Сатириазис

      Может, милый мой, дорогой,

      Давай внесём страсти.

      Сбей меня тридцатитонной бабой для сноски зданий.

      Хочу до мурашек, хочу до откровения, хочу сразу и всё.

      Твоему открываясь директивному взору, я…

      В убаюкивающие, умерщвляющие,

Готов отдаться в руки любого позора.

— Сэр… Извините, — позвал голос из глубин бывшего долгое время ничем сна. — Сэр. — Чонгук не помнил, чтобы много выпил, но голова раскалывалась как спелый Морской кокос, который рубили наточенным мачете. Стандартный сухой свет в помещении резал глаза и сушил кожу, а шепелявое «Сэр» напрямую пронзало одну барабанную перепонку и выходило сквозь вторую. Казалось, во всем материальном мире не существовало ничего, кроме дивана, на котором он лежал, и этого импозантного обращения. — Вы прикорнули. Сейчас уже пятый час ночи, заведение закрывается. Мы можем заказать вам автомобиль до дома. Когда глаза привыкли к попытке потолка их ослепить, стало понятно, что голос, ко всему прочему, имел угрожающе нависающую над ними форму. — Нет, все в порядке, — ответил Чонгук, замечая, что его голос выходил из недр строительной дрелью. Пиджак отдельно лежал рядышком, словно его тоже сейчас необходимо было приводить в чувства и вызывать такси. Чону понадобилось время, чтобы прийти в себя и вспомнить причину своего пробуждения в Мадо. Мидорима. Мираж. Сплошные остроконечные буквы «М» своими рогами впивались в память. Девушка выглядела совсем как актриса молодежного сериала и уже ковырялась в нагрудном, будто у матери кенгуру, кармане в поисках, думалось, телефона. Акт заботы оказался безжалостно прерван прерывистым шагом и тяжелым хлюпающим: — Дорогая, оставь нас, пожалуйста. Не колеблясь, мама-кенгуру ушла, открывая взору иного представителя саванны — гиппопотама Пуна-Глока-Дасонга, опиравшегося теперь на трость. На нём была светлая дубленка из взбитой шерсти, порозовевшие щеки и кончик носа — всё по отдельности, как примазанные пластилином. — Чон Чонгук, — гордо заявил он, словно годами заучивал свою реплику. — Не удавалось нам до этого как следует познакомиться. Время летит — не угонишься, а мне с моей ногой, — он указал тростью на больную ногу, — и подавно. Говорить о его ноге Чонгуку сейчас не хотелось, да и закрадывались сомнения, что когда-либо вообще захочется. — Определенно, — согласился он с самим собой. — Стоит подойти к этому вопросу основательней, как-нибудь… в следующий раз. Чонгук, уже прилично раздраженный чужой наглостью собирался только приподняться с диванчика и зацепить за воротник свой пиджак, как Глок вытянул трость вперед, незначительно перекрывая ею Чону дорогу. Столь же неприятная мелочь, что и маленький камень, попавший в фильтр для очистки воды. — Как же, — Пун очень старался говорить высококультурно, но корявый говор выдавал в нём человека далекого от «Высокое» и «Культура». Кряхтя, как при тяжелом респираторном заболевании, он опустился напротив, было видно — полысел ещё сильнее. — Теперь вы одна из фигур на шахматной доске, которая стоит во втором ряду ближе к центру. Не считает ли самой центральной фигурой Глок самого себя, Чонгук спрашивать не стал. То было очевидно. — Я бы с радостью, — в очередной раз попытался он, — но… — Ну что вы, мы можем и сейчас, я никуда не спешу. — Эта фраза точно связывала Пуна с криминальной деятельностью. По крайней мере, говорил он как самый отпетый мафиози, прячущий за поясом ствол. Наверное, подумал Чон, поэтому его и прозвали Глоком. — У меня как раз были вопросы касательно Пак Чимина. Кем вы ему приходились? Гадко засосало под ложечкой. Чонгук словил ту же панику, что и после выступления Чимина на местной сцене — чем они с этим уродом занимались в служебных помещениях? Он не позволил внутреннему ребенку первым делом выпалить: «Что с ним?» и вместо этого закинул одну ногу на другую, поправляя брюки за помявшуюся за ночь стрелку: — Приходились? На стол перед Гиппопотамом поставили граненный стакан с минеральной водой и блюдце с несколькими замороженными, покрытыми толстым слоем льда дольками лимона. — Да, какое имели отноше… Чон перебил, ему это принесло даже некое удовольствие: — Почему в прошедшем времени? — Он больше у меня не работает, — Глок старался произнести это изумленно, но выходило до ужасного притворно. — Время и здесь уже пролетело. Я уже говорил, что за ним не угонишься? Среди обилия украшений на указательном пальце правой руки Чон заметил отполированное до зеркального отблеска кольцо — мухлежный картежник. При раздаче карт рубашкой вверх, в отражении кольца он видит масть и ранг и уже точно знает, какие карты кому попались. Чонгук даже представил, как очередной самоуверенный балбес в далеком начале восторжествовавшего века проигрывает ему Мадо вместе со всеми бегающими тут по ночам официантами. Те, должно быть, даже прописаны в акте приема-передачи: официантки необыкновенные, механически выговаривающие «Сэр», двенадцать штук. Глок производит впечатление человека, которому в этой жизни уже терять нечего. Отмирающие конечности — тому доказательство. Такие, как он, способны выжить везде, как гельминты, готовые паразитировать на первой попавшейся жертве ради сохранения своего вида, и сейчас этой жертвой был Чонгук. — Мы не так хорошо знакомы. — Жертва, однако, давно потеряла склонность к податливости. Выдрессирована. Чонгук приподнял со стола столовый нож — слишком тупой, чтобы кого-то им убить, но в руках убийцы любой предмет имел свойство становиться оружием. В отполированной поверхности лезвия отражалось кольцо Пуна, а в нём — сам Пун, в дерганых зрачках которого, вероятно, можно было вновь встретить Чонгука. — То есть, где он, вы не знаете? — Глок наклонился вперед, напрашиваясь на этот самый нож, не иначе. — Не имею представления, — повёл головой Чон. Его совесть чиста — он не соврал. — А представить чисто теоретически, — допытывал Глок, выхаркивая каждое слово. Официанты громко собирали посуду, и постепенно грохот сливался с речью хозяина. Каждый новый звон с особенной изощренностью бил по оголенным нервам. — Как же Пак Чимин с его выдающейся экстравагантностью мог вдруг как в воду кануть. — В стакан с минералкой отчетливо плюхнулась долька лимона и, ударившись о дно, всплыла на поверхность. — Такие фигуры столь просто с доски не пропадают. Уставший, вымотанный соприкосновением со стейками прожарки медиум-уэлл нож вонзился в деревянную поверхность стола прямиком в миллиметре от указательного пальца с кольцом на нём. — Какой эффект бы вы ни хотели на меня оказать, у вас не получилось, — мрачно сказал Чонгук. — Ответов от меня вы тоже не дождетесь. Чонгук встал и, забрав наконец свой пиджак, направился к выходу. Стол, который он оттолкнул от себя, чтобы освободиться, слегка прижал Глока к спинке дивана. Пройдя пару метров, он услышал вслед чужое: — Вы не первый, кто мне это говорит. Обязательно позвоните, когда узнаете что либо. Он ведь мой работничек. Негоже вот так пропадать.

***

Компактный асфальтовый каток марки Кат патрулировал дороги ночной столицы. К западу от станции Синъёнсан путь заблокировал автогрейдер и он, заунывно пропищав, с грохотом двинулся по объездной. Вокруг не погасших ещё фонарных столбов и рекламных вывесок сгущались цветные махровые сферы. Каток пересек старое здание рынка электроники и проехал мимо входа в ночной клуб, подле которого остановилась высокая мужская фигура, прибывавшая в потрясении.

Туман сгущался.

