Крамольный

― Холодной рассудочности я всегда предпочитал безрассудную страсть.

1815

― Я не могу стать Вам мужем, а значит стану любовником, Ваше Императорское Высочество. ― эти слова стали пророческим для них обоих. Они стали той самой точкой невозврата, после которой уже ничего не сможет помочь, ничего уже не вернется на свои места и не воссоздаст то беззаботное время, что Антон Андреевич проводил в садах, рассматривая отцветшие бутоны.       Лишь одно предложение сломало жизни не только двух господ, но и целой страны, что переживала не лучшие годы отечественной войны. Всемилостивейший государь — отец цесаревича Андрей I, правил уже добрые четырнадцать лет. В этот период страна погрязла в болоте, претерпела множество смертей и убийств, впрочем, как и в предшествующие или последующие. Он вел напряженную борьбу с Наполеоном, с Османской империей и с Прусским государством, через своих подданных, утверждался на мировой арене, инициировал реформы, которые ничего не давали, пил, ел, курил, спал и слишком много лгал. Правил государством, что так нещадно хотело закатиться в пучины бездны.       Единственной отдушиной его были дети. Наследник Российского престола ― молодой Николай. И его младший строптивый брат Антон. А также Андрей имел множество бастардов, которых никто и никогда не признал, ведь не хотел ломать жизни ни им, ни законнорожденным детям.       Николай воспитывался в серьезнейшей строгости, и малейшее его неповиновение расценивалось как попытка изменения строя и традиций, смену которых, люди, прожившие огромный отрезок жизни в одном «мире», не могли позволить. Впрочем, как и сам государь.       Антоша же был тем самым любимым сыном, которому прощалось все, что угодно. Будь то кража еды с кухни или же ночные побеги из дворца. Он никогда не был фигурой, на которую обращали много внимания. Юродивый. Возможно. Их матушка, конечно же, больше любила младшего сына просто потому, что не могла достучаться до Николая, которого чуть ли ни с рождения начали готовить к роли господствующего владыки Российской империи.       После скорой смерти императрицы в следствие третьих — последних родов — Антошу совершенно перестали замечать. Император впал в отчаяние, так и не женившись во второй раз, а Ники не смог долго горевать, потому что не получал дозволения на душевные терзания, что порицались жестокими мужчинами при дворе. В стране объявили траур, продлившийся долгие годы, ровно до начала войны с Наполеоном, на которую было выслано огромное количество людей и вооружения. Николай, вопреки воле отца, также отправился на войну в рядах командиров и их личных помощников, скорее учился у них, нежели раздавал поручения и помогал продвигать армию вперед. Познакомился со множеством чудесных господ и в числе первых вернулся с войны в их сопровождении.       Он видел. Видел, как люди теряли конечности, а снаряды пролетали над головами, сметая всё на своем пути. Видел, как лошади лишались ног, а их всадники падали вниз, пачкая до лоска выстиранную одежду в топкой тряси, с поразительной жадностью сжирающей крики и стоны. Видел, как острейшие штыки впивались в мундиры и разрывали их в клочья, как по благородной древесине стекали капли густой и вязкой крови.       Он видел слишком много и вернулся с войны не бунтующим юнцом, коим уходил, а взрослым мужчиной, что познал тяжесть смерти и заглянул в ее черные глаза. Вернулся человеком, что познакомился с европейскими правилами и обычаями, начитавшись красивых слов Вальтера и Руссо. Государь не узнал в нем своего экспрессивного и вечно борющегося с правилами мальчишку. Он увидел мужчину, что был равен ему. Он видел в нем себя самого, словно в зеркальном отражении.       Антон же оставался все тем же светлым мальчиком, что целыми днями старался учиться, он читал, и иногда принимал участие в постановках придворного летнего театра. Он был нежен и раним, что сказывалось и на его внешности: вечное чтение мешало сохранить ровную осанку, такую необходимую для членов царской семьи, а постоянное недоедание оттого, что хотелось чего-то другого, повлияло на фигуру юного цесаревича. Он был субтильным, однако не слабым, всё же силы у него откуда-то брались, на вечные кражи еды с кухни и побеги от учителей в летние дворцовые сады.       Антоша периодически писал брату письма, однако ответы получал редко, по началу ― из-за напряженных военных действий, а чуть позже ― из-за вздорного нрава Николая, как казалось тогда мальчишке. Ведь не отвечать просто так брат просто не смог бы.       Великому князю было девятнадцать, когда последние военные офицеры вернулись из заграничного похода во Франции. Этот день в империи был особенно жарким и сидеть в душных комнатах в ожидании приема совершенно не хотелось. По этой причине Антон последовал в любимое место ― сады. Они являлись его успокоением после смерти матушки, и доселе не перестали им быть. Иногда он и сам ухаживал за чудесными бутонами, что раскрывались и набухали, словно готовы были отдать весь свой запах и всю красоту этому миру.       Матушка в свое время распорядилась усадить задние дворы цветами мальв, оттого что Антон, как, впрочем, и Николай, слишком часто болели. А это растение прекрасно справлялось с недугами, что преследовали мальчишек. Со временем, нужда в мальвах иссякла, маменька умерла, однако никто не спешил выкорчевывать чудесные многолетние цветки. Они разрослись, да так сильно, что не давали ничему, кроме как плющу, взойти в этих местах. Стены внутреннего двора покрывал густой ковер из этого растения, что плотно вцеплялся в конструкции, а травянистое покрывало по периметру было усеяно мальвами самых разных оттенков.       Антошка влюбился в эти цветы и ходил любоваться ими чаще, чем следовало бы. Его пытался поучать гувернер, но с него взять было нечего ― юноша не слушался, как того следовало и уже слишком давно не подчинялся указаниям учителя.       Солнце припекало, но не могло добраться до сада, отбрасывая лишь чёткие тени, что изламывались только потому, что звезда перекатывалась на другой бок. Антон Андреевич ходил по хрустящей из-за гравия тропинке и присматривался к каждому отдельному соцветию, иногда подмечая про себя пузатых шмелей и тонких пчелок, что присаживались на поверхность, устланную трубчатыми лепестками. Насекомые были не лишними на этом празднике жизни. Напротив ― они дополняли и приукрашивали и без того тоскливые будни царского отпрыска. Николай вернулся чуть больше полугода назад, и Антошка уже успел вдоволь с ним наговориться и разузнать всё, что так его заботило, когда старший был в походе. По прошествии пары недель ― дни казались одним сплошным потоком, без новшеств и интересов. Хотя бы жужжание пчёлок их скрашивало, как и лебезящий над ухом и непреклонный Дмитрий Темурович. ― Антон Андреевич, миленький, прошу Вас, ради всего святого, пойдемте заниматься, мы ещё не до конца разобрали главу из арифметики. А также должны прочитать хотя бы несколько страниц французских текстов. ― Дмитрий Темурович, вы же себе только хуже делаете. Пока не нагляжусь на каждый цветочек ― уйти и не подумаю. Не терзайтесь. ― Ох, Антон Андреевич. Ради чего же мне такое наказание. ― Идите уже в залы, не стойте над душой и побойтесь Бога. Чай не сбегу, не прилетит Вам по шапке.       Чуть полноватый гувернер даже вдохнуть толком не успел, а императорский сын уже отдал какой-никакой приказ. Он еще несколько секунд поглядел на аккуратные острые черты лица и ниспадающие на лоб золотые пряди своего подопечного, выдохнул, выпуская весь запас воздуха в легких и смывая с себя краску, что впиталась в его кожу. Поправил старенькие очки на носу, которые уже успели натереть уши. И поплелся в сторону залов, в которых можно было спокойно посидеть глядя на сад, без причудливых и надоедливых насекомых.       Антоша проводил его беспристрастным взглядом, словно ему и не нужен никто, когда он занят ароматом мальв. Легкий ветерок гулял по неосвещенным ярким лучам садам. Пчелки сменяли одна другую, и княжич наконец оторвался от рассматривания лепестков и поглядел наверх, на стены, что покрывал плющ. Возможно, кого-то и могло напугать такое растение, но только не Антона, он видел в них что-то магическое и недоступное человеческому пониманию. У обычных же придворных ползучий кустарник вызывал лишь рвотные позывы и желание скрыться подальше от этого места, слишком уже распространенным и распространяющимся, он был.       Спустя несколько минут за спиной цесаревича послышался скрежет камней ― кто-то стоял за его спиной и тяжелыми армейскими сапогами сдавливал гравий. Неужели Дмитрий Темурович не смог усидеть на месте и явился снова, как привидение? Нельзя разве оставить меня в покое хотя бы на жалкие полчаса? ― Да что же Вы, Дмитрий Темурович, я скоро вернусь. ― выдохнул Антон, разворачиваясь к учителю.       Но глаза его не смогли найти гувернера на том уровне роста, на котором он встречался обычно. Он был намного ниже княжича, и Антошка периодически над ним посмеивался. Но теперь в том самом месте на глаза попался лишь офицерский мундир, что так красиво подсвечивался солнечным светом, отражающимся от стен дворца.       Стушевавшись лишь на секунду ― Антон поднял взор вверх и понял, что человека этого совсем не узнает. Он выше него самого, что встречалось довольно редко, так как цесаревич был слишком высок для своего возраста. Мужчина же казался еще более широким из-за своего роста, хотя, возможно, в этом ему помогали сапоги, что имели каблук, не высокий, но все же.       Лицо незнакомца было спокойным, и он рассматривал Антона, как какого-то зверька. Волосы его были темными, практически угольно-черными, лицо ― бледное, как какая-то поганка, на его фоне особенно выделялись яркие голубые глаза и коралловые тонкие губы. Кромка щетины обрамляла скулы и подбородок, а еле-заметные морщинки говорили о возрасте офицера, и о том, что тот прошел гораздо больше моральных и физических трудностей, нежели царский отпрыск.       Даже Николай, что прошел тяготы заграничного похода и был старше, чем Антон, не выглядел настолько удручающе.       Оторвавшись от рассматривания таинственного незнакомца, Тоша наконец смог произнести хоть что-то: ― День добрый, офицер. ― чуть кивнул, в знак приветствия. ― Прошу простить меня, я отвлек Вас. Я приду в следующий раз. ― Что Вы! Останьтесь. ― сам не слыша себя, прикрикнул княжич, ― Я не против. ― Отчего же Вы в имперских садах? Выглядите слишком молодо, для боевого офицера. ― Вообще-то я… ― Антон Андреевич хотел было сказать, что он цесаревич, но язык не повернулся произнести это вслух. ― Вы ― один из служек молодого цесаревича? Мальчик для битья? ― В России нет мальчиков для битья, Ваше Сиятельство, Вы, я полагаю, слишком долго пробыли в Европе, раз считаете, что здесь это тоже возможно. Я… Князь Плющин, добрый друг Антона Андреевича и Николая Андреевича. ― Плющины… Да, конечно, слышал о Вас, простите, князь, не признал, ― кивнул мужчина, еще раз приветствуя, а затем протянул руку, ― Граф Попов Арсений Сергеевич, кавалергардский ротмистр, несколько дней назад прибыл в Петербург и еще не до конца вжился в роль, забылся. ― Что же привело Вас сюда, граф? ― Антон и сам удивился как легко Арсений поверил в его неприглядную ложь.       Плющины, как же так? Но все-равно пожал руку. Графская ладонь была грубее, чем можно было подумать, когда речь заходила о дворянах, но мужчина прошел войну, так что его шершавая кожа была еще одним доказательством того, что тот не сидел без дела в армейских палатах, а принимал непосредственное участие в сражениях. ― Цветы, разумеется. В парижских садах множество роз и тюльпанов, но с мальвами ничего не сравнится. ― Вы тоже разбираетесь в цветах? ― Моих крохотных познаний хватает для определения некоторых видов, но, к сожалению, идеальным садовником я бы не стал, ― усмехнулся Попов.       Его лицо… Оно стало совершенно иным. Из-за этой улыбки и басистого смеха в него можно было бы и… влюбиться? Антоша был уверен, что обаяние, скрытое за офицерской маской, наверняка выходило наружу, когда дворянин был с женой. И повезло же той женщине, что могла видеть такого графа каждый день. В нем было что-то… что приковывало взор, не давало переключится на что-то иное, даже в тем мгновения, когда пчёлки, отчего-то решили, что на них совершается нападение. ― Да что же это творится! ― прикрикнул Арсений, когда на него одна за одной начали налетать стройные насекомые, стараясь ужалить. Княжич на это лишь заливисто смеялся, удивляясь тому, как мужчина, что наверняка лицезрел ожесточенные бои, пытался скрыться от миловидных пчел. ― Не пугайте же Вы их, они не опасны, Попов! ― сквозь смех сказал Антон. ― Я бы поспорил с Вами, Плющин, но сначала нужно отразить атаку!       Арсений перебегал от одного кустарника к другому, пока Тоша глядел на него. Тут же испарились и вся офицерская выправка, и все напускное: зажимки, подбор нужных слов, напряженные тонкие губы. Теперь он был без маски и без нужды ее надевать. ― Да что же это творится! ― послышалось со стороны, и Антон сразу же узнал голос ― Дмитрий Темурович, ― Арсений Сергеевич, что же это делается! ― и начал отгонять пчел от графа, ― Антон… ― Дмитрий Темурович! ― перебил его цесаревич, ― Думаю, что нам уже пора идти к княжичу, верно? Заждался он нас.       Ему совершенно не хотелось уходить и нарушать эту цветочную идиллию, но идти было нужно, пока гувернер не растрепал все, что так тщательно скрывал Тоша, пока беседовал с графом. ― Надеюсь еще увидимся, господин Попов. ― выкрикнул Антон, схватившись за предплечье учителя, и оттаскивая оного в сторону выхода. ― Непременно, Плющин! ― «Плющин»? ― нахмурился Дмитрий Темурович, когда они уже оказались в залах дворца.       Антон Андреевич, ничего не ответил, лишь тяжело вздохнул и направился в сторону лестниц, слыша за спиной непонятные шепотки гувернера.

