― Путь же беззаконных – как тьма; они не знают,
обо что споткнутся.
― Разве, упав, не встают и, совратившись с дороги, не возвращаются?
1817
Ледяные полосы, искажающие свет, вырисовывали на окнах завораживающие узоры. Рука сама потянулась к стеклу и как только теплые пальцы прикоснулись к инеющему отражению ― по ним прошлась жгучая боль, пробирающаяся прямо в мышцы. Цесаревич одернул руку и взглянул на нее. По фалангам разрасталась устрашающая картина, лед окаймлял ногтевые пластины и словно впитывался сквозь застывшие руки в кости. Княжич попытался сжать руку изо всех сил, но у него ничего не вышло и он лишь сунул ее в распростертые края белого мундира. Он только сейчас обратил на себя внимание. В окутавшем его сознание всплеске боли он не различал цветов, но этот он знал с самого детства ― голубой. Цвет, отражающий власть всей императорской династии. Лента огибала плечо цесаревича и, изорванная, свисала с обоих боков. Мужчина, раздосадованный подобным положением, сдернул остатки былого величия и обрез ткани отправился на паркет. Теперь его сознание заполняла не только обжигающая боль, что пропитала всю его кисть, но и осознание того, что в отражение белеющего стекла он видел себя. Под глазами пролегли глубокие морщины, а тени на лице подчеркивали темные круги. Борода на лице его старила, хоть и было понятно, что он еще предельно молод. На голове не было, как ему казалось, ни одного седого волоска. Он был острижен коротко, о прежних кудрях напоминали лишь чуть отросшие пеньки волос, потихоньку превращающиеся в прическу. Антон отшатнулся от окна и ринулся осматривать комнату. Он понятия не имел как тут оказался. Это был императорский кабинет в Зимнем дворце. На улице был сумрак, а потому, комнату освещали лишь несколько свечей, расставленные на камине и полу. Игнорируя свою руку, он направился в сторону стола. На нем были разбросаны листы, исписанные размашистым отцовским почерком. Княжич старался рассмотреть, что именно сказано в записях, но все расплывалось. Сосредоточиться не удавалось, как только он ни пытался. Здоровой рукой он смел все, что находилось на столе. Книги, перья, бумажные листы и медный канделябр с грохотом обрушились на паркет, задевая зажженную свечу. Она опала на пол и затушила сама себя, воск, задевший фитиль растекся в лужу и в комнате стало еще темнее. На подрагивающих ногах Антон снова обернулся к окнам и постарался рассмотреть, что творится на площади, но ничего не удавалось. Он не ощущал свою руку уже до предплечья, но не знал что с ней сделать, дабы она перестала ныть. Наконец он подумал над тем, чтобы найти помощь и ринулся к одной из дверей. Сознание было затуманено, голова кружилась, и он толком не понимал куда делает шаг, однако все же добрался до ручки высокой позолоченной дверной створки. Он дернул ручку и только тогда осознал, что выход заблокирован и, по-видимому, им самим, так как со стороны кабинета между металлом двух дверных ручек был воткнут длинный свечной плафон. Цесаревич отшатнулся ровно в тот момент, как с обратной стороны по двери ударили. Они старались выбить ее, но лишь погнули металл и создали зазор между двумя створками. В секунду в щель пролез заостренный штык, длинного кремниевого мушкета и само его дуло. ― Он еще здесь! Здесь! Ломай, сейчас! ― выкрикнули из щели и по дверям ударили с удвоенной силой, делая зазор настолько большим, что теперь дуло мушкета было направленно прямо на княжича, ― Нам нужен манифест! Он сказал, что есть манифест! Ломай! Антону казалось, что он вот-вот потеряет сознание от боли и животного страха, проснувшегося где-то внутри. Им были нужны бумаги и из последних сил наследник бросился прямо на пол в попытке найти ту самую заветную запись. Перед глазами проплывали темные пятна. Здоровая рука дрожала, а пораженная совсем перестала ощущаться и лишь боль от того, как лед распространялся давала сознанию держаться. Она не давала отключиться. Записей было много. Дневники, назначения, письма. Но ничего с надписью «Манифест». Ни одного жалкого листа. Дверь ходила ходуном из стороны в сторону. Бумага дрожала в руках и шуршание перебивалось ударами сапог, постукиванием оружия, звуками осыпающегося пороха и железным шомполом, утрамбовывающим пыль. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Манифест с императорской печатью. С гербом, что был выбит на драгоценном металле, дабы владелец мог заявить свое право. Кольцо с печатью было на большом пальце его правой руки. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар. Падение. Шорох. Удар…Манифест?
Антон пытался сфокусироваться на буквах изо всех сил, ничего не выходило и он, комкая лист, отправил его во внутренние карманы. Шатлен колотился о часы, что выпали из складок и теперь лишь свисали на цепочке. Цесаревич попытался встать, но ноги не слушались, а ледяная боль, казалось, дошла до сердца. Он развернулся к двери и завидел сноп искр, вырвавшийся из ружья. А затем… оглушительный взрыв.Взрыв.
Еще один. И еще.
Снова взрыв.Взрыв.
А потом удар. Удар. Удар. Удар. Кто-то стучал? Стучали, ведь так? Никто не бил его. Это были глухие удары, словно… ― Извозчик! Да что же ты! Оглох? Останови, тугоухий! ― голос Дмитрия Темуровича. И Антон распахнул глаза. ― Дмитрий Темурович, ― промычал юноша, разлепляя глаза, ― Вы чем занимаетесь? ― Ой, Антон Анд… ― замешкался гувернер, ― Антон, хотел, чтобы этому обалдую по голове надавали, не лес валеный везет, все-таки. ― Да если бы Вы так не шумели, я бы ни сном ни духом не знал, что мы болтаемся по дороге, как осточертелые. ― княжич ладонью стер следы слюны с уголка губ. ― Ну раз уж Вы уже проснулись! ― мужчина полез в сумку, все это время спокойно лежащую у него на коленях. ― Дмитрий Темурович! ― захныкал цесаревич, ― Что Вы там опять заставите меня читать? ― Ничего, Антон! ― он улыбнулся, ―Я просто хочу прочесть Вам план нашего путешествия. Княжич тяжело вздохнул, прикрывая глаза и удобнее устраиваясь на мягкой поверхности софы. Он поправил покрывало на ногах, все еще раздумывая над тем, чтобы уснуть снова или выслушать гувернера. В итоге, вздохнув еще более глубоко, он уставился на мужчину и опустил брови, дав понять, что он готов слушать, но ему это не нравится. ― Отлично! Итак, первая наша продолжительная остановка будет проходить в Новгороде, а именно в деревне Ретлё. Дом Посковских должен принять нас на две недели, за это время мы успеем исследовать живую местность, поговорить с людьми, сделать прием и изучить губернскую документацию, которая вызывает множество вопросов. Александр Васильевич уверил Вашего батюшку, что в Реме Вы сможете расслабиться и не переживать за распорядок дня, Вам будут сопровождать его сын, Василий Александрович и старшая дочь, Татьяна Александровна. ― гувернер практически задыхался, пытаясь как можно быстрее проговорить текст, ― Рема ― чудесное место, Вам понравится, обещаю. ― Это все? ― Нет-нет, следующим городом будет Тверь, там нас встретят… Но Антон уже не слушал, просто продолжал моргать и кивать, делая напряженный вид задумчивого взрослого человека. Выходило скверно, и он это знал, однако заставить себя еще раз прослушать лекцию-путешествие, просто не мог. Дмитрий Темурович уже четвертый раз за три дня поездки на уставшей коляске рассказывал у кого они будут останавливаться, пытаясь заинтересовать цесаревича. На улице перестал идти снег и уже совершенно спокойное небо начинало окрашиваться в розовые тона, обозначая собой закат. Розовый цвет отчего-то всегда напоминал Антону Ирину Ильиничну. Он долго пытался называть ее по имени, но всегда выходило жалкое подобие нормального разговора. Даже с самим собой. Даже в его голове. Он вспоминал громоздкое кольцо на ее тонких пальцах. Почти алые щеки и оленьи слезящиеся глаза, когда он уезжал из Петербурга. На дворе был ужасно холодный январь. Середина зимы, которая успела надоесть, так как Новый год был встречен, а Рождество отмечено. Девушка так ничего никому не рассказала, переехав в свои собственные покои после пары одиноких ночей, проведенных в спальне Антона. Княжич был уверен, что она не расскажет даже собственной матери, что уж говорить о тетушке Анне и крутящихся рядом камеристок. Ирина не могла позволить себе оказаться в таком позоре. Она обвинила бы не его, а себя, ведь она женщина. Мужчина никогда не оказывается виноват в том, что не хочет свою жену. Жену. Это слово тоже не могло стоять рядом с именем «Ирина», но почему-то всегда всплывало в сознании. Сон уже сошел на нет, и он перестал о нем думать, так как голова была забита совершенно иным. Горько-плачущая Ирина в день их свадьбы и первой брачной ночи, на полу, в его комнатах. Она определенно старалась держаться, но надрывный всхлип, вырвавшийся из ее уст в ту ночь… Его княжич запомнил бы на всю жизнь. В ту ночь он окончательно и бесповоротно признался не только себе, но и графу в том, что его взор всегда будет