Стоило Чону выйти за порог, как дверь за ним с грохотом закрылась, и эхо пронеслось над мостовой, поднимаясь по облицовкам зданий и стучась в окна. Тут же позади, празднуя его ликвидацию, загремели декоративные ставни. В пределах шести метров видимость переставала иметь значение. Туман постепенно пожирал дома, оставляя обглоданными шпили и торчащие фасады. С тем же успехом Чон мог пытаться сориентироваться на дне стеклянной банки, забитой влажной серой ватой. Она, эта вата, делала все живое аморфным, покрывая слоем плесени, а неживое — дышащим и мыслящим. Чонгук по памяти двинулся вдоль мостовой и задумался над словами Глока. Чимин мог быть где угодно. Он не может позволить себе думать, будто видел тогда брата в последний раз, как и не позволит думать, что Глок — последний, кто видел Чимина вовсе. От этой мысли стало дурно. Он безмолвно следил за тем, как Чимин долго (желая, чтобы его остановили) собирался крайним утром в гостиной и, закрыв спортивную сумку, не оставил и намёка на своё существование, а сам Чонгук не подал и виду, что не спал. Таков был уговор. Слетела с сотового блокировка, большой палец остановился в миллиметре от области на экране, которая в эту злосчастную секунду отвечала за звонок Чимину. Туман, притворившись глобальным катаклизмом, не только заполнял город собой, но и утягивал в себя Чонгука с его жалкими попытками восстановить связь с братом. Какой-то иной мир накладывался поверх настоящего, один шаг в неверном направлении был чреват исчезновением. «Номер недоступен в данный момент, мобильный телефон выключен…» Не хотелось проводить подобную аналогию с братом, но на ум ничего другого не приходило. Недоступен. Находится вне зоны действия сети. Мимо пролетела скорая, точнее, пролетели красные и синие мигающие лампочки, сопровождаемые сомнительной тревогой; едет спасать застрявших в тумане бедолаг. Чонгук старался отвлечься, он шел и думал: насколько же всё же мобильники — уязвимые и несовершенные технологии. Чонгук старался отвлечься, он шел и думал: каково было бы жить без телефона вообще. Чонгук старался отвлечься, но у него… У него не выходило. С Чоновыми связями один лишь звонок был способен выудить Чимина из любой точки мира, даже окажись тот в забытой деревушке Уругвая. Он бы позвонил своему хорошему знакомому со словами: «Господин Хан, вы не могли бы найти для меня человека? Ваш суперинтендант, должно быть, имеет подобные привилегии в экстренных случаях, а нынешний, действительно, достаточно экстренный». Хороший знакомый, поерзав на своем фламинго, ответил бы: «Какие проблемы, Чон, скинь мне письмом данные и уже через часик мы найдем твоего человечка» Только вероятность того, что человечек, которого они ищут — это он сам, Пак Чонгук, высока, как никогда. Хан, раз на то пошло, узнал бы о нечистых делах отца, о смерти матери, о беспощадно прямом родстве с Чимином. Пак Чимином. Пак… В ладони глухо раздался звонок; глухо то ли оттого, что туман приглушал звуки, то ли оттого, что Чон сжимал трубку слишком сильно. Он отреагировал на вызов столь же молниеносно, как падающий с обрыва хватается за последнюю протянутую ему длань. Он бы и не припомнил, когда за последние четыре года был столь взбудоражен простым звонком. Но одного лишь взгляда на определитель было достаточно для первого за этот понедельник расстройства — порой даже казалось, что Джисон никогда не спит. — Ты проснулся? — спросил Юн. — Надеюсь, что проснулся и готов сражаться, потому что Хан чего-то заявился раньше положенного. Ходит тут по кабинетам, приглядывается. Я хотел застать тебя на работе, но вижу… точнее чувствую, ты ещё дома. Что ещё там чувствовал Джисон касательно его, Чонгук спрашивать не стал. Через серую плесень, следуя по пятам туманных лапок, он побрел до Апхучен Родео.

***

— Доброе утро, директор. — Пятьдесят восемь. С недавних пор Чон начал считать: сколько раз к нему обратятся с пожеланием доброго утра. Судя по всему, таковыми были изощренные привычки больших директоров. Он поздоровался в ответ — наверное, никто не замечал на его лице следов жесточайшего недосыпа. Кивок сопроводила легкая серь в душе и тяжелый свинец мысли. Чонгук приподнял глаза и увидел уставшего, помятого мужчину в отражении зеркальной панели напротив ресепшена. Замечали… всё они замечали, но не подавали виду. По пути к себе Чонгук следил за происходящим в кабинетах сотрудников, те отбивали ритм сурового будничного дня по клавишам клавиатур. Офисы по всему миру если не идентичны друг другу, то, определенно, во многом схожи: мягкий серый ковролин, похожий на крысиную спинку, стальной отлив декоративной штукатурки, столы, стулья и мониторы… очень много мониторов. Ноги, не получившие ещё приказа сверху, уже завели своего хозяина в кабинет Ким Намджуна. В некогда закрытом от всех помещении не осталось никаких следов Кимова таинства. Чонгук попытался вспомнить хоть какие-то характерные особенности Намджуна, но, казалось, тот был перемещен в корзину общей оперативной памяти всего коллектива. Очередной из многих и многих потерянных за жизнь людей. Каждая из полок стола поражала своей особой и неповторимой пустотой настолько, что Чонгук впервые искренне разочаровался чужому благоразумию. Когда он, так ничего и не обнаружив, вошел в свой кабинет, Хан уже сидел у журнального столика — показывал, что это место вплоть до набора никелированных скрепок Берлинго принадлежало ему. Чем плотнее он прилипал к дивану, тем больше кабинет становился неотделимым от его самодовольства целым. Чонгук же был придаточным элементом, который, тихо поздоровавшись, сел за стол. На часах было семь тридцать… — Утра… — мечтательно выдохнул Хан и посмотрел в сторону окна, где, хоть в бинокль смотри, не было ни намёка на рассвет. Лишь серое бездвижное полотно. — Прекрасное время. В детстве мать поила меня по утрам свежевыжатыми апельсинами. Я никогда не видел, чтобы она выжимала их сама и наивно думал, будто ангелы на небесах своими фарфорами пяткам месили полные сока плоды и по столбу света спускали мне его из глубин рая. Только, попавши однажды в турбулентность, я понял, что никакого рая там, — он ткнул носом в потолок, — нет, а мать покупала мне обыкновенный Симпли Оранж. Вот так. А у тебя есть подобная история, Чон? — Мы никогда не завтракали, — отрезал Чонгук грубый кусок от общего диалога. Они не имели привычки завтракать… За одним разве что исключением: в то единственное утро Чимин и приготовил индонезийские бахулу. Только почему на столе оказались именно бахулу, Чонгук не помнил, а спросить было не у кого. Один единственный завтрак в жизни сравним разве что с офисом Гугл на фоне миллионов других безликих офисов. Задумавшись каждый о своем, они прощались с иллюзией свежевыжатого сока и бахулу. Всё так же доносилось бешеное клацанье бескрайнего ряда клавиатур и недовольство принтера. Ненасытный туман с нежеланием рассеивался, уступая первенство непогоде. Задумавшись, они не успели заметить, что к двери подошла пара мужчин во главе с Джисоном. Перед тем, как разрешить гостям войти и любезно поздороваться, Бомгю обратился к Чонгуку: — Ты должен сидеть рядом с главным, а я — наискось… или наоборот, но ни в коем случае не напротив. Если сидеть к человеку лицом он почувствует угрозу и желание конкурировать, а нам нужен союзник. Чонгук не успел спросить: союзник или слуга — словно полковник гренадерской гвардии во время парадного марша, в кабинет вошёл Джисон, а за ним — двое невысоких смуглых мужчин, которые в ходе беседы проявили себя под именами Ксинг и Пинг, начинающие предприниматели из Китая. Звучало это как задорный слоган идеалистической партии. Джисон разместился в кресле у окна, прямиком под моделью Кёнбоккуна, а остальные именно так, как того пожелал Хан — китайцы напротив друг друга, а хозяева по обе стороны от них. Спустя полчаса и несколько кружек крепкого зеленого чая Чонгук начинал терять фокус и не мог точно сказать, кто сидел по правую руку от него: Ксинг или Пинг. — Наш бизнес в первую очередь ориентируется на новые автокресла для детей. Не так давно, три года назад, — уточнил тот, что сидел рядом с Чоном. — Пинг потерял дочь в автокатастрофе. Теперь мы хотим помогать людям по всему миру нашей новой технологией. — Мои соболезнования, — произнёс Хан, как если бы совсем не имел представления о чем говорил, но китайцы этого, разумеется, не замечали. — Мы закрыли все филиалы в Чунцине, потому что в Китае для малого бизнеса сейчас рынок закрытый, — китаец сложил пальцы обеих рук в большое кольцо, заточая в нем десять миллионов квадратных метров Китая. — И нацелен на самих китайцев, а вот в Корее! — Руки полетели в стороны. — В Корее это совсем другое дело. Вы всё экспортируете: и материальное, и что-то большее, что невозможно ни увидеть, ни потрогать, но можно почувствовать. — Искусство! — поднял указательный палец к небу второй и не произнёс больше ни слова. Лицо Хана скривилось в выражении, которое можно было описать как «Очень мило…». Вот он во всей красе — человек, для которого сочувствие значит столько же, сколько и грейпфрутовый сок. Чонгук знал, потому что сам такой же. Только цена чужому состраданию — не экзотические напитки, а камеры и записи на кассетах. Зараженный идеей своей важности Хан Бомгю прыжками зрачков намекал на подписание договора. Неуверенный в весомости своей власти Чон Чонгук старательно делал вид, что того не замечает. Он мог лишить этих людей денег, амбиций и, что самое ужасное, целей их жизней. Он мог лишить их икигая и за ручку направить в сторону моста Мапхо. Еще одна буква М — по одной душе на каждый острый рог. Ксинг покусывал нижнюю губу — сами китайцы, верно, думали, что Чонгук в их замысел не верит. Наряжение нарастало. — Подписание договора с нашей быстроразвивающейся конторой — должно стать началом нового полного жизни ответвления, — провозгласил Хан, поддевая тем самым Чонгука. Он недоверчиво, на манер продавщицы за кассой, наблюдавшей за тем, как покупатель уж слишком долго роется в кармане в поисках купюр, следил за ручкой в руках Чонгука. Рассадка, действительно, имела смысл, ведь Чонгук сидел напротив Хана. Это он испытывал к нему вражду, когда сам Хан — конкуренцию. Взрослый, убежденный, что раскрыл неизвестный никому ранее секрет и молодой, получивший тот случайно. Рассеивая проникший в кабинет туман, в поле зрения вонзилась кисть Джисона и его, Чонгука, сотовый в ней. — Тебе звонят, — почти кричал Юн. — Чонгук, тебе звонят! А уже спустя мгновение металл охладил собою левое ухо. — Да? — на автомате спросил Чон, не понимая ещё неожиданных действий Джисона. — Чонгук, — тихо, до ужасного тихо произнёс Чимин уже будто не из самого аппарата, а из глубин Чонового сознания. Думалось, он был там всегда и только сейчас вдруг подал признаки жизни, и в эту секунду Чонгук знал всё, что скажет ему брат, и потому почти одновременно с тем произнёс. — Ты мне нужен. Забери меня, пожалуйста. И потому, возможно, даже не он сам, а Чимин, схватившись за замученную ручку, поставил подпись. Подпись — страшная вещь, тоже своего рода оружие, а Чон Чонгук — самый настоящий убийца. Что сорвался к единственному во всём мире стороннику.