***

― Откуда вы знаете Попова? ― вдруг промямлил Антон Андреевич, сидя над очередной книгой. ― Он давний друг Вашего брата. Редко наведывался ко двору, большую часть времени предпочитает проводить в более незамысловатых местах. ― А почему я его не знаю? ― Разный возраст, разные интересы, разный статус. ― беззлобно произнес учитель, а затем добавил: ― «Плющин»? ― Ой, Дмитрий Темурович, не начинайте, прошу Вас. ― заканючил Антоша, ― Не хотел, чтобы он смотрел на меня, как остальные. ― И как же на Вас смотрят «остальные»?       Цесаревич чуть помедлил с ответом, задумываясь. На самом деле он прекрасно знал, что сказать, однако вслух это произносить совсем не хотелось. Ведь сказать — это поверить, принять, уложить рядом с собой в могилу, пронося через всю жизнь. Как только слово вылетит из уст ― оно станет горькой действительностью. Прекрасным примером такой реальности стала смерть матушки. Пока Антон не сказал этого сам себе ― всё было наглой ложью, догадками и подозрениями. Он буквально пожирал себя изнутри, но не мог сказать этого.       Данную особенность княжич унаследовал у своего отца, что часто любил разбрасываться словами, до определенного возраста, но затем осознал к чему может привести всякая неосторожная нелепица, произнесенная в порыве злости, страсти или треклятого праведного гнева. ― С пренебрежением, издевкой и недоверием. Такой ответ Вам подойдет? ― Отчего же? ― Оттого, что я не тот сын. Вернее… не тот наследник. ― Вы слишком уничижительно к себе относитесь, Антон Андреевич, ― хмыкнул гувернер, перебирая бумаги, ― Арсений Сергеевич в любом случае узнает кто Вы. Если уже не узнал. Надеюсь, до него наконец дошло, что Плющины скорее графья, нежели князья. ― Сказал первое, что пришло на ум, не придирайтесь к словам. Да и вообще, как он узнает, кто я? Сомневаюсь, что заговорит обо мне с Ники. Побудет тут какое-то время и уедет к себе в имение, или на другую войну, ― негодовал Антон, злостно черкая непонятные загогулины на бумаге, вместо того чтобы вчитываться в скучнейшие строки. ― Вы так выцарапаете новое окно в Европу, Антон Андреевич, ― сказал учитель, искоса поглядывая на цесаревича, ― Второй войны нам не нужно. ― Вы преувеличиваете его интерес к моей персоне. ― Или вы его слишком преуменьшаете. ― Дмитрий Темурович! ― Молчу, молчу. Читайте.       Антон еще какое-то время глядел на гувернера пустыми глазами, выдумывая какой-то броский и уверенный ответ, но не смог сказать ничего вразумительного, а потому просто продолжил делать заметки на бумажном листе. Кисть уже довольно сильно побаливала от того, что он долго держал ее в одном положении, и на мальчишеское счастье ― в дверь начали стучать. Уже порядком уставшие ― они и не заметили этого, было ощущение, что еще пара минут и учитель с учеником одновременно провалятся в мир сновидений, даже не удосужившись прочитать пары глав французских опусов, как они обычно делали по завершении занятий. ― Дмитрий Темурович, Антон, можно? ― послышалось за дверью, цесаревич сразу узнал кто говорит и, округлив глаза, посмотрел на учителя. ― Нет-нет-нет, Дмитрий Темурович, скажите, что мы очень заняты. ― шептал княжич, отползая на стуле дальше от двери, словно старался спрятаться, хотя прекрасно понимал, что бежать особо некуда, да и куда можно улизнуть от него? ― Что за ребячество, Антон Андреевич? ― нахмурился гувернер, ― Конечно входите, Ваше Высочество.       Деревянная дверь распахнулась, как только человек за ней услышал позволение войти ― на пороге стоял никто иной, как брат Антона ― Николай. Он был высок, широкие плечи, светлые волосы, такие же, как у Антона, и совсем иные глаза ― они были темно-синими, практически дьявольскими. Радужки их напоминали океаническое дно, такие же неизведанные и таинственные. ― Ники, ― забрюзжал цесаревич, пододвигая стул обратно к столу, ― Что тебе понадобилось от нас в такой час? ― Ничего особенного, Антон, всего-то пришел сказать, что завтра в тронном зале состоится торжественное вручение наград, после военной кампании. Все офицеры были возвращены на родину, а потому больше не нужно с этим медлить. Завтра ты должен явиться на награждение. ― Зачем? ― нахмурил брови младший, ― Я никак не участвовал в войне. — Это называется уважением, Антон. Отказы не принимаются. Ты в любом случае должен завтра явиться, на этом настоял батюшка. ― сказал мужчина, развернувшись к выходу. ― Николай! ― Я зайду за тобой завтра, Тош.       Цесаревич почти выкрикнул вдогонку, почти проклял, почти расплакался, как дитя, ведь идти на церемонию совсем не хотелось. Не хотелось, потому что это не его, не хотелось, потому что его там никто не ждет и не желает видеть. Все будут смотреть на Николая, восхвалять его и на коленях перед ним ползать, ластиться к ногам, словно дворовые коты. На самом деле, Антон и не завидовал брату, не хотел, чтобы с ним обходились так же, натужно-неискренне. Ему было лишь хотелось верить, что он ничуть не хуже.       Не ранимый, не слабый, не плаксивый. А выходило так, что он просто никакой. Его не видели из-за широкой спины Николая. Не утопали в его грязно-зеленых глазах, как делали в темных омутах брата. И не готовы были доверить собственные жизни, как вверяли их, без задней мысли ― Ники. Не нужные ему ни трон, ни признание. Лишь слабая толика веры и любви людской.