обращаться не в сторону благочестивой жены. Он не ляжет с ней в постель, не заведет детей и не обнимет черной ночью. Он не скажет: «Я люблю тебя» и не выразит желание состариться с ней, где той будет угодно. Он не пойдет за ней, но побежит, даже если она станет ускользать из его рук. Он позволил ей стать той, кто сама вправе отвечать за свои действия. Даже если он сам не сможет. Ее имя останется в династийной истории лишь как приписка к нему и не отразится на крови. В моменты подобных раздумий он жалел Ирину. Гадал, правильно ли поступил, однако отступать не собирался. Некуда было это сделать. Позади была Москва? Раскидистая, красивая, свежая. Позади был Арсений, которого Антон не был готов толкнуть в яму со змеями. Распутный граф стал для него отдушиной, честью, праздником, его другом, смирением и счастьем. Но так и не стал любовью. Антон называл это зависимостью. Чем-то отчего человек никогда не сможет отказаться, болезнью, сокрушительной и стремительной. Поражающей не только физическое тело, но и метафорическую мысль. Его личный второй круг Ада, описанный Данте. ― Затем мы окажемся в доме графа Даровски. Он чудесный художник, Вам понравятся его работы, будьте уверены. ― продолжал взахлеб рассказывать Дмитрий Темурович, ― Правда я не знаю, насколько хорошо он знаком с этикетом. Этот мужчина совершенно безумен… ― Вам не надоело? ― Нет, ― гувернер отложил еще одну страничку и принялся рассматривать следующие записи, ― А Вам? Антон еще пару мгновения смотрел на мужчину, не моргая, пытаясь подобрать в голове хороший ответ, но в итоге просто произнес: ― И мне. ― Отлично! Тогда дальнейшей остановкой станет город Орёл. Ох, Вам определенно точно понравится, так как там… Княжич снова перестал слушать, оглядывая белоснежные пейзажи за окном и накрываясь очередным пуховым одеялом.***
Рема, да и все Ретлё встречали их с особым размахом. Крестьяне, толпившиеся по всему периметру дороги к усадьбе радостно кричали, размахивали платками, и Антон не понимал заставили ли их это сделать, ведь лица людей казались изможденными, а одежда совсем худенькой. Из коляски он вывалился почти кубарем, еще раз подтверждая самому себе, что неуклюжесть за годы отчего-то никуда не девается. Как только плотные слои одеял были скинуты с его ног ― он оказался посреди бури, как ему показалось, ведь ноги сразу пробрал мороз. Изо рта валил пар, а глаза заслезились из-за легкого дуновения колючего, морозного ветра. Он огляделся, перед ним находилась довольно большая усадьба, отдаленно напоминающая Старый дворец, но с меньшим количеством этажей. Дом казался куда более приветливым, чем люди, который стояли у входа и, укутанные с ног до головы в дорогие ткани, они переминались с ноги на ногу. Из-за повозки появился Арсений Попов на своей белоснежной лошади, сливающейся со снегом. Он встретился взглядом с цесаревичем и кивнул ему. Там были и другие гвардейцы, но Антон видел лишь графа, грациозно спрыгивающего с лошади. Он был красив, как всегда. Его ледяные глаза подчеркивал снег и потому они казались прозрачными. На приплюснутом вздернутом носу был морозный румянец, а его темные кудри свисали по вискам, обрамляя лицо. На нем был темно-синий плащ-накидка, позволяющий комфортно передвигаться верхом и совершенно привычный голубой мундир. Он не прятался от холода, как все остальные. Лишь находился с ним в приятном комфорте. К ротмистру подбежал мальчишка-конюх, практически надвигающимися пальцами схватил поводья и собрался направить лошадь в сторону конюшен. Арсений смерил его взглядом, оценивая. Как княжич уже понял за время их мизерных остановок на станциях, он никому не доверял Либи. Всегда очень тщательно подходил к тому куда ее уведут и не дадут ли ей чего-то вредного. Могло казаться, что Арсений просто всегда хочет иметь возможность сбежать, быстро вскочив на коня, но на самом деле граф и правда переживал за кобылу, будто она была его другом или членом семьи. Он передал поводья в руки паренька, все еще не доверяя тому, но другого выбора ему не предвиделось. ― Антон Андреевич! ― вскрикнул встречающий мужчина и раскинул руки в стороны. Как цесаревич понял, это был глава дома ― Александр Посковский. Полноватый мужчина по виду чуть младше его батюшки. Он был низким, по сравнению с Антоном, его короткие ручки и ножки смешили. Даже Дмитрий Темурович, при его-то росте, выглядел более выдающимся мужчиной чем князь. ― Мы заждались Вас. ― подал голос другой мужчина, чуть склоняясь. Сын Посковского. Василий. Такой же низкий как его отец. Он всеми силами выпячивал грудь вперед, стараясь казаться более внушительным, но больше походил на коня. Его желтые зубы казались еще более темными на фоне тоненьких рыжих волос, свисающих как сосульки. Хоть по раздумьям княжича он был не сильно старше Арсения ― мужчина казался многим старее. ― Что же мы на улице стоим? Пойдемте в дом?! ― поддакнула женщина слева. Она была самой старшей из представительниц прекрасного пола в этой веренице и потому Антон знал, что это княжна ― Мария Федоровна. Она тоже была довольно пухлой. Все это семейство было просто счастливыми полными людьми. Седина ее волос была сильно заметна, но она всячески пыталась спрятать ее под громоздким темным париком, однако родные волосы все еще торчали наружу. Она казалась добродушной, в отличие от своего сына. ― Проходите, Антон Андреевич. ― в один голос сказали две милейшие девушки по левую сторону от их матери и тут же засмущались такого конфуза. Дамы тоже были рыжими. Одна ― чуть темнее, другая ― светлее. Хоть Антон и знал, что у них есть разница в возрасте ― они выглядели практически идентично, точно близняшки. Татьяна и Юлия Посковские. ― Пройдемте, Антон Андреевич? ― подал голос Попов. ― Точно-точно! Холодрыга такая! ― воскликнул Дмитрий Темурович и, протиснувшись между графом и наследником, последовал в дом, совершенно не обращая внимания на толпу, озадаченно смотрящую в его сторону. ― Это будет долгая поездка, ― прошептал граф, когда они шли в сторону дома. ― Хорошо, что ты поехал со мной, а не с Николаем. ― кивнул ему Антон, ― Я бы не выдержал. Брат отправился в Варшаву, стремясь оказаться как можно дальше от отца и намереваясь устроить порядок в Царствие Польском. Он не провожал княжича в поездку, так как сам выдвинулся сразу же после Рождества. Где-то в глубине души Антон жалел, что Арсений не поехал с Николаем и за ним будет некому следить. Ведь его милое маленькое увлечение алкоголем грозилось перерасти в серьезную зависимость. Грязную тайну, покрываемую двором, не хотелось выносить на публику и потому Ники нужен был тот, кто сможет его остановить. Кто-то, кого он считает достаточно весомой фигурой и близким другом. Отличной кандидатурой в это вопросе был бы Арсений, но старший воспротивился, утверждая, что он сам со всем справится. И был он довольно строг в своих желаниях, оттого за ним последовали тайно и до сих пор не возникало никаких вопросов или проблем. ― Петро! Ты где шатаешься? ― выкрикнул глава семейства, оттряхивая снег с плеч, ― Возьми одежду. Из-за угла появился тощий парниша, ростом он был не ниже Антона. Глаза его были совсем оторопелые, но, казалось, не выражали страха, только смиренное отвращение. Он принял в руки шубу хозяина, а затем с осторожностью подошел к его сыну. ― Петруша, такие гости, а ты совсем не расторопный. Пороли тебя мало? ― Нет-нет! ― подал голос служка, принимая в руки вторую, еще более тяжелую шубу. ― Ладно тебе, Васька. ― усмехнулся князь, ― Петро у нас уже как пришибленный бегает, успокойся. ― Спасибо, Петенька. ― тихо сказала младшая ― Юля, ― Тебе бы в помощь кого-то, где Гордей запропастился? ― На кухнe помогает, барыня, ― мягко улыбнулся Петр, его голова теперь виднелась только с одной стороны, из-под горы хозяйских шуб. ― Давайте я помогу, ― мягко сказал Попов, подхватывая половину одежды, а затем кивнул другим гвардейцам, они расхватали по шубке каждый, ― Нам не сложно. ― Что же вы, барин, ― взмолился Петя, ― Нельзя так, я все унесу. ― А Вы… ― подал голос напыщенный Василий, ― Кто, простите? ― Граф Арсений Сергеевич Попов. Он ротмистр в кавалергардии императора, сопровождает меня. ― опередил брюнета Антон. ― Так это Вы? ― княжеский сын подошел ближе к Арсению, ― Ваша слава бежит впереди Вас, граф… ― он с ног до головы оглядел ротмистра. ― Что же, ― усмехнулся голубоглазый, все так же придерживая шубы в руках, ― Тогда Вы знаете, что от меня нужно держаться как можно дальше? ― А то что же? ― насупился младший Посковский. ― Может быть мы пройдем к столу? ― между двумя мужчинами как буря появилась Мария Федоровна, полными грудями практически отодвигая их друг от друга, ― Петруша, укажи графу Попову где положить вещи, раз уж он вызвался помочь. Арсений развернулся на пятках и проследовал за служкой, стукая каблуками по мраморному полу поместья. Феноменально. Просто феноменально. Антон думал, что ничего