«Передо мной — река тревог.
Боюсь, не переплыть.
И чтобы выжить, мне рывок
Придется совершить.»
Ехать до ледового дворца одной для Ани как-то резко стало непривычно. И деревья без сомнения ревнуют ветер ко всему, в попытках бьют стёкла идущего с ней внутри трамвая. Капли дождя просаливают их по пути, рисуя очертания прошлого, что всё чаще настегает в такие закупоренные в тучи минуты. Напоминают ей о том, что не должна она вообще быть здесь и рисовать знакомый карий взгляд на окне, не должна закапывать дело всей жизни под танцевальный лёд. Только проблема в том, что теперь невозможно иначе: нельзя ей без него на лёд, нельзя в одиночестве завязать тугие шнурки коньков, да даже дышать без него никак. И все полчаса поездки она задыхается, пока не увидит его, одиноко сидящего за бортиком. — Доброе утро, — от Дани нервозностью разит за метров десять, едва она касается его пальцами, тот дёргается, — Всё хорошо? — Да, я просто, — пропустив несколько прядей сквозь собственные пальцы, Глейхенгауз зажмурился и выдохнул: — Не знаю хватит ли мне сил… — Хватит, — девичьи пальцы сами собой легли на тёплую щеку в успокаивающем жесте, — Я знаю, что хватит. Его руки дрожали, словно грубая, травяная веревка больно впивалась в запястья, оставляя своё клеймо. Лишь на секунду промелькнула мысль, что она не может узнать его, родные черты неприятно заледенели, но руки тепло обвивали её тело, пытаясь отогреться от бедовых сквозняков. — Ты же не думал, что я отдам тебя на растерзание кому-то из них? — кивнув в сторону возможных претенденток на роль его партнёрши, усмехнулась Щербакова, понимая, что те стреляют своими хищными взглядами в сторону призрачных шансов выйти на первый план, чем молодого человека, чьё состояние даже не понимают. — Ну, опоздав на пятнадцать минут, ты заставила меня понервничать, — знакомая улыбка, и ей уже легче дышать. Пальцы сами собой переплетаются в единое целое, удерживая их рядом, будто иначе всё, включая друг друга, рассыпется ледяной стружкой. С появлением Александра Вячеславовича лицо Даниила и вовсе стало непроницаемо сосредоточенным, непроизвольно возвращая в их общие тренерские будни в «Хрустальном», когда Даниил Маркович вдруг решил больше обычного соблюдать субординацию. Знакомое и странное чувство одиночества невольно кольнуло Аню под рёбрами, стоило тренеру поставить Глейхенгауза рядом с незнакомой для неё девушкой, обладающей миловидной внешностью, обрамлённой яркими зелёными глазами и пшенично-золотыми волнами волос. Казалось, высшие силы отмерили в ней каждый грамм в идее создать кукольно-идеальный образ, что даже румянец, появившейся на щеках не казался по-детски стеснительным, а скорее восхищённо-взволнованным. Только его адресат ни на секунду не ответил взглядом, намертво приковав свои глаза к сидящей на бортике Анне, изо всех сил подавляющей в себе желание позвать фигуриста обратно. Сбросить с юношеских локтей пальцы, украшенные вызывающе-красными ногтями. Отодвинуть навязчивую улыбку от его подбородка метров так на десять, чтоб наверняка не было возможности коснуться. Но дальше взглядов-дротиков Аня не решалась идти, отдавая предпочтение остаткам собственной рациональности и разминке. — Это Ксюша Коробкова, — низкий девичий голос показался громом в тишине. И полностью соответствовал обладательнице конского хвоста с цветом вороного крыла, — Две недели чуть ли не прыгала от радости появления твоего фигуриста — уже полгода бортики просиживает без партнёра. — Да он не то, чтобы… То есть… — Слушай, я ж не слепая, ваши переглядки слишком красноречивы, — усмешка, как самый искусный аксессуар дополнила её ярко-голубые глаза прежде, чем Аня наткнулась на протянутую в приветствии ладонь, — Саша Зарецкая — Аня Щербакова, — вскрик заставил её отвернуться от новой знакомой и перевести взор на возлюбленного, что склонился над сидящей на льду Ксенией. Всё потуги кандидатки в его партнёрши напоминали Дане о неприятных, но познавательных часах, что он провёл у зеркала а танцевальном классе, точно также доказывая преподавателю, что ему не к чему упражняться в базовых знаниях. Только ему не было девятнадцати лет, в отличие от навязчивой блондинки, чьи прикосновения калёным железом жгли кожу шеи.***
