***
Весь мир для Даниила Глейхенгауза теперь превратился в бесконечный черно-белый фильм. Как будто вслед за Аней ушли все цвета, смыслы, цели… Входя в «Хрустальный» глубоко в своём подсознании он каждый раз наделся встретить её, увидеть среди столпившийся подопечных и словить приветливый взгляд янтарный глаз. Но её не было. Её нигде не было, кроме этой грёбанной палаты, где всё пропахло безнадёжностью. И каждый раз надежда разбивалась о лёд жестокой реальности. В один момент он просто перестал обманывать себя — всё потускнело окончательно. Путь на работу стал вынужденной привычкой, а утренние предвкушение сменилось несколькими разбитыми о стену кружками из-под кофе. Просто в один момент в голову пришла мысль, что Аня любит кофе. Конечно, не так, как мороженое, что Даня частенько протаскивал в собственный номер на сборах или соревнованиях для поднятия её спортивного духа. Просто как-то упоминала, что проснуться без него иногда крайне сложно. На одной из тренировок пришла мысль: повести её в кафе, заказать кофе «Глясе», чтобы её тёмные глаза заискрились от сочетания любимых лакомств. Так и не повёл… Воспоминания прокручивались, как лента кинофильма, где яркие картинки контрастируют с серой реальностью. В которой Даниил просто сидит на бортике в ворохе режущих его изнутри воспоминаний. Даже Этери не трогает, объезжает стороной, оно и к лучшему. Ему-то видеть некого не хочется, не то что говорить. Потому что они дышат полной грудью, катаясь на этом льду, с которого мужское сознание не может стереть пятна крови, яркие и ужасающие. Потому что каждый день каждый из них является живым напоминаем того, что здесь нет её. От этой мысли хочется до щепок разломать этот бортик, чтобы никого из них не было. Чтобы лёд дождался её без чьего-либо присутствия, как и он сам… За гневом приходит торг. Ему кажется, что Аня здесь. Его Аня: живая, яркая, с плавной, словно мёд, улыбкой. Протяни руку и почувствуешь тепло чуть загорелой кожи. А в ответ на его прикосновение на её щеках появится лёгкий румянец, делающий Аню до невозможного очаровательной. Пропитанный реальной мечтой образ рассеивается дымом, будто на ночном небе, когда к нему подсаживается Дудаков. — И что ты тут сидишь? — серьёзный тон коллеги бил по и так натерпевшимися событий за эти два дня нервам. — Я важное дело делаю. — разговаривать Дане сейчас хотелось меньше всего, он понимал, что когда-нибудь это сделать придётся, но сейчас он не готов. Совсем не готов. — Теперь это так называется? — именно поэтому Глейхенгауз с самого начала не хотел идти сюда. Никто. Не поймёт. — Закрывшись от всего мира, ты её не вернёшь. — ощущение, словно нажали на спусковой крючок, и по венам пошло раскалённое железо, заставляя руки громко ударить по борту. — Врачи говорят, что что-то нащупали, возможно, это поможет. — Не надо. — резко произнёс Глейхенгауз. — Что «не надо»? — Давать мне надежду. Ты в курсе, что я не понаслышке знаю, что из себя представляют врачебные обещания. — мужчина не хотел, чтобы стопка больных, зарубцевавшихся по юности воспоминаний пополнилась ещё одними. — Дань, все мы знаем, сколько для тебя значит Аня и… — успокаивающая речь была прервана, не успев начаться. — Нет, не знаете. Вы абсолютно ничего не знаете… — но чего он не знает, Сергей узнать так и не смог, потому что Даниил самовольно покинул «Хрустальный» в ту же секунду, не оставив на бортике и следа. Взгляд главного тренера говорил о том, что та понимает больше Сергея. Конечно, изначально идея «задушевного разговора» между ним и потерявшим весь душевный покой Глейхенгаузом принадлежала ей. Идея без возможности успеха. Потому что Аня изначально была для ещё молодого, только узнающего азы тренерского мастерства, Даниила чем-то сокровенно личным, чем он не был готов делиться. Если программы других девочек тренерский штаб Тутберидзе ставил коллективно, внося каждый какие-либо корректировки, то с Щербаковой всё было иначе. Даня забирал все наработки домой, и лишнего слова о них из него было не вытащить, даже рычаги влияния Этери в этом случае полностью теряли свою силу. Хотел быть единственным творцом идеального