Практика

Утро вышло поздним и одиноким. Его уже не было рядом, а на столике, который прикатили, наверное, только что, ароматом манили завтрак и кофе. Рядом — записка каллиграфическим почерком. «Буду вечером. Ты можешь и быстрее» Гамаль тяжело вздохнула, понимая, что она, как собачка, весь день ждёт его. Девушка села за работу, записывая свои мысли по поводу клуба, после чего попыталась уйти гулять, решив, что позанимается вечером. И, на удивление, завтрак она съела. Горничные рассказали ей, как пройти в сад. Ровно подстриженные газоны и деревья, лабиринты из кустов в английском стиле и множество статуй из белого мрамора. Гамаль словно гуляла в парке дворца короля из фильмов о мушкетерах. Или из взрослых версий, потому как статуи все были если не порнографическими, то наполненными эротизмом и намеками. Нимфы и сатиры, обнимающиеся в парах и стыдливо прячущиеся в зелёных тупиках для одиночного самоудовлетворения. Несколько парней с блестящими на солнце мускулистыми телами в комбинезонах работали над благоустройством сада, конкурируя со статуями своей животной харизмой секс-машин. Девушка гуляла, стараясь не краснеть и думая о том, что в душе она ещё первокурсница, а то и школьница. Гамаль гуляла до самого вечера, и вовсе не заметив, как стало темнеть. Слишком было лениво возвращаться назад, тем более, чтобы после снова начать плавать. Лень взяла вверх… А вот когда стало совсем темно, вернуться назад стало уже сложно. И не смотря на огни замка… Вернее огни его дома… Тропинки были почти непроглядными, как и кусты, через которые она пыталась пройти. Гуляя в поисках пути к дому, Гамаль выходит к небольшому деревянному зданию. Сарай темно-коричневого цвета, немного подкосившийся. Странно видеть такое неухоженное здание, пусть и явно в углу сада. Дорожка-тропинка не выглядит особо протоптанной, но и не заросла. Двери-ворота полураспахнуты, разгоняя сумрак отсветом луны. Сырость и затхлость внутри. Первыми в глаза бросаются колодки. Крепление для рук и головы по центру сарая. Даже двое, вторые чуть пониже, в них пришлось бы стоять на коленях. В углу сложена печь и стоят жаровни, сейчас, конечно, потухшие. На стенах развешены кандалы, цепи, кнуты и плети. Гамаль поражённо стоит, почти закричав, но сдержав вопль в горле… Нет, она, конечно, подозревала что-то подобное, но… Не думала, что это будет в таком месте… Богом забытом месте… Может, это не то, о чём она подумала?! Гамаль попятилась прочь, а после и вовсе едва не побежала. Но совсем не к дому. Гулять и дальше, пока совсем не замёрзнет… Всё же идея быть высеченной плетью, в старом, затхлом и довольно сыром сарае… Может, она бы и согласилась быть в колодках, да даже позволить ему высечь себя, но… В тепле и куда более безопасном месте, а не тут… Она гуляла и гуляла, побаивась возвращаться и думая об увиденном. И с каждой минутой всё больше боялась вернуться, ведь тогда он мог бы разозлиться на неё Вскоре она услышала шум в тени деревьев. Сопение. Люди, что могут показать ей выход? Идя на шум, она выглядывает из-за дерева. Этот день полон похоти. Или вся ее жизнь? На лавочке у дерева сидит девушка. Не знакома Огневой, но все в той же форме горничной. Сидит на шпагате с привязанными к лавке ногами, бесстыдно задранным подолом и кляпом во рту. На коленях перед ней стоит один из садовников. Судя по судорогам и стонам сквозь ткань — парень умело вылизывает свою пленницу, пока та стянутыми же руками держится за спинку лавки за спиной. Спортивная фигура и отличные пропорции любовников подходят для качественного порно, но этим вечером пара просто непривычно, но страстно любит друг друга. Гамаль тихо стоит, смотря на них и думая, все ли у него с друг другом трахаются или только избранные. Невольно она любуется ими, их внешностью и развратностью, потирая замёрзшие плечи. Она совсем замёрзла, но продолжала подглядывать, чувствуя, как внизу теплеет. — Подглядывать нехорошо, — ладонь Орлова зажимает рот Гамаль, вторая прижимает за талию, — но так интересно, да? Тебе нравится парень? То, что он делает? Гамаль хочет вскрикнуть от неожиданности, но он затыкает её. — У тебя все между собой трахаются? Второй