Сегодня мне было так горестно смотреть на ваши сонные глаза и нелепые попытки поджечь свечи в лампах, а вместе с ними и подпалить фасад всей церкви с прихожанами. Вы забавны. Давайте я пообещаю, что прилечу в ваш сон ночью, избавив от всех проблем. Я изменю этот мир, подкинув иную палитру. Только засыпайте не позднее десяти. Искренне ваша поклонница.
Место над чертой отправителя который раз остаётся не подписанным, но позже аколит, разжигающий свечи в церкви святого Марка, догадывается сам, от кого и кому поступают такие письма. Отправительница же сразу скрывается с места, оставляя по церкви амбровый шлейф парфюма и древесную пыль. Её пальто развевается на явившемся осеннем ветре, обращаясь в тёмные вороньи крылья за спиной. Под лакричными туфлями к пожелтевшей траве и сентябрьской грязи прижимаются первые опавшие листья. Та древесная пыль — от мостика, по которому она проходит каждый раз по пути к церкви. И через несколько шагов её встречает личный чёрно-коричневый дом, с собакой на пороге. Это Минджи. А если быть точнее — доктор Минджи Шервуд. Педантичная в рабочем кресле, и тут же противится этому её скрытая неординарность. Живущая в ней одержимость мышлением людей всегда сбивала с толку, но заставляла работать более ретиво, забираться глубже в извилины человеческой натуры. Поэтому она тут — красуется на месте частного психиатра деловыми строгими костюмами, бывает, эксцентричными манерами и словоохотностью. Шервуд читает людей, а не детективные романы; раскалывает не грецкие орехи, а черепную коробку пациентов, дабы увидеть их тайны глазами. Конечно, это образно. Минджи старается и пальцем не тронуть людей — личные границы и меры предосторожности; в целях большей безопасности она привыкла носить перчатки везде, где есть другие люди. Всё выглядит шуткой, некой странностью, но на её пути встречались разные пациенты. Одна не терпела касаний и отвергала любые прикосновения, поэтому царапала минджины руки при терапии. Другая их кусала при вкалывании веществ. Но они таят в себе нечто большее. Не считая такого, жизнь психиатра однообразна, как, наверное, и каждая работа, к которой человек привыкает, вливаясь в русло. Лишь для разнообразия Минджи находит другие занятия — постоянный флирт, бессонные ночи, долгое чтение, нетрадиционная медицина. Нетрадиционные отношения. — Минджи? Что это значит? Прикованная к гостевому креслу девушка высказывает недоумение, но не показывает его на лице. Её ореховые глаза широко открыты и хаотично бегают по силуэту психиатра, не выражая ни одной эмоции. Лишь застыла неестественная усмешка на потрескавшихся губах. Минджи дёргает шторы, погружая комнату в вязкую интимную мрачность. Хоть бы их не видели вместе. — Твоя любимая игра. С этого момента я для тебя психиатр мисс Шервуд. И не больше. И не больше. Как до этого вообще всё дошло? Долгая история, которую вряд ли кому-то получится забыть. Год назад Минджи была для неё никем, кроме написанного имени доктора Шервуд на пластиковом бейдже. Год назад Минджи знала совсем другого человека в этой оболочке, а после навечно потеряла его. Это отчасти её вина, ежедневно карающая шрамами сердце. Но чем быстрее это закончится, тем скорее спадут её оковы. Поэтому сейчас Минджи вкалывает девушке в руку успокоительное вперемешку с одним из нейролептиков, заранее зная — это не спасёт. И никогда не спасало от Юхён. — Попытайтесь забыть о нашей связи, когда откроете глаза, мисс Брук.Ей такое не поможет забыть всё. Через день она вспомнит и вернётся, но сейчас лишь требуется её отвергнуть.
Наконец-то уйти подальше, сбежать, хоть на один день.
Для такого, пусть и крошечного, разрыва недостаточно препарата, мешающего памяти вернуться. С Юхён всё куда серьёзнее, и с каждым днём Минджи сложнее нести эту ношу.Какой же ошибкой было довериться тебе.
Зато такого препарата достаточно, чтобы скрыть на время несколько болезней Юхён, обычно мешающих Шервуд проводить беседы. С ней уже по-другому не получается. Куда успешнее будет разговор с ней спящей, чем с бодрствовавшей, вечно путающей события и давящей комплиментами, чрезмерным вниманием. Но, увы, Минджи нужно её пробудить.Куда интереснее и безопаснее вести беседу с трупами, чем с тобой.