***

— Не клади трубку, — приказал Чонгук, врываясь в салон поджидавшей его Кии. — Где ты? По улице остервенело бил град, словно выпавший из мешочка крупный бисер, хлеще, чем бьют по клавиатуре его сотрудники — один удар наползал на следующий и дополнял единый бесконечный гул. — Я не могу разобрать. — Чимин говорил сухо и прямо, будто рассказывал о своих планах на вечер. — Тут заправка. — Специфичнее, — Чонгук указал водителю трогаться с места, куда — неважно, лишь бы не бездействовать. Но едва ли покинув территорию бизнес центра и оценив трафик под эстакадой, он искренне пожалел, что не спустился в метро. — Я точно в Кымчхоне, у заправки Петрол. — Я не помню в Кымчхоне заправок Петрол. Это которая возле магистрали Кёнсу? — спросил Чонгук, когда автомобиль нырнул в туннель — связь забарахлила. — Ало, Чимин? — Это ветка первой линии метро, — встрял в разговор водитель. — Железная дорога Кёнбусон, Сеул — Пусан. Чон пересекся с ним взглядами — пожилой мужчина в сердитом костюме-тройка, столь же сердито и сдержанно держался за рулем. Но в глазах его (в отличие от образа) теплились искренние сочувствие и поддержка. Чонгук обрадовался, что не спустился в метро. — У меня телефон садится, — произнёс брат, когда за окном снова замелькал город. — Еле зарядил. Я буду здесь. Ты, главное, приезжай.

Ты, главное, приезжай.

Ты — главное.

Ты…

Сломанная игрушка — первая ассоциация, которая всплыла в голове при виде брата. У них никогда не было игрушек. Чимин сидел под одиноким темно-зеленым зонтом с рекламой содовой Спрайт и все сильнее прижимался к стальному стержню. Выброшенная сломанная игрушка. Ноги, раскрашенные гематомами всё сильнее прижимались к туловищу в изодранной ткани, смутно напоминавшей свитер и брюки уже неизвестно какого фасона и оттенка. По макушке бил тяжелым бисер. — Садись в автомобиль, — не грубо, не сердобольно произнёс Чонгук; спокойно — просто потому что так надо. — Нет. Чонгук огляделся по сторонам: град опустошил улицу и прогнал бездомную живность. Оставался лишь прицепленный к зонту, словно шедший с тем в комплекте, Пак Чимин. Упрямый, изуродованный и сломленный. — Чимин, сядь в чертов автомобиль. — На улице град, — утвердительно сказал брат, словно это значило нечто важное и как назло Чонгуком позабытое. У Чимина от левой брови до подбородка тянулся прямой порез, но самое ужасное в нём было то, что он уже, судя по всему, давно заживал. — И что? — спросил Чон, уже прилично теряя терпение. — Мама погибла в такой вот град. По голове снова ударило небо, и Чон сделал шаг вперед — прямиком под зонт. Он — крупный и в костюме, стоял над братом — крохотным и ободранным, словно над котенком, выжившим после столкновения с колесом автомобиля. Чонгук успел и забыть, что все те дни, когда их известили о смерти матери, сопровождались градом. Очередная развилка, у которой их детские травмы брали разные направления. Чонгук протянул свою руку и по-взрослому сказал: — Я с тобой. Какое-то время на неё недоверчиво смотрели. Град поутих, и теперь можно было различить удары, падавшие в определённый последовательности. Чимин приподнял свою ладонь и ухватился за Чонову, как за устойчивую перекладину. Чонгук потянул брата на себя. В грудь уткнулись носом и, явно не желая видеть непогоды, водили им по слегка промокшей рубашке. Прижимая к себе брата и накрыв его голову свободной кистью, Чонгук попятился назад. Дверца открылась, и спешными движениями Чон усадил Чимина, все же словившего за порванный ворот градинку в салон. Только выражение лица брата при этом больше походило не на привычную в таком случае кривую гримасу, а на самую верную досаду и даже разочарование. Чон обошел автомобиль, замечая, что особо острый кусочек льда всё же отколол слой черной нитроэмали; что в таком случае происходило с уязвимой людской кожей не стоило и думать. После закрытия дверцы, в салоне образовался вакуум. И в этом вакууме мог существовать лишь запах брата, свойственный по обыкновению тем, кто трое суток ночевал на улицах — прямиком у входов в церкви и люксовые дома моды. Это была не выжигающая дыхательные пути вонь, а запах беспризорный, глубокий, мрачный и одичалый, как пахнет в глуши забытого богом селения неподалеку от бензоколонки. Чонгук аккуратно, боясь навредить, как если бы Чимин был соткан из хрупкого сукна, разместил руку на его затылке и, прислушиваясь к микроскопическим реакциям, принялся водить ею до макушки и обратно. — Ничего не сломано? — спросил он. — Нет. — Ты уверен? — Я в таких вещах разбираюсь. — Что произошло? — Чонгук наклонился к брату, Чимин не отвечал — он смотрел на водителя. Чон вдруг даже пожалел, что они не говорят на ином, известном лишь им двоим языке. — Ты можешь говорить. — Я не ожидал, что обычный… вечер закончится именно так. Меня вывезли в кромешной темноте… я. Мне закрыли глаза. — Это был, — Чонгук позволил себе страшную, непростительную даже мысль. Он коснулся Чиминового указательного пальца, припухлого и холодного. — Он? Чимин сразу понял о ком речь, но с ответом не спешил. Дворники расталкивали небесный лед, тот падал на асфальт и хрустел под шинами. — Он, — подтвердил брат. И в ушных раковинах пошли резкие перепады давления: на секунду до этого озябшее тело Чонгука, как ему самому казалось, могло нагреться до сорока градусов по Цельсию. Чонгук представил, каково это умирать в град. Внутри него образовался яма, в которую со звоном падали куски льда. Получалось так, что если в их маленький мир и попадали осколки небесных глыб, то зарывались они непременно в глубокие Чоновы рвы. Знал ли Чимин о том, что их отец был мошенником? И, возможно, по его вине не стало матери. — Лягушка жила в колодце и мечтала летать, — пропел брат. — Однажды я наблюдал за похожей сценой на заднем дворе нашего дома. Только лягушка не могла выбраться из высокой банки для засолки кимчи. Но не потому, что не видела узкого горлышка или не была достаточно меткой. А оттого, что страх был намного сильнее здравого смысла. — Почему не помог? — Я хотел, чтобы она справилась сама. — А когда заметил, что не сможет? — У неё в секунду разорвалось сердце, — сказал Чимин так, будто подобное происходило сплошь и рядом. Может, так оно и было — Чонгук слишком редко взаимодействует с лягушками, чтобы отстаивать обратное. — Так мне, по крайней мере, показалось. Но даже если, — предположил он, — сомневаюсь, что помог бы. Чон знал, что Чимин так ответит. Он знал это всегда и будет знать ещё столько же, но почему он это знал было неясным. Злоба сменилась разочарованием, что тянуло уголки губ и глаз гравитацией к земле, к черным резиновым коврикам в движущемся строении; разочарованием не в брате, а в своем бездействии, в бесполезности. — Мне стоило раньше тебя найти, — сказало оно за Чонгука. — Ты не мог знать, — успокоил (как тому виделось) Чимин. «Вообще-то мог» тоже упало на дно ямы, тут же забиваясь прозрачными булыжниками. Они просто разминулись. Когда кия остановилась у входа в подъезд, Чонгук поблагодарил водителя, помог Чимину выйти из машины и довел его медленными, старческими почти шагами до самой квартиры. Из-за плотной занавесы туч в гостиной было темно. Холодный кухонный свет нехотя расчехлял содержимое аптечки. Чимин призрачно сидел за обеденным столом, вовсе, казалось, не дышал, и Чонгук даже успел испугаться: вдруг старший ему мерещится. Он только было собирался спросить (что именно — неясно, что угодно, хоть: «Чимин, это в самом деле ты? Или тебя уже нет, и я медленно теряю рассудок?»), как Чимин поднял ранее оставленный Чонгуком стакан воды, отпил, и болезненно сморщился. Все в порядке. Призракам не бывает больно. Чон вынес раствор хлоргексидина, не пропитанную туманом медицинскую вату и пластыри: — Мне нужно на работу, давай по-быстрому. — Иди, — Чимин вынул упаковку с водонепроницаемыми пластырями из Чоновой ладони. — Ты справишься сам? — Хочешь, чтобы я сказал «Твоя работа тебе дороже, чем я»? Чимин был усыпан, словно детсадовский ребенок — ветрянкой, ссадинами и синяками, но ни одна рана не кровоточила. — Хочу, чтобы ты принял душ, обработался и поел. В любой последовательности. Можешь заказать себе что-то на дом, но не уходи, пожалуйста. — Неужели Чонгук звучал так же жалко, как себя чувствовал? Ещё какое-то время он оценивал состояние брата, но не нашел причин для явного беспокойства. В школьные годы бывало и хуже. Чонгук запустил пятерню в волосы, тяжело выдохнул и взял курс на выход. — Чонгук, — позвал его брат. — Да? — Помоги снять одежду. Тут же в ладони неприятно ощутилась ткань свитера — грязная и влажная. Чимин попробовал поднять руки, но уже на полпути настороженно замер. Было видно, что каждое движение дается старшему с тем же трудом, как если бы каждый его мускул прокручивали через отбойный механизм. Было сказано лишь: — Больно. Чонгук подцепил порванные края одежды, намотав те на указательные пальцы, порвал на две отдельные друг от друга части и подметил: — Вряд ли ты будешь ещё её носить. — Но это было бы интересным дизайнерским решением. Желание брата поднять младшему настроение того лишь ранит: Чонгуку померещился Чиминов детский ещё совсем смех. Наверное, такой же слышит Пинг, когда проектирует свои автокресла. Младший захотел обнять брата, признаться, как несказанно рад его целости; сказать, что всё плохое уже позади. Но то была бы неправда. — Их я сам сниму, — вдруг произнес Чимин, придавая миру однобокую материальность. Чонгук обнаружил свои ладони на чужом тазе, в том самом месте, где резинка боксеров оставляла красный след на коже. — Да, — согласился Чонгук, он ведь спешил на работу.