Мама впервые привела его на занятие по хореографическому искусству почти шестилетним мальчишкой. Это был клуб с очень хорошими рекомендациями её театрального коллектива, за членство в котором отцу пришлось расстаться с кругленькой суммой. Надо отдать ему должное — в последующем все вложения окупились с процентами, хоть хореография на протяжении всего детства заставляла юного Глейхенгауза кривить губы. Он до мельчайших деталей мог воспроизвести в сознании тот просторный зал с высоким потолком, дорогой паркет с едким запахом лака, угрожающего сжечь дыхательные пути, большие окна c наглухо задернутыми тяжелыми шторами чуть выше балетной стойки и учителей по танцам, с чьих лиц никогда не сходила строгая мина. Чисто внешне они выглядели приятной парой средних лет, но на деле же это были самые профессиональные и жёсткие учителя из всех, с кем Дане приходилось работать. Тогда, помимо него, в группе занималось ещё порядка десяти детей того же возраста, что боготворили его мать, как светочь балетного искусства. И на вопросы никогда не скупились, ведь на каждый Людмила Борисовна отзывчиво и развёрнуто отвечала. Каждый из этих детей олицетворял то, что женщина всеми фибрами души хотела увидеть в своём единственном сыне: желание постичь все тонкости её искусства от порте-браво до актёрского мастера. Даниил вопросов никогда не задавал, скорее предпочитал не трогать в семейной обстановке тему родительской работы вообще, не так уж часто они в ней бывали. Если для всех, окружавших его мечтателей оказаться на лучших сценах Большого, Людмила Шалашова была кумиром, для него она всегда была в первую очередь мамой. Основной упор делался на свинговые стандартные танцы, такие как вальс и фокстрот — их часто танцевали на культурных мероприятиях, которые Дане — если не регулярно — то часто приходилось посещать в свободное от только начавшихся спортивных тренировок время. Это было вполне естественно для его матери, мечтающей вырастить балеруна себе на смену, вот только вектор Даниной жизни повернул далеко не туда… И сейчас фигурист всеми силами пытался понять в какой момент это случилось. Данная мысль была по-дикому странной и не покидала Даниила все то время, что он танцевал с девушкой, что, как казалось, не знала о таком термине, как личное пространство. Да и вообще, вся эта ситуация в целом была для него слишком дикой и странной. Только танцевать у них в прямом смысле этого слова не получалось — шаги в одиночном катании почти в девяносто процентов случаев отличались от тех, что требовал Жулин. И бонусом к ним стала партнёрша, совершенно не чувствующая его движений, и как видно, когда-то пренебрёгшая уроками хореографии. Благо, через полчаса девушку больше заинтересован телефонный звонок, и Даня без зазрения совести сбежал под крыло Щербаковой. Удивительно, как она оказалась незамеченной тренерским штабом, лёгкая, словно бабочка, одним своим присутствием она вселяла в него веру. Стоило её теплу коснуться его, молодой человек тут же почувствовал уже знакомое ощущение удовлетворения и успокоения. Вся негативная энергия ушла, оставив место лишь трезвому расчету. — Мне кажется, или ты разочарован? — пальцы девушки ненавязчиво потянулись убрать несколько передних прядей с его лица, что успели отрасти за время реабилитации, открывая вид на почти чёрные глаза. — Это ещё мягко сказано, — давно его так не трясло. Тело на подсознании вопило о неправильности происходящего минутами ранее. Отчаянно хотелось закурить.***
