***
После похорон Леви доплелся до кровати совершенно опустошенный. Многие из его комнаты как были в одежде, так и завалились в ней спать, выпитые до дна смертью и горем. Кое-как стянув с себя вещи, он плюхнулся на матрас, четко зная, что там, под кроватью, в завязанном мешке, лежит его пропитанная кровью форма. Впервые в жизни он не мог заставить себя заняться стиркой. Ему казалось, что одежде уже ничто не поможет. Там же, в груде его вещей, лежал плащ Эрвина: он отдал его Леви, когда тот туго перевязал своим, разорванным на ленты, чужую рану. «Надевай, — проорал он сквозь шум дождя, когда они возобновили движение незадолго до того, как разыгралась главная трагедия их отступления. — Тебе важнее быть в тепле и сухим, чем мне. И смотри в оба, Леви: мне совсем не нравится вон тот пролесок». Да. Так и оказалось. Тот пролесок стал апогеем катастрофы. Титаны напали на центр, в тумане и дожде их разглядели не сразу. Они отделились от серого неба — уродливые лица, бессмысленные улыбки, пустые глаза — в тот самый момент, когда с их ногами поравнялась повозка, на которой отряд Магнуса Йохансена перевозил раненых. Животное чутье Эрвина заставило его обернуться, остановиться, хотя его отряд был уже далеко впереди. — Все к Магнусу, сейчас! — гаркнул он сквозь дождь. — Спасти раненых! Раненых не спасли. Из отряда Магнуса в живых остался только он и его заместитель Эрик Тиден, который лишился ноги. Все отряды, которые находились рядом, серьезно пострадали. Пролесок, кишмя кишевший титанами, стал причиной гибели двадцати пяти человек. Голова Леви кипела. Он так устал. Осознание, что смерть за стеной не была финальной, что существовали последствия в виде похорон, и скорби, и горя, и тяжести в груди, пусть даже погибшие не были тебе ни родными, ни друзьями, пришло к Леви не сразу. Первым было унижение: уже у самой стены Леви узнал от Томаша, что дорога по улицам Шиганшины — дорога от ворот и почти до самого штаба — именовалась в разведкорпусе дорогой позора. Унижение позволило заглянуть в будущее, увидеть, что экспедиции были катастрофой, куда более растянутой во времени, чем Леви себе представлял. Они оказались про то, что приводит к ней — труды Эрвина, встречи с генералами, мельтешение Шадиса, подготовка солдат. Они оказались про то, что случается, когда вы выходите за стены — сама вылазка, эмоционально и физически такая тяжелая, что выпивает из тебя все силы, превращает из человека в мешок с костями, из которого все доносится слабая дробь, напоминающая расстроенный барабан. И, наконец, экспедиции были про отход — про все то, что случалось с разведкорпусом после возвращения домой. Телеграммы родным, люди, профессионально организующие погребения. Кровавая лужа в душевой, лезвие. Совсем молодой парнишка, Рю, который только присоединился к разведке и делил с Леви комнату. Спросонья Леви даже не понял, почему у Эрда Джина такое лицо. Тридцать четвертый. Похороны; марши, гимны; прощание; поминальный стол; плачущие родные; ставшие свободными тумбочки и кровати; стены замка, внезапно такие пустые без тридцати четырех человек, хотя в них проживали сотни. Упадок веры. Страх. Ослабление силы духа. Проклятия капитанам, лейтенантам, Шадису, пощечины, плевки, военная полиция, оттаскивающая родных и друзей от разведчиков, презрительно зыркающая на тех, кто вернулся из-за стены… И все-таки унижение во время дороги позора было первым. Ворота в стене поднимаются, и вы, едва живые от усталости и потрясений, скачете по тоннелю, мечтая забыться во сне хотя бы на час. Однако по ту сторону вас встречает не штаб, а узкая деревенская дорога, со всех сторон облепленная презрительными серыми лицами. — Опять вернулись ни с чем! Леви — весь в поту, в чужой крови, от свинца в мышцах такой тяжелый, что не понимал, как его бедная лошадь все еще держит его на себе — услышал эти слова так отчетливо, как будто их по зернышку всыпали ему в ухо, чтобы они сорняком проросли в его воспаленном мозгу. — Посмотри на них, доскакались! Их как будто на треть меньше стало? А то и на половину?.. И чему их только учат в разведкорпусе? Как они еще не научились от этих тварей прятаться? Столько лет прошло, а они даже азов не освоили! — Опять лица кислые… Тьфу! Говорю тебе, Том, какая разведка? Где родился, там и пригодился, лучше на земле работать! — Чего лезут, куда не просят? Так на месте не сидится? Там титаны — ну, пусть будут титаны. Сами придумали себе беду, потом плачутся. — Надо же ребят убивать из-за жажды приключений, посмотри на эти отъетые морды капитанские! Точно ради денег молодняк косят. У меня от налогов спина не разгибается! Леви шел вперед и не верил своим ушам. Он уже все это слышал — в деревне, перед вылазкой, но сейчас эти слова били его по лицу так сильно, как будто в них были вшиты лезвия. Беспомощность. Что он сделает с этими людьми? Ничего. Ничего не сделает, ничего не докажет, ничем ни себе не поможет, ни товарищам. Еще одно открытие. Он посмотрел на зевак и вспомнил, как, изрубив в мясо всех титанов в том пролеске — всех, он излетал его целиком, своими руками раскрошил штук двадцать гигантских тварей — они собирали убитых по частям и клали на повозки, чтобы было, что привезти домой. — Кишки… Кишки собирать? — вспомнил он чей-то вопрос. — А… а ты видишь, чьи они? — отозвалась Руни. — Нет… — Господи, — в этот момент Леви увидел, как Руни опустилась на корточки и взялась руками за голову. «Где родился, там и пригодился». Разбежались, блять. Да. Леви очень устал. Он устал настолько, что, завалившись спать после похорон, проспал несколько часов подряд, но все равно пролупился на рассвете и больше не смог ни дремать, ни вылеживаться. Отводя глаза от пустой кровати в конце комнаты, он вытащил из-под своей куль с вещами и отправился отстирывать форму. Он почти стер костяшки пальцев в кровь, приводя одежду в чувство. Развесив ее на улице, под внезапно выступившим жарким солнцем, Леви разлегся на траве и неожиданно для себя приснул. Когда он открыл глаза, вокруг сновали редкие прохожие — лица опухшие, глаза красные. Леви сел, посмотрел на постиранные вещи: как ему и казалось, одежду не спасти. Первоначальный вид себе вернул только плащ Эрвина. Леви пощупал ткань: совсем сухая. Тяжело вздохнув, он собрал прищепки, сложил форму и отправился к лейтенанту вернуть должок.***