— Мисс Брук, вы записываете мой голос на диктофон? — Шервуд осторожничает в словах и движениях, ведь никогда не знаешь, что может включиться или выключиться в беспорядочной голове Юхён. Такое пробуждение каждый раз напоминает Минджи русскую рулетку, поэтому она заранее отходит подальше, хоть и руки Юхён плотно закреплены на подлокотниках. Она беспокоится. Ведь насколько часты случаи в психиатрии, когда разговор подспудно записывался пациентом, нарушая тайну гостиной комнаты. Но Шервуд даже предполагает для чего. — Нет, совсем нет… — торопливо уверяет та, когда минджины руки тянутся к её сумке. Минджи блефует, ведь без точных доказательств не полезет, но она подозревает. И блеф удаётся — Юхён быстро сменяет тактику, пытаясь смягчить наказание. — Не волнуйтесь. Мне интересна лишь терапия с вами и всё, что касается неё, — она пытается уверить Минджи, уже не отрицая наличие записывающего устройства. — Сколько это повторяется? Можно мне взглянуть? Юхён в ответ вяло делает кивок головой. Знает, что ей уже не увернуться и затея с записями не удастся. Уже не удалась. — Третий, мисс Шервуд.Неудивительно, почему она последние два занятия выглядит как заведённая.
Сегодня особенно.
— Вы же понимаете, что нарушаете правила нашего договора? В вашем профиле не было записи о провалах в памяти и проблемах с запоминанием. Тем более я таких изъянов не находила во время наших сеансов.Кроме нескольких случаев, откуда я живой бы не вышла.
— Я понимаю. Но я так этого хочу, особенно слушать вас, видеть перед собой. Всегда.Видеть?
— Вы уже снимали меня? — Минджи в лёгком недоумении, но догадывается, о чём говорит девушка. Та под действием препаратов раскалывается, не врёт, не избегает темы и наконец-то слушает. Юхён чистосердечно признаётся: — Совсем немного, незаметно. Вы слишком строги к такому, — её голос понижается в понимании всего, ведь Минджи будет холодной, режущей по и так ноющему сердцу несколько следующих сеансов. Она уже холодна к ней, как никогда раньше. — Я вас боюсь. Страшно. Но мне всё больше нравится это чувство, — вторит Юхён, еле проговаривая последние слова пред тем, как снова провалиться в сон.Я тоже боюсь тебя, Юхён. Но сейчас меньше.
Минджи настигает покой. Теперь она может, не опасаясь за свою безопасность, разглядывать мёртвую сущность Юхён, пока громко стучат гостиные часы, отбивая оставшееся время сеанса. Вслед за ней она раскрывает свой секрет — снимает перчатки, как единственную её маску. — И вновь я обнажена перед тобой. Как и ты. Её изуродованные, но по-прежнему не утратившие красоту пальцы охаживают вокруг губ Юхён, подбородка, спускаясь на тонкую шею.Сколько же ты оставила мне шрамов за этот год?
Это больная тема, при рассказе которой Минджи бы чувствовала себя разбитой, использованной, простой вещью, не имеющей смысла жизни. Но сейчас всё не так — она окрылена, так как разговаривает с тем, кто ей подарил страдания.Юхён.
Минджи переполняет чувство удовлетворения, когда Брук такая. Беспомощная, тихая, мягкая и имеет все признаки схожести с трупом. Но она жива, значит, чувствует кожей всю месть и нарастающую силу Минджи. Шервуд ухмыляется, и у неё явно выступают клыки с острыми, как иглы, концами и вскипает кровь от жажды. Напоследок она шепчет что-то на ухо Юхён и отдаётся своим желаниям: — Через час ты снова сможешь говорить, но о чём, если ничего не вспомнишь? ㅣㅣㅣ Когда Юхён просыпается, еле-еле открывает глаза, чтобы понять реальность, на её руках уже нет кожаных ремней, кроме их следов, в комнате достаточно светло, а Шервуд скованно стоит напротив, облокачиваясь на спинку своего кресла. Как обычно раздирает сердце ледяными глазами и бесстрастным выражением лица. Из изменений на ней лишь тёмно-серая рубашка, пиджак отсутствует, хоть и перчатки те же. — Мисс Брук, вы одержимы. Мною. От её слов у Юхён болит основание шеи или же это не от слов… Юхён не понимает. — Как грубо это звучит без упоминания моего имени. Скорее, я вас люблю, — досадно улыбается и склоняет голову.Препарат почти не подействовал. Чёрт.
Минджи могла бы заговорить об этой «любви», сказать, что это безумие, вдобавок если бы любила, не подвергала бы каждый раз опасности. Но надо идти дальше. Подальше от Юхëн и еë запутанных слов. Поэтому сегодня запутывает сама Шервуд. Задумчиво рассматривая что-то в своих панорамных окнах, Минджи выдерживает паузу. И неожиданно продолжает беседу. — Знаете, вы искали когда-нибудь смысл жизни в чём-то отдалённом от реальности; в том, во что не верят люди, довольные жизнью, лишь отчаявшиеся и те, кого оставили один на один с верой? Так вот. В той церкви люди до смерти одержимы лишь тем, чтобы спасать других людей, сбившихся с пути. Вы — их смысл жизни. Не мой, мисс Бр- — Но я ваша пациентка и база всей вашей работы, — совсем невежливо режет возмущённый голос. Как и ожидалось, Юхён будет цепляться за всевозможные варианты, и чем меньше их остаётся, тем грубее её манера речи. Минджи лишь и добивается этого: в прошлые разы она поняла, что успокаивать Юхён — себе вредить. Та, как обычно, победоносно улыбнётся, внушит себе, что дорога Минджи и будет возвращаться в этот дом. Всё повторится. Но не сегодня. — В таком случае, спешу прекратить свою работу и перенаправить вас к другому специалисту. — То есть вы настолько слабы и непрофессиональны, что не можете вылечить меня? — паникует и давит голосом. — Я настолько умна, что не хочу иметь с вами дел.Лечить тебя не вышло. Отчасти виновата тут я.