не сможет разбудить в нем огонь по отношению к ротмистру, однако прогадал. Он был как снежная буря, мягкая и колкая одновременно. Все в нем говорило ― дворянин, аристократ. Его твердая поступь, грация и крепкая хватка жилистых рук. Все выдавало в нем высший свет, в отличие от Василия Александровича, который кичился высоким положением, на самом деле ничего из себя не представляя, да и самого Антона, который выглядел как каланча, разваливающаяся под действием перепадов между высокими и низкими температурами. ― Антон Андреевич, ― произнес князь, усаживаясь во главу стола, ― Мы очень рады наконец познакомится с Вами. Я не часто бывал при дворе и в младшие годы, а дети и вовсе не выезжали на север с детского возраста. ― Спасибо, что согласились принять меня, Александр Васильевич. Надеюсь, что мы продуктивно проведем время и многому сможем научиться друг у друга. ― Может мы могли бы покататься на коньках на Ильмене. Вы катались на конька в Петербурге? ― сказала Татьяна. ― Конечно, мне доводилось. ― Тут совершенно чудесный Ильменский глинт! Решите все свои дела за пару дней и будете наслаждаться зимой. ― сказала Мария Федоровна, отпивая вино из своего бокала. ― Мне сообщали, что Вы, как губернатор, прекрасно справляетесь со своей задачей, все дворяне в округе выражают Вам свое уважение и стремятся попасть на Ваши приемы. Крепостные довольны, Вы обеспечиваете их достаточно и не наказываете телесно, это так? ― Точно так! ― встрепенулся младший князь, ― Эти скоты живут, словно у Христа за пазухой и все еще чем-то остаются недовольны. Вздор, верно? ― он протянул свой бокал Петру, который уже успел возвратиться, давая понять, что ему нужно еще вина, ― Когда будет еда? ― Уже несут, барин. Конечно, Антон лгал. По лицам крепостных было понятно, что ничего хорошего в Ретлё не происходит, а если и происходит, то они об этом не знают, работая на износ и ютясь в маленьких домишках, которые даже протопить невозможно. Дмитрий Темурович рассказал ему о всех проблемах этой местности и уверил, что необходимо тщательно проверить все бумаги, подписанные не только старшим Посковским, но и младшим. ― Многое я пропустил? ― сказал Арсений, уже снявший с себя дорожный плащ и перчатки. ― Что Вы, Арсений, присаживайтесь. ― наигранно дружелюбно улыбнулся Василий, отодвигая тому стул рядом с собой, ― Вы же не против, что Ваш кавалерист отобедает с нами? ― Уверен, что Антон Андреевич не против, ― Попов уселся на стул и взглянул на княжича, ― Так вы не знаете, чем кавалерия отличается от кавалергардии? ― Я… ― начал Василий. ― Вы служивый? ― Я… ― Оружие держали в руках хоть раз? ― ротмистр все напирал и напирал. ― Что же мы все о нас, да о нас. ― сказала Мария Федоровна, снова прерывая перепалку, ― Как вы доехали, Антон Андреевич? Княжич был благодарен этой женщине просто за ее существование. Хоть она и породила смешнейшего монстра в его жизни ― она все еще была матерью семейства, бережно охраняя их общее спокойствие. Ужин проходил в спокойной обстановке, за исключение глупых реплик Василия ничего не портило вечер, и все казались довольно расслабленными, совсем скоро переместившись в гостиную большого дома. Они беседовали на разные темы. Дмитрий Темурович аккуратно вмешался в разговор двух сестер Посковских, увлекая их беседами о новейшем французском романе, который каким-то боком смог привезти с собой. Затем они втроем удалились, намереваясь показать гувернеру библиотеку. Арсений весь вечер держался в стороне от княжича лишь мельком смотря на него, подмечая как старательно Антон искал причину, дабы отделаться от скучных светских бесед. В итоге он все же смог уговорить Марию Федоровну показать ему его комнату, а затем медленно закрывал дверь, утопая в вечере покоев. Хозяйка все поняла, оставляя цесаревича одного. Антон громко выдохнул, телесно ощущая тишину и спокойствие, что царили вокруг него. Она закрыл глаза, а затем с силой потер лицо, пытаясь взбодриться, но веки сами закрывались. Дверь сзади отворилась, и он произнес: ― Мне не нужна прислуга, спасибо. ― Они почти отправили меня в дом прислуги, но в итоге сжалились и оставили в одном крыле с тобой, объясняя это тем, что тебе в любом случае нужна будет охрана. Странно, верно? Они думают, что я ночами дежурю у твоих покоев? ― спокойный теплый и уже такой родной голос послышался из-за спины, ― Ведь я дежурю прямо в твоих покоях. Ну или ты в моих, как пойдет, правда? Княжич усмехнулся, все так же стараясь привести себя в чувства. Сейчас это сделать было гораздо легче. ― Тебя не видели, когда ты заходил? ― Возможно Юлия видела, но я не думаю, что что-то станется с того, что она меня заметила. ― Что? ― Антон развернулся и ошарашено поглядел на графа. ― Эта девушка влюблена в слугу, Антон Андреевич. Тут ситуация гораздо страшнее. Ей и дела до нас не будет. ― Арсений прошелся руками по талии княжича. ― С чего ты это взял? ― прошипел цесаревич, стараясь вырваться из рук графа,― А если она кому-то скажет? Если кто-то узнает? Что будет с тобой? ― Со мной? ― ротмистр поцеловал младшего в шею, ― Я адюльтер одного имперского наследника и лучший друг второго. Ты правда считаешь, что мне что-то сделают? ― Если Николай узнает, то ты перестанешь быть и первым, и вторым. ― гневно шептал Антон, ― С чего ты решил, что она в кого-то влюблена? ― О, я видел столько влюбленных взглядов, ты и представить себе не сможешь. ― Арсений нашел глаза напротив. ― А мой взгляд говорит, что я влюблен? ― Возможно. ― Я не люблю тебя. ― Я знаю. ― А ты меня любишь? ― на самом деле Антон боялся услышать ответ, но все же спросил. ― Я никогда никого не любил. ― Арсений все продолжал водит руками по молодому телу, все чаще касаясь ягодиц и прижимаясь пахом теснее. ― Хорошо. ― кивнул княжич, позволяя себя трогать, ― Думаешь, что Василий отвратителен? ― Ты правда хочешь говорить об этом скользком выродке? ― ротмистр начал расстегивать пуговицы на жилетке наследника. ― За ним нужно следить. Его слова и сам он… как стервятник. Один неверный шаг ― сломанная нога и он выклюет нам глаза. ― Антон тяжело дышал, ощущая, как вся его кровь стекается вниз, ― Ты ведь знаешь, что он даже волоса твоего не стоит? ― Это точно, Антон Андреевич. ― Арсений развернул их обоих в сторону кровати и толкнул княжича на перину, ― Мы можем говорить о чем-то, кроме князя? Граф опустился на колени перед наследником и аккуратно стянул с него сапоги, практически сразу припадая к крепкому нутру княжича. Он провел языком прямо через его одежду, четко ощущая то, где находится головка. ― Эти девушки, они кажутся запуганными. ― Антон откинулся на кровать, запрокидывая голову назад, выгибаясь движениям графа, ― Отец жесток к ним? ― Александр абсолютный простофиля. Татьяна хорошая старшая дочь, а Юлия влюблена в прислугу. ― Арсений стянул брюки и исподнее цесаревича, оставляя того лишь в распахнутой рубашке и жилетке, припал губами к розовым соскам, ― Подумай об Ирине. ― Что? ― Антон было собирался подняться, но грубая рука его остановила, пригвождая обратно к кровати. ― Представь женщину между своих чудесных ног. ― Арсений провел языком по низу живота княжича, ― Она бы никогда так не сделала. Такая правильная христьянка, занималась бы с тобой совершенно иными вещами. Она бы поцеловала тебя в губы, а потом легла на постель, раздвигая ноги только для того, чтобы в ее животе очутился наследник. ― граф подул на крепко стоящий юношеский член и тот дернулся, ― Да тебе это нравится. Нравится думать, что ты ей изменяешь. Нравится, что между твоих ног я, а не она. ― Арсений… ― громко выдохнул княжич. ― В день вашей свадьбы я думал, что все закончится, но, когда ты пришел ко мне. Весь такой… мой. Я понял, что как далеко бы мы не убегали, все-равно будем оказываться в постели, подле друг друга. Ты все так же будешь дрожать в моих руках, а я целовать тебя по ночам. Moi, toi, encour moi, помнишь? Ты оживил меня, как Пигмалион. ― он поднялся на руках к лицу княжича, который все так же пытался унять колотящееся сердце частым дыханием, но ничего не выходило, ― Ты врешь, чтобы быть со мной, сбегаешь ночами, думаешь обо мне. Желаешь только меня. Ты обречен, как и я. ― Так ты Галатея? ― шептал Антон. ― Я тоже сначала не понял, как далеко все зайдет. ― Арсений накрыл достоинство княжича своей рукой и начал водить вверх-вниз, ― Ты сводишь меня с ума. Я безумен по твоей вине. Я лгу твоему брату, потому что не могу желать иной постели. ― Кроме твоей руки и твоего плеча ― я о тебе ничего не знаю. ― цесаревич громко сглотнул, понимая, что все слюна высохла и его рот абсолютно сухой, дышать было больно, но слишком приятно. ― Наблюдая и чувствуй. ― граф усилил трение. Все пороки и все самые страшные мечты Антона воплощались в одном человеке. Это страшило. Так как в нем так же воплощались и самые нежные чувства, которые, казалось бы, исчезли из жизни княжича в череде дворцовых перипетий.Ты страх.