После вылазки у Эрвина было много дел. Как оказалось, его последствия включали в себя гораздо больше ступеней, чем последствия Леви или любого другого солдата. Пока на них были эмоции, на Эрвине лежала ответственность за экспедицию. Насколько Леви понял, весь план выхода за стену принадлежал ему. «Из-за решения Шадиса выйти из Хайна позже все полетело к чертям. Его ошибку засчитают как несовершенную часть плана? Не станут разбираться в деталях? Накажут Эрвина?» — эти вопросы Леви задавал себе и днем и ночью, не понимая, что будет дальше. Да и будет ли дальше что-то? Вдруг верхушка, и так мечтавшая прикрыть разведкорпус (если анализировать их решения по скупому финансированию подразделения и нежелание выпускать их за стену), использует трагический промах Шадиса как предлог осуществить задуманное? Тогда никаких больше вылазок, прощай, план с замком Хайн, все смерти, вся боль — все зря? Леви ничего не было известно наверняка. После возвращения домой они с Эрвином даже толком не разговаривали. Он его и видел разве что в столовой да вчера на похоронах. Признаться честно — и себе, и блядской лошади — Леви испытывал облегчение от того, что контакта со Смитом у него не было. Шквал животных эмоций, одолевший его за стеной, казался ему постыдным затмением рассудка из прошлой жизни. Все, что было за стеной, казалось ему теперь бесконечно далеким — оно было отделено от Леви трагедией и смертью, начавшими новую главу его жизни. — Я другой, — сказал он себе на третий день после возвращения домой, застыв в душевой перед зеркалом. — Теперь я знаю, что это такое. Леви боялся встречи с Эрвином лицом к лицу. Затмение или нет, он не знал, повторится ли оно. Он не хотел с этим разбираться. Дни до похорон были спасительными: было слишком много других мыслей, и обрывков мыслей, и воспоминаний в голове и в сердце, которые по-настоящему требовали его внимания. Но сейчас, когда похороны прошли, и казалось, что нужно выбираться из этого кармана, пришитого к жизни — этого лимба, куда попадаешь, когда встречаешь смерть, где ничего не происходит, потому что в смерти жизни нет, и одна и та же секунда длится вечность, и в этой отстраненной одинокой несобытийности можно спрятаться, отлежаться — сейчас, когда похороны прошли, Леви понимал: общий курс — на возвращение, а значит, и ему пора опять занять свое тело, разум и чувства. Рано или поздно придется все осознать. И либо никогда больше не прожить то, что он прожил за стеной, либо… либо прожить. Получается, одно из двух. Вроде бы просто. Леви замер за дверью кабинета Эрвина. Он был уверен, что лейтенант там, не спит, работает. Он постучал. — Войдите. Леви нажал на ручку, переступил порог, закрыл дверь, замер. Услышал, как стул отодвинулся. Он поднял голову и увидел, что Эрвин подходит к нему — уставший, такой уставший, что было странно видеть его стоящим на ногах. Эрвин остановился в шаге от него, протянул руку. Стараясь глубоко не дышать, Леви вложил в нее аккуратно сложенный плащ. — А это ч… А, да, — раздался его голос. — Руку мне уже не пожмешь? — Ах, черт, — Леви схватил плащ, сжал протянутую руку. Поднял глаза. Вроде бы ничего не происходит? Уголки губ Эрвина едва заметно приподнялись. — Как твои дела? — Как у всех. — Мальчик, который покончил с собой… — Жил со мной. Хороший парень. Был. Как… вы? — Моя рука уже впотела в твою. Извини, — Эрвин отпустил его ладонь и той же рукой провел по лицу. — Все не могу нормально поспать. Если бы хотя бы этот вопрос удалось закрыть, дела были бы немного лучше. Хорошо, что ты зашел. Давай плащ. — Он отстирался, остальное — нет, — Леви вернул ему одежду и показал светлые брюки, все в багровых разводах. — Понял, — кивнул Эрвин, — присядь. Давай посидим. Сели. Эрвин откинулся на спинку своего стула, выдохнул, взглянул на бумажные завалы на столе. Потом поднял глаза на Леви. Внезапно его взгляд стал озабоченным. — Ты хорошо себя чувствуешь? — А? Чего спрашиваете? — Ты весь побледнел и вспотел. А щеки красные. — Правда? — изумился Леви. Он вдруг осознал, что все его тело мягкое, ватное, что мир перед глазами кружится. — Я… нормально. Просто тоже подустал. — Хорошо, — подозрительно протянул Эрвин. — Тебе удобно сейчас говорить? Возможно, у тебя есть какие-то дела? — Нет, дел нет, — мотнул головой Леви. — Заварим чай? Правда, хотелось бы хлебнуть чего-то на скорую руку, жаль, никак не отыскать достаточно времени на вкусное. У меня здесь появился черный с бергамотом… Будешь? — Д-да, — Леви оттянул воротник рубашки. — Ну и духота. Открою окно? — Да, пожалуйста. Открыли окно, начали приготовления. Без единой мысли в голове Леви дрожащими руками насыпал заварки в заварник (Эрвин доверил все ему, пока курил у окна папиросу), залил ее кипятком. Пролил кипяток на стол. — Сучий сын, блять, чтоб тебя за ногу, — прошипел он злобно, меняя угол, под которым наливал воду с чайника. — Ебучая вода… — Что ты там шепчешь? — поинтересовался Эрвин. Леви поднял на него глаза: смотрит на него своими глазами цвета неба, выпускает дым через нос; в длинных пальцах зажата папироса. Скулы острее ножа. Нос… очень красивый нос, очень необычный. Он так подходил его лицу, в нем была сила. Синий князь — вдруг Леви вспомнил это имя — сказал бы, что это нос лидера. Так оно и было. В мыслях всплыла картинка: в какой-то момент в пролеске, когда он, сбив дыхание, излетал всю территорию вдоль и поперек в поисках титанов, на его плечо легла тяжелая рука. — Я устал за тобой летать, за тобой хрен угонишься, — проорал ему Смит сквозь дождь. — Все, ты закончил. Давай спускаться! Слышишь? Кивни, если слышишь. Бешеная ты стрекоза. Воспоминания унесли Леви так далеко, что он заметил, как вместо заварника обдал кипятком собственные ноги. — Блять! — взвыл Леви. — Ты… ах господи, что же с тобой такое, — Эрвин кинулся к нему, хватая из шкафа полотенце и на ходу смачивая его в холодной воде. Леви поставил чайник с кипятком на стол, мысленно матеря всех богов, каких знал. — Снимай штаны, — скомандовал Эрвин незамедлительно. — Надо остудить кожу. Не думая ни о чем, кроме обжигающей боли, Леви расстегнул ремень. Стал стягивать штаны — не стягиваются, становится только больнее. Раз — Эрвин оказался перед ним на корточках, два — его штаны спущены до колен. — Вроде на стратегическое кипяток не попал, — через мгновение донесся его голос. И Эрвин приложил холодное полотенце к его отчаянно красному накачанному правому бедру, оказавшись на пол-ладони близко к стратегическому. — Слава богу, что я трусы ношу, — выговорил Леви, еле-еле соображая, как пользоваться алфавитом. — Трусы бы тебя от кипятка не спасли, если б ты себе туда налил, — отозвался Эрвин и глянул на него снизу вверх. Леви, посмотрев на светлую голову напротив стратегического, почувствовал себя нехорошо. Его рука прижимала к Левиному бедру холодное мокрое полотенце. Он по-прежнему стоял перед ним почти на коленях. — Вы можете встать? — Леви хотел утвердить эту фразу, но задал вопрос. — А? Да, наверное. Держи. Врезавшись своими пальцами в его пальцы, Леви прижал полотенце к поверженной ноге. — Так… что тебя в трусах-то обрадовало? Внутренне Леви взвыл. «Можно мы перестанем разговаривать про содержимое моих трусов?» — взмолился он у себя в голове. — Что я по крайней мере в них, а не свечу голым хуем перед командиром, — безвольно проговорил он, глядя на свои голые ноги с редкими волосками. — Не каждый день оказываешься перед лейтенантом без штанов. — Если б ты ходил со мной купаться, такая мелочь бы тебя не смущала, — добродушно отозвался Эрвин и повернулся к шкафу. — Не люблю быть голым, — Леви поежился и увидел, что Эрвин протягивает ему большое белое полотенце. — Спасибо, — Леви благодарно посмотрел на него и наспех спрятал все причинное и беспричинное под тканью. — Из хорошего… чай заварился. Внезапно Эрвин рассмеялся. Он смеялся, запрокинув голову назад, подставив ласковому солнечному свету красивую крепкую шею. Адамово яблоко прыгало под кожей от его заливистых «ха-ха». «Вот где придурок, смешно ему», — подумал Леви и вдруг понял, что улыбается. — Аж слезы выступили, господи, — улыбаясь во все тридцать два блистательных зуба, Эрвин промокнул глаза. На кончиках его ресниц Леви увидел капельки влаги. — Ты лимон будешь к чаю? — Отчего нет, — слабым голосом отозвался он. — Тогда присаживайся на диван, я сейчас нарежу и все принесу. Леви застыл на скрипучем кожаном диване, ощущая себя так глупо, как это только было возможно. «Сижу в полотенце у Эрвина в кабинете, ну