Минджи хватает врождённой лжи, манипуляций Юхён; странных, извращённых повадок, особенно случая, когда та следила за своим «любимым» психиатром в парке. Ей по горло хватает Юхён и её удушливого внимания. Особенно всей их истории, не дающей покоя в минджиной жизни. Она надеется, что та уходит навсегда, хоть это и не так. Как жаль. Юхён мимолётно вырывается из дома навстречу осеннему ветру. Скорее всего, она злится и не понимает многое из-за побочных эффектов нейролептика. Это даже на руку Минджи. — Прощайте. Окликает Минджи в последний раз на сегодня и в ответ получает лишь вспыльчивый стук каблуком об каменную плитку. ㅣㅣㅣ В ночь с пятницы на субботу Джек заливается лаем. Полночь. Такое в последнее время происходит часто, но не затягивается более трёх минут. Сегодня что-то точно не так. Лай не прекращается спустя минут десять. Становится агрессивнее. Шерсть пса встаёт дыбом, иглами при виде чего-то на улице, оскал режет воздух, а лапы яро скребут по ламинату у чёрного входа. Пробудившись на зов, Минджи устало спускается вниз по лестнице, откуда доносится лай, запускает пальцы в светлые спутанные волосы, расчёсывая их до волн. Первый этаж дома загорается светом ламп. В мыслях Минджи проклинает всё, что могло бы так испугать животное, и спешит поскорее разобраться с этим, лениво шаркая тапками по полу. — Джек. Тихо, — и собака вмиг затихла, лишь рычала в себя, не прекращая смотреть куда-то за полностью стеклянную дверь. Пред тем как надеть очки, Минджи встряхнула рукой, чтобы после протереть глаза большим и указательным пальцами.Может, забежал волк из ближнего леса…
Надеюсь, не Юхён из своего дворца.
Её тотчас минула сонливость. На каменной тропинке стоит девушка с заплетёнными в хвост волосами соломенного цвета. Антрацитовая сутана почти касается булыжников, а ног не видно — её фигура совсем мала и знакома лишь Минджи. Шервуд открывает дверь, шепча псу оставаться на месте. В её глазах непонятная паника, а в движениях предельная осторожность, будто так всё и должно быть.Что с ней?
Минджи и сама не знает, что ответить внутреннему голосу. Она только предполагает по странному виду: глаза закрыты, периодически дёргаются пальцы рук, кисти, голова свободно наклонена вперёд и еле держится задними мышцами шеи. Минджи успевает углядеть текучие, горькие слёзы на безмятежном лице.Приступ парасомнии.
Она ступает за порог в желании спровадить девушку… Но куда? Мысли об этом не покидают голову несколько первых шагов. Бедняге некуда деваться, кроме как в дом Минджи, иначе будет странным доносить обмякшее тело до церкви, ночью, под холодными ветрами октября. Похаживает на похищение и проникновение в святилище. Это кощунство. — Тебе не остаётся выбора, — выдыхает Минджи, шагая по тропинке вперёд, к фигуре девушки. В ответ она слышит слезную молитву, что обрывается на упоминании святого отца. В следующий миг события пролетают мимо глаз Шервуд: заплетающийся язык, подкосившиеся ноги, испуг, стальная хватка и слегка опачканный землёй халат. Минджи уже держит девушку в руках, не желая отпускать куда-либо. Она и не сможет. Приступ не кончился, и та не просыпается даже после практически полного падения на голые камни. Она не просыпается и когда её ухо прижигает шёпот: — Неужели я довела тебя до такого? ㅣㅣㅣ Минджи до утра спала в кресле с книгой на бедре, пока откинутую за подлокотник руку не приласкал домашний доберман. Она практически сразу вспоминает случившееся, рассматривая запачканный подол халата.Надо переодеться.