Да, да, да…

***

На работе он застал Хана в кафетерии, столь же сером, что и всё остальное. Единственным ярким пятном был один одинокий зеленый подстаканник на крайнем столике. Сидел начальник в той же позе, что и ранее в кабинете. Ему откровенно нравилось, что каждый видел своим долгом с ним поздороваться. Чон смотрел со стороны: насколько должна быть нехватка в жизни простого-человеческого, чтобы он столь жадно пожирал зардевшие поклоны бедных секретарей? Один таковой как раз наливал большому боссу кофе. — Приношу свои извинения, — начал Чон, не решаясь пройти глубже и присесть рядом с Бомгю, потому так и остался стоять у самого входа, сложив перед собой руки. — Дело было чрезвычайным. — Чон Чонгук… — зловеще позвал его Хан. Секретарь тут же умчался, страшась, что и его, упаси боже, сейчас будут звать по имени. — У меня есть свой черный список. Я тебя к нему никоим образом не причисляю, — врет, разумеется. Уже давно внес туда Чонгука с потрохами. — Но ты должен знать. — Такого больше не повторится. — Так вот… возвращаясь к теме детства. — Хан переключился на другую тему. — Моим единственным кумиром был персонаж молодежного комикса о супергероях. Веном. Ты знаешь, как переводится «Веном» с английского, Чонгук? — Да. — А ну-ка, — он выпрямился и выжидающе втемяшился в Чонгука взглядом. Ни дать ни взять мадам Жюли во время промежуточных экзаменов. — Как же? — Яд. Хан обрывисто прихлопнул в ладоши, как если бы пытался убить надоедливого комара: — Молодец! Чонгук выдавил, как болючий жировик, улыбку и пожал плечами. Вот он — явный плюс к его резюме. — Пауки, пчелы, осы — выдающиеся насекомые. Пчелы… знаешь, как они строят эти ханикомбс. Как же… — Соты, — подсказал Чонгук и почувствовал себя переводчиком на международном слёте пчеловодов. — Они выстраиваются в ряд от одного края улья до другого и, держась за руки, отмеряют нужное количество затрачиваемого воска. Именно воска, ведь размер одной соты — фиксированный. Мне всегда было интересно, как это им так заложено природой: создание гексагонов. Человеку от природы ничего не дано, только отпрыгивать от огня, а они без мануалов и инструкций строят такие сложные формы. К тому же, они способны даже вычищать улей от погибших особей — раз, и отвечающая за это пчелка тут же вынесла мертвую тушку за борт, а убивают они мирно — температурным режимом — группируются и жарят до смерти. Жаль лишь, что пчелы — очень мягкие и уязвимые. Другое дело — шершни. Особенно азиатские, которых полно в Корее. Лютые существа, настоящие убийцы. Яд азиатского шершня может убить даже взрослого здорового человека. — Им это тоже дано от природы? — спросил Чонгук. — Уж лучше так. Агрессия, подаренная природой — тот же элемент, что и подаренная природой уязвимость — инструмент и не более, но отчего одним достается кирка, а другим алмазы; отчего одним достаются виллы с бассейном, а другим — подвалы? — Господин Хан. — Чонгук вынул из упаковки скрепки Берлинго и разложил их в форме гексагона. — По поводу сегодняшней сделки и Миража. — Вся информация в системе, в папке админ-доступа. — Бомгю вынул блокнот из внутреннего кармана пиджака (кто бы мог подумать, что такому человеку, как Хан Бомгю, нужна канцелярия) и авторучку из нагрудного, которая впредь выпирала на всеобщее обозрение лишь для поддержания делового облика, и нанес ею по вырванному листу набор цифр и латинских букв. Через секунду сложенный листок дислоцировался в пиджак Чонгука. — Вот пароль. Только не забудь потом от этой бумажки избавиться. Он встал, громко и протяжно зевнул, потянулся к потолку, словно выплывал из своего бассейна, и вышел из кафетерия. Кофе Хан так и не коснулся.

