Осколки разбитого сердца

По всему телу Антона проходил будто электрический разряд, пробирающий каждую клетку до дрожи, это даже немного заставляло пустить слезу и задыхаться. А Арсений, как и всегда, нежностью не отличался, вгонял свои пальцы в парня и вынимал очень резко и рвано, возбуждаясь и сам. Целовал Антона в шею и трогал всё его тело, кроме самого интересного места в паху, специально игнорируя, издеваясь. Шастуна, как назло, всё больше возбуждало подобное поведение мужчины, поэтому он запрокидывал голову и закатывал глаза от удовольствия и некого наслаждения, однако всё же мучился, когда не мог докоснуться до своего члена, получив по рукам от Арсения.                                           ***** Герман осторожно вошёл в дом, запуская в него Мишу, еле стоявшего на ногах, держа его за руку. И, поглядывая в кромешную темноту, он включил свет в прихожей, обратив внимание на бардак на кухне, видимо, оставшийся после охранников, которым Сергей Александрович дал достаточно денег, чтобы купить себе чего-нибудь да попить, да поесть. Герман недовольно вздохнул, посадил Мишу на стул и начал убираться под его настойчивым, буравящим, изучающим и пьяным взглядом. Парень сначала не особо обратил на это внимание, изредка посматривая на дворецкого, моя посуду, выбрасывая пустые бутылки и сметая со стола крошки, оставшиеся от хлеба и прочей еды. — Какой молодечик, — резко заговорил Миша, хихикая, — поди сюда, в лобик поцелую, а, может, ещё кое-куда. Хехе, — Герман повернулся к нему передом и недопонимающе глянул. — А ты не маленький такие вещи говорить взрослому человеку? — Ты са-ам меня провоцируешь. Ходишь тут, топчешься. Такой весь красивый, сильный. Да и я имел в виду в губы поцеловать, а что, нельзя? — А, — Герман резко осознал, что сам себе что-то надумал, тут же отвернулся, продолжая мыть посуду, — тогда ладно. Можешь. — Спасибо, что разрешил, — Миша вдруг встал и, шатаясь, чуть ли не падая каждый раз, подошёл к Герману сзади, обхватил его рёбра руками, — Я зде-е-есь, мой любимый. — Ты же сейчас свалишься, Миша! — парень придержал его за талию и одну руку и усадил на рядом стоявший стул, — дождись, пока я здесь уберусь, а то ты если сам добираться будешь, убьёшься к чёрту. — Коне-е-ечно. Я жду-у тебя, мой любимый. Герман слегка смущался внезапному приливу нежности или как это ещё назвать у Миши, когда он максимально недвусмысленен, открыт, тактилен и вообще не узнаваем, плюсом ласковые слова говорит такие, которые бы в жизни в трезвом состоянии не произнёс. Парень понимает, что вина всему этому алкоголь и только, но не может не улыбнуться, когда Миша в очередной раз своим пьяным голосом проговаривает что-то милое и приятное. Когда Герман всё-таки закончил с уборкой, то выключил свет на кухне, в прихожей, подхватил Мишу на руки, получив от него фразу «Прям как невесту какую-то несёшь» и пошлый смешок. Парень старается не обращать на это внимание и осторожно поднимается по лестнице, вскоре добираясь до комнаты Миши, опуская его наконец на пол по просьбе самого парня. Как только они оба заходят в комнату и дверь закрывается, дворецкий тут же толкает Германа на стул, стоявший около кровати, и двумя руками одним движением срывает с него рубашку. И откуда такая сила? Герман от удивления раскрыл рот и замер, когда Миша расположился верхом на нём, всем своим поведением намекая на что-то большее, чем простые поцелуи и объятья. Но ещё больше парень был ошарашен, когда дворецкий медленно и аккуратно провёл пальцем вертикально по торсу своего парня, прикусывая губу. — Ва-а-ай, какой пресс. Герман, ради меня качаешься, что ли? — Миша, прекрати… Ты… — он неловко и робко отвёл взгляд, стараясь не вестись на провокации, — ты меня смущаешь. — Ути-пути! Такой большой мальчик и засмущался! Герман, ты такой милашка. — Необязательно было рвать одежду, я мог и так дать тебе себя потрогать, — очень тихо сказал парень, краснея ещё пуще. — Ва-а-а-а-ай! А можно мне тебя потрогать чуть ниже? — Миша медленно провёл ладонью по груди и прессу Германа, опускаясь к паху.                                           ***** Эта сладкая пытка пальцами продолжилась недолго, Антон смог выдержать и не кончить. Он, довольный собой, оказавшись резко нагнутым Арсением, опёрся своими руками о дверь, волнуясь, что мужчина совершит грубый и неожиданный толчок. Попов ввёл только первые три с половиной сантиметра своего члена, схватил Антона за руки, отведя их назад, и бесцеремонно вошёл полностью. Шастун слегка свёл свои ноги в коленях, выкрикивая очень громкий и протяжный стон, широко раскрыв рот, его тело рефлекторно задрожало, проступили крупные слёзы, ряд холодных и колючих мурашек резво пробежался по всему телу, обжигая и царапая. Антон сразу же извергся, вовсе не понимая своего тела. — Ого. Уже? — посмеялся Арсений, наблюдая за сей процессом, — я же даже не начал, — а потом начал вбиваться в парня со всей силы, слыша его сдержанные и отчаянные глухие стоны, которые искрились из его рта. Попов и сам, признаться, дико кайфовал от того, как внутри его сжимает Антон, как он жёстко и беспощадно трётся о мягкие и приятные стенки, какая реакция у Антона, как он дрожит и трясётся, стонет и мучится. Шастун старался не шуметь, чтобы не привлекать лишнее внимание к комнате, но это почти не получалось, потому что с каждым резким проникновением Арсения, Антон не мог воздержаться от истошных стонов, переливающихся в крики. А мужчину будто вообще не волновало, что он занимается подобным в доме своего отца, причём так «грязно», грубо и громко, не сдерживаясь. Но Арсений и не боится, если Сергей Александрович узнает об этом, ведь мужчина сам пытался их свести, ехидно улыбаясь. И по достижении своей цели вряд ли он не обрадуется «счастью» сына. Антон пытался немного отстраниться от Арсения, чтобы толчки не были такими болезненными, резкими и глубокими, из-за которых парень каждый раз вздрагивает от странной щекотки в самом животе, от того, как кружится голова и размывается картинка, но мужчина подтягивал его обратно, вбиваясь ещё крепче и неожиданнее. Так продолжалось ещё минуты три, и Антон уже не мог терпеть. Он, стиснув зубы, возмутился: — Да стой ты! Ах! Ай! — только Шастуна никто и не собирался слушать, а дальше он тихо, почти шёпотом, выразился, — ублюдок… Арсений сильно шлёпнул Антона по ягодице, ускоряясь. — Как ты меня там назвал? — Ах! Нет-нет! Стой! Ай! — Шастун уже кричал и ни о чём не думал, кроме как выбраться из оков этого проклятого извращенца, который, кстати, крепко, до белых косточек, держал руки Антона, соединённые на его спине, — прекрати… Дай я сам… — Арсений вдруг остановился, аккуратно вышел из юноши и, тихо хихикнув, заинтересованно спросил: — Сам? — у младшего сильно дрожали ноги, хоть он побыл с Поповым не более даже двадцати минут, но всё ещё держался на них, игнорируя и боль в спине, которая затекла в одном положении. — Да… Кхм, сам, — неловко ответил Антон, не совсем понимая, что он сам имел в виду, но решил что-то всё-таки придумать, повалил Арсения на кровать и оседлал его бёдра, — не двигайся, — Шастун неуверенно посмотрел на член мужчины внушающего размера и аккуратно вставил его в себя на пару сантиметров, прикусив губу и тихо скуля. Дальше он боялся опускаться, не мог собраться с мыслями. Попов заметил это, громковато хмыкнул, схватил Антона за талию и грубо толкнулся навстречу, до конца. Парень резко болезненно вскрикнул, оглушая своим стоном, изогнулся, и из его глаз потекли слёзы. По его телу прошла дрожь, от пят до головы, пробрали неприятные мурашки, обдало кипятком, отдало внутри