Ты боль.
Ты долг.
И ты вся бурная страсть.
Вся быстрая река.
***
― Это невозможно читать, Дмитрий Темурович. ― Антон откинул листы в сторону и посмотрел на гувернера, который в это время исследовал книжные полки в кабинете князя, ― Я, вероятно, был рожден для другого. ― Ваш батюшка пожелал, чтобы вы набирались опыта. Мы этим и занимаемся. ― Можем пойдем на улицу? Я устал тут сидеть. ― Хоть что-то стало ясно? ― Стало. Никаких проблем тут нет. Гувернер нахмурился, понимаю, что его подопечный в очередной раз летает в облаках, вместо того чтобы изучать экономическую и сельскохозяйственную документацию. Он самостоятельно все проверил еще до прихода княжича, который предыдущие пару дней отделывался от его назойливых поручений, всякий раз сбегая из одного конца дома в другой. ― Самая ближайшая к нам губерния, Антон. Мы еще столько документов увидим. Княжич закатил глаза. И почесал затылок. Он определенно не был глуп и даже находил себя увлеченным чтением таких важных вещей, однако постоянное давление не давали ему сосредоточиться. ― Хорошо, ― кивнул сам себе Дмитрий Темурович, ― Гордей! Принеси нам верхнюю одежду и попроси Арсения Сергеевича, или кого-то из офицеров нас сопровождать. ― Зачем? ― нахмурился Антон. ― Мы, ― гувернер взял в охапку листы, ― Изучим это прямо на месте. На живом примере. ― Идем к крестьянам Посковских? ― Точно. ― Дмитрий передал скомканные листы гвардейцу, в то время как Гордей надевал на него кафтан с пушмой, ― Сам посмотришь на адское благочестие. ― Вы преувеличиваете, Дмитрий Темурович, ― Антон уже был в шубе и натягивал на руки кожаные плотные перчатки. Когда они оказались на улице ― княжич посвежел, понимая, что погода к ним благоволила и теперь снежинки гигантскими хлопьями падали с неба. Облака были прозрачными, и чуть желтоватая бляшка солнца совсем не грела, однако мягкие лучики касались глаз. Арсений уже был снаружи. Такой же, как и всегда. В длинной плотной накидке его ноги были не видны, а руки скрывали перчатки, такие черные перчатки. Он не носил даже подобие шапки, все время прикрывая голову капюшоном. Снег все равно оседал на его волосах. Граф стоял около своей лошади и нежно водил рукой по шкуре животного, периодически похлопывая и приговаривая нежности. Антон не слышал, что именно говорил ротмистр, но был уверен, что что-то приятное, так как мужчина улыбался, когда произносил слова. ― Я не поеду на лошади, ― сказал гувернер, завидев, как к ним подводят еще пару коней, ― Коляска не готова? ― Дмитрий Темурович… ― Антон спустил пушистую ушанку на лоб, закрывая глаза. ― Антон Андреевич! ― из-за главных дверей выскочила Юлия, она поскользнулась на полу и почти свалилась, но сумела удержать равновесие и теперь плотно куталась в платок на своих плечах, ― Можно мне с Вами поехать? ― Конечно, ― подал голос граф, подходя к княжне и протягивая ей руку, ― Я уже распорядился о коляске. ― Спасибо, Арсений Сергеевич, ― девушка улыбнулась и вытянув руку из пушени, протянула ее ротмистру, дабы он помог ей спуститься. ― Что Вас к нам привело, Юлия Александровна и где Василий с Татьяной, раз Вы решили ехать с нами? ― тактично спросил княжич. ― Василий уже там, а Татьяна… не знаю. Читает очередной роман? Она увлечена лишь литературой и искусством. ― Василий там? ― нахмурился Арсений, ― Почему же? ― Не знаю, решает дела, батюшка совершенно забросил это дело. Теперь Вася всем заправляет. ― Интересно. ― сказал Дмитрий, перебирая бумаги в ожидании повозки. ― В любом случае, нам отрадно, что Вы решили съездить. Дамы в таких местах не должны появляться одни. ― произнес княжич, завидев Петра, управляющего экипажем. Юлия опешила. ― А где же Гордей, я думала, что его приставили к Вам в услужение? ― Вы ведь не против, если Петр будет нас сопровождать? ― заговорчески произнес граф. ― Что Вы… Нет. Арсений поднял глаза на Антона, который единственный понимал к чему клонит ротмистр. Его игры и вечное напыщенное бесстрашие. Опрометчивость. Просто лесной пожар. Вот кем был Арсений Попов. Будь его воля ― вертел бы чужими жизнями, как хотел. Будь он императором ― Россия либо купалась бы в мировой любви, либо порицалась бы каждым честным домом. Но никогда нельзя было знать наверняка. Опасная. Сильная. Широкая. Жестокая. Противоречивая. Красивая страна. Все было синонимом не только России, но и Арсения Попова. Наверное, поэтому Антон был им так увлечен. Нежность этот человек принимал как должное и отдавал в полном объеме, перед этим пустив яда в открытую рану. Единственное, что сможет погубить их обоих, это они сами. В противном случае ― бесчеловечные и коварные ― они сравняют мир с землей. Выжгут. Получая пепелище. Однородное, но пустое. Ротмистр уселся на лошадь, а все остальные устроились под теплыми одеялами в коляске и выдвинулись в деревню. По прибытии их встречали покосившиеся дома и скот, разгуливающий без дела. Напряженные человеческие взгляды следовали за повозкой и всадником. Атмосфера была давящей, а лица людей осунувшимися, совершенно не радостными, такими, какими их запомнил Антон в день своего прибытия. Люди словно горько ненавидели тех, кто приехал к ним, но даже слова не говорили. Мужики продолжали стругать какие-то деревянные статуэтки, а женщины выглядывали из зданий хлевов, не отрываясь от дойки коров. Вдалеке слышались чьи-то отчаянные вопли. Не было до конца понятно ― забивают ли скотину, или это человек, вырывающийся из чьих-то цепких рук. Но никто не обращал на это внимания, следуя глазами лишь за дворянами и царским сыном. Повозка остановилась и Петрушка слез с кучерского места. Он выхватил подставку для ног и резво подставил ее перед выходом из коляски. Первым вышел Дмитрий Темурович, дергаясь от холода, после пригревшего его тепла одеял. Затем Антон, а после ― Юлия. Она протянула руку наследнику и тот тактично помог ей спуститься. Они еще раз огляделись по сторонам. Люди продолжали работать и не выказывали никакого уважения приезжим. ― Петро! ― звонко сказал гувернер. ― Дмитрий Темурович. ― Много тут девушек в разломе между пятнадцатью и двадцатью пятью годами? ― Много. ― Сможешь привести хотя бы половину к нам? ― Конечно, Дмитрий Темурович. ― Чего Вы хотите добиться? ― тихо прошептал Антон, смотря как Петр ускользает в направлении одного из домиков. ― Вы узнаете, Антон. ― кивнул сам себе мужчина. ― Вы же не думаете, что… ― произнес граф, подходя к ним ближе. ― Именно так я и думаю. ― утвердительно покачал головой гувернер, ― Это просто отвратительно. ― Так Вы знаете? Даже батюшке этого не известно. ― пискнула Юлия. ― Я не понимаю, о чем вы говорите. ― нахмурился княжич. ― Василий, значит? ― Арсений вопросительно посмотрел на дворянку. ― Он часто этим занимается, зовет друзей. Говорит, что они не люди. ― А вы в это верите? ― сказал Дмитрий. ― Не верю. Я считаю, что крепостничество ― изжившая сама себя жестокость, а тем более такая мерзкая. ― Петр с Вами согласен? ― поднял брови Арсений. ― Согласен. ― твердо ответила девушка, ― Но все дело оказывается в том, что хоть я и княжна ― мое слово не имеет веса, пока я не выйду замуж за дворянина. ― Женщина ведь не скот. ― нахмурился княжич, ― Я понимаю, что наша страна не передовая в этом понятии, но княжна ведь может… ― Не может. ― сказал граф, ведя своими холодными глазами по пришибленным девушка, собирающимся в линию, ― Без мужчины за спиной девушке тяжело. Ее будут считать брошенной или недостаточно хорошей. ― Так поэтому ты ни на ком до сих пор не женился? ― съехидничал цесаревич. ― Благо, что Вы женились, Антон Андреевич. ― Итак, ― начал гувернер, ― Прошу Вас, Антон, посмотреть