раз натыкаюсь, — она не отвечает на его вопрос, почти шипя сквозь его руку. — И что там за сарай?! Я требую ответа! Иначе за себя не ручаюсь. — А что ты мне сделаешь? — он не смущается или боится, как должен был бы, — затащишь в сарай и отстегаешь? Ты и третью того, что там есть, не сможешь воспользоваться. Не говоря уж о том, чтобы доставить удовольствие. Он снова кивает на изгибающуюся к экстазе связанную служанку. — Ты хотела бы быть на ее месте или в сарае? — прижимая замёрзшую девушку, он гладит ее по плечам без капли эротики. Хотя рядом с ним, глядя на это действие — ему и не нужно. — Выбирай, как я накажу тебя за то, что не тренировалась, моя негодница? — В сарае? Больше похоже на избушку, владелица которой умерла пару десятков лет назад. Больше похоже на сгнившее нечто. Отвратительное место. Даже умирая от холода, я бы не зашла туда. Это мерзко. И вообще, тренировки — это моё дело! И сейчас я зла на тебя, честно говоря. Я хочу домой. Я здесь как кошка или собака… Одна. — Я велел тебе тренироваться. Готовиться к соревнованиям. Потому что сама бы ты этого не сделала, — прижимает к дереву, за которым они прятались от любовников на лавочке. Она не видит парочку, но стоны горничной становятся все громче, невыносимо жалобными. — И за это я тебя накажу. Прямо сейчас. Ты зла? Хорошо, значит запомнишь, что меня надо слушаться. Снимает галстук и хватает обе руки Гамаль, моментально накидывая петли. Миг — и конец перекинут через сук дерева, вынуждая вытянуться перед ним. Вынимает платок из кармана, целует девушку, а потом обвязывает ей рот. Не затыкая кляпом, а вокруг головы. Говорить она внятно не сможет, зато стонать — во всю. Стоны за деревом переводят в подвывание. Связанной горничной ужасно хорошо. А каково сейчас будет Гамаль? Гамаль чуть пытается сопротивляться, но на это у неё едва ли есть возможность, да и какая-то обида и гнев мешали ей, объяснить которые она не могла даже себе. Второй платок, из другого кармана. Складывает и завязывает ей глаза. — Ты обижена, малышка? Что ж, надо научить тебя одному уроку, — она чувствует задираемое платье. Он сворачивает его и крепит на поясе так, что лобок остаётся открыт. Спускает трусики, — я никогда не делаю с тобой ничего, что не пойдёт тебе на пользу. Даже если наказываю тебя. Она вздрагивает, когда он задирает её платье, а после едва сдерживает шумный вдох, оставшись без трусиков и почувствовав руку… Отступает нежно проводя между бёдер. И убирает руку. Идёт время, но Орлов медлит. Стоны за спиной все ярче. Потом, похоже, девушке освобождают рот. — Прошу, прекрати! Умоляю! Я больше не могу! О, как приятно! Остановись! Умоляю! Я сделаю все! Я буду слушаться! Снова и снова стоны сменяются мольбами и просьбами. Со стонами. Она висит на дереве одна. Ночная прохлада ласкает ее бёдра, а путы слишком крепки, чтобы убрать их. А ее мужчина словно оставил ее мучаться одну. Конечно, её дико возбуждала новая игра, но могла бы быть и ответная реакция от неё, если бы он хотя бы пытался послушать её. Безусловно, она уже начинала течь, особенно слыша громкие стоны и мольбы девушки, но мысль о том, что ему нравится только её тело, не давала ей покоя и шанса полностью насладиться, да и в целом хотя бы полностью отдаться чувствам и эмоциям от того, что он задумал. С каждой минутой она всё больше думала о том, что он ушёл, хотя в тоже время и предположила, что пошёл за… плетью? Нет, вряд ли… Тем более, что она лицом к нему. Минуты бегут. Стоны и крики замолкают. Шум за спиной — Спасибо, это было… великолепно, — благодарный рыдающий женский голос, — я клянусь быть твоей. Только твоей личной рабыней, если потребуешь. — Я люблю тебя, моя девочка, — скупой мужской ответ на признание и звуки поцелуев. Удаляющиеся. Теперь Гамаль не слышит чьего-либо присутствия. Она одна, связана в саду, где ходят мужчины и женщины. Без его защиты, наказана и возбуждена. Девушка, по её мнению, наконец находит ответ, невольно отмечая, что видимо слишком многие мужчины, если не все, просто хотят использовать женщин в сексуальных утехах, даря в ответ содержание, но не хотят пытаться понять их и полюбить. Она находит ответ… Она