Аня буквально чувствовала весь спектр его эмоции, секунда, и лёд под коньками растает. Тут даже она при всей было асоциальности понимает, что делать что-то надо. Не в одной художественной книжке не писали инструкции о том, как действовать при влюблённости в эмоционального мужчину, который всё держит в себе. О его эмоциональности когда-то галдел весь «Хрустальный» с Этери Георгиевной во главе, мол, что не удача — то внутренний апокалипсис. Раньше Анне просто не приходилось самолично лицезреть его Судный день, коих на неделе могло быть пять. Сейчас она почти стояла в самом его эпицентре, приблизившись вплотную к его закрытым глазам и почти добела сжатым губам. В голову как колоколом ударила мысль, что в их случаи всегда такие ситуации происходили с точностью до наоборот. Казалось, не пару лет назад, а буквально вчера она не хотела ехать без него в Красноярск, по-детски для своих четырнадцати лет хмурила брови, твердя, что он — её тренер, и никакие аргументы она не примет. А аргументы были. И довольно весомые. Алине доработать программу на Олимпиаду практически необходимо: грязь почти на каждом элементе, связки не идут, потому что ноги у неё не тянутся, как надо, музыку не может прочувствовать, и от того на него Тутберидзе всех собак спускает. Дополнительный лёд ничего не даёт, кроме приросшего к его лицу недосыпа, и как на зло, автомат с кофе полностью отказался работать. В какую-то секунду своего повторяющегося «отказа» она читает это в его взгляде и хочется проглотить упрямство, вставшее комом в горле. От устало-раздражённого вздоха мужчины, хочется закрыться в одном из ящичков их с девочками раздевалки и никогда оттуда не вылезать. Вся последующая тишина кажется затишьем перед бурей. Её ручка выглядит слишком миниатюрной для широкого мужского плеча, но пальцы всё же совершают маленькое размашистое движение по всей поверхности, укрытой плотной тканью синего пиджака. — Обещаю, со мной такого не будет, — чего именно не будет, Аня ещё не понимает, то ли проблем, то ли проклятого пубертата, о котором все толкуют, стоит только употребить в их обществе имя Загитовой, — Это будет самое лёгкое золото для нас с Вами. Его пустой взгляд сменяется ухмылкой — сам золото не забрал, зато на учениках нажился. Да так, что до заслуженного тренера к двадцати шести годам почти доковылял. Нервов потратил предостаточно, и пары дней тогда не потренировал, а уже своя ученица, не Тутберидзе, не Дудакова, а именно его. С его знаниями, с его личными фишками, и даже с его словами. Сам же весь контрольный прокат месяц назад на ухо ей твердил: «Откатаешь налегке», и это сработало. С ним или с ней — уже вторично. — Вот поедем с тобой на олимпиаду и увидим, а пока поработаем над поворотами, — ладонь на её макушке, привычно и спокойно, словно не он минуту назад хотел все свои записи с программами для старшей группы в клочья разорвать и заявить всем и каждому, что не надо каждый промах на него верёвкой вешать.***
Папа всегда учил её, что экстренные ситуации требуют соответственных действий. Не знаешь что делать — импровизируй. И чутьё подсказывало девушке, что текущую ситуацию надо спасать всеми возможными способами. Не успело пройти и пяти минут, как Аня мёртвой хваткой вцепилась в крепкие юношеские ладони, уводя Даниила на центр катка под его тёмный, непонимающий её экспромта взгляд. Столько лет парное катание, даже танцы, не требующие опасных выбросов, казались красивым кошмаром одиночников. Но сейчас её разум был пуст, никакого хаоса в эмоциях и ни грамма страха, только его глаза напротив и привычный холод на коже. Их ноги не заплетались, в отличие от казуса на утренней тренировки с «златовлаской» — но больше напоминали начинающие тренировки для младшей группы в целях выучить основной шаг на примере самых простых фонариков. А под ними переплетения сотен линий их следов, личная белая нить на льду в образе лаврового венка. Его раздражение остужается прохладой, когда