***

День отчего-то тянулся мучительно медленно. Антон проснулся слишком рано и не знал, чем себя занять, то и дело шатаясь по комнате из стороны в сторону. Он честно пытался читать и вникать в смысл написанного, но, как назло, ничего не выходило. Французские слова сбивались в одно большое пятно и растекались по листу.       Солнце проглядывало сквозь заслоны штор и отпечатывалось на паркетных досках, стенах и вазонах, стоящий на комоде. Лучики касались и кресла, в котором сидел цесаревич и покачивался из стороны в сторону. Он рассматривал пылинки в воздухе, которые так хорошо были видны из-за золота звезды. И думал. Думал о себе, государе, о Николае и сегодняшнем дне. О том, как на него будут смотреть офицеры, когда он покажет свой нос на церемонии. Идти не хотелось равно так же, как не хотелось оставаться в покоях и продолжать чтение слов, которые он толком не понимал. Именно поэтому Антон выбирал меньшее из зол, а именно ― пойти вместе с братом и поприсутствовать на награждении. Ведь это займет лишь несколько часов, которые он с Дмитрием Темуровичем мог угробить на тошнотворные задания и такие же тексты.       В конечном итоге ― его обучение не являлось обязательным аспектом жизни, ведь всю основную программу он знал и, наверное, должен был пойти на военную службу, как его брат в свое время, но… Даже на девятнадцатом году жизни, княжич решал примеры, писал и читал тексты, потому что подавал большие надежды в академических науках. Мог бы он стать ученым? Нет. Профессором? Нет. Поэтом? Точно нет. Это все было не по статусу, не по положению и не по желанию отца. Это просто невозможно.       Антона и не тянула к масштабным сражениям и отстаиванию своей территории. Была бы его воля ― родился бы в другой семье. Конечно, он обожал Ники и глубоко уважал отца с матерью, но существовать в обществе без права выбора ― что-то запредельное. Иногда ему казалось, что даже Дмитрий Темурович может больше, чем царский отпрыск. ― Антон, — в дверь постучали, и цесаревич дернулся на кресле, опрокидывая стакан воды, поднесенный к губам. ― Черт возьми, ― прошипел мальчишка, стараясь согнать влагу с одежды перед тем, как она впитается, но и жилетка и белоснежная сорочка уже насквозь пропитались жидкостью, ― Подожди секунду, Ники!       Дверь открылась и на пороге показался Николай, одетый в парадный голубой мундир, ярко-красный ворот с золотыми выемками красиво обрамлял длинную шею, эполеты, окаймляющие погоны, свисали по обе стороны с плеч, нежные цепочки и галуны то и дело гремели при движении рук, на груди были медали, что брат уже успел получить в предыдущие годы службы; кисти были словно укутаны в белые перчатки, а в руках наследник держал черный кивер с двуглавым орлом на основании, что так же был вышит золотом. ― Ты готов? ― нахмурился Николай, глядя на брата. ― Я… ― Антон еще раз прошелся рукой по мокрому пятну на сорочке, но ничего не помогло, благо, не становилось больше. ― Ты в таком виде пойдешь? ― Дай мне время, я переоденусь. ― княжич судорожно начал расстегивать пуговицы, перед этим поставив стеклянный стакан на столик, подле своего кресла, но тот соскользнул и с грохотом стукнулся о пол. ― У тебя было время собраться. ― закатил глаза Николай, ― Почему ты вечно делаешь все для того, чтобы над тобой потешались эти невежи? ― мужчина уселся в Антоново кресло и скользнув сапогом по полу, начал раскачиваться из стороны в сторону, ― Служка! ― прикрикнул Ники, дожидаясь, пока брату принесут более подходящую одежду. Цесаревич же в это время расправился с жилеткой и начал стягивать сорочку через голову, так было сподручнее. ― Я не специально все это делаю, Ники, ― произнес княжич, наконец выбравшись из одежды. Кудрявые волосы теперь представляли собой не аккуратно-выстроенную прическу, а скорее тесто, что вечно липнет к рукам. ― Боже правый, ― закатил глаза старший, ― Переодевайся быстрее, нам нужно уже быть в зале. И вообще, почему ты вырядился в это, ― он указал на кучу вещей на полу, ― Ты в Семеновском полку, должен быть в мундире, как и я. ― Я не солдат, Николай. ― Скажи еще, что ты не Антон, Антон. ― Мне не обязательно выряжаться только для того, чтобы порадовать глаз этих стариков-генералов, или кого-то там еще. ― произнес мальчишка, пока дворня помогал ему одеваться.       Старший поднялся со своего места и отложил кивер, а затем стянул с пальцев перчатки, перешагнул через мокрую лужу на паркете и мыском сапога задел стакан, тот покатился куда-то в сторону, гремя по неровной поверхности. Ники положил ладонь на загривок всполошенного Антона, заставляя заглянуть себе в глаза. Служка отошел в сторону опустив голову, не успев застегнуть все пуговицы. — Это все не для них, не для пузатых генералов, что отсиживаются в шатрах и вершат людские судьбы. А для нас: для пехоты, для кавалерии и для артиллерии. Для тех, кто сражался за свободу и честь, и кто потерял многое на том поле. Считай, что так отдашь почести их потерям. ― он отпустил брата и шагнул назад, подхватывая вещи, что оставил на кресле, ― Не будь же ребенком, или кем ты там себя считаешь. Недостойным, не тем, чужим. Ты брат мне и никогда не перестанешь им быть. Но держи лицо, тогда стервятники не посмеют напасть. ― он направился к выходу из комнаты, намекая на то, что подождет снаружи, ― Я не позволю.       Антон остался в комнате, не понимаю своих чувств после монолога брата. Он, наверное, прав. Он всегда так чертовски прав и умен, что даже завидно. Почему я не могу быть таким умным, как Ники?

***

― Ненавижу мундир, ― пыхтел Антон, поправляя одежду, ― И легинсы эти ненавижу, они давят везде, как ты только в этом постоянно ходишь не понимаю. Они шли по широкому коридору, сопровождаемые стаей слуг и стражи, что семенили где-то поодаль. Антон все же оделся как подобает, правда на его груди не было ни одной медали, это смотрелось как-то уничижительно, в сравнении с тем, что было у Ники и, наверняка, у других военных в залах. ― Так стоп, ― Николай вдруг остановился, вместе с ним встали и служки, ― Иди сюда, ― он подозвал брата и тот, не понимая, что именно хочет старший ― подошел, хмуря брови, ― Следи за одеждой, ― он одернул края мундира, ― И за волосами. Почему выглядишь так, будто развлекался с девицами всю ночь? ― пустил пятерню брату в копну волос, укладывая их назад, но несколько локонов все же выбились из общей картины и обрамили аккуратное юношеское лицо. ― Николай! ― запричитал младший. ― Иди, ― шикнул брат, ― И не сутулься.       Они прошли еще несколько метров до огромных дверей, что вели в тронный зал. На входе стояли два гвардейца, охраняющих покой всех присутствующих, что заждались двух царских сыновей и наверняка обсуждали их сквозь зубы. ― Не робей, ― улыбнулся Ники и, похлопав брата по спине, кивнул одному из гвардейцев.       Грузная дверь чуть скрипнула, позволяя братьям войти. И Антон, по началу чуть съежившись, шагнул в залы первым. Николай был доволен этим, он не часто показывал свои эмоции, но сейчас был готов улыбаться во все зубы, запрещая генералам, майорам, капитанам и поручикам хоть что-то сказать в сторону младшего, даже помыслить это сделать. На мужчин было обращено все внимание двора, каждый, не занятый глупыми беседами, глядел на братьев со смесью завести, уважения и недоверия одновременно. Люди служивые, имели право.       Для Антона же словно открылся новый мир. Он все это время стоял пред завесой и старался не присутствовать на подобных мероприятиях. Сначала ― нельзя, потом ― не хочется. Всю жизнь прожив во дворце ― княжич никогда не испытывал такого воодушевления от мраморных полов, золотой лепнины под потолками и гигантских люстр, что, казалось, могли обвалиться от легкого дуновения ветра. Офицерский гул нарушил лишь один взмах руки государя и все взгляды обратились на него. Антон и Николай неспешно проследовали на отведенные им места, подле отца и встали по обе руки. Младший все продолжал рассматривать каждого человека вокруг, при это стараясь сдерживать восторг от мысли о происходящем. Некоторые офицеры так же поглядывали на него и что-то шептали соседям. Но… На одном из них взгляд Антона зацепился, и он больше не смог его отвести.       Арсений Сергеевич Попов. Ротмистр кавалергардского полка. Граф от рождения. Мужчина, с глазами цвета… талого снега?       Он смотрел на царского отпрыска, не моргая. Тонкие губы скривились в полуулыбке полу-оскале. Непонимание на его лице читалось даже на большом расстоянии дворцового зала. Он выглядел иначе, не так, как в их первую встречу: лицо было гладко-выбрито, на нем виднелся легкий румянец, от духоты помещения, вместо темного боевого мундира ― был алый, усыпанный наградами. Есть там место для еще нескольких? Волосы были аккуратно уложены, а с плеч свисали эполеты, еще больше расширяя и без того крупные закóрки.       Он наконец улыбнулся, глядя точно в глаза цесаревича и беззвучно прошептал: ― Князь Плющин?       Антон готов был покатиться от смеха в ту же секунду, но вместо этого лишь втянул шею поглубже и чуть прыснул от смеха, словив напряженный взгляд от брата. ― Его Императорское Величество, Андрей I, император и самодержец всероссийский, и прочее и прочее и прочее. ― сказал приближенный государя, и все вмиг замолчали и устремили взоры на трон, на котором абсолютно спокойно сидел правитель.       Арсений тоже прекратил так пристально смотреть на княжича, а тот в свою очередь и не думал этого делать. Отец не был для него восьмым чудом света, коим являлся граф, которого он повстречал недавно, но который так плотно засел в голову и не собирался вылезать из нее, по крайней мере, в ближайшие несколько часов. ― Мы, Андрей I, готовы начать награждение отличившихся на поле боя офицеров. ― император поднялся со своего места и прошел чуть вперед, ― Офицеры, сослуживцы и братья мне, по крови. Мы прошли через мучительные тяготы сражений, вместе. И единственное, что Мы можем сделать для Вас ― эти награды. Они не вернут тех, кого вы и Мы потеряли. Но, Мы уверены ― смогут подкрепить Ваш боевой дух и веру в светлое будущие Российской империи. ― он поднял руку, подзывая к себе служку с палетой наград, а затем спустился в партер. Подошел ближе к одному из офицеров и сыновья, как полагалось, следовали за ним, по обе руки позади.       Николай был безызъянен, как и всегда, стоял позади отца и держался уверенно, чего нельзя было сказать об Антоне, который то и дело поправлял ворот мундира, что неприятно впивался в горло, и не мог держать голову высоко, то и дело опуская глаза в пол, смотря на свои сапоги. Он честно пытался улыбаться всякий раз, когда они подходили к очередному капитану, но выходило что-то смазанное и скорее напоминало юродивого, нежели царского сына.       Государь снова пожал чью-то руку, после него это сделал и Николай, младший же просто сдержанно кивнул и последовал дальше. Через сотни пожатий рук и пару десятков кивков ― они оказались около него. Того самого ротмистра, что держался настолько уверенно, насколько вообще было возможно в данной ситуации. Он принял на грудь несколько медалей и смахнул челку со лба. Пожал руку отцу и брату, а затем заглянул в глаза Антона, что бегали из стороны в сторону. Граф не выглядел напыщенным, как другие офицеры, скорее дружелюбным и даже заигрывающим. Он беззастенчиво протянул руку Антону Андреевичу, хотя видел, что тот даже не подходил к военнослужащим, и чуть улыбнулся, оголяя зубы. Берет на слабо? Что же, я не против.       Младший пожал ладонь, не отрывая взора от заинтересованных глаз. Рука ротмистра была чуть теплой и крепкой, казалось, что он специально сжимает ее с большей силой, нежели перед этим, с братом и отцом. ― Спасибо за Вашу службу, офицер. ― сказал Антон и чуть склонил голову. Не стеснялся, нет, выказывал уважение. ― Ваше Императорское Высочество, ― кивнул граф.       Николай, как и отец, проигнорировали этот странный всплеск добродетели на людях и проследовали дальше, за ними прошел и Антоша. Двигались они неспешно, лично благодаря каждого за службу, оттого у княжича было время мельком поглядывать на ротмистра, что не спускал с него глаз. Стоял, как завороженный. Неизвестно чем ― отцом, Николаем, ситуацией или самим Антоном. Но тем не менее ― от него не было даже шепотка, что слышались из разных уголков помещения, заглушаемые лишь музыкантами.       Наконец закончив с вручением наград, отец снова поднялся к трону, но садиться не стал. Сложил руки позади в замок и оглядел всех присутствующих. ― Мы еще раз благодарим каждого, кто не только словами смог помочь нашему правому делу в войне за честь и за территорию. ― он оглянулся на сыновей, заострив внимание на Николае, а затем продолжил: ― Мы хотели бы объявить, что вручение наград ― лишь малая толика из того, что Мы приготовили для Вас. А посему ― Мы хотим объявить летний бал. Он пройдет в Старом дворце. Прошу, сделайте нам честь и явитесь на бал.       Люд загудел, оглашение бала такого масштаба значило лишь то, что все происходящее ― правда. Они победили и сделали это с уважением. ― Дату проведения и час ― сообщит советник, приглашения вы получите в самое ближайшее время, господа. На этом Мы готовы попрощаться с Вами, но лишь ненадолго.       Император надел собственный кивер, его примеру последовали все остальные, отдал честь. И офицеры стройной колонной последовали к выходу.