***

Серое небо постепенно испачкалось в черное, разогнанные облака поредели и местами впитали в себя оранжевый свет автомагистралей и красные сигнальные огни вертолетных площадок. Град разбежался, поднялся прохладный ветер и не осталось сомнений: теплых дней не будет еще очень долго. В полумраке спальни Чимин делал вид, что спит. То ли в действительности не мог уснуть, то ли не желал вести с младшим диалог. Абсурдная ситуация. Не смеялись разве что синяки, размазанные по телу. Было странно и непривычно видеть его в своей постели, но отчего-то в этой самой ситуации — правильно. Чонгук сбросил с запястья часы, расстегнул и избавился от рубашки, сразу же к ней присоединились брюки, а сам Чон — к Чимину, под одно одеяло. Какое-то время они прислушивались к дыхательным циклам друг друга: у младшего вдох и выдох, у старшего вдох — выдох — пауза, и только когда они наконец синхронизировались, Чимин сказал: — Когда тебе было семь, ты не вернулся домой после школы. Мы с Хосоком решили пойти поискать на задницу приключений, и я тебя не забрал, — тут он взял паузу. — Я вспомнил это только оттого, что в тот вечер испугался так же, как испугался вчера. Клочки тех совсем далеких воспоминаний закружились над постелью. — Я помню, что добрался до дома чуть позже, — кивнул Чонгук, его жест остался незамеченным, — но тебя дома не было. Ты пришел поздно, злобно оглядел меня, и сразу ушел к себе. — Потому что даже после того, как ты вернулся, мне не сказали, что ты уже дома. Таким образом отец меня проучил. У старших и младших психика формируется в индивидуальном порядке. Быть старшим, — Чимин задумался или просто решал, говорить дальше или нет. — Это становиться взрослым намного раньше, чем того хотелось бы. Мы с тобой выросли в одной семье, но у нас были разные родители. Наш отец для тебя — не то же самое, что наш отец для меня. Я слишком долго убегал от осознания этой безысходности. Чонгук так долго был ребенком и вместе с тем не был ребенком никогда, а позже и вовсе не уследил, когда это люди стали принимать его за взрослого. Может, один этап жизни оборвался, а следующий так и не успел начаться? — Не мы первые, не мы последние, — предположил Чонгук. — Не сказал бы, что кому-то из нас повезло больше. — Возможно, — согласились с ним. — Помнишь пропавших из Чорьян девушек? — обратился он к Чимину. — Я нашел их. — Не удивлюсь, если Мидорима сам выловил тебя из очередного ресторана и привлек в свой притон, — спокойно отреагировал Чимин. Тропа, по которой они шли неспешным шагом, резко ушла влево. Чонгук оторвал голову от постели, сонливость стёрло моментально: — Ты был там? Впрочем, в таком случае правильнее было бы уронить собственную челюсть. — Нечасто и недолго. — Это ты отправил анонимное письмо. — Возможно. — Я не спрашиваю, — прямо сказал Чонгук. — Но оно должно было быть отправлено ещё до нашего отъезда в Чорьян. — В голову закралось неприятное осознание. — Ты всё знал с самого начала, и Ванессу ты тоже узнал. Почему не сказал ей лично обо всем? — Я рассказал всё, что знаю. То, что они там чему-либо подвергаются, я на самом деле придумал, чтобы на ситуацию обратили больше внимания. — Ты ведь мог помочь им раньше. Действиями. Почему не сделал этого? — В таком случае они бы раскрыли и всё то, чем я занимался в Мираже. Нечасто и недолго, — повторил он, — но не хочу, чтобы обо этом знал кто-то непричастный. Тем более, журналюги вроде Вон. — Это дороже, чем свобода девушек? — не понимал Чонгук. — Ты сам видел. Их не держат в плену. «С ними не делают того, что делали с нами», — имел в виду Чимин, но говорить не стал. Столько отчаянных мыслей вихрем носилось в голове, и ни одна из них не приводила к разрешению. Заметно теряя аргументы, Чонгук сказал: — Они не знают как быть. — Такое случается со всеми. Это не наше бремя, Чонгук. Пусть этим занимаются другие. — Они не лягушки в яме! — Именно. Чонгук приподнялся на локтях и посмотрел в ту сторону, где лунный свет четким лучом падал на лицо брата: — А как же сраные триады о тайфунах? Они молчали и до этого, но наступившая пауза в дыхательном цикле вселенной настолько высосала всевозможные звуки из помещения, что стало страшно, словно вместе с ними исчезли и свет, и воздух. Резким движением Чимин взобрался на Чонгука сверху и наклонился ближе, будто их кто-то мог подслушать: — Он по-твоему не сжимается? Чонгук почувствовал, насколько плотно они с братом прижимаются друг к другу ниже пояса. Прижимается Чимин, а Чон поддается. Что-то действительно сжималось. — Давай, — произнёс он, чтобы подавить свою беспомощность. — Ещё. — Ещё? — плутливо спросил Чимин, не воспринимая попыток младшего быть хоть на малость коварнее его самого. Шуршание, просившееся в уши, исходило от брата, что уже откровенно тёрся о Чонгука, и тот всё же сдался: — Слезь с меня. Чимин не сразу осознал, что его прервали. Казалось, в этом своеобразном акте ему было достаточно безвольности лежащего под ним младшего брата. Потерянному взгляду не хватало ползунка загрузки над ним, и лишь спустя полминуты он громко сглотнул, размяк и опустился ниже: — Так удобно. Чонгук был слишком обессилен, чтобы бороться; бороться с человеком, которого когда-то уважал больше, чем родного отца. Потому позволил лежать у себя на груди и снова согласовывать дыхательные ритмы. — Ты в курсе всего что происходит? — спросил он. — Не более, чем ты. — Я тебе не верю. — Я никогда тебе не врал. — Лишь не говорил того, что знаешь. Чимин спорить не стал, но и соглашаться, стоит отметить, тоже: — Ты не спрашивал. — Ты знаешь про дело? Про Хана? — Знаю лишь, что они сражаются в сети за поиски, но у них это плохо получается — делают слишком много неверных предположений за один присест. У Вон недавно не стало сестры, и на неё давят со всех сторон: одни говорят, что это просто травма, другие — что обратный сексизм. Знаю, что Мираж это картель, а любой картель покрывает большая организация. Я разузнал многое о тех, кто крышует это место и только так я вышел на тебя. Лишь это помогло мне наконец выйти из оцепенения и устроиться в Мадо, где ты часто бывал. — Почему ты не обратился ко мне сразу? — Боялся. — Брат скатился по туловищу Чонгука чуть ниже. — Мне было особенно страшного оттого, что ты подумаешь при виде меня. — То есть, — Чонгук вернулся к изначальной мысли. — Ты знаешь о связи нашей компании и Миража? — Я это вычислил, но и как у Вон, у меня не было доказательств. Откровенно говоря, они мне и не сдались. Не думал и пробовать. — Чимин мизинцем почесал висок. — Я узнал, что ты числишься там и нацелился на поиск информации о тебе. — И как? — спросил Чонгук, но Чимин и не думал отвечать. — Встречный вопрос. — Две недели назад я обнаружил контору под названием Мираж, которой были отправлены большие суммы с нашего счёта, но никакой информации по ним Джисон не нашел. Позже мы познакомились с Мидоримой, он отвел нас в свой клуб. Там же я встретил девушек. Всё слишком просто. — Он меня бесит: избалованный нервозный самолюб. — Ты его слишком плохо знаешь, — защитил коллегу Чон. — К тому же, если бы не он, я бы не нашел тебя. — Кланяюсь и падаю, — бесцветно произнёс Чимин. — Я не понимаю, как это всё работает… махинации эти. — Мираж, как финансовое предприятие, существует лишь на бумагах, — принялся объяснять Чонгук. — Маленькие компании перечисляют им деньги, рассчитывая на услуги продвижения и сотрудничество, но затем оказывается, что Мираж тает — объявляет о своем банкротстве — это и есть те гарантии, за которые мы не несём ответственности. Начинающие предприниматели без имени прогорают на пустом месте, а их деньги остаются в Мираже. — Что они делают потом? — Суд. — От страха ссут? — как ни в чём не бывало спросил Чимин. Чонгук приподнялся посмотреть на брата — снова шутил с серьезным лицом. — Суд… Судятся они. — Чонгук снова испытал желание скинуть с себя брата. — Но выиграть у них не получается, и компания рушится окончательно. Ванесса знает, что клуб связан с нами, поэтому долгое время пыталась выйти на доказательства через Намджуна. — Чонгук вспомнил их с Вон крайнюю встречу. — Она уже знает, что ошиблась. Теперь есть я и действует она иначе — хочет сделать из меня союзника. — Ты хочешь помочь им сам, — догадался Чимин. — Это ведь должно быть возможно: просто подыскать случай. Но есть и то, чего я не могу понять, хоть тресни. — Чонгук убрал с груди щекотавшие его Чиминовы пряди. — Почему Ванесса сразу не копает под Хана? Она подозревает тех, кто лишь сидит в кресле начальника и чиркает по бумаге, но ничего не решает. — Это же очевидно, — прошептал Чимин со знанием дела. — Что «Очевидно»? — Она знает, что не попрет против него. Оранжевые облака расползлись кто-куда, рассыпав по городу красные пятнышки и забрав все звезды. Оставалась лишь смолистая мгла: рыхлая и пористая. Можно было разрезать её столовым ножом и подцепить вилкой, а на вкус она как воздушное ничто с привкусом девственной пустоты. Погружаясь в вязкий сон, словно в банку янтарного меда, Чонгук представил себя пчелой, которая измеряет улей на предмет сотостроительства. Чонгук — всего навсего миролюбивая пушистая пчелка, которая собирает крошащуюся нежную пыльцу, а затем приносит её в теплый, полный друзей и родных дом. Он — часть коллектива, часть чего-то большего, жужжащего, работящего и честолюбивого.

***

В шестом часу Чонгука разбудил ярый и отчётливый стук, но, увы, не входной двери, а собственного сердца. Он тут же приподнялся с кровати и присел на её край. То были болезненные и оглушительные удары, вымещающие из легких кислород. Зарядка для глаз — не помогает. Зарядка для тела — усугубляет. Что-то явно мешало ему естественно функционировать — не так, как было бы правильно, а как он привык. Чонгук открыл ноутбук, вошел в систему компании, нашел запароленные папки и ввел код с тетрадного листа. Среди проведенных за Чоновой спиной сделок, сумм транзакций и банального учёта данных красовался почетный список акционеров Миража. Листать его недолго, но Чонгук всё равно притормозил: в первых же рядах красовалось знакомое имя, которое видеть, увы, не хотелось бы — Пун Дасонг был одной из самых важных шишек Миража. Чонгук вышел к брату: Чимин подражал здоровому человеку, завтракавшему в своей квартире (на своей кухне), но по-прежнему прижимавшему пострадавшие колени к груди, как свою неприкосновенную прелесть. — Ты расскажешь мне всё полностью? — Чонгук поставил перед братом ноутбук, тот даже не утрудил себя заглянуть в набор букв на мониторе. — А что там рассказывать? Возможно, для тебя это нетипично… ну… — он задумался. — Что? — Просыпаться каждый раз в чужой постели, просыпаться, понимая, что это всё не в первый и далеко не в последний раз. — Глок — акционер Миража, — вернул Чон разговор в нужное ему русло. — Вы познакомились там, поэтому ты пошел в Мадо, а не потому что видел там меня. — Нижняя челюсть пошла ходуном от злости, Чонгук оперся на стол и встал над Чимином, как детектив над преступником во время допроса. — «Я никогда тебе не врал», — передразнил он брата нарочито высоким голосом. — Так просто совпало, — снова буднично заметил Чимин, от этого его тона поташнивало. — Случайности. Как говорится, бог путешествует инкогнито. Что это меняет? — спросил он на манер философа. — Я устроился к нему именно из-за тебя. Для того, чтобы просто трахаться ходить и вкручивать лампочки не нужно. — Сколько можно? — От того, как Чонгук ударил по столу, затряслись тарелки. — Зачем ты издеваешься надо мной? — почти кричал он. — Разве я не заслуживаю правды? Чимин сразу замолчал, и пока он безмолвно закрывался от Чонгука за своими острыми фиолетовыми коленями, в горле второго разводился пчелиный улей, что жужжал и царапался, а затем уже медленно поднимался к голове. — Мне нечего тебе сказать, — прошептал Чимин спустя бесконечность, окончательно добивая. Чонгук не сразу понял, чем был улей в его голове, а был он обидой, которую могут нанести лишь близкие — едкой, саднящей и безвыходной. И когда Чимин снова уходит этим вечером (прямо в тот момент после работы, что Чонгук выделил на душ) всё снова переворачивается вверх дном.