Попутно поднимаясь с кресла, понимает, что могло разбудить Джека — полуночная девушка ворочается, шуршит одеялом. Возможно, она проснулась, поэтому Минджи спешит в свою комнату на первом. Она выбирает свой любимый костюм с остроконечными лацканами, уготовленный для важных встреч. Для неё Бора достойна такого приветствия, пусть Минджи только вчера её буквально подобрала на улице, пусть та её и не узнает. Странное поведение Минджи таит свой ответ глубоко в сердце и памяти. ㅣㅣㅣ Утренний свет уже заливает всё пространство дома, поэтому Шервуд уверенно предполагает, что девушка встала. Как только из комнаты исходит шум, Минджи появляется в дверном проёме с маленькой карточкой в руках. — Бора Белфаст. Аколит англиканской церкви Святого Марка. Я правильно понимаю? Девушка менжуется, путается в складках огромного одеяла, посмотрев на хозяйку дома лишь секундно. Минджи готова поспорить, что это было больше милое смущение с румянцем на щеках, чем испуг. Бора пытается что-то нащупать в двух карманах сутаны. Безуспешно, ведь эта вещица в самом деле находится в руках хозяйки дома. — Дьявол… Гостья настолько мило ругается себе под нос, что вынуждает Минджи улыбнуться. Совсем немного, чтобы не портить сдержанный образ. — Не призывайте его в мой дом. Позвольте лучше пояснить всю ситуацию. В прошедшую полночь вы потеряли сознание на каменной тропинке. С высокой вероятностью вы разбили бы и голову, но поблагодарите моего пса Джека, ведь он разбудил меня и вас удалось спасти. Бора растеряна, судя по выражению её лица и пугливым глазам, что спрятаны под припухшими от недосыпа нижними веками. Минджи кажется, что она может сейчас заплакать от всего, осевшего на её голову. — Боже… Я совершенно ничего не помню. Простите за беспокойство. Я и не знаю, что сделать взамен, — Бора заметно мечется. Зрачки прыгают по комнате и сторонам кровати, не смея и взглянуть на минджино лицо. Безумно стыдно. Непонятно. Страшно. — Нет, нет. Вам нельзя вставать с кровати. Я вколола в час успокоительное для хорошего сна. Стоит подождать, когда головокружение уйдёт. — Но меня ждёт субботняя служба. Декан Шиён снимет шесть шкур, если я не приду к полудню. — Не волнуйтесь. Шкуры она будет теперь снимать с другой особы. Из неё получится неплохая шубка, — отшучивается Минджи. — Я отправила лондонского аколита на ваше место и всех предупредила в письме. — Но эта церковь и библиотека — мой родной дом, — её слова становятся куда тише под давлением минджиной доброты. В целом видно, что ей чуждо всё это, она мечется, сжимая меж пальцев одеяло. Пугается того, что больше не вернётся в привычную ей библиотеку, кладовку, где спала на холодных полках, хоть тут и лучше. Ей чуждо всё, как и человеческое отношение Минджи к ней. Шервуд вводит её окончательно в ступор, когда добавляет: — Значит, вашим домом на время станет мой. Я не могу отпустить человека, чьё психологическое состояние нуждается в моей помощи. По вашим словам понимаю, что выбора более и не остаётся. Всё равно у меня несколько комнат пустуют. Вам это куда нужнее. Бора не сводит глаз с минджиных. Нижние веки слегка влажнятся слезами, стекающими на ореховые веснушки. Теперь их Минджи может рассмотреть, каждую из них.Да она совсем ребёнок.
— Я буду докучать вам своим присутствием в доме, особенно за столом, на кухне, — голос подрагивает. Из-за него Шервуд чувствует себя слабой, что-то бьёт ниже грудины, меж рёбер, в сердце. Она пытается отшутиться и успокоить это маленькое солнце. — Психиатры питаются в основном человеческими мозгами и их недостатками. Поэтому на моём столе хоть раз в столетие появится еда. Бора не ужасается от её слов, наоборот, ей становится легче дышать. Она робко улыбается и проявляет свою застенчивость, наклоняя голову вперёд и прикрывая уставшие глаза. Спадающие пшеничные волосы наливаются светом промелькнувших лучей солнца. — Если вы не обманываете меня, то я не знаю, чем отплатить, честно. — Сперва спросите моё имя. Еле видная, доброжелательная улыбка не сходит с лица, когда Минджи, аккуратно ступая, подходит к кровати, словно боясь спугнуть прилетевшую на окно птицу. Протягивает церковную карманную визитку также осторожно, выжидая хоть каплю доверия к себе. Она не сводит глаз с Боры: анализирует поведение, движения руками, эмоции и пытается подобраться ближе сквозь неизведанные дали. Та её не отгоняет, поднимает взгляд в ответ и пересекается с её глазами цвета молочного шоколада, проглядывающими через стекло очков. — Минджи Шервуд. Частный психиатр. Её голос — обволакивающая топкая пастила. Фаланги Боры предательски содрогаются от него. Её выражение лица, как у тех загипнотизированных зрителей на шоу иллюзионистов; они готовы сделать всё, что им прошепчут на ухо именно таким голосом. Минджи соврёт, если скажет, что не смутилась в этот момент тоже. Пересечение взглядов — одна из самых интимных и романтических вещей на планете. Минджи исчезает из комнаты, оставляя дверь открытой. Бора мельком рассматривает пространство за порогом — сплошные книжные стеллажи, забитые печатной продукцией с разноцветными обложками. Боре всё чудно, будто оказалась в другом мире. Отчасти так и есть, за все её двадцать два года она практически не выходила за окрестности церкви и кладбища поодаль неё. Белая комната, в которой она оказалась, напоминает мягкий рай, увешанный картинами и достижениями психиатра и различными часами. Слева же от Боры открывалось панорамное окно, малость пропуская свежий воздух в помещение. Справа — дверь, за которой слышатся шаги Минджи. — Единственное что, я боюсь — правды, — молвит, ещё не заходя в комнату, как бы оповещая о своём присутствии. В её руках теперь чашка ароматного зелёного чая.Ночные события заставили меня забыться, лишив её какой-либо воды.