***

      Дни тянулись за днями. Императорское семейство по старой традиции с наступлением лета переехало в Царское село. Антону до безумия нравился чистый воздух, что гулял по садам Екатерининского дворца. Ему не могли помешать наслаждаться спокойствием природы даже ежедневные беседы с Дмитрием Темуровичем о том, что он сегодня прочитал.       Они с Николаем иногда развлекались в саду, вели себя словно дети, и совершенно не важно, что один из них ― служивый офицер, а второй ― вполне себе взрослый юноша, обоим уже пора бы было жениться. Играли в прятки, в лапту, в шахматы и в компас.       Николай был лучше в активных видах спорта, в то время как Антон мог легко одолеть его в настольных играх. С Дмитрием Темуровичем они часто в перерывах между занятиями играли в отшельника, так что мелкая моторика и логика Антона были развиты. ― Пчела, северо-запад, тридцать два. Я выиграл! ― воскликнул младший и протянул руку Ники. ― Я тебе поддаюсь, ― улыбнулся брат, протягивая жетоны. ― Больше болтай. ― пробубнил Антон и показал язык. ― Ах ты! ― воскликнул Николай и дернулся вперед, дабы схватить младшего за сорочку, но тот увернулся, стряхнув со стола игру и побежал по зеленой шуршащей траве в сторону дворца. Старший, ни секунды не думая ринулся вслед за братом. Они бегали по садам, обдуваемые теплыми ветрами загорода Петербурга и были счастливы, наверное, так, как не были счастливы никогда. Тяжелые походные дни кончились, кончилась война и началось самое свободное лето в их жизнях. Лето, в которое, казалось, они могли перевернуть весь этот мир. Но переворачивать не хотелось, мечталось лишь застыть здесь, в этом самом мгновении, в котором они находились.       Молоды, красивы и толком не обременены тяготами жизни. Русые влажные волосы спадают на лбы, а грудь ходит ходуном из-за того, что воздуха в легких не хватает.       Яблоневые деревья и раскидистые кусты магнолии во дворцовых садах были своеобразным щитом от всего остального мира. Запах их плодов укутывал обоих в материнские объятия, которыми они не успели насытиться. Оказываясь здесь ― они отправлялись домой, не в роскошь помещений, не в бесчисленное количество золота, а к семье, коими являлись они друг другу. Против целого света? ― Да стой же ты! ― крикнул Ники, швыряя яблоко в брата, когда тот успешно скрылся за кустами магнолии. ― Ай! ― взвыл Антон, потирая плечо и поднимаясь из-за своего укрытия, ― Ты у меня попляшешь, ― сказал княжич, поднимая плод с земли.       Антон понесся на старшего, попутно кидая яблоко, но промахнулся, так как Ники сумел увернуться. Младший впечатался в старшего и повалил того на траву, смеясь и путаясь в собственных рукавах. ― Все! ― сквозь удушающие смешки сказал Николай, ― Я сдаюсь, сдаюсь.       Они валялись на задних дворах замка, и никто из свиты не смел их беспокоить. Они уже взрослые, сами могут решить проблемы и конфликты, если потребуется. Небо было до безумия голубым, по нему кляксами расплывались белоснежные облака и катились по поверхности, словно плывут. ― Хочу остаться здесь. ― сказал Тоша, отдышавшись. ― В Старом дворце? ― произнес Николай, укладываясь на бок и заглядывая в глаза брату. ― В этом времени. ― Думаешь лучше не будет? ― Думаю, что дальше будет только хуже. ― Чушь! Сколько свершений нас ждет, ты и представить себе не можешь. ― Трон — это не милость, Николай, это бремя. ― И я знаю это, ― насупился старший, ― Меня всю жизнь учили одному и том уже, думаешь я не запомнил? ― Я не это сказал. ― сказал младший, поднимая с травы цветок магнолии. ― Тебе не стоит переживать, мне же придется нести это «бремя», а не тебе. ― Ты прав, ― хмыкнул Антон. ― Я тебе завидую, ― сказал Ники, снова переворачиваясь на спину. ― Мне? ― Мгм, хотел бы я быть таким же… ни к чему не обязанным. Не проходить войну. ― он прикрыл глаза ладонями, будто бы старался развидеть что-то. ― Было страшно? ― Было больно. ― Больно? Тебя ранили? ― встрепенулся младший. ― Нет, Антон. Боль не всегда бывает только физической. ― Разве кто-то из твоих близких погиб? ― На той войне погибли многие и не важно насколько близки ко мне они были. ― Так ты переживаешь из-за незнакомцев? ― внутри Антон негодовал, все, чего он желал, когда Николай уезжал — это оставить его рядом, никуда не отпускать и не дать ранить себя его гибелью, если вдруг это случится. На остальных ему было плевать. ― Я переживаю из-за подданных, что отдали жизни, чтобы мы сейчас здесь веселились. ― Так это чувство стыда? ― Возможно. ― Брось. Ты не виноват в том, что выжил. И не виноват в том, что вернулся к нам, не смей корить себя. Ты ― последний человек, который должен это делать. ― Ты помнишь какой завтра день? ― Как такое забыть. Тетушка Анна весь дворец подняла на уши, лишь бы бал прошел хорошо. ― усмехнулся Антон. ― Переживаешь? ― Нет. ― С каких пор? ― С тех самых. ― улыбнулся княжич, вспоминая алый мундир и яркие голубые глаза, такие же, как небо, проплывающее над ними. ― Так мой монолог научил тебя верить в себя? Я впечатлен. ― Ники запустил ладонь в волосы, откидывая их со лба. ― Твой монолог мог научить меня лишь тому, что лучше бежать пока не поздно, чтобы не оказаться в лапах системы, как все эти старики. ― Антон медленно поднялся с земли, оттряхивая травинки с рубахи, и положил цветок, что все это время крутил в руках, на грудь старшего, ― И ты.       Брат никак не отреагировал, хотя хотелось, и просто остался лежать во дворах, смотря в небо. Антон ушел в покои, а он все продолжал думать над его словами. Правда ли то, что он попал в некую «систему», из которой нет выхода? Правда ли то, что она сможет привести его лишь в могилу?       Жизнь скоротечна, а время неумолимо, так короткó, насколько может представить себе человек. Стоит ли каждая человеческая жертва того, за что они боролись? Стоило ли бороться за то, что они имеют и имели бы в будущем? Николай присел и осмотрелся по сторонам. Везде стояла охрана, как заведенная. Был ли у этих людей выбор? Или они так же живут в тюремных подвалах? Есть ли у кого-то тот самый злосчастный выбор на самом деле, или все только делают вид, что он существует? Каждый старается сбежать за рамки, выглядывает за пределы «нормальности», но что на самом деле там? Обрыв или прекрасное будущее без устоев и правил? ― Ты уже в капкане, брат. Вся наша семья ― сплошной капкан. ― шепнул Николай, стараясь согнать влагу с глаз.

***

      В большом тронном зале Старого дворца все выглядело так, будто бы ты попал в Рай, не иначе. Французские окна, обрамленные резьбой с позолотой, они чередовались с огромным множеством зеркал, таких же больших, как сами стекла. Солнечный свет не пробирался сюда, не сочился и не проглядывал, он жил тут. В этом зале ― его территория. Эта комната была создана специально для солнечного летнего свечения.       Изобилие колон подчеркивало высоту потолков, что в свою очередь, были покрыты не скучной белой краской и позолотой, а представляли из себя произведение искусства ― ангелов, спустившихся с небес, мирных жителей античных городов и воинов, воплощающих в себе смирение, гордость и честь.       Свечные плафоны были расставлены по всей длине галереи и зажигались лишь с наступлением сумерек, чтобы зал никогда не покидал свет. Широкие буфетные столы, резные стулья с изголовьями, выполненными из шелка и, наконец, рояль — все это было здесь для бала в честь офицеров, что покинули Париж в целости, и для тех, кто не смог вернуться с Аустерлица и Бородинского поля.       Антону претило то, что он видел. Ему казалось, что все это ― лишь игра на публику, ожидание одобрения перед сенатом и генералами. Не настоящее. Фальшивое. Такое же, как люди, что придут на бал. Дамы в кринолинах с прической, держащейся лишь на добром слове, и офицеры, распивающие шампанское и шепчущиеся на право и на лево о том с какой из женщин они могли бы позабавиться, не будь они высоких моральных норм.       Весь день цесаревич просидел в комнате, за чтением «Пигмалиона» Руссо, и только когда услышал оркестровые завывания из нижних залов ― наконец поднялся, дабы показаться на мероприятии и сразу же с него уйти, не танцевать польку, кадриль или мазурку, сидящую уже где-то в печенках.       Я не обязан, так? Я просто не хочу расстраивать Николая, отца и тетушку.