***

«Скотина», — слетело с губ Чонгука, когда он, вырвавшись из автомобиля, подошел к Мадо. Неподвижный камень у служебного входа, по-обыкновению зовущийся охранником вытянул руку в сторону на манер своего «Бога» и глупо посмотрел на Чона. Тот не заставил себя ждать: — Мне нужен Дасонг. — Кем будете? Камню продемонстрировалась визитка, он монотонно зачитал текст в динамик гарнитуры для радиосвязи, и спустя полминуты каменная голова еле заметно поднялась и опустилась в одобрительном жесте. В своей комнатушке (не больше той, в которой жила мадам Жюли) Глок раскладывал пасьянс, странно, что не вёл партию в шахматы со своим вторым лицом. Не разбиваясь на излишнюю вежливость, Чонгук уже с порога спросил: — Где он? — Его тут нет. — Пун поистине засверкал, обрадованный новому развитию событий, будто бы сам был автором Чоновой трагедии. Тогда Чон преодолел расстояние от входа до стола за несколько секунд и схватил Глока за пропитанный потом шиворот — карты разлетелись по столешнице, а те, что Пун держал в руках, рассыпались под ноги. — Мне предоставить материалы с камер видеонаблюдений? На Пуна подобное заявление нисколько не подействовало: — Что, снова потерялся? Прям как малое дитятко. А ты первым делом и ко мне. — Он улыбался. Его держали за шиворот, как скот перед забоем, а он улыбался. — Но знаешь, что Чонгук? Чимин сам просил с ним это сделать. Одна сплошная партия. Только иногда случается так, что игры перестают быть играми. — Бросить его на улице тоже он просил? — Это уже я сам придумал, каюсь. — Ублюдок. — Чонгук швырнул тяжелое рыхлое тело Глока обратно на стул. Увесистый Чонов ботинок с массивной подошвой разместился на изгибе колена той самой больной ноги и, чем сильнее Чонгук давил на неё, тем закономернее Глок сжимался от нестерпимой боли, словно таракан или пойманный за хвост вредитель, которому некуда больше деться. Однако горделивая властность Пуна, что так раздражала и поддевала Чонгука, была не в том, что он не отбивался, а в том, что не звал на помощь своих каменных охранников. Яд, о котором столь вдохновенно говорил Хан, содержит ацетилхолин, ко всему прочему, привлекающий других шершней. Агрессия — неизлечимая болезнь большого города, заразная и смертельная дрянь, передающаяся всеми возможными способами. Чонгук наносил удар за ударом — представлял, что именно с этой ублюдской улыбкой Глок избивал его брата. Представлял, что с такой же улыбкой Чимин принимал над собой издевательства. Казалось, в Пуне еще полно того дерьма, которое стоило выбить и, возможно, еще немного — для профилактики, и оно, это дерьмо, всё лилось и лилось, сочилось и сочилось, пока Чонгук не заметил, что крови на руках становится больше, а сил в Пуне — меньше. Инстинкт самосохранения, так упорно скрывавшийся всё это время наконец дал о себе знать. Однако неужели борьба со злом — не есть большее зло? — Безгрешных людей не существует, Чонгук, — снова бросил ему вслед Глок, явно страшась не оставить последнее слово за собой. Только вместе с тем, эти его слова означали осведомленность. Касательно чего Чонгук спрашивать не стал — свой главный порок он и без того прекрасно знает. Как случается с туманом при понижении влажности, надежда на спасение из ситуации тает. Теперь Чонгук один из них — избалованный своей безнаказанностью человек в костюме. За бежавшей по телу дрожью, он не сразу заметил вибрацию телефона, а вынув его, не сразу понял, что не может ответить на вызов из-за замазанного кровью экрана. — Ты где? — спросил он сурово. — Гуляю? — тоже спросил Чимин, но как-то бездумно. — Где ты гуляешь? — Так и будем вопросами перекидываться? Гуляю по нашему необъятному городу, настроен хорошо провести время. Такой ответ тебя устроит? — Чимин, где ты сейчас? — Чонгук нажал на это «Где» настолько нещадно, что оно было готово вот-вот лопнуть. — В Амуре, — ответил брат чуть погодя. Чонгук попытался вспомнить: Амур, Амур, Амур… Клуб в Сочхо, в который его частенько звал Намджун в годы активной охоты. — Ты уверен, что тебе стоит гулять по таким заведениям после случившегося? — спросил он у Чимина вместо «Ты охренел?». — А что случилось? — Тишина, словно карманные часы в руках гипнотизера, раскачивалась между ними. — Ладно, я пошутил. Смеяться необязательно. Я вернусь сам, можешь не беспокоиться. Но Чонгук, неуклонно обеспокоенный, всё равно пускается на поиски брата.

Забери меня, пожалуйста.

В Амуре всё голубое: движимое и несущее, стоячее, лежачее и ползучее. Надо полагать, уставший после работы Сеульский туман приходил сюда поразвлечься и прогнать несколько шотов травяного ягермейстера. В столь повышенной плотности найти брата было невыполнимой задачей: дым застилал глаза, заползал в ноздри и качал, как на судне морского корабля во время шторма. Спустя несколько десятков минут Чонгук нашел Чимина отплясывающим на столе с разбитой посудой смесь контемпорари и каких-то неопознаваемых движений в стиле Мартини Бьянко с облепившими его со всех сторон голубыми человечками. Даже когда Чонгук подошел вплотную, Чимин его не заметил, и стоило ему потянуть брата на себя и бесцеремонно схватить под мышки, тот вдруг рассеянно улыбнулся, как накачанная транквилизаторами мамаша, встречающая нелюбимых детей со школы. — Знаешь, что такое «Дефенестрация»? — спросил Чимин, заваливаясь на Чонгука. — Не знаешь… Это когда выбрасываешь кого-то из окна. Вот ты сейчас совершил дефенестрацию, только ты меня не выбросил, а втянул в проем. — Я искал тебя несколько часов, — поставил Чон брата в известность. Толпа давила их со всех сторон, прямо пчелы, желавшие зажарить подставную королеву. — Даже был у Глока. — Да? И что же? — Ты понимаешь, что я с ним сделал? Чимин бросил понимающий взгляд на Чоновы рукава: — Всё то, чего он заслужил. — Поехали. — Столько ужасов мира сконцентрировались вокруг нас с тобой. — Брат буквально врос в землю… в голубую землю, раз на то пошло. Было тяжело поверить, что столь сухопарый пьяный человек мог крепко стоять на ногах. — Разве тебе не хочется сбежать от всего этого? Смерти, пропажи, насилие, обман, похоть. Чонгук, отпусти меня. — Чонгук ужаснулся — Чимин пьян не был. — Отпусти. Позволь остаться в этом сне ещё ненадолго. Чон попробовал ещё раз: — Сон продолжится дома. — У нас нет дома, Чонгук. У нас так давно нет дома. Оставь меня здесь. — Брат снова замер, как если бы в нём зажали педаль тормоза. На лице заискрилось лукавство. — Я ещё не сделал того, ради чего пришел. — Зачем ты это делаешь? — спросил младший то, что давно должен был спросить, но не решался. Ныне же он слишком отчаялся, чтобы избегать правды. — Ты и сам догадался, — подтвердил Чимин. — Это сатириазис, Чонгук. Твой брат болен. Чонгук невольно уронил взгляд Чимину между ног, тот ударился о выпирающий признак сексуальной неудовлетворенности. Первой мыслью было увести брата из этого клуба, города, страны, но ему вдруг отчетливо стало ясно — этого парня нужно вовсе изолировать от людей. Почему к нему не выдали инструкцию по эксплуатации? — Куда мы? — спросил Чимин, заметив, что его, крепко схватив за руку, ведут через толпу. Дверца туалета хлопнула первой, за ней — другая — в одну из изрисованных тысячелетней эволюцией похабных рисунков. — Лучше это буду я, — произнёс Чонгук шепотом, прижимаясь щекой к Чиминовой, — чем какой-то спидозный наркоман. Чимин тут же пришел в себя и, запуская ледяные пальцы Чону под одежду, произнёс: — Наконец-то ты это понял. Чон Чонгук сам по себе — болезнь неизвестного происхождения. Необузданно он стянул с брата джинсы — пряжка на ремне с лязгом ударилась о стенки туалетной кабинки, и спустил боксеры, которым, судя по всему, суждено было оказаться спущенными, и спущенными именно им. Чонгук больше, чем целовал. Чонгук больше, чем обладал. Чонгук больше, чем… С грохотом открылась дверь, и в туалет ворвались голубые звуки голубого помещения. Послышались чьи-то хаотичные шаги и нелепые выкрики. Чонгук и Чимин замерли, любое лишнее движение — и они окажутся замеченными. Пока они ждут, что туалет снова останется в их распоряжении вокруг члена Чонгука пульсирует целый мир, и пульсация эта достигает каждого Чонового уголка от макушки до пят. Ещё немного — и он их сдаст, громко и отчаянно застонав. Чимин же намеренно не останавливается — движется в двух основополагающих направлениях, разгоняя кровь по венам. И стоит двери только закрыться, как Чонгук обхватывает Чимина сильнее, плотнее и крепче.