что за стыд, блять», — понуро подумал он, глядя в темный камин. Через мгновение Эрвин поставил на столик поднос, сел рядом, слева, выдохнул. Налил Леви чаю, протянул чашку: — Пей, а я пока расскажу тебе, зачем ты мне нужен. Леви поднес чашку к губам, но пить не стал. — Чего не пьешь? — тут же задал вопрос Эрвин, устраиваясь на диване ну совсем по-барски: развернул корпус, правую ногу согнул в колене, забросил на сидение; правую руку — длинную, зараза — по-хозяйски вытянул на полспинки, кончиками пальцев почти касаясь плеча Леви. Леви заметил, что за пятнадцать секунд, которые длилась их разлука, Эрвин успел поднять рукава рубашки к локтям, обнажая загорелые предплечья с выгоревшими на солнце волосками. Вены протянулись под молодой кожей, как у дерева — корни, вздулись на тыльной стороне ладони от жары и физической работы. — Что говорите? — Леви моргнул, снова глядя на Эрвина. — Тебе моя рука мешает? Убрать? — А? — Леви обдало жаром изнутри. Он спешно глянул Эрвину в глаза: — Нет-нет, ваш диван, ваша рука, делайте, что хотите. Просто… просто… руки у вас длинные. Всегда завораживают… завораживали… Хотя и сейчас завораживают люди с длинными конечностями. Всю жизнь думаю, каково это — быть высоким. Двигался бы я так же, как сейчас? Знаете, вопросы механики. Техники. Неважно, — он устало пригубил горячего чая и выдохнул: — Неплохо вышло. — Не пил чего? — А, это… Боялся, что вы сейчас скажете что-то эдакое, от чего я опять пролью жидкость. Такое делать нельзя, пока я не смогу убедиться, что полотенец у вас предостаточно. — Очень много, можешь не переживать, — усмехнулся Эрвин, поднес правую руку к лицу, большим и указательным пальцами сжал переносицу, прикрыв глаза. — Извините, мы много отвлекаемся на меня, — проговорил Леви и прочистил горло. — О чем вы хотели поговорить? — Нет-нет, твоей вины здесь нет, — Эрвин качнул головой и посмотрел на Леви. Помолчал секунду-другую. Сказал: — Говорить буду прямо, без уверток. Нового ты для себя мало вынесешь. Леви неуверенно кивнул. — Наше отступление домой было провалом. Естественно, верха, которые изначально были против вылазки, бьются в экстазе. Для них, знающих о том, что план экспедиции разрабатывал я, это прекрасный повод надеть на мою шею удавку. А меня, как тебе давно известно, верха не жалуют. — Они хотят казнить вас? — изумился Леви. — Фигурально, — отозвался Эрвин после паузы. — Они были бы не против отдать меня под трибунал и как минимум меня разжаловать. Однако отступление, как ты знаешь, прошло не по моему плану. Приказы отдавал командир Шадис лично. В любой вылазке есть погибшие — это нормально, это реалии, в которых мы живем. И все-таки его внедрение в план привело к гибели многих людей, в том числе, всех раненых. А этого можно было избежать. Поэтому то, что произошло при отступлении, особенно в том пролеске, — это повод для временного отстранения от службы. Нас ждет разбирательство у главнокомандующего Закклая с целью выяснить официально, кто прав, а кто виноват. На таком разбирательстве полагаются свидетели, для порядка. Даже если Шадис все признает — а так, скорее всего, и будет, нужны люди. В качестве своих свидетелей я приглашаю Ханджи и тебя. Ты согласен? — Да, — удивленно отозвался Леви. — Что нужно делать? Теперь удивился Эрвин. Он как будто не ожидал, что Леви так просто согласится или скажет «да» до того, как уточнит, что от него требуется. — Завтра утром необходимо отправиться в Митру на слушание. Мы проведем там день, ночь, на утро выслушаем приговор и отправимся в штаб. Тебя и Ханджи попросят дать показания: какой был план, что произошло в пролеске. Ты собственноручно убил двадцать пять титанов, Леви. Это была настоящая облава. И абсолютный рекорд. Ханджи с Моблитом быстро все подсчитали. Никто до тебя за одну вылазку такого не достигал. Да что там вылазку — ты сделал это за полчаса. Леви непонимающе повел плечом: это было не так уж и трудно. Осознав это, он опустил глаза. Если ты такой крутой, что ж ты не успел спасти тех людей? — Перестань. Леви вздрогнул, поднял глаза. Эрвин устало качнул головой: — Я твои мысли читаю. У тебя все написано на лбу. «Почему же я, — Эрвин стал водить рукой по воздуху, как бы вставляя слова, — не успел всех спасти, если я такой быстрый и сильный». Глаза Леви распахнулись шире. — Это прозвучит ужасно, — сказал Эрвин негромко, — но спасать всех — не твоя работа. Если выходит — прекрасно. Но не только ты в разведкорпусе тренированный солдат. Они тоже. Трагические происшествия случаются, не удается всегда быть внимательными, ловкими, хладнокровными. Но, если за каждым бегать и пытаться его спасти, за стеной ничего не добьешься. Все осознают риски. Да, реальную ситуацию понимаешь только после выхода за стены. Но я честно говорю каждому кадету, который хочет к нам присоединиться: скорее всего, ты погибнешь. Эрвин помолчал. Добавил: — То, что произошло в пролеске, — то самое трагическое происшествие. Слишком много титанов, слишком мало солдат. Но это все равно не отменяет того факта, что те ребята были там в той же роли, что и ты. Не на твоем уровне, да. Никто не на твоем уровне, Леви, это и ежу понятно. Но это только подчеркивает, что твоя задача — высшего порядка. Расчищать нам дорогу от тварей с тем, как мы продвигаемся вперед. Леви опустил глаза. — Я понимаю все, что вы говорите, — после долго молчания тихо сказал он, перебирая в потрескавшихся руках кончик белого полотенца. — Но это очень тяжело. Мне не тяжело убивать титанов. Тяжело оставлять людей умирать. — Ты не оставляешь их умирать. Это моя работа. Леви поднял глаза на Эрвина. На мгновение ему показалось, что Смит плохо пошутил, но Эрвин был серьезен. — Это задача стратега — принимать такие решения до экспедиции и во время нее, чтобы сократить риск потерь. И если ты в принципе принимаешь решение выйти за стену, ты берешь на себя ответственность за то, что твои руки по локоть окажутся в крови. Это работа стратега — продумывать наперед, куда идти, чтобы никто не остался умирать. Твоя работа, Леви, — убивать титанов. Всегда нужно четко понимать, зачем ты в разведкорупе. Запомни, Леви. Без этого понимания ты не сможешь выполнять приказы. А в том, чтобы выполнять приказы, заключается самая большая трудность армии, если ты спросишь меня. Потому что нужно верить в то, что приказ, отданный тебе, — это правильно, и он идет на пользу всем. Поэтому, если каждый не будет выполнять своего участка работы, никакой общей картинки не получится. Будет только хаос. В хаосе армия никогда не сдвинется с места. После короткой паузы Эрвин добавил: — Я знаю, что от того, что я скажу тебе «не переживай, Леви», ты не перестанешь это чувствовать. Но постарайся хорошенько обдумать мои слова. Это рациональный подход. Тот, который, к счастью или на беду, нужен в этой работе как воздух. — Я постараюсь, — после долгой паузы ответил Леви, провел рукой по лицу, задумался, зажав рот ладонью, глядя на запястье Эрвина, свисающее со спинки дивана. Потом пришел в себя, поднял на него глаза, убрал ладонь от губ, спросил: — А почему я? Рекорд рекордом, но я тоже не особенно популярный парень там, вверху. — Рекорд здесь важен. Именно ты разгреб последствия плохого командования. Ты видел своими глазами, что там происходило, и своими руками остановил этот кошмар. При этом у тебя нет звания, ты простой рядовой, что только подчеркивает, как неудачные приказы влияют на