Я хотел бы увидеть графа Попова на балу.

      Антон одернул себя, вспомнив голубые глаза, смотрящие прямо в душу, и позвал служку для того, чтобы одеться.       В любом случае — это всего лишь один вечер, потом можно будет снова играть в шахматы с Ники и не думать больше ни о каких войнах, вечерах и генералах.

Не думать о мужчине, что засел слишком глубоко, чтобы быть правдой.

***

       Зайдя в зал ― Антон сразу же увидел Николая, кружившего в танце юную особу, облаченную в розовое платье. Ее курносый носик и пухлые губы очень аккуратно смотрелись на круглом личике, глаза были большими, карими, цесаревич и сам не понял, как разглядел их в такой толпе. Русые волосы ее выглядели аккуратно, были собраны в прическу, и лишь несколько прядей выбивались из композиции и свисали у висков. Тонкие ладони покрывали кружевные перчатки, а в левой руке дама держала веер.       Антон был заворожен, а она была красива. Очень красива и нежна в своих движениях.       Белый кант на ее платьях то и дело проходился по паркету, что немного смущало княжича, но взгляда от пары он не отнимал. На запястье девушки был чуть видный браслет, он подчеркивал тонкость ее рук и блистал в желтом свете свечей.       Становилось немного неуютно, но в конечном итоге Антон сумел посмотреть на остальных. Кавалеры и их дамы выполняли все те же движения, что Ники и незнакомка. Их танцующие силуэты отражались в зеркалах и казалось, что людей в зале намного больше. Все танцевали вальс, первый за вечер по счету. В залы все так же пребывали опоздавшие и не смели присоединяться к уже танцующим, ожидая окончания. Они медленно распивали шампанское и вели светские беседы, что было принято при дворе и не обговаривалось. Кто на ком женился, у кого-кто родился, и кто умер прошлой ночью. Темы, бесспорно, интересные, но влезать в это у цесаревича не было ни сил, ни желания.       Поодаль он заметил великую княжну Анну. Его тетушка была статной женщиной, очень красивой. Сколько Антон себя помнил ― она всегда была обворожительна и элегантна. Взглянув на нее сразу становилось понятно кто рожден от императорской крови, а кто просто прикидывается добродетелью. Она была в зелено-синеем платье. Его горловина врезалась в суховатую женскую кожу на шее, а рукава облепляли конечности до запястий. На шее было ожерелье из жемчуга, взятое из императорского хранилища. Такие украшения могли носить лишь члены семьи. Они передавались поколениями и видели ни одну сотню балов. Женщина беседовала с офицерскими супружницами, так ловко пристроившимися подле нее. А позади них стояла свита, состоящая из трех камеристок, титулов и имен которых Антон так и не запомнил, хоть и не старался.       Сегодня он был одет во фрак, так как мундир стеснял его движения, и юноша чувствовал себя в нем попросту дискомфортно. Николай же снова был облачен в офицерский бальный голубой мундир, на ногах ― белые легинсы и того же цвета сапоги. Форма, без сомнения, шла брату, он чувствовал себя в ней так, будто на нем не было ничего, по крайней мере так казалось.       Танец подошел к концу и кавалеры провожали дам на свои места, те ласково им улыбались и благодарили. Антон, дождавшись, когда Ники наконец усадит незнакомку подле ее матери ― подошел к брату. ― Ты опоздал, ― безэмоционально сказал Ники. ― Просто не хотел приходить. ― хмыкнул младший. ― Антон! ― Не криви лица, лучше представь меня своей спутнице. ― Ирине Ильиничне? Отчего же? Понравилась? ― Даже если и так, ― поднял брови Антон, ― Но, если у тебя есть к ней теплые чувства ― я отступлю. — Это был лишь танец, Тош, он ни к чему не обязывал. Знак вежливости, если для тебя она что-то значит. ― Ты наговариваешь на меня без повода. ― Почему ты во фраке? ― Потому что мне так лучше. ― Меньше смотрят? ― Меньше докучают. ― Меньше внимания ― меньше любви, не забывай. ― Меньше внимания ― больше чести. ― Что за бестактность? ― Ты мой брат. ― Старший. ― Из-за этого я не стану меньше тебя любить. ― улыбнулся цесаревич. ― Ты невыносим, ― закатил глаза Николай. ― Так ты представишь меня даме, или придется нарушить этикет и пригласить ее на танец просто так?       Старший ничего не ответил, а лишь кивнул и уверенным шагом направился к женщинам, что стояли поодаль, около буфетных столов и о чем-то беседовали. Антон шел за ним и сам не понимал почему вдруг попросил представить себя, ведь в планах было лишь выпить бокал и ни с кем, ни о чем не говорить. Однако там молодая барышня ― она его обольстила, даже сама того не понимая, не ведая, захватила толику внимания цесаревича. Конечно, он даже не влюбился в нее, как можно. Она просто была ему безмерно симпатична. ― Прошу меня простить, дамы, я отрываю вас от беседы. ― Ники чуть склонился перед женщинами, и они обратили на братьев свое внимание, ― Однако мой брат попросил, чтобы я его представил. ― Что же вы, Ваше Императорское Высочество, вы совершенно нас не отвлекли, ― сказала женщина с довольно приятной внешностью, она была в летах и напоминала Антону ту барышню, с которой танцевал Ники. Она так же стояла вблизи и мягко, с интересом, поглядывала на наследников. ― Герцогиня Наталья Федоровна Кузнецова и ее юная дочка Ирина Ильинична. ― улыбнулся Николай, указывая брат на женщин, Антон кивнул в знак приветствия, ― Мой брат, Антон Андреевич. ― Приятно познакомиться с Вами, герцогиня, ― младший протянул ладонь к матери девушки, она подала ему свою ручку и Антон, едва коснувшись кружевной перчатки, оставил легкий поцелуй на женской руке. Затем протянул ладонь и юной герцогине, так же поцеловав ее в тоненькое запястье. Девушка засмущалась и прикрыла аккуратненькое личико веером, дабы не показывать братьям своей неловкости. ― Позвольте мне иметь удовольствие пригласить Вас на мазурку, только если вы уже не пообещали этот танец кому-то другому. ― сказал Антон, улыбаясь.       Ирина стояла в оцепенении несколько секунд и бегала глазами по точеному профилю цесаревича, возможно вспоминала обещалась ли она кому-то станцевать мазурку, но затем лишь кивнула княжичу и произнесла: ― С удовольствием, Ваше Высочество.       Княжичи отошли от женщин и те начали что-то яростно обсуждать, прикрываясь веерами. ― Как неприлично, ― сказал Ники, отойдя на достаточное расстояние. ― Неприлично что? ― нахмурился Антон. ―Они прикрывают лица веерами, чтобы мы не видели о чем они беседуют ― верх безвкусицы. Ей стоило убрать свои вещи в ридикюль и не доставать их до конца вечера. В обществе будут шептаться о том, как герцогиня воспитала свою дочь. Они говорили с княжичами, пустые головы. ― Ты слишком резок. Мне даже понравилась эта скромность с ее стороны. ― Кто-то влюбился? Одного разговора хватило? ― Хватило увидеть то, как она танцует с тобой. Разве герцогиня не чудесна? ― Она мила, но не думай, что женщины не умеют носить маски, меняя их в зависимости от ситуации.       Мужчины подошли к столам с напитками, наблюдая за тем, как кавалеры приглашают дам на следующий танец. ― Отчего же ты никого не приглашаешь? ― удивился Антон. ― Лансье ― не по мне. ― Не нравятся ведущие партии? С каких пор? ― Тут множество других офицеров, готовых порадовать милых дам. ― Но ты составляешь им конкуренция в двукратном объеме. ― Антон отпил пузырящийся напиток и чуть сморщился. ― Как и ты, ― брат повернулся к цесаревичу и изогнул бровь, тоже отпил из бокала, но даже мускула на его лице не дернулось, ― Мог бы украсть у каждой дамы по танцу они были бы в абсолютном восторге. ― Пойдешь играть в карты, чтобы не мешать капитанам? ― Когда прибудет Попов им будет уже все-равно.       Антон Андреевич встрепенулся, услышав знакомую фамилию и оглядел непреступное лицо брата, оно выражало абсолютное спокойствие, в то время, когда его глаза заинтересованно горели. ― Граф? ― Вы ведь уже знакомы, так? ― Он был в саду, когда я выходил туда с Дмитрием Темуровичем. ― И что же он сказал тебе? ― Ничего особенного, мы говорили о мальвах, ― Антон, скрывая волнение, вызванное этим разговором, снова поднес бокал к губам, дабы сделать глоток, но его руку бессовестно остановили. Николай ухватился за его запястье и чуть качнул его, капли алкоголя полетели на пол, не задевая при это одежды цесаревича, ― Ники? ― Не общайся с ним, Антон. ― произнес сквозь зубы старший, — Это может плохо кончится для Вас обоих. ― О чем ты говоришь? ― сказал Тоша, стараясь вырвать свою руку из крепкой хватки брата, но у него ничего не вышло. ― Я видел как он смотрел на тебя, Антон. ― Вы ведь друзья. ― цесаревич был ошарашен таким поведением старшего. ― Друзья, ― Николай наконец отпустил руку, ― Но он ― распутник. Не играй с этим человеком, не общайся с ним. Ты слишком юн, как и все дамы, что ложились под него по незнанию и тысячах обещаний замужества. ― Вздор, Николай! ― чуть прикрикнул Антон, чем обратил внимание людей, но они быстро переключились на светские беседы в своих кругах и на рассматривание людей в танцах, ― Что за пошлость? За кого ты меня принимаешь? ― прошипел юноша. ― Я принимаю тебя за своего младшего брата и за свою ответственность. Арсений… он другой. Не принимай его учтивости и вежливости на свой счет. Он хороший друг мне, но это не значит, что я позволю Вам общаться. Не зря я не знакомил Вас столько лет. ― Ники поставил пустой бокал на поднос, рядом с собой, ― Следующий танец мне пообещали. Я надеюсь, что мы поняли друг друга, брат. ― Ты предельно ясно изъясняешься, ― кивнул Антон и Николай пошел к дамам в конце залы, дабы пригласить одну из них на франсез.       