Но что за мир без дождя?
— Хочу, но разве у меня выбор? — И это точно не ждать такси, которое не едет и не поедет в такую погоду. С минуты на минуту разгневается Зевс, а вам с металлическим зонтом и делать нечего на улице. — Я могу постоять и на улице под козырьком соседнего дома. — Не глупите, прошу, — Минджи срывается на смех с отпираний Юхён. Та не просит её ни о чём и никогда не просила, лишь отдалённо намекала, когда явно нуждалась. Сейчас она промокнет до нитки, её руки рискуют замёрзнуть, а джинсовка и вовсе запечататься во льду. Юхён не заботит своё состояние. А Минджи пытается усмирить чувства и зонтик в дрожащей от холода руке. — Громоотвод стоит на крыше моего дома, с другой стороны. — Значит… — Юхён неумело пытается закрыться от ветра и спасти ещё сухую футболку от случайных капель. — Я не буду доставлять вам неудобств? Минджи смущённо улыбается в ответ её словам. Сердце не смолкает при виде нежной, чувственной девушки Юхён, что заминается от одной возможности побыть в доме ещё какое-то время, неважно сколько, будь то час или несколько. Минджи крайне льстит такое. Поэтому она впервые шуточно ругается так, что самой теплее становится. И надеется, не ей одной. — Всё. Хватит. Не треплите мои нервы и проходите. Уж больно смотреть на обморожение ваших ног. Воодушевлённая Юхён с содроганием от ветра двинулась вслед за Минджи к свету дома. Шервуд прослеживает её осторожные шаги, в готовности поймать тело запнувшейся девушки, но такого не случается. Они поднимаются на второй этаж к большому окну и немного выпивают согревающих напитков после улицы. Спустя время Юхён то зевает, то пялится на часы, отбивающие поздний час. Минджи саму клонит ко сну от погоды за окном и выпитого, правда ей хотелось бы побольше побыть с Юхён. По пути к любимой спальне пациентки на первом этаже Минджи смеётся с того, как Юхён пытается несколько раз упасть с лестницы, будто специально, но другая её подхватывает под руку и держит, придумывая что-нибудь получше. — Ох. Нет, нет, нет, давай ты посидишь. Да, вот так, садись. — Минджи… Ты мне напоминаешь любимую серую крысу в студенческой лабораторной. Любила туда заглядывать. Я называла её Лили. Мне доверили её, а она доверяла мне. В конце учебного года она умерла по моей вине. Я открыла клетку, и она упала, разбившись об пол. Как Минджи понимает позже, Лили была девушкой, похожей на саму Шервуд. А Брук — её убийцей. Юхён замолкает. Она держится, чтобы нечаянно не заплакать, робко трясётся, а Минджи поглаживает ту по плечу, показывая лицо полное сочувствия. Спустя минуту Юхён ластится к горячей минджиной ладони. — Со мной всё хорошо. Раскрой своё сердце в ответ. Минджи доводит эта фраза до приглушённого смеха, она падает головой на обогретое плечо Юхён и много-много улыбается. Когда она стихает, то становится не неловко, тишина между ними приятная и тёплая. — Это так по-детски, — минджин шёпот тревожит волосы Юхён. Её голова так близко легла к шее, что можно почувствовать въевшийся парфюм, который применяли неделю назад, и опробовать сегодняшний. Он мягкий и воздушный, как вся Юхён. — Ты точно хочешь, чтобы я это сделала? Брук лишь легко и смущённо проводит пальцами по оголённой руке Минджи, скользит от капилляров указательного до костяшек и поднимается вверх по руслу вен. Молчаливое согласие, которое Минджи несомненно понимает. Она вонзает клыки до её жилы. Они тонкие и острые, как две толстые иглы, но причинить боль вполне могут, поэтому Минджи слушает под ухом биение сердца в венах, одновременно дыхание и тело Юхён. Но она абсолютно спокойна и даже расслаблена, не дёргается, не кричит. В начале лишь слегка шипит сквозь зубы, будто… ей даже нравится такое? (Минджи сейчас не придаёт этому значения). Краткий стон, исходящий из горла, это подтверждает, когда клыки болезненно выходят, оставляя два маленьких отверстия. Он сменяется сбивчивым дыханием, мычанием до хрипоты, стоит Минджи впиться в оставленную рану и приласкать её хмелём на языке. Для неё и кровь имеет свой градус, сравнимый с градусом ликёра. И его вкусом. Одна сплошная сладость, которая пьянит и манит взять больше положенного.Нельзя.