жизни людей. Леви кивнул. — Значит, поедем втроем? Кивок. — А кто в свидетелях у командира Шадиса? — Виктор Лебедев, пел на костре вместе с Резе Шулер, — после паузы сказал Эрвин. Леви вспомнил: красивая рыжеволосая женщина. Красивая рыжеволосая женщина с оторванными руками и головой. — А еще кто? — быстро моргая, спросил Леви. — Лойд Джонсон, его отряд прикрывал центр. Очень давно в разведке. Высокий, рыжеватый, с залысинами, любит ходить на закате по заднему двору в подтяжках на алкоголичку. — Понял, — кивнул Леви. — Во сколько выезд? — В пять утра. К двенадцати будем в Митре, если повезет — выиграем полчаса. В два — заседание. Вид — парадная форма. Вечер свободный, сходим поедим без спешки. Чистая рубашка есть или выдать? — Есть. Эрвин кивнул. — Поедем в закрытой повозке, о лошадях можешь не переживать. Леви с облегчением кивнул. Он провел столько времени в седле, что одна мысль о нем вызывала физическое неудобство. — Ханджи пообещала организовать перекус, так что с голоду не помрем, — улыбнулся Эрвин. — Это хорошо, — согласился Леви, опустив детали собственной биографии. Дальше чай пили молча. — Хорошо помогает бороться с жарой, — Эрвин, весь потный и красный, убрал колено с дивана и поставил чашку на стол. Леви спешно поджал губы. Но Эрвин не был бы Эрвином, если бы не заметил: — Почему улыбаешься? — Да вы как рак. Ваша победа над жарой — Пиррова победа. Эрвин поочередно коснулся тыльной стороной ладони своих щек. — Но мне правда не так жарко, — озадаченно отозвался он, зыркая на Леви. Леви пожал плечами: — Как скажете. — Тебе не жарко? — спросил он, разворачиваясь на диване к спинке спиной. — Не особо. Полотенце впитывает пот. Эрвин поднял уголки губ, сполз вперед, положил голову на спинку. — Вы не нервничаете из-за завтра? Смит повернул к нему голову. — Нет, — пожал он плечами. — Правда на моей стороне, у меня есть глаза и уши. Если Закклай не поверит… Придется свергнуть правительство, что поделать. Леви усмехнулся. — Я бы боялся, будь я правительством. Эрвин закатил глаза, улыбаясь. От этой улыбки, от его полулежащей позы, от этих искр в его ярких, как речные воды, глазах внутри Леви все счастливо подпрыгнуло и замерло с радостной улыбкой. — Не верите? — усмехнулся он, слоняя голову набок. — Ты видел себя? — вдруг Эрвин — приподняв брови и красиво приоткрыв рот, как будто спрашивая его, дразня, «ты издеваешься?» — окинул его оценивающим взглядом с головы до ног и обратно, от чего Леви изнутри обдало щекочущей нервы прохладной волной. — Тогда, в Подземном городе, именно вы догнали меня, — просто отозвался Леви. — Я мог не до конца верить в то, что вы отожметесь на кулаках у реки, но в полете… Вы дьявольски хороши. Этим мне и не понравились. Слишком сильный соперник, который, к тому же… взял меня за яйца. Что вы подмешали в заварку? Я как будто эликсир правды выпил… Эрвин улыбнулся, весело разводя и сводя колени. Отчетливо мужские, крепкие, они выделялись под тканью светлых брюк. — Сильный или несильный, без такой бешеной стрекозы, как ты, я не уйду далеко, — вдруг сказал он. — У каждой головы должны быть руки. Я голова. Ты руки. Ханджи — тоже голова. Дополнительная. Съемная. Безумная голова. Иногда радуешься, что не носишь ее постоянно. Он улыбнулся: — У меня тоже чай с эликсиром правды, как выяснилось. — Я пойду, пожалуй, — пряча сияющие глаза, сказал Леви, пододвигаясь к краешку безумно удобного дивана, чувствуя, как внутри спокойно, словно волны ночной реки, нагретой за день солнцем, плещется тепло. — Выболтаете мне сейчас все свои секреты, потом захотите мне шею свернуть, я стану с вами бороться… Без Захариуса меня не скрутите, а сейчас жарко, придется потеть похлеще, чем от чая, потом мыться опять… Короче, нам обоим это не понравится. — Поэтому к черту мытье! Надо купаться в реке. Это гораздо веселее и прекрасно освежает с самого утра, — Эрвин улыбнулся, нравоучительно подняв указательный палец. — Пока я не достаточно убежден в том, что рухну с лошади в дерьмо, в воду не полезу, — мотнул головой Леви. — Придется тебя скинуть. — Мечтайте, — хмыкнул Леви. Он встал с дивана, подошел к стулу, на котором Эрвин аккуратно развесил его брюки. Еще влажные. Он стыдливо стянул полотенце, стал натягивать штаны. Застегнул пуговицу, ширинку, звякнул ремнем, обернулся: Эрвин смотрел на камин. — Постираю полотенце — верну, спасибо. Эрвин обернулся: — Можешь оставить мне, у тебя и так все руки стерты. Леви прикусил нижнюю губу. — Нет, я постираю. Эрвин поднялся на ноги, подошел к Леви. — Не забудь вещи. Подходи ко мне в 4.40. — Вас понял. — Постарайся поспать. — Вы тоже. — Не могу, — грустно усмехнулся Эрвин. — Хочу, но устал настолько, что заснуть не способен. И работы… Ох, Леви, сколько у меня дел. Голова пухнет. Леви тоскливо глянул на его бумажки. Потом, прежде, чем успел подумать, открыл рот и услышал, как произносит: — Давайте помогу? Эрвин уставился на него широко распахнутыми глазами. Затем мягко улыбнулся. — Я не могу поступить с тобой так жестоко. По крайней мере, не накануне дня, когда тебе по моей милости придется вставать в четыре утра и тащиться в этот проклятый город за тридевять земель. Но как-нибудь в другой раз… когда мне будет очень скучно… я обязательно тебя приглашу. Я ничего не забываю. — Я тоже, — кивнул Леви. — Бывайте тогда. И он протянул ему свою руку — опять раньше, чем сработал мозг. Эрвин поднял уголки губ, коснулся его пальцев своими, позволил ладоням соприкоснуться. — Увидимся утром, Леви, — проговорил он, заражая его теплом своей кожи. — Постарайся не баловаться с кипятком. — Постарайтесь не вымазать в чернила нос, когда задремлете над бумагами, — держа его руку в своей, парировал Леви. — Приятно, когда подчиненные в тебя верят. — Можете всегда рассчитывать на мою поддержку.***
— Маль-чи-ки! Арахисовая паста, вы представляете? Яблоки. Хлеб. Сосиски. И все это — нам. Я даже раздобыла изюм! — радовалась Ханджи, носясь по кабинету Эрвина в 4:40 утра. Леви, глядя на едва живого от усталости и недосыпа Смита, который сидел, как призрак, за рабочим столом, и по-прежнему что-то писал, подумал, что в жизни не видел человека, который был бы настолько энергичен в такое время суток. «Веселая выдастся поездочка». — И еще! — Ханджи подмигнула Леви, наклонилась и, тяжело выдохнув, подняла за длинные ручки сетчатую барсетку с пятилитровой банкой внутри. — Что это? — спросил Леви. — Вода? — Как бы не так! — Ханджи назидательно подняла указательный палец вверх и триумфально улыбнулась: — Мама Моблита передала. Березовый сок! Собственной закатки! Невероятно, правда? Чего только люди не придумают. Сок — из дерева. Ну как так, правда? И ягод же никаких там нет. Поразительно. Я, право слово, задумалась, из чего еще можно извлечь жидкость. Мне кажется, если потолочь огурцы и избавиться от мякоти, добавить льда, взболтать, выйдет прекрасный бодрящий лимонад! — Лимончику и медку туда, для вкуса, — отозвался Эрвин, зевая в большую ладонь. — Я всегда говорила, Эрвин, у тебя отменный вкус! Великолепная идея, так и запишем! — и Ханджи вынула из внутреннего кармана ручку с маленькой записной книжкой и принялась вдохновенно делать пометки. Леви сел на подлокотник дивана, размазывая усталость по лицу. Глянул в окно: светает. — Пора выдвигаться, — Эрвин поднялся на ноги, взял небольшой чемоданчик, ждавший его у стола. Кивнул своим спутникам, и Ханджи с Леви, забросив на плечи