Младший брат смотрел ему в затылок, яростно не понимая такого отношения к ротмистру. Безусловно, Николай знал Попова лучше, чем Антон, и был наслышан о его похождениях, но к чему же условности? Разве княжич сделал что-то не так и дал людям вокруг понять, что заинтересован в графе не только, как в нужном и удобном знакомстве?       Николай, обходя всех вокруг, вывел даму на центр залы, и они встали друг напротив друга. Реверанс. И на друг конце помещения заиграла нежная музыка, что разбавлялась звоном колокольчиков, горящих о том, что танец более игривый, нежели вальс. Четкие удары пианиста по клавишам, и пары в центре начинают двигаться в такт музыки ― делают быстрые, при этом очень аккуратные прыжки друг напротив друга и улыбаются. Некоторые перешептывались, при этом продолжая танец или меняя партнеров. Игривая скрипка подчеркивала некую детскость сего танца и относила гостей в зале куда-то назад, в годы, когда все было проще и что бы понравится людям в обществе ― нужно было лишь мило улыбаться и благодарить, когда тебе дарят подарки. Лучшим развлечение было ― поиграть в войну с солдатиками или прокатиться на отцовской лошади, когда тот легонько придерживает тебя за лодыжку, дабы ты не свалился.       Николай танцевал и улыбался, но в его глазах читалась такая печаль, такая тоска, что казалось, находится здесь для него ― пытка, впрочем, как и для Антона. Однако Ники уже прошел тяжелый путь принятия обществом, прошел войну и новые знакомства. Младшему же только предстояло познакомится со всеми прелестями светской жизни. Со всеми преградами, что она для него готовила. Долгое время ему удавалось уходить от разговоров о балах и женитьбе, но, по-видимому, тянуть со всем этим было уже нельзя.       Я слишком засиделся в мальчишках? Нужно ли вылезать из этого уютного кокона благоденствия? Нужно ли полюбить кого-то так же сильно, как отец любил матушку?       Бесспорно, нужно. Правильно. По этикету. Люди будут шептаться. Негодовать. Злорадствовать и потешаться. Антон бы и рад полюбить кого-то, но это чувство… оно ведь заставит увязнуть, так? Можно ли вообще никого не любить в романтическом плане, а лишь использовать, как это делает распутный Попов, по рассказам Николая?       Пока цесаревич размышлял над всем этим ― танец подошел к концу и кавалеры стали провожать своих дам на их места. Ники сдержанно поклонился юной графине и отправился обратно к Антону. Тот же напротив ― быстро поставив бокал с недопитым шампанским ― пошел к Ирине. Следующий танец ― мазурка. Ему пообещали мазурку. Танец влюбленных. Чувственный и страстный, точно, как близость между двумя горячо любящими друг друга людьми.       Княжич неспешно подошел к герцогине и протянул ей руку. Глаза девушки загорелись в секунду и она, сложив веер, протянула правую руку мужчине. Зал был достаточно свободен, и Антон вел ее впереди, наблюдая за тем, как розовое платье соприкасается с полом и колышется по нему, собираясь в изящные складочки. Наконец заняв свои места ― они заглянули друг другу в глаза и улыбнулись. ― Вы прекрасны сегодня, ― прошептал Антон, целуя женскую ручку. ― Вы очень любезны, Антон Андреевич, ― герцогиня сделал реверанс. ― Антон. Можно просто Антон. ― княжич встал по левую сторону от дамы и предложил ей свою руку, сжатую в локте, та охотно положила свою сверху.       Музыка снова заиграла и снова струилась, будто летний лесной ручей по утру. Она огибала камни и величественные валуны, скатывалась по пригоркам и увлажняла сухую землю. Была первым глотком воздуха в душном помещении. Каплей дождя, после знойной жары.       Пары вприпрыжку прошлись чуть вперед, затем назад, следую такту мелодии. Затем мужчины встали на одно колено, оставляя одну руку наверху, дабы дамы могли за них держаться, пока кружились и показывали свою мастерство обольщения, при этом следуя этикету и устоям.       Как только резвый ручей начал успокаиваться ― музыка превратилась в тихую реку, такую же дикую и необъяснимую, как сама природа. Река текла прямо к обрыву, смывая все на своем пути. Антон кружил Ирину в танце, сжимал ее талию, чуть сильнее, чем следовало и иногда соприкасался с ее животом ― своим. Они были близко, но при этом их ни в чем нельзя было уличить.       Танец, казалось, длился вечность, да и Антоше, по правде сказать, вовсе не хотелось, чтобы он заканчивался. Он чувствовал легкий шлейф французских духов от шейки юной герцогини, хотелось вобрать его в свои легкие, пропитаться им, стать им, только бы оказаться на ее коже, настолько близко, насколько это было возможно. Запереться и забаррикадироваться от сальных взглядов и вдохов упрека. ― От Вас чудесно пахнет, Ирина, ― не удержавшись, прошептал княжич. Герцогиня же улыбнулась, глядя на него из-под ресниц и снова начала кружиться вокруг мужчины, как и все остальные дамы.       Долгая река скатилась в ущелье, создавая водопад и оказалась втянута в маленькое спокойное озерцо, где-то в лесной чаще. Музыка закончилась, и танцоры старались отдышаться, было не ясно ― они устали из-за танца или из-за близости и нежности, создавшейся между ними. Цесаревич поклонился даме и снова увидел от нее реверанс, взял ее за руку и повел в сторону другой залы, дабы они смогли отужинать, после такого большого количества танцев.       Остаться он не решился, как только Ирочка присела на свое места, сдержанно попрощался с ней и ее матушкой; ушел в главный зал, надеясь, что там никто не остался и все решили посетить ужин.       На его удивление ― в зале стоял Николай и потягивал второй или третий бокал шампанского. Стараясь не думать об их предыдущей беседе ― Антон подошел к брату. ― Вы отлично смотрелись вместе, ― сказал Ники, ― Отец тоже видел. ― Он приходил? ― удивился младший. ― Выходил из игральной, чтобы посмотреть на мазурку, это его любимый танец. ― старший сделал глоток, ― Матушка ее обожала. ― Что же… жаль я совсем не помню, как они танцевали. ― Жаль, ― кивнул Николай. ― Тебе ее не хватает? ― Временами. ― Ники накрыл лоб рукой и чуть потер глаза, затем встрепенулся, убирая руку от лица, ― Сыграешь мне? ― он указал на рояль, за которым сидел пианист и разбирал свои ноктюрны. ― Не заставляй, Ники, я уже ничего не помню, ― заменьжевался  Тоша. ― Давай-давай, ― подтолкнул его брат, прихватывая с собой бокал, ― Никто все-равно не видит. Моцарт, четырнадцатая соната, минор. Это то, что нужно, после всех этих плясок. ― Почему сам не сыграешь, раз все знаешь? ― Хочу послушать тебя.       Княжич, поняв, что брат так просто не отстанет ― пошел в сторону рояля.       Только завидев цесаревича, пианист все понял и поспешно отошел от инструмента. Антон, нервно выдохнув и поправив фрак, уселся на скамью и положил руки на клавиши. Его пальцы, словно, создавались для того, чтобы ими играли. Такие длинные и тонкие, они аккуратно могли двигаться по белым и черным полоскам, а длинные ноги без труда касались педали. Цесаревич еще раз с укором посмотрел на Николая и начал играть.       По началу мелодия была неспешной и вгоняла в тоску, ту, что сидела на сердце многие годы. Антон гулял по клавиатуре, словно был котом в собственном доме ― обшарил все углы и знал куда и с какой силой нужно нажать, дабы получить тот самый звук. Затем мелодия приобрела более мрачные нотки, даже жуткие, она стала вгонять в какую-то ярость и безнадегу одновременно. Неужели это именно то, что творится у Николая на душе?       После ― снова стала спокойной, постепенно окунаясь в тишину и пустоту. Исчезая, как туман по утру. Она оставила после себя лишь капли россы на траве и цветах. Вода скатывалась по лепесткам и образовывала под кустарниками мокрые разводы, выглядящие точно, как человеческие слезы.       Когда последние жуткие нотки были сыграны ― цесаревич выдохнул, словно находился под водой все это время и сейчас все-таки решил впустить в легкие жидкость, сдаваясь. В зале все так же находились лишь музыканты и они с Ники. Никого больше ― пусто. Но вдруг…       Из-за спины послышались громкие отрывистые хлопки. Они ударяли по ушам эхом, в таком большом и пустом помещении. Каждый хлопок, как пощечина, уши горели также. ― Браво! ― улыбался кавалергардский ротмистр, продолжая хлопать, ― Браво, Антон Андреевич! Вы вложили душу! ― Граф Попов! ― воскликнул Николай, отставляя уже опустошенный бокал на крышку рояля. ― Николай Андреевич!       