Ты мне нужен.

***

Из Сочхо их всё же унесло метро. Сеульский метрополитен — четвертый по пассажирообороту в мире, но сейчас даже привычно людная ветка до станции Яксу переговаривалась с городом вполголоса. Чонгук и Чимин сели друг напротив друга в полупустом вагоне. Глянцевая поверхность пола отражала уползающие вдаль холодные светодиодные ленты, алюминиевые ручки медленно покачивались по мере движения, а неудачная реклама зубной пасты в небольшом экране над входом сменялась ещё более неудачным социальным роликом. Чонгук смотрела на Чимина, вглядывался в черты его сонного лица, убеждаясь в который раз: в них с братом не было и нет сходства, но между ними пролегала настолько четкая связь, что столкнувшись с ней можно было разбиться. Чимин растер глаза, зевнул, почесал край носа и подправил прядь волос, норовящую залезть ему в глаза. Чух-чух, чух-чух. В груди его яма, будто облитая кипятком, давала о себе знать всё отчетливее. Чонгук снова позволял обиде циркулировать в венах на ряду с красными кровяными тельцами. На большее у него не оставалось сил. Он по ниточкам расходился меж двух определений: «Я не буду поддаваться чужой игре» и «Я уже проиграл». Подземные фонари, то и дело проблескивающие в окнах вагона, обрамляли пронзительный профиль Чимина, и каждый раз он светился, словно керосиновая лампа, манящая на себя ночных мотыльков. Даже самая красивая бабочка, позволяя дистанции между ними, ею и лампой, сократиться до непозволительной близости, обжигается, навзничь падая в пучины самозабвения. Какие только мысли не посещают в метро.

Наконец-то ты это понял.

«Понял» было последним словом, которое Чимин произнёс со времен Амура. Надо полагать, признание стоило ему тысячи слов. Он лишь изредка перебирал гардероб Чонгука на предмет симпатичных себе вещей (таковых не оказалось), разбирал специи на кухне, терзал вытрепанную «Дегуманизацию искусства» и обозревал новостные каналы, остановившись дольше обычного лишь на объявлении свадьбы Джунвон и Кон Ю, посмотрев при этом на Чонгука (тоже дольше обычного) с толикой азарта и даже предвкушения. Нельзя было сказать, что брат, если и смотрел в его сторону, то смотрел виновато. Наоборот, он смотрел, и довольно часто, но куда-то сквозь, невзначай, будто не было в Чонгуке ничего стоящего внимания. Наблюдая за ним, Чонгук понимал: идеальный шторм ещё не миновал.

***

В утро субботы Ванесса Вон поймала Чонгука, возвращавшегося с соседней рамённой в здание компании. Вокруг её фарфорового лица был обвязан платок из кремового ситца, а на переносице восседали крупные очки от Фурла. Своим образом она отдаленно напоминала Одри Хепберн в середине шестидесятых: вот они с Хамфри Богартом пересеклись в Бронксе и, вдоволь польстив друг другу, пустятся вдоль замызганных улиц Нью-Йорка, подозрительно чистых, чтобы в историю можно было поверить. — Мы нашли некую помощь. — Она дышала рвано, не поспевая за Чоновым шагом. — Заимели поддержку со стороны частного детективного агентства. От вас сейчас требуется провести расследование: какие конторы и на каких правах имеют отношение к вашей компании. Чонгук рассеянно смотрел по сторонам: как бы рядом не оказалось Хана, Джисона или Ёнсона. В Вон сомнений не было, но он явно не был намерен разыскивать то, что уже нашел: — Ванесса, я ничем не могу вам помочь. — Чонгук, а я могу, могу помочь на законодательном уровне. «Законодательный уровень» звучало ещё хуже, чем всё то, что было до этого. Чонгук уже подписал свой личный приговор в то утро понедельника и теперь был связан по рукам и ногам. Неумелый паучок, в какую же чертовски сложную паутину он сам себя запутал. — Я в этой ситуации… — Вы, — поторопила его Вон, будто помогала слабоумному закончить мысль. К ботинкам прохожих приклеивались изнеможенные осенью листья грабинника и обрывки газет. Лица политиков и знаменитостей держались на подошвах несколько жалких минут и снова падали в лужи. — Я, — снова попытался Чонгук, но не нашел подходящих слов. На него чуть не налетел велосипедист. — Занимательный обмен местоимениями. — Я буду вынужден обратиться к охране, если вы не перестанете меня преследовать, — поставил точку он у дверей в бизнес центр. Она резко остановилась, и даже за толстой оправой солнцезащитных очков читалось тонкое «Я поняла», а затем ещё пару минут Чонгук слышал, как в обратном направлении цокали по асфальту её каблучки или ему лишь казалось, что это цокали именно они. После работы он сразу отправился в Мираж. Мидорима встретил его, как встречают почетных гостей, лепеча что-то на родном японском. Как ни крути, а разобрать было невозможно: действительно хозяин рад его визиту или с улыбкой на лице бранил Чона на чём свет стоит. Днем Мираж выглядел так же пусто, как стадион возле собора во время зимы или то же миссионерское кладбище неподалеку. Будто даже не клуб, а выключенная площадка для игры в лазертаг. — Мидорима, давай я сам выберу нам официантку, — предложил Чон, когда они разместились за одним из столиков-капель. Предварительно он выложил перед собой портмоне, визитку, сотовый и лишь ключи от дома остались во внутреннем кармане. — Конечно, Чон, — за японца, казалось, говорил некий нездоровый азарт. — Конечно. Мидорима вызвал всех своих официантов, развернул на полпути парней и приказал выстроиться оставшимся в ровный строй. Осталось только гаркнуть: «По порядку рассчитайсь!». Официантки обыкновенные, ничего не выкрикивающие, девять штук. Чонгук сделал вид, что приглядывается к каждой, но всё посматривал на Квон и Чои. Те старались смотреть прямо перед собой, насколько то было возможно, но тоже периодично поглядывали на Чонгука. Он указал на Квон (она казалась чуть собранней, чем подруга) и заказал стакан охлажденного пива и креветки в панировке. Мидорима заказал бутылочку сякэ и обжаренные ломтики тофу. Она кивнула и умчалась прочь. — Хорошая девочка, далеко пойдёт. — Мидорима довольно гладил себя за бородку, будто они были его главной гордостью. — Она и подружка её, приехали тоже из какого-то захолустья. Как я их понимаю. — Сами прибежали? — Ещё бы: работы нет, жилья нет, образования нет. Ну не будут же они годами официантками работать. Никто быть официантом не хочет. Должность такая: в потоке. Вон сколько возможностей, денег будет завались, в университет, может, поступят. Хотя, — он снова погладил бородку, но уже задумчиво. — С такими деньгами образование бессмысленно. Ага. — кивнул Мидорима принесенной выпивке. — Люди платят за обучение, чтобы эти деньги потом компенсировать, а у них, — хозяин указал на своих работников. — Всё на мази. Чонгук подумал, что, раз на то пошло, все профессии и должности такие: молодые сменяют старых, умные обгоняют глупых, выносливые вытесняют малосильных, но он здесь не ради подобных дискуссий. — А чего не соглашаются? — Цену себе набивают поди. Только куда им бежать? Все документы у нас, деньги у нас. — А если полиция поймает? — поинтересовался Чонгук. — Уж лучше полиция, чем какая-то журнальная крыса. Я вообще сам ни-ни, не трогаю их… Не надо оно мне. То ли оттого, что жалко их по сути, то ли оттого, что всё своё либидо я уже в Канагаве просадил. По мере беседы пива в бокале становилось меньше, а испарины на внешней стенке — больше. Чонгук поставил его на визитку, и когда Квон забирала пустой стакан на поднос, та приклеенная ушла вместе с основанием. Чон следил за вымуштрованными движениями девушки: они все пострадали одинаково и друг от друга отличались лишь снаружи. Пока она уносила его поддельное имя и номер телефона на своем подносе, Чонгук подумал, что всё в самом-то деле намного хуже, чем он предполагал. Когда начало смеркаться, Чонгук вышел с Чимином за покупками — не оттого, что не мог оставить брата одного, а… Впрочем, справедливости ради, частичная доля недоверия всё же присутствовала. — Джисон позвал нас на ужин к себе домой, — поставил он того в известность, вспоминая прилетевшее на днях от Юна приглашение. Чимин не отреагировал. Их равномерный шаг нарушил телефонный звонок, Чонгук притормозил, переложил пакеты в левую руку и достал мобильник. — Пак Чонгук? — донеслось оттуда голосом одной из девушек, которой именно — не разберешь, уж больно они были похожи. — Да, слушаю. — Каждый двенадцатый день, — начала она. — На час позже, чем в предыдущий раз товар привозят на новое место. Обычно выезжают наши парни. Один раз они брали нас с собой, просто чтобы поиздеваться. После этого… Чонгук, я не представляю как мы вернемся домой. Особенно Данби. Они, другие официанты японцы, сделали с ней кое-что плохое. Чонгук бросил взгляд на Чимина и тут же растерялся: тот отошел в сторону к постамату и разглядывал вход в старинную заводь местной проституции напротив. Эта безымянная дверь, покрытая толстой ржавой решеткой уже долгое время оставалась порталом в ночной клуб европейского стиля. Уходить нужно было как можно скорее. — Вам нужно узнать, когда будет следующий раз и по возможности оказаться там, — решил Чонгук, наблюдая за столпившимися на противоположной стороне улицы парнями. Какие-то из них в ответ поглядывали на Чимина и даже посвистывали. — Но… — собирались возразить в трубке. — Я понимаю, но вам стоит просто довериться мне. — Хорошо, — согласилась девушка, — тогда на связи. Чонгук попрощался, сбросил вызов и окликнул всё по-прежнему прикованного к клубу брата: — Пойдем.