рюкзаки, последовали за ним на улицу. Как Леви и ожидал, едва повозка тронулась, Эрвин заснул. Он сел напротив них с Ханджи, один, спиной к дороге («тебе надо больше места, ты погляди, какой ты здоровый, жуть!» — аргументировала рассадку Зоэ). — Хочешь в картишки? — предложила шепотом она минут через двадцать пять дороги. — А вы чего не спите? — так же тихо спросил Леви, поворачивая к ней голову. До того он, удобно оперевшись левой частью тела и головой о мягкую обивку, скрестив руки на груди, смотрел на пейзаж за окном. — После вылазок теряю сон. Могу отрубиться случайно, посреди собрания, даже стоя, днем, но ночью заснуть никак не получается. По моим расчетам, с завтра на послезавтра я смогу отдохнуть, — отозвалась спокойным голосом Ханджи. — А ты что, профессиональный неспун? Леви усмехнулся: — Ну и словечко. Такое, очкастое. — Очкастое? — заинтересовалась Ханджи. — Звучит как слово, которым будут пользоваться очкастые. Ботанское такое. В эту же категорию кроме тяги к словообразованию попадают игры в ассоциации, всякие там шашки, интегралы… Развитое воображение, короче. Очкастые развлечения для очкастых, вроде вас. — Стало быть, я — Очкастая? — задумалась Ханджи, пробуя слово на вкус. — Стало быть, вы Очкастая, — хмыкнул Леви и зыркнул на Зоэ, которая аж засветилась от радости. — Ура! — она тихонько хлопнула в ладони. — Обожаю новые прозвища. Очкастой меня еще никогда не называл. — Серьезно? — изумился Леви. — Обычно меня называют «гений», «КД Ханджи», «клейтенант», «отсаженная», «бошка»… Очкастой ни разу не назвали. — Подождите, — Леви весь встрепенулся. — Ладно, «отсаженная» и «бошка». Что значит «КД Ханджи»? — А, это с детского сада повелось, — махнула рукой Ханджи, раскладывая у себя на коленах пасьянс. — «Крутая девчонка Ханджи» означает. Леви на мгновение прикусил губу. — А «клейтенант»? — Леви, — Ханджи оторвалась от своего увлекательного занятия и укоризненно посмотрела ему в лицо, — у тебя воображение вообще не развито, получается? Приглашаю тебя посоставлять со мной ребусы. — Что такое «клейтенант»? — игнорируя предложение, повторил Леви. — «Клевый лейтенант», конечно! — всплеснула руками Ханджи. — Смотри в свое скучное окно, я пока занята немножко. Леви, едва сдерживая улыбку, уставился в окно. За пыльным стеклом потрепанной повозки небо стало персиково-розовым, как если бы кто-то рассыпал по нему фрукты, споткнувшись о небывалую удачу. Иначе кто еще мог так беззаботно, ни за что, просто так оставить там, вверху, такую красоту? Только счастливчик мог. Счастливчик, у которого всего в избытке, кроме бед и забот. С улицы доносилось мерное постукивание лошадиных копыт о вымощенную камнем дорогу, щебет ранних птиц, редкое хлопанье дверей в домах, где уже закипала жизнь. Леви выдохнул: вот он здесь, вот он вернулся, вот он в повозке с — из всех людей! — Эрвином и Ханджи едет в Митру — по сути, бастовать против авторитета Шадиса. «Ну разве ты не счастливчик? — пронеслось у него в голове. — Целый, невредимый. Стольких схоронил, а сам сидишь, сытый, с такими людьми. Очкастая вон в карты играет, этот беззаботно спит, а ты…» Леви не додумал. На мыслях об «этом» глаза сами собой перестали держать фокус на виде за окном, взгляд соскользнул вправо, туда, где напротив Леви спал Эрвин, даже в блаженной несобытийности отдыха сурово сдвигающий брови так, что между ними залегает глубокая складка. Руки скрещены на груди, нога лежит на ноге, весь спружиненный, сжатый. «Сколько ему? — подумал Леви. — Лет тридцать, наверное. А спит, как обиженный подросток». Небо за окном сделалось малиновым, затем расцвело в сирень, после сменилось ослепительной голубизной. Солнце поднялось над деревнями, сменяющими друг друга. Справа раздалось тихо сопение. А Леви все сидел и смотрел на человека напротив, почти бессознательно отмечая смену вида. Щеки гладко выбриты. Волосы чистые, блестящие, светлые, как день. Он слышал, как девки в разведке шептались об этих волосах — говорили, они как «колосья». Какие они, эти колосья? Хотел бы Леви хоть разок взглянуть на такое поле, чтобы сравнить, посудить самому. Ресницы длинные — нежная подрагивающая тень падает на полюбившиеся солнцу щеки. Эрвин сделал глубокий, шумный вдох, чуть повернулся, упираясь головой в обивку — было ясно, что ему неудобно, что хочется вытянуться, но куда здесь ноги денешь? Его бы придержать, чтобы он расслабился, не падал, дать ему опереться на свое плечо. Погладить по голове, пока он спит, чтобы спал еще крепче. Если вдруг начнет встревоженно просыпаться, прошептать на ухо, что все в порядке, что еще можно отдохнуть. Если рука свесится к полу, взять в свою, положить себе на колени, чтобы не затекла. Чуть сжать пальцы, большим поглаживая красноватые костяшки. Его кожа будет теплой ото сна, пропитанной негой. Эрвин. — Давай в слова, — раздался вкрадчивый шепот справа. Леви вздрогнул. — Господи! — выдохнул он, от потрясения кладя руку на сердце и забывая приличия: — Ты когда проснуться успела? Ханджи тихо рассмеялась. — Минут десять? — она потянулась, насколько позволяла повозка. — Я понимаю, наблюдать за Эрвином — интересное занятие, я и сама так иногда делаю. Но вряд ли это многим увлекательнее, чем игра в слова. Поехали. Я первая. Кит. — Кит? — переспросил Леви. — Это что такое? — Рыбина такая. Живет в океане. — А океан тот где? — Ну, где-то есть. За землей с титанами, наверное. Истребим красавчиков — узнаем. Леви закатил глаза. «Красавчиков. Не успела пролупиться, уже действует на нервы». — Давай, — защелкала Ханджи пальцами у него перед носом. — Кит. Тебе на «т». — Тварь, — брякнул Леви после паузы первое, что пришло ему в голову. — Отлично, Леви, молодец! — просияла Ханджи, победоносно сжимая кулак. — Мне на «р»… О, радуга! — Ахуй. — А это что? Как будто сильное удивление? — призадумалась Ханджи. — Да. — Поразительно. «Й»… Йомсвикинг! — Из фантастики про какие-то северные народы? — сдвинул брови Леви. — Ага. — Угу. «Г», значит… Ну, говно. — М-м-м… Обаяшка! — Обаяшка? — поднял брови Леви. — Что у тебя за слова такие? Обаяшка, радуга… — А у тебя? — парировала Ханджи. — Мой стакан всегда наполовину полон. Я работаю над этим всю свою жизнь. — Ну, а мой, получается, пуст! — Леви развел руками. — Я считаю, что мыслить нужно позитивно, несмотря ни на что. Обаяшка, тебе на «а»! — Анус. Смешок с сидения напротив теперь заставил и Леви, и Ханджи подскочить. Леви посмотрел вперед и увидел, как Эрвин, сонно приоткрывая глаза, лениво улыбается и медленно выпрямляется, потирая ладонью наверняка затекшую шею. — Ну вы оба… Даете, конечно, — хриплым ото сна голосом проговорил он. Эрвин сел, падая спиной на спинку диванчика, облизал губы, громко выдохнул. Медленно моргая, он улыбнулся еще шире и посмотрел пронзительно-голубыми глазами на Леви. Ему показалось, что его ударили под дых — так отчаянно из легких выбило воздух. А Эрвин сказал все тем же сонным голосом: — Доброе утро. — Доброе утро и тебе! Я тоже поспала, — в подтверждение этому Ханджи широко зевнула. — Будешь играть с нами? Если да, то «анус» Леви — твой. Леви поперхнулся слюной, а Эрвин внезапно захохотал во весь голос, запрокинув голову назад. Ханджи растерялась: — То есть «анус» Леви тебе не подходит? — Ну, я пока не знаю, — едва дыша, проговорил Эрвин и снова засмеялся. Леви, изнутри весь горячий, как печка, нервно сглотнул. — Прости, Леви, — Эрвин по-доброму улыбнулся, чуть придерживая