу целого поколения. Проверено не один раз. Эйрин Лэнгтон — главный редактор Ежедневного Пророка, все еще остающегося главным рупором Министерства. Умна, любопытна и до гроба верна государству — идеальный кандидат на этот пост. Бенедикт Грант — президент Международной конфедерации магов, бывший коллега Кингсли и его ближайший товарищ. Хитрый, умеющий стойко отстаивать позицию и принимать на себя удар. Он мастерски вел переговоры и находил аргументы для несогласных в черных папочках, предоставляемых ему Авроратом. Элита. — Гермиона Грейнджер, — раздался бас, переключивший внимание Гермионы на морщинистое лицо бывшего Министра. — Как давно я не наблюдал вас на подобных приемах. Губы Гермионы растянулись еще шире, и она очень надеялась, что навыки эмпатии Фаджа заканчивались на считывании эмоций с лица своего домового эльфа, поэтому он не заметит насколько неестественным было ее подобие улыбки. — Мистер Фадж, рада вас видеть. В последнее время многочисленным празднованиям я предпочитаю работу в лаборатории. — Но сегодня — особенный день, — не преминул вставить свое мнение Бруствер. — Даже Гермиона не смогла пропустить такой повод. Грейнджер чуть сузила глаза и устремила на него внимательный взгляд. — Не смогла. Повисла неловкая многозначительная пауза. Немой диалог, который скорее всего понимали все присутствующие, ведь громогласная речь Министра перед журналистами о том, какой неоценимый вклад в это решение внесла Гермиона, поставила ее в отвратительное положение. Положение, когда отсутствие на приеме вызвало бы однозначное непонимание. И все знали, что он поступил так специально. — Что бы ты ни думала, Гермиона, ты сделала для сегодняшнего дня гораздо больше, чем подавляющая часть присутствующих. Ага, стала вечным символом этого государства с въевшейся на лбу печатью «Главная маглорожденная магической Англии». Казалось, Кингсли понимал, что перегибает палку с всесторонним давлением, но не мог позволить себе потерять ее поддержку. Она была ядром его политики. Была практически той, на ком он построил свою карьеру. Так что да, очевидно, что она действительно сделала для сегодняшнего дня гораздо больше, чем остальные. Для его дня. Гермиона коротко кивнула и повернулась к Бенедикту, с которым она изредка пересекалась на совместных совещаниях с Отделом Магического Правопорядка. — Как дела на международной арене, мистер Грант? Бенедикт вздернул бровь, но вопросу не удивился. — Если говорить кратко, то мир немного шокирован тем, что мы довели дело до конца. Но они придут в норму, как только перестанут видеть в этом какой-то подвох для себя. — Не сказать, что они не правы в своих опасениях. — Люди всегда боятся глобальных перемен, Гермиона, вне зависимости от их резуса. Его поучительный тон раздражал, и Грейнджер сделала неоправданно большой глоток из бокала, отводя взгляд. — Именно поэтому так важно передать правильную позицию в нашей газете, чтобы вселить в народ чувство уверенности в завтрашнем дне, — наконец-то вставила свой комментарий Эйрин, доселе нетерпеливо покусывающая губы от желания влезть в разговор. — Никто и не спорит, что информация — это сила, миссис Лэнгтон. — Снисходительная улыбка отразилась на лице Гранта. Он не воспринимал эту женщину всерьез. — Главное уметь правильно ее подать. Но, насколько я помню, у вас с этим никогда не возникало проблем. — Это легко, правда говорит сама за себя. Но в то же время... Гермиона отключилась от разговора из-за взгляда. Пристального взгляда. Такого, от которого пробегает холодок по позвоночнику, почти неуловимый, пропитанный пугающим интересом и настойчивым ожиданием. Медленно пробираясь глазами через многочисленные лица, она увидела его, стоящего особняком среди остальных, виновника своего беспокойства. Люциус Малфой. Это имя не нуждалось в представлении. Его