его новая Игрушка… Игрушка… Ей хочется заплакать, но она сдерживается, понимая, что слёзы не пробудят в нём никакой реакции и уж лучше она позволит себе это позже, когда будет одна и сможет найти утешение в подушке, которую будет обнимать всю ночь. Не стоит ей быть слабой при нём, если он вообще не ушёл куда-то далеко. И всё же она остаётся девушкой, реагирующей на окружающие звуки и тот факт, что её нижние дырочки открыты для любых чужих взглядов, а рот завязан, равно как и глаза, так что она ничего не может сделать. Студентка пытается выпутаться, но, кажется, лишь сильнее затягивает. Она потеряла счёт времени, а звуки ночи пугают все сильнее. Ухоженный сад пропадает, оставляя в воображении темный лес. Полный диких хищников. Монстров. Ужасов. Крик филина или стон чудовищна? Или кто-то охотчий до ее тела? В мыслях девушки ужас насилия или смерти? И почему тело все ещё возбуждено, примешивая к желанию спрятаться все больше воспоминаний о сарае и его владельце. Девушка с каждой минутой чувствовала, как её дыхание учащается, а звуки вокруг будто… Нет, не отходят на второй план, тоже становятся громче… Чувства обостряются. Дерево холодное и колкое… А ночь всё холоднее и… Страшнее. Гамаль сводит ножки, всё ещё пытаясь выпутаться. Просыпается страх. Рыжая начинает догадываться о том, что он задумал… Пытается так дать её сознанию понять, что с ним она в безопасности… Но она не поведётся! Ещё чего! Она ему не очередная шлюха или игрушка! У неё есть характер! Хотя сейчас ей очень страшно… И холодно… Сколько времени она одна? Он ещё помнит о ней? Ночь упрямо шепчет на уши, что спасения не будет. Какое-то насекомое поднимает по ножке, падая от рывка. Наказание кажется слишком жестоким. Уже не игривым. Ей кажется, что прошло уже несколько часов. Стало совсем холодно и ничуть не приятно. А ещё через несколько минут она и вовсе чувствует, как глаза наполняются слезами, которые после увлажняют собой платок. Гамаль плачет, всё сильнее не желая знать его и видеть. Она пытается повиснуть, чтобы отломать ветку или порвать галстук, но пока это приносит лишь боль в запястьях. Спортивный характер не даёт ей сдаться. Но он и не хотел ее ломать. Неслышно ступая от кустов, где все это время наблюдал, он срывает повязку со рта и впивается в губы. Не даёт отпрянуть, ударить или даже понять. Только реакции тела. Испуг, взведение пружины. Свобода, пусть и не полная. Жар его губ, уже инстинктивный, желанный. И объятия с пальцами на лобке, это сигнал. Стресс. Тело девушки уже запоминает программу — стресс-наслаждение. — Все хорошо, милая, я рядом. Не плачь, я не люблю такие твои слёзы, — нежный шёпот для дезориентации. Гамаль пытается тихо пискнуть, хочет послать его или ударить коленом в пах, чувствуя… Ненависть? Нет… Просто обиду… Обиду на то, что он так поступил с ней. И продолжает поступать. Играет так, как нравится ему, но не ей… И хотя тело реагирует на него, покорно исполняя все его замыслы, в ней нет той страсти, того отголоска её самой. Для неё он сделал всё, чтобы сделать больно и обидно. — Уйди от меня. И не смей ко мне больше прикасаться, — сквозь слёзы зло шипит она. — Я немедленно ухожу или уезжаю домой. Я не собираюсь быть твоей Игрушкой. Я хочу быть личностью, а не рабом. — Ты торопишь события, Гамаль. — он смеется, не обидно, а словно счастливо. Опускает подол, хоть и не возвращая белье. — Как раз завтра утром твои вещи можно загрузить в машину, а после работы отвезти домой. На счёт Игрушки — ты на эту роль и не годишься, уж извини. Можешь объявить мне сексуальный бойкот, я потерплю. Он развязывает ей глаза и нежно вытирает слёзы. — Рабство, моя милая Гамаль, запрещено на территории этой страны. Иначе я бы давно уже украл тебя и превратил в свою единственную рабыню, — развязывает руки и начинает массировать кисти, не отпуская девушку, — ты снова и снова совершаешь одну и ту же ошибку — ищешь зло в том, чего не понимаешь. Богатые люди — злы и жестоки; любящие секс — извращённые и похотливые; говорящие о рабстве — безжалостные и грубые. Гамаль отталкивает его от себя, не желая слышать его и чувствуя себя униженной и оскорблённой. Он смеялся, когда