Но такое обычно хорошим не кончается. У крови, как и у алкоголя, есть свои дозы и последствия. Главные и необратимые — влюблённость — малая доза, привязанность — средняя, откровенное помешательство — большая. В этом мире даже вампирам трудно живётся: продолжительность жизни чуть больше человеческой на треть-четверть, особые условия превращения через секс и оргазм, постоянный поиск людей и лишь с понравившимися сердцу удаётся получить наслаждение, утолить голод, который с каждым месяцем становится всё больше и больше. Сейчас всё складывается как два плюс два. Минджиному вкусу приятна Юхён, они обе доверяют друг другу и близки как родственные души. Поэтому Шервуд и сама тихо стонет в шею другой. Под её веками мерцают огни, а сердце живо как никогда раньше. Оно насыщается гормонами счастья и наступает эйфорическое состояние. Ощущение всего вокруг — ватное, сценическое, будто нереальное; старый кинематограф, где они главные героини в самой чувствительной их части. Минджи вдыхает то духи Юхён, как необходимый кислород, то сладкий железный запах её крови и льнёт языком снова к коже, щекочет крошечной болью рану, пока та не заживёт. Юхён утопает во всём вместе с Минджи, тонет в вязкой чернильной трясине и в нарастающем возбуждении внутри.Она не возвратится оттуда.
Их хриплые, еле слышимые стоны перекликаются между собой, а биение крови в венах каждой переплетается со стуком капель дождя об стёкла. Самая интимная идиллия, в которой Минджи сходит с ума с Юхён. Но всё рано или поздно заканчивается, как и эта текучая кровь. Минджи всё так же неспешно, будто боясь спугнуть, отлипает губами от алых пятен и поглаживает шею Юхён с другой стороны. — Посмотри на меня, — сипло шепчет в румяную щеку. Минджины зрачки пытаются оценить состояние девушки, она уже тает в её руках. Юхён еле держит голову и разлепляет веки, но делает ради того, чтобы размыто увидеть перед собой слабый кухонный свет и минджины губы с её высохшей кровью в уголках. Они так привлекательны… Юхёновы мысли вертятся вокруг них со скоростью света. Но при этом её рука вяло, обессиленно дотягивается до горящей минджиной щеки. Поцеловать её сейчас — бесстыдно, своевольно, и означает безобразно испортить то, что создала Минджи вокруг них. Но Юхён… Мне так хочется сделать всё в сто раз хуже, разодрать твои губы, чтобы ты всё восстанавливала по новой между нами. Это повторялось бы бесконечно. Ты была бы рядом. Но эта слабость… Минджи слегка улыбается и жмурит глаза, когда покрывает юхёнову руку своей. Это мимолётное чувство счастья? Её сущность молчаливо приняли и даже больше. Юхён она угодна, не противна. Юхён не бежит прочь и не молит о пощаде.Может, я была права насчёт тебя?
Минджи заботливо осматривает девушку напротив. Глаза той обращены куда-то в область губ, и она их обратно смыкает, открыв от силы секунд на десять. Минджин укус красив и неприличен одновременно. Лицо Брук такое же.Кажется, её это совсем не отрезвило.
— Пойдём. Тебе нужно наложить мазь и пластырь перед сном, — Минджин голос снова разрушает тишину. Пусть она так и говорит, но понимает ведь, что Юхён сейчас не встанет. Она не пытается даже взять её за руку и потянуть: не получится, и девушка снова оступится. Минджи просто аккуратно подцепляет рукой её под коленями и, удерживая спину, берёт на руки. Шервуд же держится хорошо и безопасно добирается с сонной Юхён на руках в одну из спален, где оставляет девушку на ночь одну.Ей сейчас нужен сон, и силы придут за ним сами.