на этих девушек. Княжич поднял глаза на крепостных девушек, плотно жавшихся друг другу. Они опустили глаза в пол и потому нельзя было заглянуть в зеркала их душ, но их потрепанный вид говорил сам за себя. У некоторых были вырваны волосы, острижены, как у мальчишек. Некоторые были покрыты синяками, а у некоторых до сих пор кровоточили ссадины. Половина из них была с огромными животами, они старательно укутывались в обрезы ткани, но на поздних сроках это было невозможно скрывать ― они были беременны. Пять или шесть девиц находились в положении. Может и больше, а их сроки были такими маленькими, что практически не было видно. Антон открыл рот от удивления и осознания. ― Так он создал себе гарем из крепостных? ― он развернулся к графу и гувернеру, ― Но детей я тут не вижу и не слышу. ― Большинство убивают или они умирают во младенчестве. ― подала голос Юлия, ― Это длится так долго, что я не помню себя без этого бессовства. ― Ради забавы? ― Он не считает их за людей, как я и говорила. Его дружки приезжают иногда в поместье, и он делится с ними девушками. ― Как же я этого не понял… ― Антон округлил глаза и сделал шаг назад, стараясь сохранять равновесие из-за количества информации. ― Вам многому нужно научиться, Антон. Именно поэтому Ваш батюшка и пожелал всего этого. ― Отец в курсе? ― Нет, что Вы. Василий тщательно скрывал все это, но уши есть везде. Даже в таких благородных домах. Особенно, когда случается такая несправедливость. ― Пшел, пшел я сказал! ― послышалось со стороны. Это был Василий Александрович. Теперь для Антона он выглядел не просто как самовлюбленный дворянин, а как один из посланников Ада, взращенный лишь для того, чтобы нести беду. Он размахивал рукой, в которой находился упругий хлыст и колотил слабого старичка, старающегося от него сбежать. Мужик прикрывал голову руками. На исполосованных предплечьях алели кровоподтеки. В глазах его был неумолимый всепоглощающий страх. ― Василий! ― выкрикнула его сестра, ― Его Высочество здесь! Князь опешил, опуская руку с хлыстом и бегло занес ее за спину. Лицо его исказилось сначала удивлением, а затем приобрело более спокойные и мягкие черты. Он оголили свои желтые зубы. Его мокрые рыжие волосы выглядывали из-под шапки, а шуба сбилась в сторону, оголяя теплые шерстяные штаны. ― Антон Андреевич, что же Вас сюда привело? Я думал, что мы только через пару дней пойдем в деревню. В Вашем плане это указывалось. ― Я изменил план, Василий Александрович. ― А девушек чего на мороз вывели? Решили позабавиться? Ваша молодая аристократичная жена плоха? Эти девушки многое знают о том, как доставить мужчине удовольствие. ― Василий подошел к одной из девиц и хлопнул ее по бедру. ― Ты забыл с кем говоришь? ― вышел вперед Попов, ― Держи язык за зубами. Княжна тебе не ровня. ― А, по-моему, это ты, граф, забыл где находишься. ― князь подошел ближе к Арсению. Попов практически оскалил зубы, словно зверь, но Василий дернулся в сторону хватая старика, которого гнал хлыстом, за загривок. ― Полюбуйтесь, Антон Андреевич. Сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит. Неблагодарные. Я к ним со всей душой, забочусь, холю и лелею, а им ― хоть бы что. Распоясались. Этот вот, ― мужчина толкнул старика и тот опал на колени перед княжичем, ― Сбежать планировал. Хорошо, что мне сообщили, верно? Иначе бы на каторгу пришлось сослать, а не пороть. ― он опустился на уровень глаз мужичка, ― Я здесь власть и закон тоже я. ― А ты, Василий, не боишься, что тебя на каторгу сошлют? ― сказал Антон, так же пристально глядя на собеседника, ― Петро, помоги ему встать. Служка ринулся, чтобы помочь, но князь схватил его за волосы, мешая подняться. ― Вася, ты забываешься, ― прошептала Юлия. ― Замолчи, женщина. ― прошипел барин сестре, ― Это Вы меня на каторгу сошлете? ― И лишу дворянского титула. ― Не посмеете… ― Вася! ― громко сказала княжна. ― Заткнись, я сказал! ― он уже занес руку для удара, но был перехвачен Поповым. ― Ты при нас собрался руку на нее поднимать? Забыл кто стоит перед тобой? Цесаревич! Наследник российский! А ты ― грязь, Василий. ― хрипел Арсений, все сильнее заводя руку дворянина в сторону, намереваясь сломать ее или по меньшей мере вывернуть из сустава. ― Если ты даже подумаешь о том, чтобы устраивать подобные встречи с девушками. Я не посмотрю, что ты дворянин, я глазом не моргну. Подпишу твою ссылку. Из ноздрей Антона валил пар, словно он был быком. Жестокий и беспринципный. Он знал, что нужно сказать, как посмотреть и какой жесть сделать, чтобы его испугались. Все, что гуляло вокруг него во дворце вдруг очутилась прямо в крови. Он заразился, прочувствовал, перенял. Стал решением и последствием. ― Я прощу тебя ровно до того момента, пока ты не совершишь еще одну ошибку. Я не посмотрю, что твой подставной или правдивый отец губернатор. Не посмотрю, что твоя мать благородная и хорошая женщина ― ты будешь приравнен к скоту в Сибири. Лично распоряжусь. ― Антон Андреевич, ― взмолилась Юлия, ― Простите его, ради Бога. Разум затуманился. ― Простите, Ваше Высочество. ― выплюнул Василий и тут же обернулся на Попова, ― Отпусти меня, смерд! Арсений разжал пальцы, и князь повалился на землю, пачкаясь в снегу. ― Иллюзорное благочестие. ― сказал Дмитрий Темурович, залезая назад в коляску. ― Вы думает, что я глуп? ― Что Вы, Антон… ― успокоил его гувернер, ― Вы поступили очень правильно, поставив Василия на место. ― Я не об этом. Ведь я мог и не узнать этого. Я мог не понять, так как вечно витаю в облаках. С этим нужно что-то делать. Все могло остаться так же, как и прежде, если бы Вы и Арсений мне не подсказали. ― Для этого и нужны советники, Антон. ― Да, точно. ― княжич улыбнулся. ― Возвращаемся в Рему? ― из-за створок дверей появился Арсений. ― Да, возвращаемся. ― кивнул цесаревич. Юлия уселась на диванчик и судорожно начала кусать свои губы. В это время Попов запрыгнул на лошадь, все еще сопровождаемый презрительным взглядом Василия, что стоял в стороне. ― Арсений Сергеевич! ― прикрикнула девушка. ― Да, Юлия Александровна? ― граф чуть опустил корпус, встречаясь глазами с дворянкой. ― Спасибо Вам, ― она развернулась к княжичу, ― И Вам, спасибо, Антон Андреевич. Оба мужчины лишь мягко кивнули, про себя говоря: «Тут нет нашей заслуги. Нужно поступать правильно.» ― И как он так быстро их соблазняет? ― прошептал Антон на ухо гувернеру. Дмитрий лишь подал плечами и громко вздохнул.***
Последние дни в усадьбе проходили напряженно. Василий уходил в другую комнату, всякий раз, когда цесаревич или граф появлялись в его поле зрения. Он злобно глядел на них из раза в раз, однако перестал кричать на слуг и сестер. Его родители, казалось, не замечали происходящего. После проверки налоговой и сельскохозяйственной документации Антон, как и говорила Мария Федоровна, был предоставлен сам себе, наслаждаясь добродушием хозяев и готовясь к длинной поездке в следующий город. Вокруг него кружили сестры Посковские и вечно старались занять юного цесаревича. Юлия рассказывала о своих взглядах в политике, совершенно перестав стесняться княжича, а Татьяна хотела возвратиться вместе с ним в Петербург, чтобы стать балериной царского придворного театра. Она рассказывала, что изучала историю искусств и была бы очень признательна, если бы самостоятельно могла увидеть расписные потолки Старого Дворца. Она лично хотела заглянуть в Серебряную и Арабесковую гостиные, чем очень смешила Антона, насытившегося роскошью дворца с пеленок. Княжич беззлобно рассказывал ей о роскоши и Петербурге. Об офицерах, летних и зимних балах. В какой-то момент, цесаревич