Мужчины сцепились в рукопожатии и похлопали друг друга по плечам. Тоша все так же продолжал сидеть за инструментом, вполоборота поглядывая на старых друзей. На этот раз на Попове был благородный бордовый доломан, расшитый золотыми шнурами. Ворот был стоячий и на нем той же золотой каймой был витиеватый узор, впрочем, как и на рукавах. Глаза графа горели заинтересованностью и любопытством, словно он на охоте и добыча вот-вот скроется от него ― нужно лишь сделать выстрел. ― Ты явился, ― улыбнулся цесаревич. ― Я не мог пропустить такое веселье. И, мне кажется, приехал к его кульминации. ― Не скажи, мазурку ты пропустил. ― Очень жаль, дамы наверняка расстроились. ― Но сейчас же ты их порадуешь? Шампанского? ― Безусловно. ― сказал, граф, отвечая сразу на оба вопроса.       Они удалялись все дальше, придерживая друг друга и болтая ни о чем, а Антон наблюдал за их близкими отношениями. Внутри зародилась малая толика ревности, и не понятно было — это из-за того, что Николай ведет себя с ним, как брат, или из-за того, что Арсений вообще с кем-либо беседует.       Постепенно люди начали выходить из обеденной залы, занимать свои места около буфетов с напитками и продолжать неспешные беседы. Антон уступил место пианисту, так как не был больше намерен играть. Он встал поодаль от хохочущих Арсения и Николая и взял бокал с шампанским. Придирчиво осмотрел и чашу, наполненную напитком, и тонкую ножку, покрытую позолотой, а затем отставил посуду в сторону, не желая напиваться в свой первый настоящий бал.       Следовало бы уже уйти, спрятавшись ото всех, ведь свое обещание он выполнил. Даже больше ― потанцевал с Ириной, наслаждаясь ее юным крепким телом. Но уходить, отчего-то, совершенно не хотелось. Он оглядывал людей и в конечном итоге остановил свой взгляд на брате и его друге. Они продолжали смеяться и яростно что-то обсуждать, но затем княжич понял, что и граф на него поглядывает, не прерывая беседы с Ники.       Цесаревичу даже нравилась такая заинтересованность, в купе с тем, что она его немного пугала, так как Николай очень доходчиво объяснил все. С Арсением не нужно дружить. Не нужно подпускать его близко. Но так хочется.       В какой-то момент ротмистр прервал разговор, положив Николаю руку на плечо, чуть махнул в сторону, дабы показать в куда он уходит. Он блеснул глазами, когда встретился взглядом с юным цесаревичем, и неспешно проследовал к дамам. Его каблуки с каждым шагом ударяли о паркет все сильнее, словно цокот лошадиных копыт, только вот пыль не летела и порохом не пахло. В воздухе витала лишь тучная духота и сладкий запах пузырящегося алкоголя.       Арсений Сергеевич подошел к Ирине Ильиничне и мягко ей поклонился. Они были знакомы? По-видимому, она приняла его приглашение на следующий танец ― вальс. Не слишком нежно для такого человека? Или это лишь для того, чтобы насолить? Николай что-то ему рассказал обо мне?       Они оба были так изящны и так нежны в танце. Арсений отчего-то прижимал Ирину к себе сильнее, чем нужно. Безостановочно шептал ей что-то на ухо, а она смеялась громче, чем того требовал этикет. Граф, словно, специально делал все это, он специально касался ее там, где не нужно, и специально обращал на себя внимание других господ. Многие глядели на него с презрением, недоверием. Примерно так же, как смотрят на Антона.       Музыка наконец закончилась, а внутри княжича только все закипало. Такое малое количество шампанского для юного организма ― оно все же вскружило ему голову. Но поддаваться чувствам и подходить к ротмистру ― он не собирался. Что он скажет? Девушка подарила ему лишь один танец — это ничего не значит, не имеет цены. Но мужчина скользнул к нему сам, Антон встрепенулся, вспоминая слова Николая, поглядел на того ― он без зазрения совести о чем-то слишком громко разговаривал с полковником, что был знаком цесаревичу лишь на словах. ― Антон Андреевич, ― сквозь ехидную улыбку сказал голубоглазый. ― Арсений Сергеевич, ― ответил ему Антон. ― Отчего же вы не танцуете? ― Берегу силы. ― Для чего? ― поднял брови граф.       И княжичу очень хотелось сказать: «Вас это не касается», но вместо этого он произнес: ― Поживем ― увидим.       Они стояли так еще несколько минут, ничего не говоря друг другу, лишь смотрели на пары, что исполняли котильон. Словно в секунду, Арсений поставил бокал с шампанским на стол и легко коснулся руки цесаревича своей. Антон поднял на него глаза, не понимая к чему тот клонит. Все были заняты, не обращали на странную пару мужчин никакого внимания. ― Сбежим? ― сказал граф, проводя по кисти Антона до уровня оголенной складки запястья. ― Что, простите? ― княжич дернулся, когда ощутил на коже прикосновения. ― Давай сбежим, Антон. ― прошептал Арсений на ухо. ― Да какое право…! ― прикрикнул цесаревич, но быстро затих, поняв, что на них будут смотреть, ― Да какое право вы имеете?! ― прошипел он. ― Ты все время, пока я тут ― не отводил от меня глаз. ― Арсений Сергеевич… ― Просто Арсений. ― перебил мужчина. ― «Просто Арсений», вы слишком много о себе возомнили, Вам не кажется? ― Мне кажется, что ты просто боишься. ― съехидничал ротмистр, ― Боишься нарушить правила, не подчиниться воле отца или брата. ― он сощурил глаза, ― Ты считаешь себя бунтарем, так почему вечно делаешь все, как предписывают обычаи и этикет? ― Потому что потом не получится отмыться и на меня всю жизнь будут смотреть так же, как смотрят на Вас. ― злостно сказал мальчишка, практически выплюнул эти слова. ― Что ж, ― граф резко отпустил его руку, — Значит ты не пойдешь со мной в покои?       Цесаревич ничего не ответил, лишь снова отвел глаза на танцоров и тяжело вздохнул. ― Только за мысли такие я могу позвать гвардейцев и Вас уведут отсюда, волоча по полу, словно подбитую на охоте косулю. ― Знаешь, мне предложили должность при дворе. Кавалергардия при императоре, как того и требуют обычаи. Я еще не дал ответа, и они могут взять другой полк, мне нужно решить и ответить к завтрашнему утру. ― офицер отошел чуть в сторону и посмотрел на Тошу из-под ресниц, ― Я сейчас уйду, и ты последуешь за мной, спустя пару минут. Если не придешь ― я прекращу любые выпады в твою сторону. Это будет означать отказ ― твой и мой. Ты сможешь снова увидеть меня только, когда я буду приезжать во дворец по политическим и военным делам. — Это какой-то шантаж? ― Если для тебя выбор тяжек — значит шантаж, не иначе. ― пожал плечами голубоглазый, ― Хорошего вечера, Антон Андреевич, мне, к сожалению, пора откланяться. ― чуть громче сказал мужчина и поклонился княжичу, затем развернулся и последовал в сторону двери.       Цесаревич несколько минут смотрел на закрытую дверь и всеми фибрами ощущал, как бьется чужое сердце. Его собственное, наверное, колотилось о ребра в два раза быстрее. Над чем думать? Останься здесь и не ходи никуда. Следующий танец ― полонез, прекрати строить из себя реформатора. Мысли Антона смешались в один большой снежный ком и остались крутиться в его голове, подгоняемые северными ветрами. Выйти ― проявить слабость или силу? Граф просто играл на его чувстве собственного достоинства, но так хорошо. Он очень четко бил в те места, до которых Тоша и сам боялся прикоснуться. ― Черт с Вами! ― шепнул княжич и направился к двери.       Как только он оказался за всем этим парадом лицемерия вкупе с безнравственностью ― вдохнул полной грудью свежий летний воздух, гуляющий по коридорам. По сторонам стояли два гвардейца, смотря четко вперед. А перед окном находился никто иной, как сам граф Попов. Он выглядел сосредоточенным и не глядел на юношу, лишь на живописный пейзаж за окном. На его лицо падали лунные лучи и обрамляли профиль так, словно были созданы для него. Свет мягко струился по коже и одежде, огибая при этом тени и оказываясь на мраморном полу. ― Вы пришли, ― все так же смотря в сторону сказал ротмистр. ― Вы не дали мне выбора. ― Выбор есть всегда, ― граф повернул голову в сторону юноши. ― В Вашем случае ― нет. ― Тогда я рад, что не предоставил его Вам. Идемте? ― он протянул раскрытую оголенную ладонь зеленоглазому. Антон вложил свою руку в его, не оставляя времени на размышления, предварительно сняв перчатки.       Они шли по дворцу быстро, граф тянул его в эту пучину, затягивал, потому что сам увяз настолько сильно, что выбраться – невозможно.       Останется лишь потонуть вместе. Только если кто-то другой не успеет ухватить Антона за руку. Но не вместе. Вместе они могут лишь наглотаться морской воды, выпуская весь кислород на поверхность. Он останется углекислым газом, ровно до того момента, пока растения не поглотят эту чужеродную, абсурдную и искалеченную часть живого. Пути назад нет, так?