острой и беспощадной болью. — Ублюдок… Я же… Я же попросил не двига… Ах! Да стой! Стой же… — Арсений вновь держал руки Шастуна, рвано входил в него и выходил, наблюдая за его измученной моськой, невольно облизываясь. Попов резко вспомнил моменты, когда Антон сам к нему приставал, намекая на секс, а сейчас громко и жалостно стонет от того, на что намекал. Арсения возбуждало это ещё больше, он внимательно наблюдал за всеми эмоциями Шастуна, который боялся открыть глаза, даже хныкал, сжимая губы и изгибаясь. Антон давно понял, что бессилен перед мужчиной, ведь либо его сломают, либо он сломается сам. Парню, конечно, нравится, что им вот так открыто пользуется тот, с кем он вообще не против заниматься сексом хоть всю ночь, если бы это не было так губительно. Ведь на следующий день, вероятнее всего, Шастун временно будет инвалидом, не в состоянии даже двинуться, ощущая всеобъемлющую боль в натянутых нервах и растянутых мышцах.                                           ***** Старший не растерялся и, взяв дворецкого за руку, слегка сжав её, противился. — Всё. Прекращай. Это перебор. — Ну Герма-а-ан. Я только нача-а-ал. — Хватит говорить таким голосом. Слезь с меня. — Ты меня отвергаешь? — состроил грустную моську Миша, медленно слезая с Германа и низко опустив голову, будто в печали. — Не отвергаю. Я просто думаю о последствиях. А если бы вместо меня был кто-то другой? Сразу бы набросился и… А тебе оно надо? И я не люблю пьяных людей, а тем более ими не пользуюсь. Раздевайся и ложись спать. Завтра поговорим. — Ну Герма-а-ан. — Ты меня не услышал? — холодно посмотрел он на широко улыбающегося Мишу, скрестив руки на голой груди. — Не услышал. Повтори ещё раз, пожалуйста. Только на ушко, — дворецкий подставил своё ухо ближе, указывая на него пальцем, — ну? — Не приставай ко мне. Соблюдай хотя бы личные границы. Я же соблюдаю. — А кто тебя просит соблюдать? — Хочешь сказать, я могу тебя лапать где хочу и как хочу? — Герман очень близко подошёл к Мише, впритык к его лицу, — а если мне в голову придёт что-то похуже того, чтобы просто трогать? М? — младший опустил глаза и сильно покраснел, — я не ведусь, ведь знаю, что ты пьян. Ты бы в трезвом состоянии уже давно от стыда сгорел даже просто от сидения на моих коленях, тем более по собственной инициативе. — А если бы я в трезвом состоянии также приставал к тебе? — Ты бы так не делал. — А если бы делал? — Я бы тебе ничего не сделал, — Герман резко усмехнулся тому, какой забавный разговор у них получается, — потому что тебе как минимум нет восемнадцати. — А если будет восемнадцать?.. У меня все-таки день рождения скоро… — Когда будет восемнадцать, тогда и подумаем, а сейчас раздевайся и ложись спать. Миша вредно закатил глаза и начал медленно стягивать с себя одежду, особенно заостряя внимание на своей пятой точке, неприлично сильно нагинаясь, будто кое-кого соблазняя. Герман молча наблюдал за этим мини-стриптизом, сидя на кровати. С одной стороны он умилялся и даже смеялся, что его пытается кто-то соблазнить, с другой же своими глазками останавливался на пока недоступных местах, отводя постоянно взгляд, когда Миша оборачивался, убедиться, наблюдает ли его объект обожания за ним. Когда дворецкий наконец накинул на себя длинную футболку, устремился на кровать и начал ползти к Герману, как истинный хищник, так аккуратно, на четвереньках, галантно. — Давай ложиться уже, — улыбнулся старший, ложась, на нём, к слову были шорты и футболка. Но Миша, видимо, не понял его лекций, который Герман ему до этого рассказывал, и вновь расположился на его бёдрах. Только в этот раз было наглее и сильнее, дворецкий провокационно тёрся и хихикал, наблюдая за реакцией нижнего. Герман вновь сильно удивился, это начало его немного раздражать, но он не хотел причинять вред