себя пальцами одной руки за щеки, чтобы подавить игривую, предательскую улыбку. — Если б мы все-таки сходили искупаться, — решившись, проговорил Леви, теперь внутри весь холодея, — думаю, я бы обнаружил, что мой анус вам точно не подходит. Эрвин захохотал так, что Леви на мгновение показалось, что он оглохнет. Не в силах сдержаться, не сводя довольного взгляда со Смита, Леви, как и он, стал смеяться, все еще немного напряженно на него поглядывая: а вдруг это было слишком? Но не было. Отсмеялись славно, выдохнули. Ханджи невозмутимо протерла очки, прикусив губу. В слова больше не играли. Стали пить березовый сок из металлических кружек, взятых из штаба, намазывать на хлеб арахисовую пасту, хрустеть яблоками. Сок тек по подбородку Леви, как река. Вытирая лицо салфеткой, он все ловил на себе смешливый взгляд Эрвина. И почему он в таком хорошем настроении? Леви спешно прогнал от себя серьезные, тяжелые мысли, посмотрел на ослепительный день за окном. Они ехали быстро: стрелка наручных часов Эрвина только подобралась к одиннадцати, а извозчик впереди уже прикрикнул, что через километров пятнадцать они будут в Митре. Дома как на подбор — один богаче, новее, выше другого. Вглядываясь в них, Леви увидел в стекле отражение Эрвина: следит за ним краем глаза. — Твой первый официальный раз в столице, верно? — раздался его голос. Леви кивнул. — Будем ждать твоего чистосердечного отзыва! — сказала Ханджи. — Мы с Эрвином Митру терпеть не можем. — Почему? — он оглянулся на своих спутников. — Ничего ему не говори, — шикнул на Ханджи Эрвин, а Леви улыбнулся и посмотрел исподлобья на него, вкусно облизывающего губы и кончики пальцев от яблочного сока. Прибыли в казарму военной полиции, где им предстояло разместиться. Ханджи не захотела отделяться от них и ночевать в женской части бараков — это ей показалось нечестным. — Вам будет весело, вы будете вдвоем, а я одна в этой скукотище. Леви не был согласен с таким заявлением. Он не считал, что оставаться на такое длительное время, как ночь, с Эрвином наедине, будет «весело». Скорее, это будет нервно. Он будет бояться перевернуться в кровати, как-то помешать ему, смутить («хотя это вряд ли возможно, этот мужик шутит любые шутки и, видимо, ни в каком из проявлений жизни не видит ничего постыдного»). В конце концов, Леви будет бояться подумать не о том. Кенни называл такие обстоятельства «ни вздохнуть, ни перднуть». «Хотя это вряд ли возможно, этот мужик шутит любые шутки и, видимо, ни в каком из проявлений жизни не видит ничего постыдного». Это точно было про Эрвина. Это было квинтэссенцией Эрвина. Коротко о его главных определяющих качествах. Леви улыбнулся. Он бы хотел научиться у него такому. Леви вроде бы редко смущался, но при некоторых стыдился всего и сразу. Например, при Эрвине. Ему постоянно казалось, что он — какая-то муха, которая назойливо маячит у него перед глазами. Вылазки вылазками, но у него то челка кривая, то кипяток на штаны проливается, то его аппетит вызывает у Эрвина вопросы, то выясняется, что у Леви хроническая бессонница. Рядом с Эрвином все о себе внезапно казалось Леви не тем и не таким. Все хотелось поменять, исправить, улучшить — себя улучшить, рожу свою тоже, м-да, неплохо бы перекроить — Леви скептически уставился на себя в маленькое зеркало, висевшее в спальне для троих. Поэтому он воспринял вторжение Ханджи в мужскую спальню как спасительное. С ней все будет проще. Внимание Эрвина будет разделено пополам. Леви сможет спрятать свою неуверенность и стеснение за бронебойной уверенностью Ханджи в себе и спокойных, теплых водах их с Эрвином многолетней дружбы.***
Как Леви себе и представлял, слушание не было делом масштабным. За судейским столом сидел Закклай, рядом — еще какие-то уродские рожи. На сидениях напротив, справа, расположился Эрвин, за ним — они с Ханджи. Слева сидел Шадис в компании своих прихлебал. Секретарь зачитал состав преступления. Была вылазка, план разработал Смит. Выдвинулись не в два утра, как было зафиксировано в документах, предварительно согласованных с Закклаем, а в четыре, после увеличенных часов работы и сна. Вдобавок, на рассвете начался сильный дождь, что снизило видимость и маневренность корпуса, а маршрут пролегал через места, которые в документах обозначены не были. Результат — тридцать три погибших, включая раненых. Первые нападения случились недалеко от замка Хайн, они были точечными, с малым количеством титанов, только выходящих на рассвете из летаргии. Однако постепенно их численность стала расти. Это привело к потере замыкающего отряда правого фланга и перестройке маршрута так, что центр оказался нацелен на опасный отрезок пути — небольшую, но густую лесную рощу. Там разведкорпус понес наибольшие потери, включая раненых. Кто виноват? Подождите, командир Шадис, сперва для протокола выслушаем очевидцев. Что примечательно, никто не вдавался ни в какие лишние подробности. Каждый свидетель сухо излагал факты. Это заставило Леви уважительно кивнуть в сторону чужого профессионализма, отстраненности, с которой работа научила разведчиков смотреть на сцены жестокости. Леви не отстал. Сухо изложил факты. Изначально план был другим. Во время короткого отдыха по дороге в замок услышал, что Шадис изменил время выезда. По дороге назад командовал лично он, сам выбирал маршрут. Видел ли Леви, чтобы Шадис пользовался картой, составленной лейтенантом Смитом? Не могу сказать, он был впереди. Когда подобрались к пролеску, сам скакал впереди, в центре, где и всегда, за лейтенантом Смитом. Тот обернулся, отдал приказ спасать раненых. Сам отдал или по наводке Шадиса? Не могу сказать, слышал только его голос. Помчался, но не успел. Отряд лейтенанта Йохансена был разбит. Пытался спасти раненых, но прибыли слишком поздно, раны оказались несовместимы с жизнью. Моей главной задачей была зачистка местности от титанов при отступлении от Хайна. Отправился зачищать. Убил, по подсчетам лейтенанта Зоэ, двадцать пять титанов. Погрузили тела, отправились к стене Мария. Были встречены отрядом сопровождения в тридцати километрах от стены согласно плану. У меня все, я могу садиться? Затем наступила очередь Эрвина. Он был спокоен, рассудителен, но страстен, что не вязалось ни с количеством его слов, ни с образом. Под ровной гладью его голоса скрывалась необъятная глубина — и метафорически, и буквально, ведь голос Эрвина был низок и мощен. Леви и раньше думал о том, насколько же этот голос могуч и приятен уху, но сейчас у него как будто вышло осознать весь его диапазон, разложить цвета на оттенки. Леви слышал этот голос наедине, и в аудитории, и в кругу отряда; он слышал его на поле боя, когда Эрвин, гаркнув поверх охов и ахов Шадиса, скомандовал в том пролеске четко и быстро: на помощь Магнусу, спасти раненых. Это был голос, на который хотелось бежать, а не идти; голос, который хотелось и слушать, и слушаться. Голос командира. — Кто командовал при отступлении? — спросил Эрвина Закклай. — Командир Шадис. — На ваш взгляд, что стало причиной гибели тридцати трех солдат за стеной? — Отступление от моего плана, утвержденного главнокомандующим. — Вы считаете, с вашим планом смертей было бы меньше? — Так точно. — Почему? — Из-за стены еще никому не удавалось вернуться тем же составом, даже если план был воплощен до мельчайших подробностей. Однако планирование хорошо не тем, что оно определяет каждый новый шаг, а тем, оно