Бесспорно.

      Нет пути назад. Там остались лишь отец, Николай и милая Ирина в розовом платье, с тоненьким браслетом на запястье. Там остается детство и настольные игры с братом. Сейчас Антон и сам не подозревал в какую сторону он сделал шаг. Куда разрешил себе окунуться.       В дворцовых коридорах было темно, и цесаревич сам не разбирал дороги, в то время как граф четко следовал намеченной цели, огибая угол за углом. ― Твои покои здесь? ― сказал Арсений, коснувшись деревянной резной двери. ― Здесь, ― кивнул Тоша.       Они оказались в комнатах совершенно одни. Наконец расцепив руки ― Антон поспешно начал зажигать свечи на столе и на стенных плафонах, но Попов его остановил. ― Свет не понадобится. ― Что мне делать? ― А чего бы ты хотел? ― сказал Арсений, делая шаг вперед. ― Я..? ― Антон сделал шаг назад. ― Чего бы ты хотел, Антон? ― еще шаг. ― Я не знаю. ― шаг. ― Ты не знаешь? ― шаг. ― Объяснитесь, ― последний шаг и княжич оказывается прижатым к двери. ― Я могу сказать чего я хочу. ― прошипел граф на ухо. ― Чего же? ― Антон сглотнул вязкую слюну, скопившуюся во рту. ― Тебя. ― ротмистр склонился над шеей цесаревича и вдохнул его запах всей грудью, ― А теперь ты... чего хочешь ты? ― Чтобы вы коснулись меня. ― на выдохе произнес зеленоглазый.       Арсений не стал ничего отвечать, а лишь положил ладонь на поясницу юнца. Антон готов был задохнуться лишь одного его прикосновения, но граф не давал. Он рассматривал лицо младшего, вглядываясь в его бешенные от переизбытка эмоций глаза. Он провел рукой от поясницы к спине, затем снова поясница, а затем ― рука все ниже и ниже. Граф остановился на ягодицах и чуть сжал одну, пододвигая нижнюю часть туловища княжича ближе.       Сердца обоих трепыхались в грудных клетках, а после ― где-то в горле. В итоге, первым не выдержал этой игры в гляделки ― Антон. Он, с абсолютным незнанием дела, легонько прикоснулся к уголку рта графа и мягко прошелся по нему губами, оставляя еле-заметные поцелуи. Они были невинными, абсолютно детскими и такими притягательно-нежными. Ротмистр, получив свою долю теплоты, разомкнул губы и прошелся по коже младшего языком, ощущая шероховатость кожи. Антон также чуть приоткрыл рот и их языки соприкоснулись. Граф, не став медлить, одной рукой с новой силой сжал ягодицы княжича, а вторую ― пустил в его кудри, чуть оттянув их, так, чтобы зеленоглазый не почувствовал боли, он поцеловал его по-настоящему. По-французски.       Княжич чувствовал сладкий привкус алкоголя на губах ротмистра, смешанный с чем-то особенным, чем-то, что принадлежало только ему в ту секунду. Они жадно целовали друг друга в темных дворцовых покоях, в то время как внизу все еще шел бал. Слышались скрипка и гулкий рояль, что заставлял стены подрагивать от вибраций. ― Пойдем в постель? ― задыхаясь, сказал Арсений, наконец оторвавшись от чужих губ. Антону же только и оставалось, что кивать ему, словно он заведенная механическая игрушка.       Они подошли к застеленной широкой кровати, и цесаревич повернулся к графу с неким непониманием в глазах. Тот положил руки ему на плечи, заставляя сесть, а затем лечь. Как только Антонова спина соприкоснулась с периной ― он совершенно забыл для чего здесь находится и стоит ли делать то, что он собирался вообще. Граф в это время целовал его шею, облизывал кожу, легонько прикусывал, попутно расстегивая фрак и рубашку цесаревича. ― Подожди-подожди, ― остановил его княжич. ― Что-то не так? ― Я… ― Тебе страшно? ― сказал ротмистр, прекратив расстегивать сорочку. ― Мгм, ― кивнул Антон. ― Первая близость ― всегда страшна, ― он мягко провел рукой по груди и животу Тоши, ― Но я не наврежу тебе, клянусь.       Арсений продолжил расстегивать бесчисленное количество пуговиц на одежде и добрался до кожи, продолжая целовать цесаревича так, как тот и представить себе не мог. После того, как с верхней одеждой было покончено, в ход пошли брюки и исподнее княжича, с ними было меньше проблем, поэтому спустя короткий срок ― Антон оказался абсолютно нагим перед полностью одетым офицером.       Он стеснялся и боялся, в то время как граф был совершенно уверен в каждом своем действии. Тоша прикрывался руками, не давая Арсению взглянуть на себя полностью. ― Не закрывайся от меня, ― мягко сказал ротмистр, отодвигая руку княжича от места между ног. ― Я не могу так… ― Ты такой красивый, ― прошептал граф, навалившись над Антоном и целуя его за ушком, ― Такой нежный, ― новый поцелуй, ― Весь такой… мой. ― он положил руку на разгоряченную плоть младшего и провел вверх-вниз, стараясь вызвать желание.       Возбуждение медленно начало накрывать Антона Андреевича, пока он тонул в ласках графа. Плоть чуть подрагивала под нежными и одновременно грубыми прикосновениями, хотя в любом случае, этого было недостаточно. Граф спустился ниже и оказался точно между разведенных бедер княжича, тот, завидев это, поспешно начал сжиматься, но его действия были остановлены крепкой мужской ладонью. ― Что вы…? ― нахмурился Антон. ― Тебе понравится, ― тихо сказал Арсений и приблизился к половому органу.       Спустя долю секунды, цесаревич почувствовал теплое размеренное дыхание на своем пенисе, а затем ощутил и горячий язык, что начал его ласкать. В глазах помутнело, а голова закружилась от переизбытка ощущений. Арсений касался, облизывал, мял и тер нутро Антона и тот тонул в каждом его касании, словно находился в облаках, а не на собственной постели. ― Сейчас может быть неприятно, но я постараюсь быть нежным, ― прохрипел ротмистр, поглаживая цесаревича между ягодиц. ― Мгм, ― казалось, что Антон согласился на что угодно в этот момент.       Арсений, облизнув свои пальцы, начал аккуратно водить по сжатому колечку мышц, иногда чуть надавливая, старался расслабить, показать, что ничего резкого делать он не собирался. В то же мгновение ― он продолжал поглаживать орган княжича, отводя кожицу и возвращая ее на прежнее место.       Первая фаланга пальца проникла внутрь, и Антоша чуть вскрикнул от боли, Арсений же быстро переместился к его губам и поцеловал. Он водил языком, соприкасаясь и с Антоновым, обводил десны и, отстранившись, коснулся им его губ. ― Тихо-тихо. Нам не нужно, чтобы все сбежались, ведь так?       Он протолкнул палец глубже и заметил во внешних уголках глаз цесаревича, крупные капельки слез. Ресницы его подрагивали, из-за того, что он слишком сильно сжимал веки. ― Расслабься. Расслабься, ты так прекрасен. ― граф коснулся губами уголков глаз княжича, промакивая слезки.       Как только Антон прекратил сжиматься, ротмистр добавил второй палец, углубляя их. ― Больно-больно-больно. ― шептал зеленоглазый, глядя на Арсения. ― Тшш, ― прошипел граф, ― Сейчас будет лучше.       Он вынул фаланги из входа и снова их облизал, чуть сплюнул, дабы влаги было больше. Снова начал водить по уже более расслабленному колечку мышц. Протолкнул пальцы, и те вполне легко зашли в заднее отверстие. ― Потрогай меня, ― шепнул ротмистр Антону на ухо, тот опешил, но все же положил ладонь на возбуждение голубоглазого, ― Проведи рукой.       Цесаревич делал то, что его просили, при этом полностью отдаваясь процессу. Ему желалось, чтобы Арсений ощутил то же приятное чувство внизу живота. Чтобы узел завязался и нужно было бы лишь то, чтобы человек находился рядом. Напротив. На расстоянии поцелуя.       Граф добавил третий палец, ощущая как стенки расходятся от его прикосновений. Мышцы постепенно расслаблялись, и Антон раскрывался все больше и больше, готов был принять ротмистра. ― Разденьтесь. Разденьтесь, прошу. ― шептал княжич, стараясь развязать шнуры на графском доломане.       Арсению нравился такой напор, такое желание, такое рвение. Он оторвался от юного тела и поспешно начал скидывать с себя части одежды, одну за одной. В конечном итоге ― приличная куча была на полу и заканчивалась она белыми кавалерийскими сапогами.       Они были обнажены друг перед другом, соприкасались каждой частичкой кожи и не хотелось, чтобы это вообще когда-либо заканчивалось. Граф подставил головку ко входу и чуть потерся ей о разработанные им самим мышцы. Он заглянул в лицо Антона. Тот блаженно раскинулся на кровати, освещаемый лишь лунными лучами. На его светлой, практически прозрачной, коже ― луна смотрелась особенно выразительно, ни одной венки нельзя было заметить.       Арсений приподнял Антоновы бедра, опирая их о свои и мягко направил пенис. Как только головка оказалась внутри ― цесаревич сжал руки графа, царапая их ногтями. Но ротмистр не был готов остановится в это момент, он обождал несколько секунд, а затем углубил вхождение, чуть сменив угол. Затем еще раз, пока полностью не оказался в юношеском теле. Княжич ощущал давление, смятение и удовольствие от близости одновременно.       Граф сделал легкий толчок на пробу и, не получив укоризненного взгляда или крика боли, продолжил движение. В ту секунду все смешалось, все стало единым целым и нельзя было отличить одного человека от другого, они были композицией, историей и произведением искусства.       Арсений двигался отрывисто, продолжая ласкать плоть цесаревича, целовал его ключицы и грудь. Он облизывал аккуратные соски, обводил их языком и втягивал, чем вызывал взрыв эмоций. Сделав последний яростный толчок ― он излился прямо в тело юного княжича, продолжая доводить того до пика. Он ощущал, как его мышцы пульсируют, видел, как по лбу стекают капельки пота и как кучерявая челка прилипла к коже. Под его телом сейчас находился весь мир, отданный одному ему. Такой слабый, тонкий, хрупкий и весь его, без остатка и без условностей. Без мирских договоренностей и правил. Весь, принадлежащий ему.       Как только Антон излился ― Арсений поцеловал его в лоб, навалившись всем телом и крепко сжал его в объятиях. Спустя несколько минут цесаревич начал приходить в чувства и без сил водил руками по спине графа. Он поднял его лицо, так, чтобы можно было видеть глаза, указал на свою грудь и сказал: ― Я, ― затем перевел палец на подушку, ― Не я, ― коснулся кончика носа ротмистра, ― Снова я. ― Снова я, ― вторил ему Арсений. ― Руссо? ― … ― Антон ничего не ответил, но кивнул. ― Ты станешь моим? ― сказал граф, переворачиваясь на бок, но не ослабляя объятий. ― Вашим? ― Только моим. ― кивнул Арсений, и рукой отвел волосы, что лезли цесаревичу в глаза. ― В Вашем случае ― у меня нет выбора. ― улыбнулся Антон. ― Хорошо, ― граф выпутался из объятий и начал собирать одежду, что была на полу. ― Останьтесь! ― Я не могу, Антон Андреевич. Если завтра кто-то зайдет ― нам несдобровать. ― Прошу.       Антон не выглядел нелепо, лежа на кровати, даже не надев исподнее. Он выглядел, как человек, поглощенный новыми прекрасными ощущениями. Человеком, что не хочет их упускать. ― Ладно, ― кивнул граф, снова отбрасывая одежду и залезая на мягкую перину.

***

      Утро следующего дня для княжича выдалось тяжелым и легким одновременно. Он потянулся в постели, ощущая теплое солнце на своем теле и разомкнул сонные глаза, оглядывая помещение. Все было, как обычно, и одеяло было таким же приятно-холодящим. Он присел на матраце и чуть сощурился, потому что не поверил своим глазам, на кресле сидел… ― Доброе утро, Антон, ― сказал Ники, держа в руках книгу.       Княжич отшатнулся, стараясь рукой почувствовать тело человека, рядом с собой, но ничего не нашел. Тогда он перекинулся головой за бортик кровати и осмотрел пол. Тоже ничего. ― Ты что-то потерял? ― произнес брат, поднимаясь с насиженного места. ― Нет, ― покачал головой Антон, сильнее закутываясь в одеяло, ― Ты чего тут с утра? Вчера ты был очень навеселе и даже не заметил, как я ушел спать.       Княжич произнес это с неким презрением к брату, словно тот совершил постыдные вещи и забыл об этом. Николай и правда слишком много выпил вчера и лучше, чтобы каждый человек на балу мог забыть этот раскатистый смех и шампанское, льющееся рекой в каждый новый бокал Ники. ― Практически все, что было вчера ― останется во вчерашнем дне, ладно? ― старший положил раскрытую книгу на постель, ― Отец хочет, чтобы ты посватался к Ирине Ильиничне Кузнецовой. ― К Ирине? ― нахмурил брови зеленоглазый. ― Да, он сказал, что она ― прекрасная партия для тебя. Жду внизу, к завтраку будь, пожалуйста, готов. ― Николай! ― Она ведь тебе понравилась? ― юноша молчал в ответ, ― Я понимаю, Антон. ― кивнул брат, стоя в дверях, ― Понимаю, но помочь не смогу. ― он вышел, прикрывая проход. ― Ники! ― снова воскликнул цесаревич, но старший уже шагал прочь.       Княжич посмотрел на книгу на своей кровати. На страницах, ровными линиями были подчеркнуты слова:   Moi

Toi

Encore moi