ненавидели, хаяли за глаза, перемывали кости в лондонских гостиных, но были вынуждены сжимать зубы и улыбаться при встрече, ведь несмотря на три года, проведенные под домашним арестом, его финансирование обеспечивало половину Министерства. Чего у Малфоев было не отнять, так это умения зарабатывать деньги и выкручиваться из любых, можно сказать, самых паршивых ситуаций... А еще он был отцом ее лучшего друга. Лицо Малфоя почти не выражало эмоций, и она бы не обратила на него внимания, если бы не глаза. Цвета свинцовых туч. Но сегодня они будто сверкали, обычная тяжесть уступила место чему-то, что Гермиона никак не могла уловить. Чему-то сродни предвкушению. Будто он ждал, что сейчас закончится выступление конферансье, и начнется действо. Будто он что-то знал. Промелькнула довольная ухмылка, и она спешно отвернулась. Почему он доволен, было непонятно. Возможно, ему просто доставляла удовольствие атмосфера пикантного лицемерия среди присутствующих или что-то, о чем ей лишь предстояло узнать. Она предпочла думать, что причина заключается в ней, а точнее в том, что Люциусу удалось выбить ее из колеи, и он искренне этим наслаждался. — ...никто не говорил, что обособление будет быстрым процессом, и мы все будем входить в положение друг друга, но это не означает какую-либо лояльность к невыполнению договоренностей... — Кингсли как раз заканчивал предложение, когда позади появилась фигура министра магии Шотландии, Грегора Уолша. — Кингсли! — его оклик заставил Бруствера развернуться и придать лицу максимально дружелюбное выражение. — Спасибо за фуршет, но нам пора возвращаться на родину. — Конечно. Не смею вас задерживать. — Крепкое рукопожатие и слащавые улыбки на камеру. Все знали правила игры.— Буду надеяться на активное сотрудничество. Уолш рассмеялся столь открыто, словно это было по-настоящему. Ни унции фальши. Если он всегда так смеется, то Гермиона определенно отдала бы ему свой голос на выборах. — Согласен. И на крепкую дружбу. — Дружба существует в зависимости от принимаемых нами решений. — Бруствер ухмыльнулся кончиками губ, делая очаровательно увесистый намек на то, как будут строиться теперь дела. — И мы несомненно постараемся ее сохранить... — Я рад. — ...только не в ущерб своим гражданам. Легкое напряжение на уровне линии электропередач. Грегор оказался не тем, кого можно было продавить, не прилагая к этому никаких усилий, но Кингсли был абсолютно спокоен, словно знал итог наперед. — Приоритеты — это самое важное, Грегор. Главное — правильно их расставить.***
Jo Blankenburg — Villanelle
Она вновь прикрыла веки, сжимая зубы в разочаровании. Кажется, Гермиона была настолько занята жалостью к себе в этом кукольном спектакле, что не заметила проблему размером с василиска. Англия хотела этой войны. И это решилось не вчера и не неделю назад, а задолго до сегодняшнего дня. Вопрос: когда именно она упустила фальстарт? И как ей это узнать? Надо написать Гарри. И Рону. И Невиллу с Луной. Маловероятно, что она в курсе, но ее отец все еще владел газетой, хотя после того, как его душевное здоровье пошатнул Азкабан, газета приобрела исключительно развлекательный формат. Ей нужен был Драко. По сути, без Малфоя у нее было радио, вещающее на всех волнах, и магловский телевизор, который, очевидно, ничем ей не поможет. То есть у нее не было ровным счетом ничего. Никакой информации. Но Драко обещал прийти только через пару часов. Архив сегодня не работал, да и вряд ли, если она заявится на работу в субботу, к ней не возникнет ни единого вопроса. Гермиона прерывисто вздохнула и зарылась руками в волосы. Если бы прямо сейчас ее попросили охарактеризовать то, что она чувствует одним словом, то Грейнджер, раздираемая сомнениями между паникой и беспомощностью, все же сказала бы — беспомощность. Та беспомощность, которая заставляет