ей было больно… Девушка убегает, не видя дороги, стремясь больше не слышать его и не видеть. Не зря всё же она бегала. Сейчас она игнорирует усталость и тот факт, что ела только завтрак, а ещё очень замёрзла. Ей хочется или убежать домой, что она и сделает, или закрыться где-нибудь и долго плакать. Её тело сотрясают рыдания, мешая нормально дышать. По щекам бегут слёзы. Прыжок через куст и нога неудачно приземляется на край камня. Заваливаясь назад, студентка почему-то ожидает его руки. Спасение от ненавистного Орлова. Уже у самой земли ее подхватывают. Запах. Объятия. Сталь и тепло. Даже начав биться изо всех сил — не вырваться. Он просто прижимает ее к себе и несёт обратно в свой замок. В свою спальню, мимолетно бросая горничной. Девушка пытается вырваться и снова попытаться убежать, рыдая и чувствуя одновременно с этим боль, она не хочет видеть никого: ни маму, ни папу, ни друзей. Яркий свет его дома слепит, мешается, но всё же немного успокаивает её… Но не её отношение к нему. От гнева она забывает про боль. Она пытается сопротивляться, но боль и слабость мешают, да и это бесполезно. — Ужин в НАШУ с Госпожой спальню. И не беспокоить. Уже за дверью, захлопнув, он почти бросает ее на мягкие простыни. — Ногу покажи! — металла в голосе больше, чем она привыкла. — Отпусти меня домой. Я не твоя. И видеть тебя не хочу. Моя жизнь не предназначена для твоих удовольствий. И я не хочу трахаться с человеком, которому плевать на мои чувства. — Я уже сказал, — в его голосе чувствуются отголоски гнева, — ты должна завтра ночевать в своей постели. Утром доктор ещё раз осмотрит, но это для уверенности. И я знаю о твоих чувствах, ты честно все рассказала. Так что замолчи и терпи, если не лгала. Ты — единственная, чьим словам я поверил. И кому даю шанс узнать меня. Со всеми моими чувствами. Он ощупывает и отпускает ее ногу, позволяя отодвинуться. — Ты приносишь мне удовольствие, это факт. И удовольствие от тех слов или той позы — выше того, что ты вытворяешь в постели. Если тебе нужно время — ты его получишь. А сейчас ты прекратишь истерику, поужинаешь и покажешь мне свои наработки по проекту. Вопросы? — Ничего ты не знаешь. И я уже жалею, что ляпнула это. Кажется для тебя это лишь новый способ манипулирования мною. Тебе абсолютно плевать на мои чувства, плевать на мои желания и мои потребности. Уверенна, ты всё же от души тогда посмеялся надо мной. Так же как сегодня, как и всегда. Наверное, приятно думать, что все вокруг обожают тебя, а девушки вешаются. Приятно смеяться над глупой студенткой, что влюбилась в тебя. Издеваться над ней. Оставлять одну и играться тогда, когда тебе хочется. А потом оставить одну ночью и забыть, — Гамаль уже не могла сама остановиться, выплёскивая всё, что накопилось в ней, сев и подтянув ноги к груди, спрятав лицо в коленях. Максимально закрытая поза. — Я был рядом все время. — его голос кажется немного грустным, — и для просто игрушки ты, если бы подумала, то поняла бы — не годишься. Ты всерьёз решила, что у главы такой корпорации нет иных забот? Или мне сложно найти девушку для утех? Или я нахожу твои страдания забавнее всего того, что могу придумать? — опять в голосе закипает зло, — ты самоуверенна в злонамерении против тебя и слепа в добром отношении. Словно выросла вместо меня — среди Волков и акул. Он поднимается. — Ужинай и спи. Завтра тебе на работу и домой. — Простите, что потратила ваше время. Значит завтра я подпишу договор об увольнении, — тихо, пустым голосом произнесла она, понимая, что её первые отношения закончились, хотя и отношениями это совершенно не назовёшь. Гамаль продолжала так сидеть, роняя слёзы. Она так и не притронулась ни к еде, ни к воде, не смотря на мучающую её жажду и лёгкий голод. Она успокоилась лишь тогда, когда сдался её организм и она уснула. И, наверное, впервые, но она не очень хотела просыпаться. Никогда она не думала, что всё может быть так сложно и неоднозначно… Она любит его и это факт. Но ей хочется чего-то… Кроме сексуальных отношений. И это тоже факт, равно как и то, что для него романтика, по её мнению, это глупость. Глупость, мысль о которой она не может прогнать.