Мише, поэтому пытался его убрать от себя, отставить, но младший навалился всем своим весом и, видимо, не собирался слезать. — Миша, а ну перестань! — М-м-м. Ну и зачем? Тебе разве не хорошо? — хитро и так хищно улыбнулся Миша, глядя на раскрасневшегося Германа, который то смущался, то злился. — Ну ты доигрался. — Что? Доигра… — старший не дал договорить дворецкому, сделал ему захват, и они перевернулись, Герман оказался сверху, крепко держа Мишу за руки, — придётся тебя контролировать, хоть я этого не хотел. — М-м. Взял инициативу на себя… Плюс. Герман притянул Мишу к себе, сильно прижав его руки к его груди, прикрыл его рот, и они легли. — Будем так спать, раз ты не можешь успокоиться, — дворецкий брыкался, но выбраться так и не смог. Герман сильнее, больше и выше. Поэтому Миша решил не сопротивляться и просто остался в таком положении, прикрывая глаза и отправляясь в царство Морфея.                                           ***** Антон уже задыхался, то прерываясь, то продолжая из-за толчков мужчины, который, приближаясь к концу, разорвал на парне одежду с громким треском, отбросил её в сторону, вызывая у того недоумение, ещё большее колючее возбуждение и некий страх, ускорился в два раза больше, задерживаясь целиком внутри Шастуна около полусекунды, всё чаще тычась в чувствительную точку. Парень и сам уже готов был кончить, но Арсений неожиданно вышел из него и, прислоняясь своим членом к его, стал активно тереться, сжимая два органа в своей руки. Они одновременно изверглись, тяжко простонав. Антон, покраснев, взглянул в глаза Попова, а тот хитро улыбался и, взяв парня за руку, повалил его спиной на кровать, раздвигая ноги и располагаясь между них. — Стой! Ты что, ещё раз хочешь?! — недоумевал Шастун, пытаясь встать, но Арсений навалился на него всем своим весом, взяв за бёдра и сжимая, опять грубо проникая внутрь, и провёл языком вертикально по ключице и шее, через которую мужчина почувствовал ещё большую дрожь парня, остановливаясь на его губах, увлекая в глубокий поцелуй. Это было жёстко и проникновенно, Попов слегка прикусил нижнюю губу Антона, тут же облизывая её и слушая его гулкие вибрирующие стоны. Шастун схватил Арсения за спину, притягивая к себе ещё ближе, слегка царапая и нагло целуя, переплетаясь с мужчиной языками. Они не давали друг другу доступа к кислороду, такое чувство, будто съесть друг друга хотели, но кто кого сильнее — неизвестно. Антон, отвлекаясь на такие ласки Попова, не так сильно обращал внимание на то, как с ним всё грубее и грубее обращаются снизу, в очень чувствительном месте. Арсений взял парня за член и начал быстро надрачивать, Шастун стонал сильнее уже от болезненного удовольствия, стараясь оттолкнуть от себя мужчину, прекратить его движения руками, чтобы не сдаться раньше времени. Но Попов, одной своей рукой схватив и соединив две руки парня, прижал их к изголовью кровати, наконец отрываясь от его губ и обращая внимание на другие части тела: осторожно покусывал уши Антона, шею, а потом нежно облизывал, отчего парень буквально сходил с ума и уже хотел выплеснуться, но Арсений, видимо, решил его помучить и зажал головку, ехидно улыбаясь. — Ах… Блять… Вот же… — недовольно фыркнул Шастун, зло смотря в глаза Арсению, который отпустил его руки и начал вбиваться настойчивее, глубже, резче, встрахивая в кровать и положив одну ногу парня себе на плечо. — Тш-ш-ш, — приставил один палец мужчина к губам Антона, замолчавшего пока из-за временной остановки Арсения, — просто чувствуй, — Попов в очень быстром темпе толкался вглубь, а затем тут же выходил, оставляя после себя уже неприятную пустоту, которую хочется заполнить, — чувствуй, как я двигаюсь внутри тебя, — хитро расплывался в улыбке Арсений, нахально лапая нижнего за ягодицу одной рукой, — ну что? Хочешь