— Какой правды? — Что вы позволяете себе следить за мной, — Минджи продолжает гордо изъяснять, хмуро сузив брови к переносице очков; но тут же язвительно тешит себя: — Или это не так, прислужница Бога? Из уст Минджи такое обращение звучит с издёвкой, самым настоящим унижением, хотя оно, казалось бы, имеет священный смысл. Она оскорбляет чувства пришедшей незнакомки, вынуждая ту поддаться и резко реагировать. Либо девушка раскроется, рассказав про истинные причины, либо Минджи начнёт давить глубже, вплоть до угрозы звонка офицерам. Но до такого она не дойдёт, всё же шутит, ведь не хочет навредить девушке. Хочет только узнать правду, которая ей давно известна. Только знала бы ещё сама Бора, какова её истина… — Я не буду лгать, так как не умею, поэтому скажу, что это частичная правда. Я чиста, всего лишь хотела проследить за человеком, который слал мне милостные письма, но следы заканчивались перед речным мостиком. — Неужто вы не помните лица того человека? Ваш канделябр находится рядом с благодарственным ящиком, вдобавок, понимаю, такое повторялось не единожды. — Из-за худого сна я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заснуть при поджигании свеч, а тут ещё и запоминать лица сотни людей. Этот гость и не так часто приходит, а если и появляется, то неожиданно. — И мучает вас своими рукописями, когда вам и без того хватает испытаний на душу. У вас прекрасная причина, чтобы заявиться у дверей моего дома в полночь, мисс Белфаст. Бора смущённо молчит в ответ, оглаживая подушечкой пальца края любезно поднесённой чашки чая. — В каком-то бреду мне показалось, что это были вы, — с тяжёлым дыханием выпускает девушка, пуская волны по поверхности чая. — Либо один из моих бредовых пациентов. Не лучшие любовники. Уж лучше, чтобы на их месте оказалась я, — улыбчиво обескураживает Минджи и скоро удаляется из вида со словами: — А теперь простите, у меня встреча с пациентом. Попрошу вас не выходить до одиннадцати, только после спадут эффекты успокоительного. Гостья остаётся одна в комнате до положенного времени. ㅣㅣㅣ Когда комнатные часы пробивают одиннадцать, а дверь внизу шумно хлопает, провожая минджиного клиента, Бора робко выходит из комнаты и… удивляется. Планировка дома очень необычна — со второго этажа сразу виден первый, где, видимо, расположена гостевая комната для приёма пациентов; границы второго яруса окружены невысокими белыми перилами, на которые можно легко облокотиться; вокруг одни книжные стеллажи, напоминавшие больше старинные шифоньеры без дверц, но в целом всё… Монохромно серо, будто тут живут не люди, а обитает одно человеческое уныние. Удивление Боры быстро заменяется волнением и задумчивостью. Сейчас даже не светит яркое солнце сквозь огромные панорамные окна, возвышающиеся до второго этажа. В её церкви окошки были не такими большими и мерцали красными, синими, жёлтыми оттенками стекла, раскрашивая скамьи пришедших в жизнерадостность и надежду. Минджин дом они явно покинули, но из-за чего? Шервуд молчаливо отслеживает её фигуру снизу, с первого этажа, рассевшись в своём королевском, обитом лакричной кожей кресле; даёт гостье осмотреться вокруг.Она разочарованна и обеспокоена местом, определённо.
— Понимаю. Ваши витражи куда интереснее моих окон, а интерьер куда светлее этой пещеры. Простите за то, что вас встречает это. Обещаю исправиться. А теперь спускайтесь по лестнице. Пройдя до конца вперёд, вы её найдёте, — уверяет её Минджи, чтобы как-то сбить с лица непроглядную грусть.Наверное, они в церкви все эмпаты и слишком великодушны к своим прихожанам, раз она так взволнована.
Святое дитя.
— Присаживайтесь напротив, я вас не трону. — Минджи поясняет далее: — Чтобы избавить от недуга, мне нужно постоянно разговаривать с вами и проводить такие встречи. Так я лечу и других своих людей — в этом и заключается работа частного психиатра. Теперь вы знаете о такой профессии, не правда ли? Чуть помедлив и окинув сомнением элегантную Минджи, Бора отвечает. Это удаётся ей с трудом. Она нехотя присаживается в кресло напротив.Она меня страшится как незнакомку или же ей неловко перед спасительницей.
Возможно, её смущаю чисто я.
