***
То, что жизнь замыкается в один большой круг, Марина Григорьевна убедилась на собственном опыте. Её линия может гнуться подобно Нилу, но вскоре вернётся к истокам и хлынет с новой силой. Казалось, не так давно она стояла на этом льду в роли ученицы и восторженно смотрела на мужчину, повторявшего ей основы тройного акселя в очередной раз. Признаться честно, тогда все осечки при приземлении были фикцией с целью остаться на дополнительный лёд. В их как уже кажется далёкой с мужем юности, где было море сомнений и острых углов, не было таких лёгких прикосновении, что могли себе позволить их нынешние подопечные. Весь тренировочный процесс был преисполнен дисциплиной без намёка на вольность, где только взгляды становились личной наградой. Дело было даже не в разнице возрасте, что уже через пару месяцев стёрлась из сознания, а в нравах, устоях. Им бы не взбрело в голову, обнимаясь, болтать ногами, сидя на бортике. А уж тем более позволять себе мимолётные, как взмахи крыльев бабочки, поцелуи. — Не надо использовать меня, как причину отлынивания от тренировки, — пытаясь сделать голос построже шепчет в ответ на Данины внеочередные объятия Аня, — Знаю же, что потом жалеть будешь. — Об этом точно не буду, — поднимая её с бортика, смеётся Глейхенгауз — А ты считаешь, что хорошо меня знаешь? — Нет, — честно отвечает фигуристка, вставая на носочки и опаляя дыханием его губы. — Но я надеюсь, что скоро, — лёгкий поцелуй, — очень, — и ещё один в самый уголок, пока есть смущение спит, — очень скоро узнаю лучше. Когда ностальгическое наблюдение за двумя явно влюблёнными друг в друга учениками покидает хореографа, женщина мыслено оттаскивает Даниила от девушки. Чемпионат Европы уже на носу, можно сказать, а всё о чём могут думать действующие чемпионы их страны — «амур-тужур» со всеми вытекающими. Конечно, её супругу это было не по душе, потому что подрывало его тренерский план. Столько лет с разными спортсменами проработал, а справляться с их гормональными порывами так и не научился. А Даня так вообще с детства рос мальчиком эмоциональным, если радость до с искрами во все стороны, а грусть сначала в себе переваривает, потом готовый продукт на окружающих выплёскивает. Любовь естественно его захватила с головой, хотя топливом для тренировок оказалась отменным — в присутствии Анны Даниил готов был чуть ли не пятерной прыгнуть. Учитывая, что особой любви к большому количеству прыжков в программах женщина за ним не замечала, и выходили они в последнее время до прошедших соревнований в сомнительном формате, такой энтузиазм только приветствовался. Он действительно всё прыгает и прыгает, пока Щербакова разминается у бортика, поглядывает в её сторону, думая, что Марина Григорьевна не видит. Улыбается, будто уже Европу выиграл, и тренер не справляется — издаёт смешок в кулак, смотря на то, как воодушевлённо ученик демонстрирует каждое движение, желая продлить для себя восхищённые девичьи улыбки. А ведь девочка действительно смотрит так, что не запрыгать тут невозможно: с волнением на толчках, трепетом на приземлениях, нежностью на скольжении. В каждом эмоций слишком много, чтоб прочитать. И видно, что Даня мыслями не в программе, а с ней, всё ещё стоит у бортика и обнимает, касаясь румяных щёк губами. — Летун, подойди-ка сюда, — Кудрявцева не может не улыбаться на то, как на секунду они переглядываются между собой, прежде чем Даня подъезжает к ней, — Пожалуйста, соберись хоть минут на сорок. Всё понимаю, невеста у тебя тут теперь, но вот эти твои выезды всякие с вылетом из музыки никуда не годятся… Замечает, как слегка краснеют юношеские щёки, а Аня смущённо наблюдает за тем, как фигурист сгибается в тихих смешках. Небольшая профилактика с тренерской стороны, веди оба — медийные лица, и в какой-то степени личное рано или поздно станет достоянием общественности с козырём в виде неловких вопросов или намёков, потому что чемпионы, потому что на обоих теперь ответственность колоссальная. С одной стороны, поддержка и мотивация в виде любимого человека только подстёгивает на льду, а с другой — не отвлекаться гиперсложно, как и не волноваться, даже если самому потом тоже катать. Новая комбинация прыжков после дорожки. Без косых полётов, и коронный аксель чистый, не придраться, а вот на тулупе ребро встаёт криво. Наконец-то первое падение в копилке, а-то хореограф уже подумала, что им нечем будет заняться в предверии чемпионата. — Слава богу, а-то я уж подумала, что пора брать отпуск, — всплеснула руками женщина, когда Даниил стал отъезжать к выходу с катка, своё на сегодня откатал. Аню она сразу не зовёт, видя, как та подбегает к немного запыхавшемуся фигуристу, и суёт тому в руки бутылку с водой, а после