кончить? — Да… Да… Я очень хочу. Пожалуйста, убери свою руку. Умоляю… — срываясь на стоны даже в разговорной речи, просил Антон, положив свои руки на ладонь Арсения, — убери… Ну пожалуйста… — Попов убрал и просто уставился, пока парень с измученным и нежным вскриком извергся, изгибаясь, позже прикрывая свой рот и краснея. Мужчина негромко посмеялся и перевернул Шастуна на живот, поставив на колени и круто нагнув, опять молниеносно проникая до предела, вызывая громкий возмущенный стон нижнего. Антон донельзя крепко сжимал бордовое, мокрое, большое одеяло и пускал на него свои слюны, не всегда успевая закрывать рот из-за стонов и облизывать свои пересохшие губы. Шастуну уже хотелось спать, веки самовольно закрывались, открываясь от острых толчков Арсения, не давая погрузиться в пучину бессознания. Попов ещё около двух минут резво и скользко двигался внутри парня, иногда шлёпая его, возвращаясь в реальность, чтобы не засыпал, а потом вышел и кончил себе на руку. Антон без сил опустился на кровать, лёжа боком и почти сразу отключаясь. Арсений, посмотрев на мокрое одеяло и усмехнувшись, тут же потянул его на себя, вновь отвлекая Шастуна от покоя. Но потом всё же отстал, бережно накрыл одеялом, ложась рядом, обнимая сзади, и уснул.                                           ***** Антон лениво открыл глаза и вновь с тяжестью вздохнул, вспоминая вчерашнее. «Блять, мы опять переспали просто так… Ох… Надо бы это всё заканчивать.» — злился на себя Шастун, чувствуя подходящую тошноту, быстро выпутывался из объятий, накидывая на себя какую-то длинную кофту, которая была ему чуть выше колен, и выбежал из комнаты в поисках туалета. Бежал он быстро, мимо уже проснувшихся охранников, шипя от боли сзади, в ногах и пояснице, чуть ли не падая. До туалета он добежал и полностью очистил себя. Он ненавидел этот процесс, старался держаться в балансе в отношениях с алкоголем, но вчера, видимо, переборщил, за что поплатился. Сидя на коленях, Антон блевал около двух минут, а потом, попытавшись встать, опять почувствовал режущую боль внутри, простонав. Позже он почистил свои зубы, умыл лицо, выдохнув, вышел из комнаты, кое-как доковыляв до кухни, чтобы принять чай. Там он увидел одиноко сидящего за столом и тоже пьющего чай Сергея Александровича. — О, Антон, доброе утро, — ярко улыбнулся отец Арсения, медленно осматривая парня с ног до головы с ухмылкой. — И Вам, Сергей Александрович, — тяжело выдохнув, тихо ответил Шастун, сильно хромая и иногда вздыхая, подходя к чайнику. Кофта на нем была так расположена, что прекрасно открывался вид на ключицу, шею, она была без капюшона и, кажется, великовата Антону, почему слегка сползала, оголяя неширокие плечи. Сергей Александрович буквально сразу, как парень зашёл в помещение, заметил его проблемы с ходьбой, странные покраснения на шее и покусанная нижняя губа, хотя ещё вчера он в таком состоянии не был. Пока Антон наливал в кружку кипяток и положил туда чайный пакетик, не заметил как его ноги сами дрожали, а Сергей Александрович загадочно начал: — Вчера ты с Арсением за ручку поднялся к нему в комнату, из неё вы оба не выходили всю ночь, плюсом я слышал оттуда странные звуки, а сегодня ты хромаешь и на тебе следы… — мужчина усмехнулся, а Антон густо покраснел по самые уши, его тело от смущения сильно горело, — чем же вы там занимались вдвоём, Антош? — уже намного тише и с каким-то особым предыханием и предвкушением интересовался Сергей Александрович, хитро улыбаясь. Антон взял заваренный чай в руки, подошёл к столу, присел напротив отца Арсения, причём аккуратно, не садясь на задницу полностью, только опираясь на одну ягодицу. — Ну, Сергей Александрович, чем ещё взрослые люди занимаются вдвоём в одной комнате? — широко улыбнулся Шастун, подставив руку под свой