сам не осознал какой именно, он начал говорить и о своей хрупкой жене, что ждала его дома. Ирина Ильинична успокаивала его в мыслях. Улыбалась и вкусно пахла. Антон задумался над тем не жестоко ли он с ней поступил, оставив без опоры во дворце в ее первый год. Государь мог отправить и ее тоже, но не стал. Возможно, тетушка попросила. Она лично хотела заниматься воспитанием кроткой Ирины, чтобы по прибытии наследников домой ― она стала лучшей из представителей знати. Княжне бы не понравилось трястись в коляске месяцами. Да и путешествие было для нее не безопасным занятием. ― Антон Андреевич, ― Юлия провела рукой перед глазами княжича, ― Вы меня слышите? ― Конечно. ― Не хотите выйти и прокатиться на коньках на озере? ― Это не безопасно. ― покачал головой Арсений, стоящий около входа в гостиную. ― Почему же? ― удивилась Татьяна, ― Мы всегда там катаемся. Давайте, Антон Андреевич. Не откажите нам! Февраль уже собирался вступить в свои права последнего месяца зимы, однако на улице все еще держались стойкие морозы. И потому Антон решил, что покататься было бы отличной идеей. Отличной, для того, кто умеет это делать. Однако Арсений не был одним из таковых, а потому всячески пытался отговорить княжича от отправления на Ильмень. Цесаревич понял, что ротмистр не умеет кататься, когда тот закрепил лезвие на ботинке завитком назад и, попытавшись встать, скатился на снегу, практически падая на скамью позади себя. Девушки рассмеялись и помогли офицеру плотнее и правильнее закрепить металл, а затем, подхватив под обе руки, повели в сторону замерзшей глади озера. Либи фыркала, смотря как ее хозяин пытается удержать равновесии на льду и фамильярно хватается за все, что попадается по руку, а именно ― за женские плечи. Она была на берегу, никак не привязанная и бродила огромными глазами по снегу. Вероятно, она заметила мышь, которая перебегала от одного сугроба к другому, но стоически продолжала наблюдать. Кобыла тоже умела бояться, однако своего места не покидала. Антон же в свою очередь резво выскочил на лед и начал наматывать круги, выпуская горячий пар изо рта. Он переставлял ноги совершенно спокойно, ведь катание на коньках было почти единственным спортивным навыком, который он освоил, кроме верховой езды. Его длинные ноги выглядели еще более стройными на фоне подъема конька и короткой рукавной накидки на плечах. Тело пылало здоровьем и бодростью. Он спокойно катался, практически плавая по льду. Трахею и легкие обжигал морозный воздух, но он наслаждался мгновением, проведенным с графом Поповым, который как новорожденный жеребенок судорожно передвигал ногами. Хоть что-то, чего он не умеет. Арсений все больше обрастал информацией. То, что началось как страстная ночь теперь становилось длительной реальностью. Почти два года назад они встретились впервые в закутке дворцовый садов. С тех самых пор виделись лишь для того, чтобы снова воспылать к друг другу бурной страстью. Однако, княжич поймал себя на мысли о том, что хочет больше узнать о графе. Кто учил его французскому? Почему о все-таки пошел служить, а не отправил одного из крепостных, которых держали почти все дворяне? Какие книги ему нравятся и умеет ли он играть на пианино? Как долго они знакомы с Николаем? Почему он никогда не упоминал свою семью? Отчего он сказал, что никогда и никого не любил? Все эти вопросы непременно находились в голове наследника, когда он ловил холодные голубые глаза, направленные на себя. Он забывал о них, как только наблюдал тонкие губы, выражающие усмешку, и слышал спокойный голос в ночи комнаты. ― Если я не умер в Париже, то умру тут, ― взвыл ротмистр, уже самостоятельно, без всякой поддержки, стоя на льду. ― Вы делаете успехи, Арсений Сергеевич! ― засмеялась Юлия. ― Еще парочка наших уроков и будете кататься, как Антон Андреевич. ― поддакнула ей Татьяна. ― До меня ему далеко! ― крикнул цесаревич, откатываясь все дальше, вглубь озера. ― Антон Андреевич, ― вдруг опешив сказала младшая из сестер, ― Антон Андреевич! Возвращайтесь! Там не безопасно! ― Что? ― нахмурился Арсений, ― Я думал, Вы сказали, что катаетесь каждую зиму. ― Верно, но так далеко мы не заходим. Озеро промерзает, но лед к середине тоньше, чем на берегу. ― наблюдая за царским наследником сказала Татьяна. ― Антон! ― крикнул граф, ― Антон, вернись! ― Догони меня! ― смеясь ответил княжич. ― Вернись, ты можешь упасть! ― Только в Ваших снах, Попов. Цесаревич разогнался, практически обгоняя ветер, лед под ногами потрескивал. Он не обращал внимания на машущих в далеке сестер Посковских и краснолицего Арсения. Наконец, остановившись, он попытался замедлить сердцебиение, вдохнув чуть глубже. Но громкий треск льда заставил его вырваться из размышлений. Он ошарашено посмотрел под ноги и увидел глубокий разлом, а затем… тьму. Все тело обожгло. Резкая сенсорная депривация выбила из его легких остатки кислорода, и они огромными пузырями поднялись к разбивающейся об лед воде. Антон судорожно схватился за кусок поверхности, но тот оторвался, оказавшись в его руках. Ладони, покрытые перчатками, потеряли всякую чувствительность. Тело становилось все тяжелее. Одежда легко вобрала в себя ледяную воду и теперь тянула его на дно. Каждая новая попытка дотронуться до края заканчивалась неудачей, и дыра, в которую упал наследник, становилась все больше и сумбурнее. Потеряв всякую надежду на то, чтобы выбраться ― он снова схватился за лед, решив, что если и эта попытка не будет удачной, то он просто погибнет, ведь воздух в легких превращался в обжигающий яд, а грудная клетка запирала сама себя. Ребра были тисками и само тело противилось тому, чтобы Антон выжил. А затем он увидел темный силуэт, протягивающий ему руку, хватающийся за жидкость. Он опирался на цельные участки льда и что-то громко кричал. Княжич не слышал. Он больше вообще ничего не слышал. Глаза застилала вода, перед ними пестрили черные пятна, а из носа пробивались уже совсем мелкие пузырьки. Веки были тяжелыми, хоть и не закрывались и он уже не мог оставаться в сознании. ― Давай же, давай! ― кричал Арсений, подхватывая княжича и притягивая его на сушу. Лед разбивался под весом двух господ, но он не переставал тянуть уже потерявшего всякую связь с реальностью наследника. Вытянув Антона, граф выдохнул, но не на долго, так как понял, что он потерял сознание, грудь не вздымалась, а розовая кожа стала фиолетовой. ― Не умирай, не смей умирать. ― шептал Арсений, массируя грудную клетку цесаревича. Он плотно сжал пальцами левой руки нос наследника, а правой ― приоткрыл его рот, чтобы впустить кислород. Никакой, даже самой мизерной реакции. Тогда он продолжил массаж. Уже теряя всякую надежду, ротмистр отскочил от холодного тела, оглядываясь по сторонам. Он старался найти то, что сможет ему помочь, но повсюду были лишь лед и снег. Ничего. Пустота. ― Ты же не умрешь, Антон. ― граф похлопал недвижимое тело по щекам. Мысль пролетала за мыслью, ответ прятался на задворках сознания. Он умел думать быстро, принимать резкие опасные решения. И это было одно из таких. Ротмистр занес правую руку над солнечным сплетением княжича и прикрыл глаза, стараясь унять дрожь в руках. На выдохе он ударил в середину грудной клетки цесаревича. И Антон громко вдохнул, давясь водой из легких. Арсений перевернул его на бок и похлопал по плечу, дожидаясь пока вся вода вытечет из трахеи. ― Спасибо. ― шептал граф, обнимая судорожно сжимающееся тело наследника. ― Ты научился кататься на коньках? ― прохрипел Антон, прежде чем снова потерять сознание, однако в этот раз его легкие продолжили свою работу.***