Минджи с осторожностью протирает рану вокруг и охлаждает мазью, накладывая сверху цветочный пластырь. Юхён всё это время смотрит на неё, наверное, влюблённым и глупым взглядом, её губы раскрываются и шепчут нечто непонятное, после чего Минджи поражается трезвой сообразительности Юхён даже с выпитой бутылкой вина. — Я буду хранить твой секрет. Взамен… Ты будешь терпеть и хранить мои. Юхён мирно засыпает на спине. Минджи солнечно улыбается ей, вкладывая всё своё тепло в этот момент. Она не понимает и понимать не хочет, чувствует она это из-за вампирского поцелуя и по его причине подступившей к горлу влюблённости или из-за того, что Юхён ей как родственная душа, в которой Шервуд замечает что-то своё. Она хочет ей доверять. Она уже доверяет.Не верится, как ты меня близко расположила к себе всего за месяц.
У тебя талант.
Совсем скоро Минджи понимает слова Юхён. Они уже не кажутся беззаботной шуткой. — Юхён, не надо, прошу. Давай продолжим игру с двойной ставкой. Я должна тебя выиграть хоть раз. Вколотое седативное кружит голову Минджи. Её прикованные цепями руки практически не ощущаются, тело ужасно клонит в сон, а реальность впереди теряется, размывается. Они поменялись ролями ещё до того, как Минджи пыталась остановить Юхён. — Не усугубляй ситуацию, твоя кровь не бесконечна и сильно пачкает. Ты мне всё же нужна живой и чистой. Юхён натягивает латексные перчатки, пропахшие медицинским спиртом, готовясь будто к операции. — Тшш, дорогая. Я сделаю надрез всего раз и отпущу тебя. Ты знаешь правила.Зачем я на это соглашалась каждый раз?
Если бы Минджи знала ответ на этот вопрос, то сейчас бы ей не приходилось прятать руки под перчатками.Если только потому, что мне некуда было бежать.
Юхён имела доступ к медицинскому ящику с препаратами любого назначения, подспудно скопировав ключ; имела власть над Минджи, её положением и состоянием. Несогласие вызывало бы лишь худшее в ней, как однажды — наказание без обезболивающего. Шервуд была тогда на грани болевого порога, в кошмарных судорогах, но её вернули в чувства. Всё та же Юхён. Одна.Как она это делала?
Это было всегда загадкой для Минджи, до приезда Дэнтонн. Теперь стало ясно, откуда у той багаж медицинских знаний и сотни приёмов, чтобы обмануть Минджи. Но что-то непонятно до сих пор. Юхён убивала и спасала Минджи одновременно. Она заботилась о ней, покупала подарки, одежду и даже те самые перчатки, одаривала минджины губы ласковым поцелуем в полдень и желала доставлять той удовольствие ночью. Их можно было назвать отличными любовницами. Всё менялось, когда вокруг неё сгущалась темнота либо начинался грозовой дождь. Это было триггерами, вероятно, из детства, к которым Минджи готовилась постоянно. Первые не получившиеся разы можно сосчитать по шрамам под перчатками. Следующие побои она наносила по шее, хлестала по венам, расцарапывала минджины руки вновь и вновь, оставляя ещё больше следов своей художественной работы. ㅣㅣㅣ Открывая глаза, первое, что видит Бора, это великое сожаление и горесть на минджином лице. Она понимает, что лежит на её бёдрах. Ослабевшая, крошечная и просящая утешения. Минджи над ней точно такая же. Полностью разбитая внутри, от чего самой больнее смотреть на неё. Мрачность добавляет полумрак и один лишь лунный свет, проникающий в маленькую пустую комнату. Он ласково оглаживает лица девушек. Шершавые пальцы Шервуд разглаживают недавно прикреплённый