подбородок. — Ты говорил об этом и до, но я думал, что это шутки, а, оказывается, что нет? — Конечно. Я уже три раза с Вашим сыном переспал. И все три раза у меня болели ножки и зад. Сергей Александрович пребывал в шоке, удивляясь открытости и прямолинейности напротив сидящего. — А. Вот как. Он делает тебе больно? — Делает больно, но я некий мазохист, так что мне нравится. — А… Вот как… Я понял. — А Вы с Альбертом? У Вас что-то есть? — задал вопрос в лоб Антон, улыбаясь ещё шире, тут уже Сергей Александрович вообще не стал ничего скрывать и тоже говорил всё, как есть. — Ещё в мой день рождения мы с ним в твоей комнате занялись сексом. — Ого. Так моя кровать помнит всё… Как же мне теперь на ней спать? Представлять Вас с Альбертом?.. — слегка нагнулся на стол Антон, многозначительно смотря в глаза Сергея Александровича, пытаясь найти там хоть каплю смущения, что у него, к сожалению или к счастью, не получается. — Тебя заводит смотреть на то, как люди занимаются любовью и не участвовать? — также потянулся к нему отец Арсения, будто насмехаясь. — А Вы что, предлагаете мне тройничок? Хаха. — Ни в коем случае. Мне больше интересно, зачем тебе это представлять? — Посмотреть на качественное порно, не заходя в интернет. Фантазия у меня хорошая. — А ты крепче, чем я думал. У моего сына неплохой вкус. — Неплохой?! — Отличный. — Конечно. Не могу с Вами не согласиться. Тут из-за угла выходит Арсений, у которого только на бёдрах была какая-то ткань, больше одежды не было. Он зевнул и сел рядом с Антоном сонный. Шастун облокотился о его плечо, привлекая к себе внимание. — Доброе утро, Арсюш. — Доброе. Привет, отец. Парень больше делал такие сценки ради показухи. Он не знал, зачем ему это нужно было, но делал.                                                              ***** Миша открыл глаза, сидя привязанным к стулу. Сначала он не понимал, что происходит, поэтому осторожно поднял голову и увидел перед собой закрыто стоявшего с ледяным взглядом серых глаз Германа, после чего тут же обратно опустил её, сильно краснея, вспоминая вчерашнюю ночь, чуть ли не дрожа от страха. Что же такое будет делать с ним парень, что связал? — Герман… Кхм… Прости… Прости за вчера… Я… Я был слишком пьян и не мыслил, что делал… Я… Прости меня… Я… Мне жаль, правда. Как мне загладить вину?.. Герман осторожно и почти беззвучно подошёл к Мише, взял его за подбородок и приподнял, чтобы дворецкий смотрел прямо на него. Старший как-то странно улыбался. — Конечно. Я всё понимаю, — а потом аккуратно и нежно чмокнул Мишу в щёку, — но я тебя не просто так связал. Верно, ведь? Как думаешь, что я с тобой сделаю? —говорил Герман ему на ухо. — Я… Я не знаю… Ты же… Ты же не принудишь меня?.. — Принужу. Миша громко и с дрожащими ресницами, представляя себе самое ужасное, проглотил слюну, боясь вновь взглянуть Герману в глаза. — И… И к чему же? Парень резко отстранился и взял в руки глубокую тарелку с какой-то жидкостью. — Съесть целую тарелку бульона! Причём с кусочками курочки! Диетический! — О нет. Я не хочу! — Может, ты и не хочешь, а организм… — Герман указал пальцем на живот Миши, тот сразу же опустил на него взгляд и услышал его урчание. — Ну… Может, немножко и хочу… — Отлично, — парень подошёл к парню и приставил ложку к его рту, — открой свой рот. Миша, краснея ещё сильнее, кое-как, нешироко открывает, но когда в него проникает ложка, приходится открывать ещё больше, чтобы всё попало в рот и не пролилось. Парень успешно съедает одну ложку супа, вторую, третью, четвертую, пятую с трудом, шестую уже не мог. Когда Герман пихал ему её, Миша отнекивался, отворачивался. — В этом и состоит твоё наказание, Миш, съесть всё до единой капли. Открой свой рот. — Нет. Не хочу. Не буду. — Открой, иначе мне придётся применить силу. — Отстань от