— Да, я не читала про такую, и библиотека наша небогата, стара. Я не вижу всего мира в ней, хоть и другие пастыри уверяли меня в обратном. Минджи убирает правую ногу с левой — чуть раскрывается в позе, чтобы Боре было комфортнее и сама Шервуд не выглядела так надменно с её любимым скрещиванием ног. Она малость улыбается и захватывает пальцами кружку чая с прозрачного столика, мерно отпивает остывшую жидкость, скрывая неловкость. Всё в её действиях не хочет давить на Бору и тем более пугать своей привычной строгостью. Поэтому она ласково философствует: — В этом мире происходит много нового, о чём даже я не догадываюсь. Это нормально, люди не могут знать всё и обо всём, — успокаивает Минджи. Бора снова склоняет голову, пряча тёплую улыбку, но в этот раз она тянется ниже — к подолу тёмной сутаны. Она развязывает шнурки твидовых туфлей и аккуратно ставит их рядом с креслом. На что надеялась Минджи, усаживая куда-либо покорного служителя церкви? Англиканцы по привычке снимают обувь и прячут ноги под себя, садясь на них. Так они всегда на коленях молятся и видимы для Бога. Минджи забавляют их странные, совсем нелогичные привычки, но это куда лучше нервных тиков пациентов с шизофренией. Она смиряется и особо не подаёт виду, продолжая разговор. — Когда вы начали замечать за собой странности? — С тех пор как меня оставили сторожить церковь ночью. Раньше был старый приглядывающий, но скончался этой осенью, совсем недавно, а на улице скоро похолодало. Думала, что сразит озноб, но подкралось кое-что по страшнее — ужасные сновидения. Мне начали сниться кошмары. Может быть, всему виной книги декана в тёплой библиотеке, которых, зачитавшись, я боюсь. Боюсь, что написанное станет зримым. Нечисть, пожирающая людей. — Она вас преследует в кошмарах? — Частично. Это повторяется каждую ночь. Во сне сковывает холод, а когда я открываю глаза, то вижу мою церковь, заключённую в ярком огненном круге. Этот огонь подбирается к моим ногам, и я бегу изо всех сил к реке, как к единственному спасению. Окунув ледяные ноги в проточную воду, я выхожу к вашему дому, начинаю молиться за себя и чтобы это закончилось. Но тут слышу разгневанный лай пса. Он не даёт мне сказать и молитвенного слова и, когда я замолкаю, его огромные лапы переступают порог дома. Моё сердце, кажется, выпрыгнет из груди, но, пометавшись на месте, перестанет и биться вовсе — сзади горящая церковь с падающим крестом, а впереди озлобленный дьявольский пёс Дэнди, обгладывающий меня звериными глазами, как кость. Это моя безвыходная смерть… — И дальше провал? — Бездна Аваддона. Я не помню ничего, кроме холода, кажется… боли в теле от падения. Но лай продолжается и после, пока не проснусь. — Получается, вас не загрыз пёс из неистового гона, хоть, по поверьям, он и не обязан этого делать. Страх людей перед ним лишь в том, что это дьявольская принадлежность и ничего более. Вы думаете, что встреча с ним, как повестка на кладбище, но эти псы не несут угрозы для людей. По крайней мере для семей с грешниками в роду. Бора меняется в лице, застывая взглядом где-то на очках Минджи, стараясь увидеть сквозь них разумность. Она не злится, не возмущена речью той, лишь поражена. Мнительно спрашивает: — Вы мне предлагаете прибегнуть к дьяволу, а не сгореть в церкви? Минджина усмешка покажется усмешкой безумца с точки зрения любого священника. Бора понимает ответ сразу, но её интересует причина. Её пробирают сомнения, большие, насчёт своей религии, с которой она повязана с детства, и насчёт своей адекватности, раз сомневается в своём благочестии. Бора задумывается о грехах, как о лучшей перспективе, нежели ею окажется смерть. Минджи уже на неё плохо влияет. — Я предлагаю вам лишь сойти с небес на землю и довериться тому, что вас реально спасает. А по сновидению, как видите, Бог не изволил и проснуться, чтобы помочь своей приспешнице и закрыть псовую пасть. Убеждения Шервуд расшатывают все столбы принципов, к которым так привыкла Бора в церковном обществе. Но она не разочарована, а увлечена Минджи. Она дьявол (как Бора видит её во снах), что спас священнослужителя, сломав все правила и каноны, писанные в старых рукописях, святых книгах и в голове Белфаст. Минджи попросту убивает её скрепы одним своим присутствием — у Боры с ней пошаливает сердце. Последние капли сомнения аколита с опаской выбираются наружу. — Вас за такие слова отвели бы к экзорцисту. — Но благо тут нет ни одного священника и вы меня не сдадите на съедение божьим слугам, я права? Минджина улыбка лучезарно озаряет комнату, серьёзно задевая внимание гостьи, из-за чего она не находит ответа. Такое тепло сравнимо только с дневным солнцем, прогревающим витражи церкви Святого Марка. Когда Минджи уходит на кухню, подзывая к себе Бору, та еле слышно бормочет что-то, вставая с кресла: — Существует ли настолько добрый дьявол, как она? ㅣㅣㅣ В этот день Бора видит много тёплых улыбок, сравнивая происходящее с попаданием в рай. Для её прошлого «дома» это явно кажется раем, особенно то, как к ней обращается Шервуд. На вопрос Боры о том, мертва ли она, Минджи своевольно касается пшеничной макушки гостьи и дополняет прикосновение словами, вложив всю нежность: — Если вы в раю, то и я тоже. Но разве тут обитают такие красивые ангелы? Теперь она шуточно зовёт Бору ангелом, в желании смутить деву и стать немного ближе. Это ей прекрасно