восторженно резюмирует его переделанную короткую программу, обнимая за шею. Хореограф не любила так делать — собирать новый образ, прорабатывать его за два месяца до первых в сезоне международных соревнований вообще считала самоубийством чистой воды, но Виктору не перечила. Благо, что Даня всё быстро накатывал на такой мотивационной волне, да и новая программа ему явно с новыми обстоятельствами больше была по душе. Муж ей ясно и чётко дал понять: фигурист изменился, значит программу тоже надо менять. Трагический образ прошлой короткой программы никак не вязался с счастливыми улыбками, влюблёнными глазами и смехом, вырывавшимся из его груди чуть ли не ежеминутно. Теперь у них был свой собственный мир, настолько светлый, что туда не вписывался кто-то чужой, но такие чувства настолько хрупкие, что одно неосторожное движение может всё разрушить. Даня для них был, как родной, и период его восстановления у всех горечью осел в памяти. Боль, преодоления и депрессия, из которой парня насильно вытаскивали. Сохранить в нем весь свет, желание приносить пользу миру, спорту, которым Глейхенгауз в прямом смысле живёт — всё, чего женщина хотела. После Даня нагнал Аню, когда та уже выходилась из раздевалки, с двух сторон от неё шли обнимающие фигуристку Андреева и ещё одна неизвестная ему девушка, возможно, у них были разные отделения тренировок. Ненужные мысли выскочили из головы, как только он увидел макушку тёмных, словно спелый каштан, волос, в которые пол утра зарывался носом, вдыхая яблочный аромат. Раньше чувства казались чем-то нереальным для его жизни, столько романов посвящены одному чувству, и уже начинаешь думать, что любовь — сказка, в которую заставляют верить красивые слова. Всего-то пару месяцев назад Даня считал единственным смыслом для жизни свою спортивную карьеру, а может позже ему повезёт так же, как Виктору Николаевичу, передать свои знания новому поколению фигурного катания. Но как только ты выучиваешь какое-то правило, думаешь, что для тебя всё понятно, то узнаёшь, что из любого правила есть исключение. В его случае исключением являются глубокие океаны янтарных глаз и улыбка, какую Анна дарит ему и сейчас, стоит лишь приблизиться. — Давно ждёшь? — интересуется Щербакова, вывалившись из дружеского плена, уже привычно оказываясь у него под рукой. — Примерно лет восемнадцать, — смеётся юноша, пока Аня махает Андреевой, прощаясь, — Я вижу, у тебя достаточно сопровождающих на занятия. Тебе нужен еще и третий? — У меня не было возможности нормально поговорить с тобой после обеда, —ласково улыбнулась Аня, и у него на душе действительно потеплело, — И ехать в твоей тёплой машине явно предпочтительнее для меня, чем ощущать вечерние Московские морозы. Почему бы не совместить приятное с полезным? — Не терпится узнать поближе? — многозначительные взгляды и не менее многозначительное молчание — он закидывал крючки, зная, что они останутся, что будут напоминать, незаметно, но постоянно. Чтоб вновь ощутить, как Аня утыкается носом в край его куртки, смущаясь от его лёгких намёков. — Идём уже, — тихо рассмеявшись, фигуристка подталкивала его к машине в попытках развеять слишком эмоциональную для неё тему.***
Родной аромат одеколона, которым слабо пропитался салон его машины, легонько щекочет ноздри, а вид ночного города навивает непрошеные мысли. Аня, знает о том, что Даня хочет познакомиться с её родителями, его намёки считывались ею с первой секунды, но всерьёз они об этом никогда не говорили. Вот и сейчас, стоя у открытой двери автомобиля, когда до подъезда осталась пара шагов. Никто не решался прервать молчание и расстаться даже на один вечер. Молодой человек сжимал её пальцы, смотря прямо в глаза, и явно нуждался в новом шаге в их и без того странных отношениях. — Всё же я знаю о тебе кое-что, — произносит Щербакова, загадочно переводя тему, к которой ещё не готова, — У тебя из-за меня зависимость от поцелуев. Тихий, расслабленный смех всколыхнул под рёбрами бесконтрольную нежность. Аня дёрнула его за руку, вынуждая остановиться на первой ступени, снижая их разницу в росте. Влажный поцелуй лишил возможности не только ответить — мысли разбежались. Аня подалась к нему, прижалась всем телом, откликаясь каждой клеточкой, мечтая остаться в этом моменте навсегда, запомнить его, чтобы потом слизывать крохотными кусочками, как любимое мороженое. — Я люблю тебя, — вырвалось у него, когда их губы разомкнулись. Анна распахнула глаза: в карей глубине бешено пульсировали зрачки. Они никогда не озвучивали свои чувства каким-либо образом. Но сейчас Даня звучал так серьёзно, что невозможно было подумать, что эти слова сорвались с губ случайно, в порыве страсти. — Скажи это ещё раз, — хрипло попросила