пластырь на щеке Боры — они молят о прощении. Топлённый шоколад минджиных глаз растворяется в новых слезах и стекает на кончик носа, который так любила и любит Бора. Их обоюдное молчание не описать словами. Это трагедия, в которой будто оплакивают ушедших. Минджи боится, что её тоже покинут после случившегося. Её руки без перчаток — Бора видит их краем глаза впервые, и ей становится нелегче. Глубоко внутри она слышала всё, что рассказывала Минджи про их печальную историю с Юхён, и понимает причину ношения сотни пар перчаток. — Не плачь. Пожалуйста. Минджи. Бора накрывает её ладонь своей и пытается улыбнуться, но не получается. Чувства Минджи овладевают ей самой, наплывая сильнее и сильнее.Она чуть не умерла из-за меня, а я могу сказать ей лишь…
— Прости меня Стёкла её очков уже влажнятся в слезах, глаза плотно закрываются, в нежелании больше открыться. Бора не может больше смотреть на это в бездействии, поэтому тянется руками наверх, сочувственно приглаживает светлые минджины волосы к голове и успокаивает. — Всё закончилось. Теперь я с тобой. Бора понимает, что Минджи впервые за год, а может и за всё время, выговорилась так кому-то, вывалила всё, показав шрамы и раны на изрезанном сердце, открыв свои эмоции, а не обычный стальной лик психиатра. У каждого из них есть свои травмы и скрытые чувства, пусть они и учат других справляться с ними же. Минджи тоже человек, которому свойственно ошибаться. Будь Бора не такой понимающей, она бы покинула Минджи в первую же секунду, а не лежала бы тут, на её бёдрах, отдавая всё своё тепло и нежность. Но есть ещё одна причина, о которой Бора спрашивает, когда Шервуд утихает. — Когда ты меня укусила? Я уже всё поняла, ведь переключить зависимость можно, только укусив другую понравившуюся девушку, так? Бора поняла, что она и есть тот монстр из церковных книг, дьявол из снов, Джек — тот дьявольский пёс. Всё встало на свои места. Только Минджи не такая, как её описывали в множестве абзацев. Она — это спасение для Боры.Так вот почему ты стала отрекаться от церкви. Из-за меня.
Солнце.
Минджино сердце воспарило, и Бора наконец-то увидела её улыбку без слёз. — Наверное, ты помнишь почти незаметный бежевый пластырь вот тут. — Она касается пальцами основания шеи с одной стороны. — Надеюсь, это место несильно саднило, я вколола самое долгое обезболивающее со снотворным. Мне больно было видеть тебя постоянно недосыпающую, даже без ночей с кошмарами. Бора самозабвенно слушает минджино признание, обретая в глазах тот самый блеск, как при чтении любимых книг Минджи, как при вечерах на подушках с ней. Бора приподнимается с бёдер Шервуд и усаживается напротив, приткнувшись коленями к минджиным. — Честно, я не думала что это всё сработает. Верила, но не рассчитывала до конца. Но ты пришла и приходила раньше к моему дому, после укуса. Всё получилось, кроме… Бора одним движением скрепляет их руки, оказывая неимоверную поддержку. Минджи снова может говорить о произошедшем. — Кроме этой ночи. Она оказалась снова умнее и усыпила ненадолго Джека, спрятав внизу. Он должен был тебя охранять… Но Бора, — её имя так удобно и складно звучит на минджином языке. — Почему ты её впустила? — Она приходила в церковь, ещё давно. Там мы познакомились. Кажется, она упоминала твоё имя, но я тогда не знала, как и ответить.Она проверяла меня. Проверяла её на наше знакомство. Значит, Юхён вскрывала мой дневник… Чёрт.