сочетания хореографии и техники. С другими было спокойнее, других Даня не причислял к себе, кто бы что не говорил. Но разница чувствовалась постоянно. Как-то женщина даже упрекнула его за это, вроде, тогда Щербакова откатала первый Гран-при, заставляя мужчину чуть ли не прыгать за бортиком. На всё, что касалось этой девочки он ещё двадцатидвухлетним реагировал бурно, индивидуально ставя той долгожданные тройные в 2014, о чем с восторженными криками сообщал ей каждый раз. Прошло почти восемь лет, а мало что изменилось. Реагировал хореограф также бурно, если не больше. Скорее напоминал цепного пса, готового набросится на любого, кто затронет «больную» тему. — Мы не можем оставить всё так, ты же понимаешь? — женский голос звучал жёстко и задумчиво. — Знаю же, что надо всё всегда брать в свои руки. Уже второй человек, в лице главного тренера, быстрым шагом покинул ледовый дворец, заставляя Сергея Викторовича проглотить то, что он собирался сказать. Холодный воздух отрезвлял, понемногу тушил очаг разогретых эмоции внутри Даниила. Теперь ему действительно казалось, что у тоски есть осязаемость. Она напоминает тёмные воды глубокой реки, а может, даже нефть, во всяком случае, тёмную жидкость, в которой можно испачкаться, в ней барахтаешься и тонешь. Зачастую она густая, как темнота, неопределенное пространство, в котором нет ориентиров. Где единственной целью становится поиск света, хотя бы искорку, на что можно опереться, что может вывести из тьмы. Но всё же, тоска в первую очередь — это тишина, которая опутывает тисками, давит на плечи, в которой подскакиваешь, едва услышав любой неожиданный звук или посторонний шум. Мужчина почти утонул, почти почувствовал тот самый холод, который чувствовала она тогда. Он хотел этого, как-будто только так между ними останется нить. Все оборвалось от звука непроницаемого знакомого голоса, что звучал совсем близко. — Дань, нам всем больно. Всем. Саша, Ками, она для них, как сестра. Они знали ее с одиннадцати лет. С Аней у них словно отобрали семью. — женщина одёрнула руку в попытке забрать догорающую сигарету из его рук. — Сравниваешь их боль с моей? У них отобрали семью? — усмехнулся Глейхенгауз, но улыбка тут же стерлась с его лица, уступая место почти привычной боли. — У меня отобрали часть меня. — Это просто нужно пережить, ты же сильный, ты спортсмен в конце-концов, лучше других знаешь, что такое идти вперёд под хруст собственных костей… — Я устал, Этери. — тяжелый вздох звучал даже убедительнее, чем его слова. — Я. Чёрт возьми. Устал. — Как я сказала, травмы проходят, и это тоже пройдёт. — Тутберидзе старалась говорить спокойно, чтобы не усугубить и без того наколенную обстановку. — Не говори «тоже» это звучит так, будто ты делаешь мне одолжение. — голос его был резким, но не таким, как до этого момента. И широкие плечи заметно расслабились. — Я и не делаю, Даня. Я не могу дать тебе никаких гарантии или одолжении, и тебе самому надо через это пройти. Всё-таки не восемнадцать уже, а ведёшь себя просто невыносимо. — в ней будто настала та стадия, когда поддержка сменилась более привычной жёсткостью, которая обычно быстро вышвыривала ветер из чьей-либо головы. — Ты права, мне уже давно не восемнадцать, и за свою жизнь я понял одно: любовь невозможно обрести без боли и терзаний. Это что-то вроде испытания… — его голос звучал слишком глухо. Пауза в его словах чувствовалась, как медленное образование трещин на идеальной поверхности льда, слишком больно, чтобы смотреть. — И я проходил, раз за разом. Ты же знаешь… Даня был бледен, словно призрак. Он зажмурился, опираясь на стену ледового дворца, а после откинул голову назад, изогнув до этого сжатые губы в пробирающей, как ветер, усмешке: — Неужели всё ещё недостаточно? — этот вопрос давал больше ответов женщине чем размышлений. Сейчас она смотрела на него, как увидев впервые: изучающе, рассматривая лицо, будто чего-то раньше не замечала. — Ты так сильно любишь её? — Даня на вопрос практически не отреагировал, будто Этери спрашивала о погоде или планах на завтра, имя произносить не стала, они оба и так понимали, о ком идёт речь. Но после недолгой паузы прошёл до машины, что стояла напротив. — Это не то, чем можно описать мои чувства к ней. Этого чертовски мало. — всё, что оставалось Тутберидзе, это наблюдать, как на скорости автомобиль мужчины отдаляется от «Хрустального» также, как от неё удаляется спокойствие.***