она, желая убедиться, не ослышалась ли. Сглотнула комок, разросшийся в горле, невольно стиснула пальцы, лежащие на его спине, сминая плотную ткань куртки. — Я люблю тебя, — уверенно повторил Даниил и несмело улыбнулся, вновь привлекая девушку к себе. Шумный выдох разбил повисшую тишину. Глейхенгауз сжал её с такой силой, что показалось — треснут рёбра. У Ани внутри складывалось ощущение, что он совершенно не нуждался в её ответом признании, словно фигуристу хватало только собственных чувств. С ним не нужно становится перед выбором, бояться открыться, или того, что зародившееся чувства лопнут, как воздушный шар. Но дежавю падает снегом на голову — его чувства в данный момент так похожи на её, когда-то предназначавшиеся Евгению, и от этого холодные мурашки проходят по спине. Меньше всего, хочется причинить боль и упустить дарованный судьбой шанс. Голос не подчиняется, а рот открывается и закрывается, так не произнеся ни звука, только руки ласково проводят по мальчишески крепким плечам. Аня скажет, обязательно скажет, когда разберётся в хаосе внутри себя. — Завтра, в шесть вечера, — говорит Даня, остановившись перед третьей ступенькой, когда Аня уже собиралась исчезнуть за дверью подъезда. — А? — бездумно откликается она. — Свидание. Со мной, — уши фигуриста снова заливаются краской, угрожающе полыхая. И Анина струнка внутри неё звенит всё сильнее и сильнее, натягиваясь практически до предела. Даня снова всё понимает без слов, не давит и не просит, потому что обещал не торопить, и от этого на душе зудит. Потому что Щербакова по себе знает — раны не болят меньше только оттого, что наносишь их себе самостоятельно, и поэтому она не имеет никакого права наносить ему новые, поэтому обязана наконец покончить со своими заморочками. Кивает ему в ответ, улыбнувшись в последний раз, и скрывается в тёмном подъезде, освещенном тусклым светом маленькой лампочки.***
Юлия скрестила руки и откинулась на кухонный стул, не сводя глаз с суетящейся у плиты дочери. Та пришла с раскрасневшимися щеками и лихорадочным блеском в глазах, с порога заявив, что ужин хочет готовить сама. Теперь летает вокруг, что-то закидывая в сковороду с такой улыбкой на губах, как будто всегда только кулинарией в десять часов вечера и хотела заниматься. Сначала с мужем не могли привыкнуть к вуали грусти и тоски на родном лице, и вот, почти месяц дочь кажется счастливее, чем до перехода, но волнение всё же присутствует. Такие резкие перемены никогда не проходят бесследно, тут дело явно не в чемпионстве или просто хорошем настроении. Это что-то личное, куда Юлия никогда не лезла и лезть не собиралась, если Анечка захочет — расскажет, как только время настанет. Когда шедевр фигуристки в виде мясного рагу подоспел, она разложила его по тарелкам, не зная, рассказать ли маме о чувствах на душе. Они редко разговаривали о чём-то подобном — просто не было причины, хотя с Инной один случай всё-таки был. Её первый парень, который сидел почти не дыша под прытким взглядом их отца, не зная куда деться от собственной нервозности, но уважения со стороны их родителей всё же добился, правда, не без труда. Уже в своей комнате, Аня осознала — новоявленным счастьем, что накатило в последние дни, воспоминания «прошлой жизни» стали лишь отголоском ночи в голове. Расплетая волосы, она вспоминала, как Даня совсем недавно зарывался в них пальцами — даже простая мысль об этом сбивала дыхание. Ей хотелось испытать это ещё хотя бы раз, уцепиться за те ощущения как за единственное, что теперь помогало держаться. А с другой стороны будто кто-то нажимал на рубильник у неё в голове, заставляя возвращаться в ту жизнь, где Женя самовольно появлялся и исчезал, кромсая ей душу, где Глейхенгауз никогда бы не шептал в ямку её ключицы тихие слова нежности. Где между ними была пропасть в тринадцать лет… Горечь перекрыло бьющейся в висках низкий голос: «Свидание. Со мной». Остро-сладкое, как поцелуи на заснеженной каменной лестнице, доводящее до дрожи. И его признание, невозможное в её картинке рациональности, если бы Даня не обнимал её в тот момент, то колени тотчас бы подвели хозяйку и подогнулись от трепета. Он её любит, вот так просто, с душой на распашку и счастливой улыбкой на губах, что лишь подтверждали юношеские слова. И теперь не перемотаешь всё назад, как фильм, не скажешь, что ещё можно отпустить и забыть. Слишком поздно, Аня уже увязла в нём, делая свою привязанность только прочнее. И мысль о том, что в одну секунду она может потерять его, и все чувства развеются прахом от того огня, что горит в груди, била словно удар ножом в грудь. Но вслед за ночью поплыли все её переживая, забирая разум в мир таинственных огней, где слышался лишь влюблённый шёпот.