они всё же теряют равновесие по какой нелепой случайности, казалось, его могут настигнуть неприятные воспоминания недавних событий, но этого не происходит. Всё выходит вместе с выдохом последней порции кислорода, он даже не понимает что танцует — просто в один момент Аня проворачивается на сто восемьдесят и обвивает его руками, парный кантилевер ощущается непривычно родным для слегка застывших мышц. Гладкость льда любима Даней с детства и уже на подкорке навык скольжения на той же ступени, что и умение дышать. И как бы он не отрицал, музыка собственной жизнью бурлила в венах, пробуждая обволакивать тонкие девичьи руки ладонями, стекая по ним, подобно воде. Аня непроизвольно вновь взглянула на него. Внешне юноша был невозмутим, и со стороны могло показаться, что он не испытывает абсолютно никаких эмоций, но она видела это в его глазах, видела то, что заставляло её сердце биться сильнее, то, что сводило с ума, то, что она разглядела не сразу, но когда разглядела, окончательно пропала. Чувства. И мир вокруг неё за секунду распался на атомы, а потом снова воссоздался. — Вы, конечно, молодцы, но ничего делать не умейте, — голос тренера перекрыл музыкальную тишину, заставив их застыть, смотря друг на друга. Даня мгновенно разжал объятия и сделал шаг назад. Щербакова выглядела смущённой, раскрасневшейся но… весьма довольной собой. Молодой человек настолько привык быть с ней наедине под защитой больничных стен, что сейчас поделиться с кем-то моментом столь сокровенным считал кощунством по отношению к Анне. С самого начала он понимал, что для девушки отношения столь же непривычны, насколько и личны. Она мало с кем свободно общалась, предпочитая тихо почитать что-нибудь в его обществе, его же Аня окружила долгожданной гаванью спокойствия. С ней не нужно было гнаться на вершину Олимпа, не нужно что-то доказывать, как-будто она и так знала его целиком и полностью, и этого было достаточно. — Я так полагаю, с партнёршей вопрос решён? — усмехается Жулин, и Анне хочется спрятаться куда-нибудь от этого изучающего взгляда, словно её по косточкам разбирают. — Если оне не против, — теперь взглядов два, а прятаться некуда.***
Даже придя домой, фигуристка не могла понять что именно заставило её подавить подкинутый инстинктом самосохранения отказ в себе. Желание помочь? Или разгорающееся пламя в густо-чёрных юношеских глазах? Ещё какое-то время Анна стояла у изголовья кровати, пытаясь собрать свои мысли в единое целое. Но ничего не получалось. Они, словно осы, разлетались в разные стороны и копошились гомонящим роем. Сердце билось таким ритмом, что чечётку танцевать можно. По истечении получаса, с трудом отодрав голову от подушки, девушка прошла в ванную и включила горячую воду. Пар мгновенно заполнил помещение. Так стало немного легче. Это всё из-за сегодняшних тренировок. Подставив голову под горячую воду, Щербакова ощутила, как выравнивается пульс, мысли начинают течь ровнее, а дрожь в ледяных пальцах проходит. Жаркое тепло распустилось внутри, и она почти застонала, чувствуя, как напряженность спадает с плеч, и боль медленно уходит. Глаза закрылись, Аня прислонилась головой к стене, ощущая лёгкое покалывание от горячих струй воды. Что делать? Пол ночи она думала об этом, пока усталость окончательно не затуманила мозг. Если она расскажет возлюбленному обо всём, никто ей не гарантирует, что он не посчитает её за сумасшедшую, или вообще подхватит новую волну апатии. А если не рассказать — её вывернет от количества недосказанности и лжи. Слишком много оставлено на волю случая и везения. — Ты сегодня поздно, милая, — укоризненно сообщил отец, приоткрывая дверь её обители, — Все уже давно поужинали. — Я не голодна, — пульсация в голове нарастает, жжёт вены, подламывает колени. — Он меня уже раздражает, — бормочет мужчина себе под нос, видя всю подноготную поведения своего ребёнка, как на