— Тогда всё понятно. Нужно будет позже отблагодарить Хандон, ведь это она всё время помогала. — Твои подруги такие странные, Минджи, — высказывает Бора о Хандон и одновременно об Юхён, чем вызывает приятный ушам смех Минджи. — Я тоже не прилежная девочка, с манерами и здоровой головой. — Для меня ты лучший человек, которого я встречала. Минджи смущена такой искренностью, раз долго смотрит на Бору, а потом в тёмный пол, одергивая рукава белой рубашки. Но и на это ей есть, что сказать. — Разве остальные священники настолько грешны, что я кажусь святой? — Нет, но я могу избавить тебя от мучений. Но мне нужны свечи и вино. Бора явно что-то затеяла и хитрит, чтобы более не видеть слёз, но Минджи не против идти у неё на поводу. ㅣㅣㅣ На часах давно за полночь, большая стрелка уже ближе к четырём часам утра, а две девушки разводят костры на третьем этаже дома. Минджи туда мало кого водит и называет это секретным местом, где её никто не видит, зато отсюда просматриваются верхушки лесов и утренний туман, оседающий на них еле видной дымкой. Ещё по-прежнему темно. — Господи, Бора, мы сейчас тут всё сожжём. Между прочим, этой горой пепла будет мой дом. Минджи с изумлением наблюдает: вокруг неё окружность из небольших свечей в стаканах порядка двадцати. — И мой отчасти тоже. Не переживай, уже почти всё готово, — продолжает поджигать фитили свечей. Бора периодически поглядывает в небольшую книгу из минджиной библиотеки. Шервуд догадалась по обложке, что это.Мгновенное искупление.
Видимо Бора выбирала наугад раз не знает последовательности проведения и вкрадчиво читает инструкцию. За свечами следовали благовония, что успешно испускали ароматы трав позади Минджи. За благовониями — испитие вина.Можно считать это современной вечеринкой с вином, красивой девушкой и огоньком по-христиански.
— Остаётся только… Бора замирает на месте, вжавшись в пол молочными тапочками. Сейчас он от неё уйдёт, если Минджи не поможет.Поцелуй священнослужителя.
И вот неловкая пауза, в которой за секунду растерянная Бора не знает что делать, а Минджи слышит динамичное биение её сердца и собирается с мыслями.Насколько она переживает из-за этого, настолько я хочу это сделать, но желает ли она?
— Бора. Минджи становится целью взгляда взволнованной девушки. Она чувствует пожар внутри себя, исходящий изнутри, из-под рёбер. Бора словно зажигает фитиль её сердца, и минджины глаза неотрывно взирают на неё в ответ. — Разве там не написано о том, что священнослужитель тоже должен пригубить вина? — Минджи поднимается с пола, галантным жестом предлагая святой напиток. — Только по правилам ты встанешь в круг. Что Бора и делает, но благодаря лишь гипнотизирующим минджиным зрачкам и руке, обнимающей её маленькое запястье. Внутри круга обволакивающий жар от разгоревшихся свечей и Минджи. Бора ощущает себя слишком низкой с ней, спокойной и беспокойной одновременно. Господи, что они творят с сердцами друг друга, но эта романтика может и доконать, если скоро её не закончить. Свечи не бесконечны, и такие малютки уже догорают по одной, по мере поджигания. — Если не сдержу сейчас язык, то буду долго себя карать за ещё один грех, но поверь, он того стоит. — Какой же? — она ищет ответ в зрачках Минджи, и там не видно ничего, кроме желания и отражения веснушчатой Боры. — Я влюблена в поджигательницу моего дома. Бора распускается цветком, волосы меж минджиных пальцев вьются в пшеничные кудри, а внутри груди что-то подгорает страстью, источая аромат корицы.Я чувствую, как схожу с ума
Бора шепчет, что тоже. И бесконечно улыбается счастливее всех на свете. Озарённая Минджи преклоняет пред ней голову, чтобы ощутить долгожданное прикосновение губ искрой и прильнуть их влажностью к каждой. Их пламенный поцелуй продолжается, пока скоропостижно не догорает фитиль последней свечи. Минджи искупила все свои грехи, поцеловав солнце. ㅣㅣㅣ На следующий день они отправляются в маленький театр, доехав до Лондона с Хандон. Теперь Минджи не боится выходить на люди с Борой, ведь Юхён поймали, через неделю суд, и она впервые спустя столько времени чувствует бескрайнюю свободу.Наконец-то я освободилась от твоей власти.