Закат был оранжевым. Яркое солнце лучиками пробиралось через тучные облака. Дул слабый ветер, он еле колыхал поднятые трехцветные флаги. Двуглавый орел, выжженный на полотнище, казался лишь черным пятном. Антон точно знал, что они повстречаются в спокойствии где-то там, на западе востока. Где-то далеко от Петербурга. Там, где флаги спокойно свисают, а не угрожающе развиваются. Ему хотелось очутиться там, где он когда-то побывал, пусть даже в своем сознании. ― Вода холодная, простудитесь. ― Что? Княжич обернулся на голос, но никого не увидел. Он вернул взор на небо с янтарным свечением. И вдохнул глубже. Легкие пробрал морозный ветер с примесью водорослевой трясины. Он нахмурился и опустил глаза на землю, но увидел, что по щиколотки стоит в воде, на прибрежье Невы. Цесаревич сделал шаг назад, но он был шагом вперед, и нога оказалась в воде по икру. ― Что за..? Еще один шаг и теперь высокие сапоги заполнялись водой. Он снова поднял голову к небу и теперь увидел не белые облака, а темные пятна дыма, быстро заполняющие небо. Теплое солнце исчезло, сменяя себя на языки пламени, они касались небосвода. С неба начал падать снег. Серый снег. ― Пепел. ― сказал он тихо. Нос и глаза начало щипать, и княжич приставил ладони к лицу, стараясь защитить нежную слизистую. Белые перчатки впитали в себя яд и лишь оставили на коже черные полосы, копоть уродливым плотным пятном покрыла щеки цесаревича. ― Вода холодная, простудитесь. ― Кто говорит? Помогите! ― Вода холодная, простудитесь. ― Что происходит? Почему Петербург в огне? ― Вода холодная, простудитесь. Багряное небо и темный дым теперь перебили громки звуки где-то вдалеке. Было похоже на раскат грома, но Антон знал, что это пушки. Огненные шары летели над сенатской площадью, врезаясь в брусчатку, а затем долетая и до воды. Княжич увидел, как раскаленное пятно врезается в воду, ломая лед вдалеке. Гладь треснула, волны потому дошли и до берега, на котором он находился. Айсберги качались на воде, а затем появились… руки. Сотни рук. ― Вода холодная, простудитесь. Скрюченные конечности цеплялись за поверхность, но лишь топили друг друга. Одна из них коснулась бедра княжича и он, попытавшись отпрянуть, снова вступил в воду, давая себя захватить. Вместо одной руки появилось еще три, пять, десять, все хватались за одежды наследника, но он не мог увидеть их тел или лиц. Одна из них ухватилась за голубую ленту на левом плече цесаревича, притягивая его ближе к бурлящей глади воды. Он попытался шагнуть назад, но погрузился в воду с головой, закрывая глаза, смиряясь с судьбой. ― Вода холодная, простудитесь. ― слышалось все так же четко и теперь он понял, что это говорит он сам. ― Она старалась по ветвям развесить свои венки; коварный сук сломался, и травы и она сама упали в рыдающий поток. Её одежды, раскинувшись, несли её, как нимфу; она меж тем обрывки песен пела, как если бы не чуяла беды или была созданием, рождённым в стихии вод; так длиться не могло, и одеянья, тяжело упившись, несчастную от звуков увлекли в трясину смерти. ― голос Арсения. Антон дернулся вновь и распахнул глаза, тяжело дыша и хватаясь за грудь. ― Тихо-тихо! ― испугавшись, начал граф, ― Сейчас я позову врача, успокойся. Это я. Я с тобой. ― он нежно прикоснулся ко лбу наследника, откладывая книгу, ― Ты горишь. Смотри на меня, хорошо? Только на меня. Тебе приснился плохой сон? Цесаревич поднес тяжелую руку к горлу. Голова сдавливалась со всех сторон, словно он оказался запертым в тесной коробке. Ему было сложно дышать, словно в спину был воткнут кинжал, что царапал легкие каждый раз, когда он делал новый вдох. ― Ты хочешь пить? Подожди минуту. ― ротмистр бегло налил в стакан прозрачной жидкости и поднесь к губам княжича, ― Петро! Петро, пригласи Арносова. ― Арсений снова обернулся на цесаревича и тихо прошептал, ― Лучший врач, которого они смогли найти во всем Новгороде. Просто невозможно везение, что он оказался тут. Антон тяжело дышал, стараясь успокоится, но, казалось, распалял себя еще больше. Сердце колотилось быстрее, а перед глазами то и дело мерещились оранжевые языки пламени, пожирающие комнаты. В голубых глазах Арсения отражалось свечение заката. Или это был огонь? Глаза сжирала пьянящая гарь, а сам цвет испарился, пуская лишь пламенеющее ничто. Цесаревич осознавал, что бредит, уверял, самого себя, Арсения и Арносова, который примчался так быстро, как смог, укутанный лишь в спальный халат и с очками на носу, что вечно намеревались упасть с лица. Антон уверял себя, что не безумен и это лишь последствия лихорадки, которая, как он узнал, не стихала уже несколько дней. Постоянно просыпаясь от ярчайших снов, он видел перед собой разных людей: Арсения, спокойно читающего книгу; Дмитрия Темуровича, обложенного бумагами; врача, снующего из стороны в сторону с воняющими в руках тряпками; Юлию, тихо утирающую слезы с лица. Он не мог спросить почему она плачет, ведь периодически забывал, как произносить собственное имя. Но он прекрасно помнил, как оказался под водой и помнил кто его спас. Того, кто вытянул его на сухую поверхность и не дал захлебнуться. В минуты просветления княжич сравнивал тот день с балом или с собственной свадьбой. Граф вечно протягивал ему руку. Оказывался ни то занозой, ни то охлаждающей повязкой в жаркий день. Княжич, впрочем, начал испытывать нежные чувства к мужчине, что читал ему на русском, французском и английском языках. Ему даже казалось, что именно это и есть любовь. Но потом он вспоминал гувернера, который так же часами сидел рядом с ним и понял, что они лишь сменяли друг друга, дабы не оставлять наследника престола одного, если он проснется. Попов был расчетливым и хитрым. Антон знал это, а потому не подпускал его слишком близко в дни, когда был здоров, но в дни болезни он перестал себя контролировать и отдался мгновению. Сны сменяли друг друга так же, как и люди и в какой-то момент, по мнению Антона день на седьмой, он совершенно пришел в себя, но все так же тяжело кашлял, царапая легкие. Теперь он изъяснялся совершенно чистыми глазами, словно новорожденный, рассматривая мир и реагируя на людей лишь шевелением бровей. Арносов вскоре оставил имение, поручая Дмитрию Темуровичу дальнейшую заботу над больным, стремительно идущем к поправке. Арсений совершенно перестал посещать наследника, проводя дни верхом на лошади, а ночи в собственной, по надеждам Антона, постели. Татьяна же, не славившаяся хорошим здоровьем, не посещала княжича в лихорадочный период болезни, однако появилась в дверях сразу же после того, как Арносов дал дозволение. Она болтала о том, что Юлия плоха и о литературе, размазывая сюжеты романов на пару часов рассказов. В такие моменты цесаревич быстро засыпал, не утруждая себя прослушиванием рассказов о жизни Ремы и искусстве. В какой-то момент Антон проснулся в комнате совершенно один и был несказанно счастлив своему везению. Он приподнялся на дрожащих руках на кровати, стараясь сесть удобнее и протянул руку за стаканом на комоде. Через мгновение после того, как стекло оказалось в его руках, княжич услышал протяжный женский вопль за окнами. Он, нахмурившись, свесил ноги с постели и, наконец, ступил на паркетные доски. Тело пробрал холодок, но он был приятным, так как пропотевшее в сотне одеял тело, нуждалось в смягчающей прохладе. Цесаревич прошел к окну, завешанному прозрачным тюлем, и отодвинул ткань, рассматривая людей во дворе. Первыми на глаза попались Либи и ее хозяин. Кобылица вела себя не привычно. Обычно всегда спокойная лошадь, с полуслова понимающая ротмистра, теперь вставала на дыбы и