***

План был открыть пару банок пива, завалиться на диван, постараться собрать мысли в приличную кучу и составить план. Чонгук поставил покупки на стол, те разместились на деревянной поверхности с тихим шуршанием, очень похожим на бой небольшого водопада. Четыре пакета: маринованный редис, консервированные сливы, молоко, тостерный хлеб, зелень, тунец, картофельный салат в упаковке, сыр пармезан, лимон (Чимин очень любил лимоны), замороженные телячьи ребрышки, содовая. — Чимин, — позвал брата Чонгук. — Помоги разложить продукты. — Но ни шороха в ответ не услышал. — Чимин? Должно быть, тот вылетел, когда Чон попросил его закрыть дверь. Чонгук кинулся в коридор — действительно, в замочной скважине грустно висели ключи. Продукты так никто и не разложил. Клуб изнутри был похож на улей с лабиринтом из небольших углублений — сот, чтобы в них уединяться. Возможно, так и выглядят изнутри ульи гималайских пчел, чей мёд имеет галлюциногенные свойства. Все посещают этот улей в попытке просто забыться — раз и навсегда. Пока Чон блуждал по лабиринту, он видел лишь макушки и ступни то и дело соприкасающиеся друг с другом в слепом соитии. Запах прогорклый и терпкий тоже сновал меж ячеек и кого-то выискивал. Чонгука подзывали, манили и даже были готовы наброситься, как в одной из сот он наконец заметил его — с поднятой головой, то и дело бьющейся в нездоровом наслаждении о стенку позади, а уже врываясь в его соту, другого, сидящего перед ним на коленях… точнее, чей-то промокший донельзя затылок; чужака, присосавшегося к члену его брата, и в два шага преодолел разделявшее их расстояние, цепанул чужака за шкирку и оттолкнул: уйди, исчезни, умри. — Хватит отыгрывать на мне свою травму старшего ребенка. Я тут не причём. Больше не жди от меня помощи. Он посмотрел на брата не уверенный, понял ли тот что только что произошло и присел, потянувшись, к этим дурацким брюкам, слишком нагло вытирающим собой пол. Наклоняется… но не может подняться — Чимин держит ладони на его голове: — Нужно закончить начатое. И Чонгук… окончательно выходит из строя, заканчивая начатое. Борясь с рвотным рефлексом и желанием здесь же придушить брата, ему мерещится чье-то присутствие: тяжелый и неодобрительный взгляд, даже не останавливающий их в багровом ужасе, а, наоборот, накидывающий холодом брезгливости гири ему на сердце, отчего он заводится сильнее, доводя брата до изнеможения, а себя самого — до падения в яму. Их секс перестал быть личным и сокровенным. Призраки встают в очередь, чтобы увидеть, как повторяется история великих египетских монархов и священных родоначальников человеческой расы, а вселенная в своем бессмертии неустанно расширяется. Есть целый принцип, по которому любое людское действие повышает уровень всеобщей загруженности, и когда он превысит основные показатели, с вселенной произойдет то же, что и в самом начале. Она взорвется.

***

На организованный семьей Юн ивент в честь объявления свадьбы Чимин тоже не пришел. Рояль в холле стоял нетронутым, над ним прохладным осенним ветром, словно ручки в вагонах метро, раскачивались орхидеи. Гостей Чонгук не знал, его не было на объявлении помолвки — статус не позволял, а теперь лишь принимал поздравления и отовсюду протянутые к нему руки в знак знакомства. Он снова попытался представить, чем был сейчас занят Намджун. Наверное, готовил бахулу, рисовал древние храмы и пил кокосовый сок с джином… Сокджином. — Как Чимин? У него всё в порядке? — обратился к нему Джисон. — Голос у него был тогда — просто хуже некуда. — Да, — соврал Чонгук. — Спасибо, что отреагировал. Юн кивнул и перевёл тему. — Вот скажи, разве в таком возрасте нормально впервые жениться? — имел он в виду, разумеется, Чхичжоля. — Либо женись до тридцати пяти, либо не женись вообще — таково мое мнение. Когда он университет заканчивал, Джунвон только в сад пошла. Чонгук с его отбитым представлением морали Джисона поддержать не смог, тот ещё какое-то время покружил вокруг, а затем ушел к сестре. Пока его голова семенила к дому, Чонгук заметил: Юн в самом деле немного полысел. Не было желания разбирать убранство и антураж на составные. Желаний как таковых не было вообще. Холод в его манере держаться спишут на то же мнимое чувство собственное важности, знакомое здесь каждому. Даже больше: к которому все стремятся. Чонгук снова безнаказанно мог строить из себя урода. Когда Чонгук вышел на задний двор, вибрация телефона усилилась, будто Чимин мог контролировать её дистанционно. Бз-з, бз-з по всему телу, как крупная гималайская пчела. Стоя под черным пористым небом, поодаль от всеобщего гуляния и держа в руках бокал холодного на вкус такого же, что и в ту самую первую ночь просекко, Чонгук наконец понял, что тревожность его имеет свойство нападать лишь в «Безчиминовые» дни, когда действия и состояние брата ему неизвестны. Однако, стоит тому снова появиться, даже в самом неподъемном состоянии, Чонгук оказывается способен вынести любые невзгоды. И чем чаще это происходит, тем отчетливее стирается его характер, гордость и сила воли. Тем отчетливее он становится ничем. — Чонгук… — позвал Чимин громко, чтобы приглушить шум очередного лабиринта. — Я не приеду за тобой. — Чонгук отставил в сторону вино и зажал трубку между ухом и плечом. — Как, не приедешь? Тон брата заметно выпрямился, от неожиданности Чимин даже слегка запнулся. Наряду с Чонгуком он понимал, что проблема вовсе не в том, как он доберется сегодня до дома. — Я предупреждал тебя. — Гуки, послушай. Чонгук железной битой давил в себе разъяренный улей: — Нет. — Мы ведь неплохие люди, — начал брат отчаянно. — Неплохие. Будь на моей стороне. Мы неплохие, с нами просто произошло что-то плохое. Мы в этом не виноваты. Чонгук, пожалуйста. — Хотя бы раз я тоже хочу потеряться, — начал Чонгук, — забыться. — Он взял трубку в правую руку, второй же пытался протирать глаза быстрее, чем они разольются слезами. — Хотя бы раз я хочу, чтобы ты протянул мне ладонь и сказал: «Я с тобой». Люди в особняке делали вид, что радуются крайне бесполезному для них событию, их миры постепенно строились, пока Чонов стремительно разрушался. Если бы не поломка в нём, он бы тоже с удовольствием разделял чужое счастье. Если бы… — Мне не нужны подвиги, не нужны клубы, мне вообще ничего не надо! Лишь бы ты был рядом, пожалуйста. Я хочу с тобой быть, — Чимин не протирал глаз, он отчетливо и громко плакал. — Чонгук, прошу, не оставляй меня… Я люблю тебя. Лишь бы ты был рядом. Я хочу с тобой быть. Я люблю тебя.