Для Ани было странно приходить в незнакомую женскую раздевалку этого незнакомого ледового дворца под взгляды незнакомых людей. Все девушки были примерно её возраста, да и было их не так много, как в «Хрустальном», хотя это, может быть, поспешный вывод. Ближе к катку людей становилось больше, по-видимому сейчас было время старшей группы, потому что из младшей ей под ноги ещё никто не попался, ведь весь путь Щербакова озиралась по сторонам в поисках конкурентного фигуриста. Конечно, она уже стала склоняться к версии, что вернувшийся в юные годы тренер был не больше, чем плод её воображения, как и всё вокруг. Но слишком правдоподобна была каждая мелочь, да и не хватило бы ей фантазии для всего этого. Все-таки его карие глаза, которые она видела последними до того, как отключиться были точно такими же, как в воспоминаниях. Тёмные обода удивление с крапинками беспокойства. Но всё же не могло быть правдой, потому что не в одном из коридоров Аня так и не дождалась встречи с ним. Даже стоя у борта её новоявленного катка, Анна искала знакомые черты в толпе и не находила. Наверное, для окружающих это выглядело, по меньшей мере, странно. Так как одна из её недавних соседок по раздевалке подошла к ней, перебросив копну длинных светло-русых волос через покатое плечо. Внимательным взглядом зелёных глаз она напомнила Ане Трусову, хотя передвигалась девушка более плавно. — Его здесь нет, так что можешь не мучиться. — она облокотилась на бортик, как будто хотела погреться на солнышке, а после одарила Аню приветливой улыбкой. — Я, кстати, Вика, а ты?.. — Аня Щербакова. А кого ты имела ввиду? — наконец, Анна обратила взор на новую знакомую, перестав гипнотизировать лёд. — Глейхенгауза. Ты же его ищешь? — сейчас Виктория напоминала ей одну из богинь мифологии, которую когда-то задали в университете нарисовать Кондратюку, чьим протопим силуэта стала его возлюбленная. Правда, Вика, похоже, чувствовала себя в этом образе более привычно, чем Анина лучшая подруга. — Подожди, а как ты поняла, что я… — Ну не заметить твоё элегантное падение в обморок вчера было бы трудно, после этого Даня показался мне несколько беспокойным, хотя скорее всего причина не в тебе. — видимо, Анино нахмуренное в недоумении лицо слегка развеселило её, заставив рассмеяться. — И когда же Даниил М… — Аня спохватилась на полуслове, чуть не назвав теперь уже будущего хореографа в привычной ей манере. — Когда Даниил вернётся? — Да мне-то откуда знать, отчёты не шлёт, а надо бы. — Вика усмехнулась, а после её глаза как-то странно блеснули. — Даня у нас восходящая звезда в глазах Виктора Николаевича, как и для большинства одиночниц из его группы, но Глейхенгауза не интересует ничего и никто, кроме четвертных перед чемпионатом России, да и последующих соревновании, но меня в отличие от них это никак не трогает. Аня никогда не задумывалась об этой стороне жизни мужчины, что всегда относился к ней с заботой и терпением. Сколько себя помнит, она видела Даниила, который без остатка отдавал себя работе. Позови она его — пробежит, попросит — выслушает. Он знал о ней практически всё, а она мало кого подпускала к себе так близко, но вот сама Аня знала о хореографе лишь крупицы. Не от того, что не хотела, просто ей даже мысль поинтересоваться не приходила. — Да, я и не думала об этом… — щёки предательски окрасило в красный, на что собеседница красноречиво приподняла бровь. — У меня уже есть тот кого я… Странно, но уже второй раз за этот день Аня задумалась о том, а можно ли называть ее чувства к Жене той самой любовью, которую она желала получить от него самого. — Да я поняла, расслабься. Объявится Глейхенгауз через пару дней, не навеки же он отгулы взял, уж слишком педантичен в вопросах собственных тренировок, аж до скрежета песка на зубах, как только коньки не сточил. — Андреева легонько похлопала