помогает учесть возможные риски. — Но ваш план не учел того риска, что разведкорпус может задержаться за стеной? — Никак нет, сэр. Потому что это был не риск. Это было независимое решение командующего. Оно поставило нас перед обстоятельствами, столкновения с которыми мой план позволял избежать. — Поясните. — Наш исследовательский отряд обнаружил связь между временем суток и уровнем активности титанов. Соответственно, время суток определяет обстоятельства, с которыми отряд может столкнуться. Обстоятельства определяют возможное развитие событий. Развитие событий — это риски. Риски можно предугадать и заранее решить, что делать в конкретной ситуации. Обстоятельства заранее известны благодаря накопленному опыту. Поэтому, чтобы снизить риски, нужно выбирать самые благоприятные обстоятельства. Как я уже отметил, благодаря работе исследовательского отряда выбор таких обстоятельств возможен. — Объясните подробно, как вы пришли к выводу, что необходимо выдвинуться из Хайна в два утра. — Я опирался на рекомендации исследовательского отряда. С их помощью я рассчитал, сколько потребуется времени на дорогу от стены к замку, на работу в замке и на дорогу от замка до стены. Затем я сверился с данными об активности титанов в разное время суток, проанализировал риски нахождения за стеной в каждый из двадцати четырех часов, оценил возможные трудности и составил график перемещений так, чтобы у нас было время про запас в дороге и возможность наиболее безопасных входов и выходов с опасной территории. Самым оптимальным временем выхода из Хайна оказалось два утра. Самые благоприятные обстоятельства. — По-вашему, командир Шадис руководствовался теми же принципами, что и вы, когда сдвинул время? — Никак нет. — Чем, по-вашему, он руководствовался? — Действия командира Шадиса опирались на субъективные, личные представления о том, что правильно для солдат. Задерживая дорогу домой, он не учел, что столкнется с обстоятельствами, которых по плану мы могли избежать. Я имею в виду большее количество титанов. Выбирая маршрут, он не сверился с рекомендациями нашего исследовательского отряда. Он направился в лес, придерживаясь мнения, что сражаться с титанами не на открытой местности будет легче. Он не учел, что мы перевозили раненых, в результате и они, и отряд защиты стали легкой добычей для титанов. При всем желании, мы не располагаем технологиями, которые позволили бы поднимать повозки в воздух на УПМ. Эрвин в своих ответах Леви понравился. Закклай в своих вопросах — нет. Он не мог объяснить, чем именно было вызвано это чувство, но нутром чуял: главнокомандующий не хочет здесь находиться, ему плевать на всю эту суету с экспедицией, и правыми, и виноватыми, и трибуналами, и наказаниями. Кенни называл это — опять Кенни, сколько можно, с какого хрена он влез в голову? — «делать мозг». «Не делай мне мозг, Леви, — бормотал он, от усталости и пьянки растягиваясь на кровати в четыре дня и сдвигая шляпу на лицо. — Не задавай вопросов. Вырастешь — узнаешь. Хотя ты еще хрен вырастешь, а? Прирезать тебя могут, такого неусидчивого пиздюка. Да и ростом ты не вышел, хе-хе… Я даже под шляпой вижу твою крысиную рожу! Лицо попроще сделай, на улице такое напросится на оплеуху!» — «А я срать хотел! — злился восьмилетний Леви, сердито топая ногой. — Я всех одолею! И тебя тоже! Потрошитель! Что за идиотское прозвище!» — и он сбегал, пока Кенни подбирал с пола бутылку из-под выпивки, которую метко и с силой бросал ему вслед. Закклай… Он явно не хотел, чтобы ему делали мозг. А именно этим все здесь, как Леви понял, и занимались — в его глазах. Ни его поза — собранная, ни его взгляд — холодный, за строгими очками — не могли обмануть истинного зрения человека, который вырос с ощущением, что сидит на пороховой бочке. — Можно я скажу? Главнокомандующий Закклай, — подался вперед Шадис, когда очередь дошла до его очевидцев. — У нас есть порядок, Шадис, ждите, — спокойно отозвался Закклай. — Лейтенант Лебедев. Прошу, ваши показания. Показания прихлебал Шадиса не отличались подробностями. И отряд Лойда Джонсона, и отряд Лебедева были слишком далеко от Эрвина и Шадиса, чтобы доложить, какие от кого приказы они слышали, и описать, что произошло в пролеске. Они считали, что всю экспедицию следовали плану Эрвина. — Как в целом вы отнеслись к плану лейтенанта Смита? — бесцветно спросил Закклай Лебедева, когда тот закончил давать показания. — Э-э, — он глянул на Эрвина, спокойно, ровно сидевшего на скамье в полуметре от Леви, затем — на Джонсона и на Шадиса, — мне не показалось, что это удачный план. — По какой причине? — Очень опасный. — Какой из планов вылазок за последние два года в разведкорпусе вы считаете удачным? — Никакой. — А за пять лет? — Тоже нет таких, — после паузы отозвался Лебедев. — Как так? — Люди все так же умирают, прогресса никакого. Эта работа… очень тяжело поддерживать мотивацию при такой работе. — Садитесь. Шадис, ваше слово. Шадис, наконец, встал на ноги. Стрелка часов подбиралась к пяти вечера. Леви устал сидеть в зале и мечтал вывалиться в улицу, подставить лицо ветру, выпить чаю, в конце-то концов. Кашель Шадиса вырвал его из приятных фантазий и вернул на место — на место ровно за спиной Эрвина. Леви окинул его оценивающим взглядом, складывая на груди руки: а плечи у него и правда широченные, особенно когда смотришь на них вот так, сзади — все равно чуть снизу вверх, пусть вы оба и сидите. Плечи, спина… Широкая сильная спина. И рост. Рост был внушительным… Было что-то в высоких людях, что всегда цепляло Леви. Ему нравилось на них смотреть. Кенни был высоким, но да не похер ли на него? Срать он на него хотел — что сейчас, что тогда, в детстве… Перед глазами опять — реально и отчетливо — встали плечи Эрвина. Широкие плечи высокого человека. Широкие плечи высокого человека с большим членом. Точно большим. Огромным. Еще он толстый и стоит так, что его, совсем как дух Смита, ничто не сломит. Большой и толстый. Толстый и большой. Леви резко втянул воздух в легкие. Он так дернулся на скамейке, возвращаясь в реальность, снова притираясь взглядом к зелени формы Эрвина и полуденной яркости его волос, что Шадис — у него что, блестят глаза? — нервно сжимавший в руках платок, на полуслове, с приоткрытым ртом, обернулся назад, непонимающе на него оглядываясь. Леви опустил глаза, поджал губы. «Что? Что это было? — не веря себе, думал он. — О чем ты мечтаешь? Какая тебе разница, какой у него член?.. Член», — Леви сглотнул: да блять! чем больше он произносил про себя это слово, тем более душно становилось в комнате. В попытке спешно реанимировать здравость рассудка, он подумал: «Да и рост здесь при чем? Ты что, девка, чтобы верить в эту ахинею? Пошутил разок про то, что у него в штанах тесно, и хватит с тебя. Ясно?» — Все нормально? — в самое ухо прошептала ему Ханджи. Леви опять вздрогнул — от неожиданности и влаги, наполнившей его ухо. Вроде бы глаза Закклая с укоризной блеснули под стеклами очков, но да не похер ли и на него?.. «Ах, черт, еще будет опять Эрвина полоскать из-за меня!» — подумал Леви с тоской и вместо тирады в адрес Ханджи молчаливо покачал головой. Она понимающе закивала. — Мы допускали импровизацию и раньше, вы же помните, — Леви расслышал тихую речь Шадиса, — не всегда шли по книжке, по плану, который вы одобрили. Я посмотрел на солдат — подумал: они устали, надо сымпровизировать и сейчас. Дождя не ожидал: по прогнозу не было. По дороге от Хайна до пролеска командовал лично, Эрвин был очень недоволен, я не смотрел в его тетрадки. Но что он со мной сделает?.. Я же его командир, да… После пролеска я не знал, что делать. Растерялся. Эрвин взял командование на себя. Довел солдат до стены, там нас встретил отряд сопровождения, который он предусмотрел. Отряд сопровождения помог сохранить останки и тела, которые мы привезли. Так что… вина за провал вылазки и гибель наших ребят на моих плечах. Прошу принять мое чистосердечное признание… И наказать меня по всей строгости. Временное командование разведкорпусом прошу делегировать лейтенанту Смиту… Шадис кивнул и сел, весь сразу сдулся, поник. Краем глаза Леви заметил, как Ханджи с тоской очертила его фигуру взглядом. — Решение по делу будет вынесено завтра утром, — Закклай захлопнул папку с бумагами и кивнул стенографисту. — Все свободны. Поднялись. Эрвин вежливо указал Шадису рукой на выход. Тот, хмурясь, быстрым шагом покинул зал; Лебедев и Джонсон бросили в сторону троицы Эрвин-Леви-Ханджи враждебные взгляды.***