тебя осознать, что ты всего лишь щепка в бурном потоке мутной воды. Беспомощность, от которой ты бьешь кулаками по стене, понимая, что никогда не сможешь расколоть бетон. Беспомощность, оставляющая неприятное послевкусие заранее проигранной борьбы. Руки дрожали, почерк, которым когда-то она неимоверно гордилась, выглядел как нечто, второпях написанное восьмилетним ребенком. Гермиона взяла в ладонь письмо и, сделав очередной глоток виски, принялась шагать по комнате, перечитывая его на ходу. Годрик, надеюсь Рон поймет, что это я, а не одна из его племянниц, выпрашивающая автограф, чтобы в очередной раз продать его на каком-то подпольном рынке для дошкольников. Хотя, возможно, она просто обменивала их на автографы других участников войны, кого-то более интересного, ну там Минервы МакГонагалл или кентавра Бэйна. Рон был чудесным другом, но не в те моменты, когда гиперболизировал свою значимость во Второй магической войне, рассказывая об этом снова и снова. Честно говоря, в такие моменты он просто бесил и напоминал Гилдероя Локхарта еще до того, как последний сошел с ума. Хотя... Невилл и Луна вряд ли знали больше нее, им она писала для собственного успокоения. Хотелось понимать, что она не одна. Не одна борется с мыслью о том, что все происходящее — кошмарный сон. Не одна пытается не сойти с ума среди утренних новостей. А письмо Гарри было самым коротким. Ощущение, что Гермиона просто продублировала туда список вопросов из своих заметок. Что происходит? Вы начали войну? Вы сошли с ума? Ты об этом знал? Ты в этом участвовал? Что вы собираетесь делать? Вопросы не отличались хоть какой-то конструктивностью, но она выпила уже одну треть бутылки и все еще не остыла — ей было просто необходимо вылить куда-нибудь эмоции. Ставя точку после собственной подписи, Грейнджер неожиданно осенило. Святая Цирцея! У нее же была полугодовая подшивка Пророка в подвале. Впервые за столько лет работы в Отделе Тайн Гермиона была готова поощрить Дженкинса за его бредовые теории заговора, что заставили захламить ее дом макулатурой. Не сказать, что она была в диком восторге от того, что неделю назад этот неадекватный приперся к ее порогу с грудой бумаг и начал рассуждать о том, что в Пророке появляются конфиденциальные сведения. Сведения, которые не должны были выходить за стены их отдела. Сведения, которые, по его мнению, являлись невероятно значимыми, а сам факт их распространения — подрывом доверия к Министерству. Идиот считал, что их прослушивают. Кто знал, что подшивки газеты, которые он просил просмотреть, станут ее лучшим шансом на данный момент. Спускаясь босыми ногами по отдающему холодом камню подвальной лестницы, Гермиона подумала, что ее положение в какой-то мере было даже унизительным. Ведь сейчас для обретения знаний Грейнджер нужен был не только ее мозг, но и другие люди. Пара слов, и коробки уже плывут вверх в самый центр ее гостиной. Семь. Их было ровно семь. Да, это, определенно, займет ее на какое-то время.***
Малфой появился из зеленоватого пламени камина, как джин из подожженного абсента, ровно в семь вечера и, оглядев помещение, присвистнул совершенно неподобающим для аристократа образом. — Я смотрю, ты не теряла времени. — И тебе добрый вечер, Драко. — К сожалению, он отнюдь не добрый. Гермиона оторвалась от вырезок, что хотела распределить на темно-красные кирпичи, и подняла на него вопросительный взгляд. В глазах еще плескались остатки веры. — Все плохо, — отрезал он, бросая на журнальный столик несколько иностранных газет. Обложки пестрели колдографиями первой убитой английскими войсками семьи. Роудсы. Гермиона запомнит эту фамилию, как начало дороги прямиком в Ад. Глаза моментально налились слезами, но она упрямо пыталась их сдержать, всматриваясь в годовые кольца на деревянной столешнице. И все равно, от