Правда, Минджи приняла решение носить перчатки и дальше. Уже привыкла к ним как к родной, второй коже и аксессуару, что нравится Боре. Но в почти пустующем зале с шестью десятками кресел она их снимает.Это становится своеобразным знаком моего доверия и открытости тебе.
Всё время выступления их мизинцы соприкасаются в случайных встречах на подлокотниках друг друга. Эта невыразительная, скрытая симпатия добивает Минджи с каждой минутой, пока Бора кидает на неё неосторожные взгляды. Но их никто не увидит и не почувствует, кроме Минджи, притворяющейся, будто ничего не происходит. А внутри неё томительно выжигается сердце и мысли роятся лишь вокруг богоподобной девушки. У Боры: прыгают веснушки, как декорации на сцене; блики зрачков бесятся на промелькнувших лучах света; чувства прокалывают спину, мешая ровно сидеть. В одну минуту Белфаст засматривается и теряет часть себя. Минджин профиль без изъянов, как и её великолепный мозг; её доброта сравнима с блеском золотистой оправы очков — столь яркая в этой бескрайней темноте, в которой могла бы навечно оказаться Бора, если бы не терапия Минджи. Если бы не её сущность, то Бора бы дальше получала те письма, металась в догадках. Наверное, не было бы Юхён и жгучего голода Минджи. Не было бы причины кусать и смысла во всём этом. Возможно, они бы не сидели сейчас здесь, перекликаясь дыханием и сплетаясь в взаимных чувствах. — Бора, с тобой всё хорошо? Её взгляд ловят в самый непонятный и неловкий момент. Бора в ответ еле шепчет что-то влюблённым языком — наподобие «с тобой всё не может плохим» и склоняет лицо полное смущения вниз. Их мизинцы застенчиво свиваются воедино и представление продолжается. — Эти театральные вампиры так комичны по сравнению с тобой. Живут сколько им позволено, пока не найдётся человек, в кармане которого приготовлена серебряная пуля. Да и то такой он один из тысячи других, что не смогут одолеть вампира. Их сила и возможности безграничны. Наверное, скучно жить на уровне Бога. — Истинное изречение, дорогая. Минджи заглядывается на Бору настолько долго, что они пропускают часть какой-то сонаты в глазах друг друга. Минджины мысли вертятся вокруг их отношений, пришедших к точке не возврата. Тот поцелуй был… такой спелый и сладкий, хмельной, кружащий голову не хуже спрятанного коллекционного минджиного вина. Робость Боры на вкус ягодная, смелость Минджи — вишнёвая, более определённая. Боре нравится уверенность Минджи, отдающая характерным блеском в глазах. Минджи нравится исключительный ум Боры, что прятался всё время под оковами смущения. Их разговоры постепенно стали менее табуированными и даже сейчас, когда всё пришло к показу постельной сцены, Бора смело выражает мысли.Я горжусь тем, что ты так быстро выросла.
— Секс кажется таким опошленным в современном искусстве, мне больно смотреть. Поэтому Бора разглядывает лицо Минджи. Ту пробивает надменный смех, задевающий сердце и гордость девушки своей низостью. — И это говорит аколит, проповедующая христианство? Я тебя умоляю. У язычников секс был главной составляющей обрядов, посвящением, чем-то величественным и не настолько тривиальным, в отличие от нынешнего положения дел и тел. Конечно не всегда, но смотря с какой стороны глядеть. — Я так и знала, что более ты склонна к язычеству. — И склоняю тебя. Улыбаясь такой нескромной наглости, Бора закатывает глаза, отводя смятенный взгляд на сцену.Эти разговоры возбуждают, кажется, не одну меня.