гарцевала, вырываясь их крепкой мужской хватки. Арсений что-то кричал, его лицо, искаженное морщинами, было ярко-красным, он почти пылал, а изо рта валили клубы пара. Чуть поодаль, скрючившись на снегу, сидела… Юлия? Они с Татьяной были очень похожи, но только младшая могла так истошно кричать, потому что напротив нее был Петр, старающийся делать вид, что ему не холодно. Он стоически выдерживал удары хлыста по оголенной спине, а по его впалым щекам катились грады слез. Изгиб губ был настолько напряжен, а челюсть так сжата, что казалось он откусит себе язык, если тот случайно соскочит вперед. Чуть поодаль стоял, облаченный в увесистую темную шубу, Василий. Глаза его пылали яростью, когда он раз за разом замахивался хлыстом на крепостного. Антон было собрался распахнуть окно, чтобы попытаться остановить его, но услышал шаги позади себя. ― Вода холодная, простудитесь. ― Что? ― княжич уставился на зашедшую в комнаты Татьяну, ― Что Вы сказали? ― На улице холод, не следует Вам открывать окно. Вы еще очень слабы. ― Что творится внизу? ― Я ведь рассказывала Вам, ― девушка нахмурилась, усаживаясь на край кровати, ― Моя сестра совершенно обезумела. Она вознамерилась просить вольную для Петра, уверяя, что влюблена в него. Батюшка посмеялся над этим критическим мезальянсом, но ругаться не стал, а Василий сошел с ума. Он издевался над Петром как мог, а сегодня отчего-то решил, что Петро надругался над сестрой. Сказал, что этого ему на долго хватит. ― Но телесные наказания… Ваш брат… ― На усмотрение боярина и Вы так долго был практически без сознания, что он вновь успел почувствовать собственную безнаказанность. ― Он убьет его. ― Арсений Сергеевич пытался его остановить, но тот никого к себе не подпускает, то и дело размахивая своей плетью направо и налево. ― Боже правый, ― Антон соскочил с места у окна, роняя стакан, и помчался вниз лишь в легкой спальной одежде. Как только морозный ветер обдал его тело, княжич понял, что выбегать без накидки на улицу было критической оплошностью, но возвращаться не собирался. Он проследовал в сторону разгневанного князя. ― Василий, прекрати сейчас же! ― Антон! Что ты здесь делаешь? Вернись в дом! ― сказал ошарашенный Арсений. ― Он погубит его, Антон Андреевич, помогите! ― Юлия уже была алого цвета, а ее голос совсем осип от непрекращающегося крика. ― Василий! ― цесаревич прошел в сторону князя, но тот в порыве лишь снова вскинул хлыстом, задевая не только Петра, оказавшегося в ледяном сугробе, но и имперского наследника, вытаравшего на него зеленые глаза. ― Прекрати! Ты отправишься в Сибирь, если продолжишь это безумие! ― Он лишил чести мою сестру, Антон Андреевич! Это животное изнасиловало ее! Разве же он достоин святой жизни, а я каторги? ― Без суда и следствия даже Бог не накажет, а ты кем себя возомнил? ― Так Вы ведь посланник божий на земле! Накажите его! ― Василий остановил движение и лишь кончик хлеста коснулся напряженной окровавленной спины крепостного. Он протянул плеть княжичу. Антон прошел вперед, все еще дрожа от холода, он выхватил из мужской хватки хлыст и сжав челюсть, уставился на ротмистра. Попов стоял поодаль и придерживал лошадь уздцы. Теперь он молчал лишь напряженно глядя на наследника. ― Ты не остановил это безумие, Попов? ― Вы две недели провели в бреду. Единственное, о чем я мог думать так это как побыстрее переправить Вас назад в Петербург! ― А что эта девушка!? ― Антон указал на Юлию, что медленно пыталась подобраться к Петру, ― То, что сказал Василий правда? ― Посковский ― жалкое отродье, возомнившее себя владыкой. Он посчитал, что вправе судить, хоть не ведает правды! ― Заткнись, граф! ― выплюнул князь. ― В чем правда, Юлия Александровна? ― Петр и пальцем ко мне не прикоснулся, Антон Андреевич. Помилуйте. ― Ложь! Наглая ложь! ― Василий постарался выхватить хлыст из рук цесаревича, но тот одернул руку, а второй сжал его полное лицо. ― Ты дашь вольную ему, Василий. ― Но...! ― Дашь вольную и тогда я прощу другие твои грехи. ― Антон! ― Полно, Попов! Как ты можешь справиться с моей охраной, если все, что произошло сегодня не идет ни в какое сравнение с деяниями инакомыслящих, желающих изничтожить мой род!? Париж сотворил из Вас мальчишку, не так ли? Популизм и республиканский бред! ― Антон обернулся на Василия, ― Каторга или вольная? Князь ошарашено глядел на княжича, он уже перестал вырываться из скрюченных на его лице пальцах и старался найти ответы ни то в своей голове, ни то в глазах напротив. ― Да как же Вы можете, Антон Андреевич! Это неправильно! Честь моей семьи была запятнана этой грязью! ― Ты возомнил себя властью? Как можно, когда я тут? Мое слово выше твоего, Василий! ― Голоса дворян громче Вашего! Не забывайте о том, кто дал Вашей семье ту власть, что есть сейчас! ― Прикуси язык! ― Арсений отпустил лошадь, и та резво подскочила к Петру, он еле дышал, ― Не удержать власть тому, кто не силен, а ты лишь один из сотен. ― Одно слово, Василий. ― Антон сильнее стиснул руку на челюсти князя. ― Дам! ― выпалил рыжеволосый, ― Дам я ему вольную! Все равно жить не долго осталось. Княжич одернул кисть, и Посковский попятился назад, практически спотыкаясь о сестру, что пыталась затащить безвольного Петра на Либерти. Антон обернулся на Арсения, взгляд его был разочарованным, пренебрежительным и отрешенным. Из Ремы хотелось убраться так скоро, насколько было возможно. Попов, спохватившись бросился к юной девушке, помогая ей затащить любимого на спину лошади. ― Что случилось, пока я спал? ― княжич подошел ближе к графу, дабы лишь он мог слышать. ― Безрассудство, бесчестие и отчаяние. ― шепнул Арсений, поднимая и Юлию вслед за Петром, ― Единственное, о чем я мог думать, так это как вернуть тебя в Зимний дворец живим. Идите в дом, Ваше Императорское Высочество. Антон остался стоять на месте, наблюдая за тем, как Попов уводит задыхающуюся девушку и лошадь с обессиленным мужчиной на спине. В голове все еще ходили мысли. Почему они не смогли справиться со всем этим, пока не стало настолько поздно? Можно ли было предотвратить случившееся ссылкой Петра многим раньше? Правильно ли то, что Юлия так отчаянно выступает за то, чтобы его освободить? Крепостничество конструкт, настолько древний и изничтоживший себя, что становиться тошно. Избавившись от него, Россия получит страдания многим больше, чем имеет сейчас. Антону претила мысль о том, что одного только слова или размашистой печати не хватит для того, чтобы спасти сотни тысяч человеческих душ. Для чего ему нужна такая власть, если ее нельзя направить? Если нельзя господствовать и облагораживать человеческие жизни? Настолько ли велик этот ров из неприятия и социального неравенства между благородными дворянами и крепостными крестьянами? Смогли бы эти люди существовать на равных? Ради чего в таком случае будет существовать монархия? Его фамилия будет иметь ту же силу, что и раньше или они сожрут все то, что им даруют. Освобождением могут быть и еще более плотно сжатые тески. На глотках дворян они разжимаются с завидной регулярностью, в то время как крепостные уходят под землю чаще и больше. Высокородные, получившие широкую власть в своих землях перестали уважать монархию. Что, если они все перестанут уважать их? Антона с детства учили лишь тому, что их фамилия ― власть и страшная жестокость, которая может захлестнуть да так, что не оправишься, даже вырвавшись из водной глади. Вечно стремящийся сбежать от царских обязанностей, княжич забыл о праве и великой чести, которую на их род наложил не народ, а Бог. Привилегия, разливающаяся в его крови, заставляла биться сердце.