прикосновения пальцев, осторожно сжавших плечо, плотина рухнула. Страх, терзавший ее весь день, сейчас выливался прямиком на бежевый свитер. Драко сел рядом на ворсистый ковер и притянул ее к себе, чтобы она уткнулась в его грудь. Он всегда так делал. Всегда ее поддерживал, даже когда она того не стоила. Он был хорошим другом. Нет, лучшим другом. Тем, с кем было комфортно молчать часами, сидя в соседних креслах, тем, кто не старался усмирить ее безумие, а поддерживал его, тем, кто всегда говорил ей правду, пусть и приправленную тонной сарказма. Они просидели в таком положении почти час. Потребовался целый час, чтобы ее судорожные всхлипы превратились в размеренное дыхание, не отдающее нотками бескрайнего отчаяния. Целый час, чтобы поверить и принять реальность фактов, лежащих у нее на столе. Чуть отстранившись от Малфоя, она принялась растирать покрасневшие глаза, в попытке сфокусировать взгляд на мокром от слез пятне на его футболке. — Мерлин. Прости, я не хотела впадать в истерику. — Не переживай. Моя цель на сегодня — успокоить всех женщин, которые мне дороги. — Драко мягко улыбнулся и откинул голову на угол дивана. — На очереди еще Паркинсон. К ней я иду сразу после тебя. — Как ты умудряешься держаться? — Грейнджер покачала головой, будто была не уверена, что это вообще возможно. Скривившись в болезненной гримасе от продолжительного сидения на полу, она вытянула ноги и пробормотала: — Кажется, я не способна спокойно воспринимать даже прогноз погоды в данный момент. — У меня жена и ребенок. Если я начну сейчас паниковать, то на ком будет держаться моя семья? — В его горькой ухмылке и приподнятых плечах она прочла нечто вроде риторического вопроса. — Мне уже давно не восемнадцать, Гермиона, я — их опора. А иначе зачем я вообще им нужен? Гермиона застыла в очаровательной задумчивости, рассматривая его так тщательно, словно пыталась вернуться назад во времени и вспомнить, каким он был. Изменения в нем не были для нее столь яркими спустя столько лет непрерывной дружбы. Скорее плавными, шаг за шагом, по кусочкам отбрасывая юношеский максимализм и шлифуя характер. Это сравнимо с тем, как собственные дети растут у тебя на глазах, и ты не замечаешь глобальных перемен в чертах лица, в характере и привычках, потому что видишь их каждый божий день. — Так что ты нашла? — Драко прервал ее затянувшиеся раздумья, кивнув в сторону стены, ставшей похожей на произведение современного макулатурного искусства. — Ничего существенного. Нападение на Брайтхиллов три недели назад. Маглорожденные, отец, мать и два сына. Все мертвы. Как я поняла из Пророка, отец занимался поиском темномагических артефактов и нашел... Драко согласно кивнул, подтянул к себе ноги и, складывая на них руки в замок, продолжил ее мысль: — ...у Роудсов. Да, Брайтхиллы стали спусковым крючком для активных действий с нашей стороны. — За крайние пару месяцев было несколько статей о повышенной активности за границей людей «с меткой», — на этом Гермиона поморщилась, всем своим видом показывая ненависть к данному штампу, — но они просто утонули в потоке всего остального. Я не заметила их в первый раз. Мелким шрифтом, где-то на последних страницах. — Обычное дело, не из ряда вон выходящее. Такие сообщения постоянно всплывали в новостной ленте в течение последних лет. Странно, если бы кто-то из нас воспринял эту угрозу всерьез. — Странно... — Поджав губы в негодовании, она почти выплюнула последнюю фразу. — Оказывается, что тут все надо было воспринимать всерьез. — Гермиона... — Он понимал из каких глубин ее души прорастала эта неистовая злость. — Ты не могла знать. Мы не могли знать. Если зацикливаться на всей информации, что проходит мимо, можно сойти с ума. Она согнула шею и попыталась размять накопившуюся усталость, ослабить груз души, отдающий в третий