Когда лампы зала гаснут для атмосферной части сюжета, руки девушек соприкасаются, сплетая пальцы. Минджины губы вслепую находят ухо Боры, мазнув помадой по щеке. — Пошли. Бора слушается, только сердце её — нет, и яро бьётся об стенки рёбер. Через минуту она оказывается зажатой в этой ловушке, но уже построенной Минджи. Её тело под костюмом горячо тлеет, как пламя тех свечей, а губы в этот раз обжигает возбуждением, перемешанным со страстью. Сия опасная смесь как пропускной, зелёный флажок для обеих. Минджины пальцы рыскают по рубашке Боры, царапая швы новыми чёрными недлинными ногтями. — Кто тебе разрешал это брать? — отпускает слова куда-то в пшеничные волосы Боры, к уху и проглаживает кожаные полосы портупей.Когда-то их мне подарила Юхён, спрятав в рождественскую коробку.
— Ты. Вся твоя одежда — моя. Помнишь? — Да, но это нечто другое… — Тшш… Мне оно нравится. Бора чертовски сладко целуется, когда Минджи возбуждает горько-пряными от ликёра губами и страстным напором. Но он внезапно заканчивается смягчённым поцелуем Шервуд в железный крест на портупеях и её словами: — Не здесь. Минджи терзает эту падшую душу запретами, указами, поцелуями и невесомыми касаниями, перерастающими внезапно в нечто большее. После долгожданного приезда домой, Минджи показывает всю свою нежность и намерения одним движением — напряжённо, с умеренным вдавливанием сжимает талию, неотрывно поднимается выше, считая выпирающие кости через накрахмаленную рубашку. Их пиджаки слетают куда-то на пол ещё в начале, а после Бора и не замечает, как оказывается в горизонтальном положении, прижатая телом Минджи. В это время она играется с телом и чувствительностью Боры, о которой прознала ещё давно. Поцелуями жалит шею, оставляя алые ожоги до ключиц. Минджины глаза же хищно отслеживают каждый тяжёлый вздох и судорогу мышц, желая не навредить Боре и её коже древесного аромата. Минджи не выпускает девушку из-под себя, оказывая постоянно давление сверху и возбуждение трением. Облизывания Шервуд и без того блестящих слюной губ воспринимаются как удачный флирт и намёк на углубление, замедление процесса. Будь Минджи животным, то она была бы змеёй. Так подчинить себе деву, обвить её и кусать, травить ядами, не давая и выдохнуть — ещё надо постараться. Да и место выбрала специфичное — новый кожаный диван в гостиной, что даёт ей преимущество — трение, липкость и теплота обволакивающая Бору, усиливаются. Даже когда Белфаст практически обнажённая музейная скульптура, она не ощущает холода. Только пульсирует в такт сердцу Шервуд. — Минджи, ты — дьявол.Ты мне льстишь, дорогая.
Ещё одна причина, почему Минджи могла надеть перчатку, была сексом. Но уже особенную, тонкую, с маслянистыми бликами на чёрной поверхности латекса. Демонстративно разливает по ней своеобразную вязкость, смазывая руки и чувствительные складки для лучшего скольжения внутрь и снаружи. На хриплый и истерзанный полустон Боры она амбициозно ухмыляется: — Сейчас я больше на него похожу? И продолжает изводиться над девушкой до её сладкой истомы в голосе, обширных царапин от ногтей Боры на спине и прошения о большем. На втором пике Шервуд щедро выполняет её просьбу. На утро Бора просыпается в своей кровати с Минджи и уже несколько иной, рассматривая солнце сияющими карминовыми радужками. Теперь она видит его цветным и без прозрачных витражей церкви. Благодаря Минджи. ㅣㅣㅣ После обеда старые подруги собираются за столиком в гостиной, пока Бора, блуждая по дому с Джеком, исследует новые возможности тела. — Может, ты под эффектом Флоренс Найтингейл? — А я думала твой нюх стал лучше, Хандон. Но к сожалению, он утрачивает свою силу. — А я так не считаю. После минджино вино выходит за хрустальные края бокала, капая на скатерть. Она неосторожно переливает, потешаясь над своей неудачей и уверенностью Хандон. Но всё возможно, особенно то, что от него пошло большее любопытство к Белфаст. — Хотя нет, будь ты под ним то не так переживала за Бору. Ты влюблена в неё.И ещё сильнее, чем от вампирского поцелуя.
— Мы обе влюблены друг в друга.