ладони. — Ты что-то сказал, пап? — болото мыслей заволокло её настолько, что даже отцовский тембр не пробивался через его толщу. — Нет, — отец почти собирался уйти, но всё же обернулся: — Дочь, не стоит стольким жертвовать, иногда поражение в стократ лучше победы. Родительские слова ещё долгие часы крутились каруселью в девичьем разуме. Спортсменка предусмотрительно села в самом дальнем углу стола, дабы не провоцировать новые тревоги по поводу её отстранённого поведения. По честному, последние несколько дней Аня боялась засыпать. В минуты забытья приходили кошмары, но не те, что частенько пугают в детстве, а до сжатых поджилок реалистичные. Часто были лишь её воспоминания или их извращённое подобие: Даня падает, и кроваво-красные завитки, словно мороз на стекле, ужасающе украшают собой ледовую ткань. В других же весь воздух исчезал из лёгких, словно что-то вмиг опустошало их. В панике стараясь быстрее всплыть из-под толстой корки льда, она дёргала руками и ногами, но перед глазами было лишь пара трещин. Лед трещал и побеждал, пока не подарил её душу неприглядной водяной мгле. Анна проснулась так резко, словно её что-то подбросило на кровати. На мгновение ей даже показалось, что кто-то пинком скинул её на пол, но нет — она по-прежнему мягкой широкой кровати, завернутая в одеяло, будто в кокон. Вставать не хотелось абсолютно. И сон прибавил лишь больше эмоциональной и физической усталости, чем отдыха. Наверняка, Александр Вячеславович думал, что вдохновившись его энтузиазмом, что рисует в тренерской голове их на каком-нибудь национальном старте с медалями на шеях, Аня должна выпорхнуть из своей постели. А на самом деле, из вариантов было только почти что ползти. — Доброе утро, доча, — удивительно, но отца их вчерашний диалог только мотивировал пытаться направить чадо в нужное русло, — Завтракать будешь? — Я с собой возьму, сейчас важнее тренироваться, — мужчина, понимая что спорить насчёт тренировок пропащее дело, особенно, если дело касается его влюблённой дочери с энергией на гормонах, потому лишь вымучено кивнул, — Пока, я побежала. Стас даже ответить ничего не успел, как до него донёсся звук закрывающейся двери. Извечная проблема отцов и влюбленных дочерей — недостаток информации и непонимание происходящего. Аня и сама не понимала, что именно происходило, но не вокруг, а внутри. Поздне-декабрьский воздух обдувал со всех сторон в попытках остудить разгоряченное молодое тело. Заворачивался в рукавах девичьей куртки, словно дикий зверек. А после трусливо сбежал, испугавшись тепла на редкость популярной сегодня раздевалки девочек-танцоров. Каждая из них смотрела на Анну волком — конкуренция здесь всегда зашкаливала, пробиться в одиночном было не так уж сложно, по сравнению с соперничеством каждой здешней представительницы прекрасного пола за перспективного партнёра. Слух непрошено наткнулся на голос Коробковой, чей взгляд ощущался острее других, пустившую волну неприятного шёпота. Из всего Щербакова смогла различить лишь до дрожи знакомое: «Глейхенгауз», и пару неизвестных фамилии, но, возможно, именно их обладателей могла лицезреть вчера на катке. «Разглагольствовать они первые, нет бы хоть раз с таким же энтузиазмом выложиться на тренировке», — подумала Щербакова, закатив глаза, и затянула потуже шнуровку коньков. Хотелось поскорее сбежать от шума, суеты и слухов за спиной, ощущавшихся разрядами тока между лопаток. Раз уж теперь ей суждено умирать от страха в поддержках, которые Жулин, если не сегодня, то завтра засунет им в программы, то лучше она сделает это красиво и с гордо поднятой головой, чем под пылью разных слухов испытанных завистью одногруппниц. Породнившийся взгляд карих глаз, встречающей её у входа на лёд, только закрепил эту мысль немым согласием, распутывая раздражение по ниточкам. Аня просто ещё раз убедилась в вечном постулате: в этой борьбе их только двое.