удаётся. В первые дни Белфаст то слабо сторонится Минджи, то доверяется, то убегает обратно к себе в комнату, испугавшись пришедшей хозяйки дома. Минджи замечает, что она исследует её книжные полки, подспудно вытаскивая что-нибудь почитать. Это вызывает усмешку и отзывается эхом в сердце настолько, что Минджи в романтическом жесте оставляет у двери стопку любимых книг, перемотав их шпагатом. На пятый день Бора милостиво выходит из комнаты в желании обсудить одну из минджиных книг за чашкой чая. Та, конечно, не смеет и отказаться. Они проводят этот день с утра до ночи вместе, в томительных разговорах и временами невербальных. Минджи изменяет дом. Он обрастает зеленью изнутри — Шервуд привозит откуда-то несколько бамбуковых пальм и папоротники от маленьких до больших. Рядом с её креслом теперь красуется африканский сухоцвет песчаного цвета. Серое, монотонное пространство со временем становится более свежим и элегантным, благодаря и уборкам Боры. Несколько стен стали украшать величественные гобелены. Теперь этот дом больше подходит душе его хозяйки. Белфаст она кажется чистой и добродушной, хоть Бора с опаской вглядывается в рубиновые радужки, когда глаза Шервуд меняют окрас ближе к ночи. Минджи меняет Бору тоже. Терапия из бесед и чая с дурманом на ночь даёт свои плоды спустя неделю пребывания гостьи. Излечиваются сны, где Минджи в них всё реже появляется в образе дьявола, а пёс перестаёт лаять вовсе. Шервуд раскрывает её личность, начиная с детства, что, к сожалению, не задалось. С семи лет Бору воспитывала декан Шиён по своим церковным законам, проживала Белфаст там же, все года дышала тяжёлым благовонием, неоднократно обжигалась воском и собирала по осени листву в мешки для подушки.Ей было тяжко, но сейчас всё куда лучше.
Минджи тогда и понимает, почему Бора называет это место раем, почему при вечерней мольбе она изредка плачет, понуро утыкаясь после в минджину спину.Я в сотый раз убеждаюсь, что она ребёнок, о котором мне хочется заботиться.
И Минджи принимает её тёплыми объятьями. За несколько недель Бора меняет Минджи тоже. Она словно оживает на глазах, обретая сладкие слёзы счастья сквозь очередную улыбку, подаренную маленькой гостье. Конечно, Бора серчает, когда Минджи насмехается их разницей в размерах, но та уверяет: — Со мной вмиг подрастёте, хоть вы и без того прекрасны. В один из дней Бора просыпается к полудню и застывает, облокотившись на белые, как её рубаха, перила. Внизу, с высоты второго этажа, она наблюдает чудо — Минджи играет на двухмануальном клавесине. Мастерски чувствует паузы и толкает клавиши вниз изяществом пальцев. Она щипками извлекает чудесные звуки из инструмента, а слух услаждают прекрасно знакомые Боре мелодии. — Это 1056 концерт Баха. Пожалуй, мой любимый из всех концертов для клавесина, — представляет композицию Минджи недавно присоединившейся гостье выступления. — Наверное, одиноко играть часть аллегро без аккомпанемента скрипок, — подмечает Бора, невзначай намекая, что обе питают интерес к классической музыке. — Да, но было бы более одиноко играть это без слушателей, — снова интеллигентно флиртует Минджи. Кажется, она так будет делать вечно, тревожа застенчивое сердце Боры. Белфаст и без того теряется в себе каждое утро, открывая минджин шифоньер и выбирая одежду Шервуд. Минджи ей сама разрешила, ведь Боре нечего носить, кроме церковной сутаны и белой ночнушки. Боре нравится невесомая большеватость, а Минджи… Бора? Определённо. Особенно после одного вечера, в который им захочется возвращаться вечно, как в объятья друг друга. ㅣㅣㅣ Литературный вечер, в который вокруг Боры кружили пряные ноты духов, огоньки лампочек и глаза Минджи. Они сидели на вельветовых подушках в какой-то комнате, как пояснила позже Шервуд, это то место, где она что-то пишет, вдохновляется, читает и отдыхает разумом и телом. Помещение было безумно уютным, окружённым пёстрым ковром, несколькими махровыми накидками на кресле-качалке и теплом, исходящим от маленького камина. Эта комната настолько отличается от остального интерьера дома, что кажется чудной. Тут будто сто дверей, за которыми свои миры и истории. Внутри Минджи всё устроено так же. — Что вы прочитали сегодня? — Шервуд задаёт вопрос Белфаст, хоть уже знает ответ — в руках той виднеется красная обложка книги. — Один из двух детективов, которые вы упрятали в стопку. Тесс Герритсен, вот эту, — и показывает её Минджи. Их подушки почти друг напротив друга касаются уголками, поэтому Бора может легко задеть колени Шервуд. Немного неловко, но атмосфера решает всё и перетягивает внимание на себя. — И как он? — тёмная рубашка Минджи соблазнительно расстёгнута на две первые пуговицы, а руки заняты делом — разливают чай по парным кружкам. Бора умиляется от цыплят на их керамике, а Шервуд быстро понимает, что не прогадала с подарком. — Неплох, правда, я бы не догадалась воспользоваться таким календарём, чтобы убивать людей. Гениально и рисково — больше признаки умных подростков, чем любителей-психопатов. Вы догадались об этом при первом чтении? — Нет. Честно, я не так часто посещала церкви и не интересовалась ею, чтобы догадаться до такого. Мне мало вообще верится в какого-то человека, наделённого божественной силой, которого я и в лицо не видела. Не примите грубо.Конечно, вампиры живут сравнительно дольше человека, но не настолько, чтоб узреть Бога.