Щербакову по плечу, а после тонко намекнула, что сейчас им самим стоит вернуться к тренировке. Первая тренировка в «Москвиче» напоминает какой-то невозможный марафон, где Кудрявцев, хоть и тепло улыбался, наблюдая за ними из-за бортика, но пощады не давал пожёстче Этери Георгиевны. Аня поняла, что скучает по Даниилу Марковичу до дрожи в коленках и дыханию, которое, видимо, решило покинуть её окончательно. Они катали уже два часа без перерыва, то беговые, то просто четвёртые или тройные, кто что мог, или пытался. В её «Хрустальном» было по-другому. С ней Даниил Маркович всегда выходил на лёд, даже если были другие. Не меньше часа он отдавал только ей, он, конечно же, был строг, как и любой тренер, но с ним можно было пошутить в любой момент. Просто расслабиться, если это нужно, он сам замечал, когда ей необходим перерыв, и прокатывали они всегда всё в довольно размеренном темпе. — Для первой тренировки довольно неплохо, Анна. — услышала девушка голос теперешнего тренера, хотя так хотелось услышать совершенно другой. — Твои четвёртые на хорошем уровне, и учитывая скорое приближения Чемпионата России, это радостная новость. С завтрашнего дня будем ставить тебе короткую с произвольной. А теперь отдыхай. — Виктор Николаевич махнул рукой в сторону раздевалок, а сам направился к тренерской, позволив фигуристке наконец-то выдохнуть. Доехав до дома, Щербаковой хотелось просто упасть лицом в подушку и забыть обо всём. Болело даже в тех местах, о которых она до этого дня и понятия не имела. День казался на редкость неудачным, не только из-за не состоявшейся встречи, но и не совсем продуктивной, на ее взгляд, тренировки, последствия от которой были хуже тех, к каким она привыкла. — Милая, можно зайти? — мама, конечно, зашла прежде, чем Аня успела что-либо ответить, и присела на край её кровати, одним ласковым взглядом облегчая боль. — Как прошла тренировка? Говорить о том, что и так чувствуешь каждой клеткой своего организма Ане не особо хотелось, но мама была из тех людей, кто готов даже ложками докопаться до того, что их интересует. — Ну, этот день точно не войдёт в список лучших дней в моей жизни, — тревожить маму своими психологическими, а тем более физическими проблемами было б эгоистично, так как та тут же бы стала волноваться. Она соревнования её-то редко смотрит, потому что как она говорит: «на каждом прыжке, сердце замирает, как в последний раз». С такой большой семьей и так забот хватает, что новые проблемы могут лишь прорывать платину. — Просто нужно привыкнуть, а там уж решишь, всё также не нравится или уже нет. — женщина аккуратно провела рукой по волосам дочери, а после в точности, как в детстве, подоткнула одеяло, заставив Анину улыбку наконец-то проявиться. — Спокойной ночи, детка. — И тебе, мам. — даже когда свет потух, сон никак не шёл, боль потихоньку стала стихать, уступая бразды правления так и неудовлетворённому мышлению. Несмотря на состояние тела, голова, как назло, удивительно ясная. В её случае всё-равно больше ни о чём думать невозможно — перед глазами стоит Женино лицо, в ушах звенит музыка произвольной, в тот момент, когда его силуэт все больше отдалялся от неё — ощущение безумное и… отрезвляющее. Удивительно, но полностью погрузившись в поиски пропавшего Даниила, Аня практически не вспоминала о Евгении, и от этого словно стало легче, хотя сейчас она всё же ощутила, что также скучает и по нему. День без мыслей о нём теперь казался странным, но не таким, как другие события. Словно её чувства ушли на второй план, давая вздохнуть полной грудью. Желание всё понять, услышать объяснения никуда не делось, поэтому необходимость найти Глейхенгауза теперь встала на первый план Прежде чем провалиться в желанный всем её телом сон, Аня подумала, что лучше ждать его с утра на улице у «Москвича». Вряд-ли постановка новых программ пройдёт в более мягком режиме, чем сегодняшняя «разминка», а на этот, несомненно, важный разговор ей понадобятся все силы. Среди всей этой системы планов и раздумий теплился маленький огонёк надежды, что завтра всё будет, как раньше, и проблемой будут только чувства к Семененко.