позвонок. — Я знаю. Знаю. Но я... должна была быть внимательней. Малфой посмотрел на нее с немым укором, считая эти оттенки самобичевания откровенной глупостью. Но понимая, что ее упрямство не даст ни малейшего шанса на переубеждение, вернулся к изначальной теме разговора. — Было что-то еще интересное? — Пара сомнительных комментариев политической верхушки, вливание дополнительных средств в ВВС, да, в общем, и все. — Гермиона развела руками, подводя неутешительный итог нескольких часов поисков информации по газетным передовицам. — А, еще на прошлой неделе кого-то задержали за шпионаж. Ему светит двенадцать лет при ускоренном процессе слушания. И, в принципе, больше ничего стоящего не было. — Я пришлю тебе завтра подшивку «Черного зеркала». Ну или просто зайди в редакцию. Скептицизмом в ее взгляде можно было бы заполнить целую ванную, а остатки перелить в графин. — Что я там могу увидеть, чего не видела до этого? Выпуски твоей газеты в отличие от Пророка я читаю целиком. — Не надо смотреть на текст. Смотри между строк. В Англии много чего было за последние годы, возможно, мы что-то упускаем. Гермиона поджала губы, но мысленно согласилась. В его идее содержалось разумное зерно. — Мне надо достать «Эдинбургский вестник». Решительность во взгляде — кажется, она только что нащупала пласт, по которому можно идти дальше. — Ты же понимаешь, что все подобные шаги сейчас будут жестко отслеживаться? Гермиона вздернула бровь. Он знал, что она скажет. Для этого ей не нужно было произносить ни звука. Он просто знал ее. Поэтому закатив глаза к потолку, произнес: — Хорошо. Я попробую. Был еще один вопрос, но почему-то она мялась, не решаясь задать его уже час. Наверное, потому что понимала, что, возможно, ей сейчас хуже всех. — Как Астория? Драко опустил на нее пропитанный болезненностью взгляд. — Тяжело. Она паникует. Это было понятно. Дафна вышла замуж за шотландца, вступив в семью Монтгомери, почти сразу после войны. Он был лишь отдаленно связан с Пожирателями, не принимая активного участия в прошедшей войне. Но они точно были в списках, хотя бы потому что в семейной ветви теперь числилась фамилия Малфой. — Дафна в Глазго? — Нет, в поместье близ Абердина. — Это далеко. — Дело не в расстоянии. Резкий стук по стеклу заставил их дернуться и перевести взгляды на коричневую раму. — Ты ждешь письмо? Утвердительный кивок, и, опираясь на столик, она поднимается на ноги. — От Гарри. — Ты написала Поттеру? — Я написала всем. Прохладный порыв ветра скользнул в комнату, и конверт упал на подоконник. Белоснежная сова, томящаяся в ожидании угощения, порой до жути напоминала Буклю, если бы не темные пестрины по бокам. — Не сегодня, прости. — Уже не в первый раз врожденная вежливость подталкивала ее к тому, чтобы извиняться перед теми, кому это отнюдь не нужно. — Лети. — Впрочем ее хорошее воспитание не было оценено по достоинству, и, недоуменно склонив голову, птица еще пару секунд топталась на подоконнике. Но, не дождавшись угощения, деловито расправила крылья, напоследок одарив ее сердитым взглядом. Фыркнув, Гермиона с громким стуком захлопнула за ней форточку. — И что они говорят? — Вернулся в разговор Малфой. — Невилл с Луной где-то ищут морщерогих кизляков, их вообще происходящее мало интересует. А Рон написал что-то невнятное про то, что семья сейчас главное, и надо за нее держаться. Я в общем-то не особо поняла смысл. Грейнджер кухонным ножом наконец вскрыла письмо и нетерпеливо развернула бумагу. «Все в порядке». Три слова. На все ее многочисленные вопросы он ответил тремя словами. Злость вскипела в венах, как кофе при ста градусах. Она прикрыла глаза, сковывая ярость внутри радужек с янтарными вкраплениями. Хорошо, что Драко не заметил, как на долю секунды, они изменили свой цвет. Нет, Гарри, ты не отделаешься от меня тремя словами.