Минджи понимает, что сегодня вечер откровений, когда Бора резко переходит от книг к нарастающей проблеме в себе. Её почти монотонный голос, желающий рассказать обо всём, этому подтверждение: — Хотелось бы мне такой же свободы в выражениях, а особенно свободы без его влияния. Наверное, это моё испытание. — Вы хотите сбежать и не верить в Бога, потому что вас заставили? — Да, это довольно печальная история, но я хотела бы поделиться ею. С семи лет мне вручали в руки священные рукописи с хлиплым деревянным крестом и говорили, что «Вот, это твоё спасение. Придерживаясь нашей религии, ты будешь всегда не одна, мы станем твоей семьёй и будем рядом, ведь нас миллионы». Я верила им, но с годами они удалялись, не принимали, декан Шиён не так часто присматривала за мной и всё, что я чувствовала, это разочарование в жизни и низкую веру в существование Бога. От безысходности я молила его сделать хоть что-то, что вернёт мой интерес. Я не знала, что делать, кроме того как ждать чуда. После стало недостаточно и книг, которые держали меня на плаву долгое время взросления. И вот. Моё последнее желание исполнилось, после которого я могу покинуть церковь. Я встретила вас. Минджи задумчиво смолкает. В отражении её стёкол, ярко мерцая, гаснут комнатные лампочки, как и мечутся её мысли. Когда Бора затихает и угнетающе опускает глаза, Минджи подкрадывается по шуршащему ковру к спине девушки, чтобы обнять, ощутимо поддержав подругу.Подругу? Я так не считаю. Она беспокойное солнце, за которым я наблюдаю не первый месяц. Мои чувства возросли к ней куда больше и глубже, чем просто к подруге.
Только она об этом не знает, продолжая думать, что мы недавно познакомились.
Бора запинается в словах, пытаясь связать их. — Я-я безмерно благодарна вам за заботу. Правда. Поэтому я стараюсь помогать по дому. Этого мало, крайне мало, но я готова сделать для вас всё что в моих силах. И… Это странное ощущение не покидает, но я хочу быть похожей на вас. — Льстите, дорогая. Вы точно хотите отказаться от всего, что вам говорили и чему учили с детства? — Да. Это слегка безрассудно и сразу не получится, но оно уже сходит. Я чувствую, как становится легче дышать чистым воздухом без примесей ароматов трав и кустарников. Такое впервые. Я ощущаю жизнь. — Прекрасное чувство, наверное. — Так оно и есть. Минджи забивает камин новыми древесными корочками, подогревая воздух вокруг и нарастающий интерес к ней Боры. Их объятья тел не прерываются ни на секунду, то сплетаются кончики пальцев, то они сами в руках друг друга. И уже понятно, что всё это случилось, потому что Бора давно заслуживала внимания Минджи.Она давно заслуживала дом.
В тот вечер Бора находит записку с минджиным почерком в одной из книг, неожиданно для себя понимая, что та давно наблюдала за ней и скидывала в ящик письма, написанные собственноручно. Всё время это была Минджи. За несколько недель в этом доме девушки сдружились, но до сих пор испытывают щепетильные чувства друг к другу, как в первый день, и даже больше. Но… Как бы ни была прекрасна улыбка Боры, она не исправит ни ошибок, ни плохого предчувствия Шервуд. Глубоко внутри Минджи таится саднящий рой противоречий, странных мыслей и секретов от Боры, которые ей вряд ли захочется раскрыть.Боюсь представить, что будет дальше с нами.
и со мной.