Оказавшись на улице, Леви выдохнул, запрокинул голову назад, подставил лицо солнцу. Даже с закрытыми глазами он на мгновение ослеп: под верхними веками мир в его голове изошел белыми пятнами. Первыми словами Эрвина Смита после встречи с главнокомандующим стали: — Я умираю с голоду. Леви улыбнулся, открыл глаза, глянул на старших по званию. «Как с гуся вода, что ли?» — Пойдемте к Алю, — скомандовал Эрвин, разводя широкие плечи. — Ура, к Алю! — подпрыгнула Ханджи, потянулась, а затем прыгнула снова — но на этот раз не вверх, а вперед, приземляясь между Леви и Эрвином. Она приобняла их за плечи и стала толкать: — Шевелимся-шевелимся, мальчики, тетя Ханджи хочет стейк и пива! Отправились в путь. Леви, все так же шедший слева от «тети Ханджи» — какой она клейтенант? настоящий клейстер — ладони так и не убрала от их с Эрвином спин — разглядывал город. Было многолюдно: кое-где им приходилось уклоняться от толпы, чтобы продолжать двигаться вперед. Отовсюду доносились запахи еды, голоса, смех, везде были лавки, гостиницы, выступали уличные музыканты, актеры, жонглеры. «Сразу видно, что город», подумал Леви, окидывая взглядом публику в куда более замысловатых нарядах, чем те, что уже успели стать родными его глазу в деревне. Он жадно смотрел по сторонам: жизнь здесь так и кипела, и жизнь была самой разной. Он точно знал, что вон в том ресторане большая шумная семья среднего достатка прекрасно проведет время вместе, а вот здесь — его сердце чуть дрогнуло — был очень прибыльный бордель; в том переулке кого-то повели грабить, но это не критично: у мужика была нахальная рожа, потерять немного монет пойдет ему на пользу. А, вот и военная полиция: как и ожидалось, прохлаждается за пивом, безразлично повесив на плечи оружие. Очередная лавка, очередное отражение в витринном стекле: пока Леви разглядывает галстуки, Эрвин разглядывает его. Леви вопросительно посмотрел на него. — Зайдем? — улыбнулся Эрвин. — Нет, — покачал Леви головой, отходя. — Слишком дорого. Честная жизнь солдата не позволяет такой роскоши. Леви сказал это, сделал два шага, покосился на Эрвина и вдруг осекся, замер. Кто-то, проходя мимо, толкнул его в плечо, сказал, чтоб он не стоял столбом, а затем и всю троицу вместе почти вжало в витрину магазина волной прохожих. Леви стоял, не двигаясь. Он глядел на носки своих ботинок круглыми глазами и думал: и как я не понял, что я еду в город, под которым вырос? Он поднял взгляд на Эрвина, и внезапно до него дошло, почему тот все посматривал на него так загадочно. Смит понимающе поднял уголки губ: — А я все гадал, что же ты совсем ничего не говоришь. Дошли до таверны, про которую говорил Эрвин, заказали мясо. — Я угощаю, — галантно объявил он. — Ура! Обожаю тебя, Эрвин, — Ханджи прижала ладони к сердцу. — То, что надо, чтобы восстановить силы после скучного дня. Чужая щедрость. За едой почти не говорили. Брызжа мясным соком, от наслаждения прикрывая глаза, Леви смаковал стейк и все пытался отогнать от себя тяжелые мысли. Он заметил, что вот этот отгон стал его новым хобби: он так часто и так упорно это делал в отношении самых разных тем, что сам себе поражался. Счастье и несчастье шли рука об руку в его голове и сердце уже как будто бы настолько давно, что сейчас он все пытался вспомнить, как же ощущалась его жизнь раньше, до этой треклятой живучей дуальности, и все никак не мог этого сделать. В эту же конкретную минуту он пытался сбежать от прошлой жизни: от жизни, которая прямо сейчас задыхалась у него под ногами. Сколько раз он сидел там, внизу, наверняка под этой самой таверной, мечтая о том, чтобы однажды выбраться наружу? Сколько боли, жестокости, грязи он повидал? И после всего этого в нем даже ничто не дрогнуло, не обозначило, что он близко, что он здесь, в том самом проклятом городе, который пировал и жировал над их головами, когда они — все они — рождались под землей без солнца, жили под землей без солнца и под землей, так ни разу не почувствовав на своих лицах его свет, умирали? Умирали. Перед глазами Леви встал образ. Он сглотнул слюну, опустил глаза, посмотрел себе на руки. Этот образ. Под землей он видел не только грязь. Чистое там тоже было. Леви встрепенулся, услышав смех. Поднял глаза. Что-то очень чистое было и здесь. Вот он сидит, совсем другой, так не похожий на всех, кого Леви встречал раньше. Светловолосый, голубоглазый, красивый той красотой, которой могут быть красивы только очень уверенные в себе люди. Знающие, что они делают, что происходит вокруг. Он сидел за барной стойкой на высоком стуле, в форме — откуда он взялся такой, откуда вылез? Леви — и рядом с таким человеком. Ему казалось, таких не бывает. Их выдумывают. Высокий, и сильный, и очень чистый даже буквально: родился на солнце, рос на природе, досматриваемый родителями и армией, дышал здоровьем и силой, которые были незнакомы людям, среди которых вырос он сам. Леви определил такого человека как совершенно для себя особенного… почему? Потому что он был непохож на его прошлую жизнь? Потому что Леви хотелось от нее сбежать, начать новую главу так, чтобы она действительно была с чистого листа — новый образ жизни, новые цели, новые люди, которые понимают и разделяют твой выбор? Или Леви нравились такие люди, как он, просто так? Хотя как они могли ему нравиться всегда, если он таких до него не встречал? Леви тяжело выдохнул, уставившись в опустевшую тарелку: он запутался. Совсем запутался. Здесь — он, бесстрашный лейтенант в военной форме, мужик со стальными яйцами, от звука голоса которого Леви чувствовалось, будто бы его гладили вниз по позвоночнику. А там… там… Леви сглотнул. Там был… Он. Другой, но тоже он — «он» курсивом, жирным росчерком. Как они вяжутся друг с другом? И вяжутся ли? И должны ли? Или как это работает, когда у тебя есть… тип? — Извините, — Леви спрыгнул со стула в тишину, пришедшую на место оборванного им разговора Эрвина и Ханджи, — пойду пройдусь… Увидимся в казарме? Спасибо за ужин. — Уверен, что не хочешь чего-то еще? — светлые глаза остановили на нем свой сияющий взволнованный взгляд, замерли, как звезды в небе. Он смотрел на Леви внезапно почти по-детски честно. — Наелся. — Будем ждать тебя, — отозвался Эрвин, не сводя с него глаз. Будем ждать тебя. — Спасибо… — пробормотал Леви и, сунув руки в карманы, отправился на выход из таверны.