меня со своим бульоном. Я уже поел достаточно! — возмущался Миша, повернув голову в другую сторону. — А меня не волнует, — закатил глаза Герман, взяв младшего за щёки одной рукой, нажимая указательным и большим пальцем на его челюсти, почему Миша против своей воли, чтобы не испытывать боль, всё-таки открыл рот, куда тут же проникла ложка с едой. Дворецкий прикрыл глаза и ещё сильнее засмущался, не хотел вообще есть этот чёртов суп, достаточно сильно зажимая ложку зубами. Миша всё равно проглотил бульон, отпустив ложку, но пару капель всё же проскользили по его подбородку и ниже, к ключице. Герман, убрав ложку и глубокую тарелку, куда подальше, чуть нагнулся, провёл своим языком вверх по ключице, слизывая жидкость, дошёл до подбородка и остановился на губах раскрасневшегося и дрожащего от неловкости Миши, нежно целуя его. Старший резко отстранился, ехидно улыбнулся, скрестив руки на груди и открыто рассматривая изнеженного дворецкого с ног до головы, который сводил свои ножки, чтобы скрыть возбуждение, сказал: — Ладно, думаю, с тебя на сегодня хватит, — и принялся освобождать Мишу от верёвок, медленно развязывая его и пытаясь заглянуть в его глаза. Тот аккуратно встал, не осмелился поднял голову, а только прижался к Герману, обнимая. — Прости… Я правда так больше не буду… Я больше не буду пить, — тихо и жалобно извинялся Миша, его парень улыбнулся, приподнял его голову и бережно чмокнул в лоб. — Конечно. Я верю тебе. — И ещё одно… — дворецкий ещё сильнее вжался в грудь Германа, краснея, — ты правда можешь трогать меня… Где… Где захочешь, — его голос дрожал от безумного смущения. — Хорошо, — Герман улыбнулся, сказал это Мише на ухо, — я запомнил, — и затем вновь нежно поцеловал в щёку.                                           ***** В принципе так прошло около двух дней. Антон мешкался, когда как-нибудь связывался с Арсением, хотел уже поскорее сбежать, только вот удобного и подходящего момента не находилось. А родители Миши попросили Попова отдать им на день их уже единственного сына. Мужчина сначала немного засомневался, но не стал преградой для этой семьи, хоть и был наслышан и прошлом своего дворецкого, проще говоря, сейчас ему было не до этого, он как бы бегал за Антоном постоянно, чтобы вновь совратить его и развлекаться до посинения. Герман, узнав о том, что Миша поедет к своим, по его словам, недоброжелательным родителям, чуть разволновался и хотел поехать вместе с ним, но дворецкий уверил его, что всё будет хорошо, даже дал адрес от своего дома и обещание, что позвонит, когда будет ехать и когда приедет. Старший немного расслабился, но всё равно не доверял родителям своего парня и был начеку. Когда наступил этот день, Арсений дал одному из охранников право пользования своей машиной, чтобы тот отвёз Мишу в целости и сохранности. Дворецкий, одевшись, осторожно поцеловал Германа в губы и ушёл. Парень не находил себе место и от чего-то так сильно волновался, что в голове всплывали образы избитого и плачущего Миши, что очень его злило. Сначала он не придавал особого значения таким фантазиям, а потом и вправду встревожился. Но, поговорив с Мишей, который известил Германа о том, что они уже подъезжают к городу, по телефону, слегка расслабился, однако всё равно после разговора с ним позвонил Гедеону Георгиевичу, своему отцу. Тот моментально ответил. — Чего тебе, радость моя? — Папа, срочно гони к дому Арсения машину. Срочно! — Чего случилось-то? — По дороге объясню. Адрес я назову. Довезёшь меня туда и можешь сразу обратно. — Ладно. Жди.                                           ***** Герман быстро сел в машину своего отца, поприветствовав его, конечно, и рассказав ему по дороге, что да как.                                           ***** Миша осторожно зашёл в свой родной дом, со страхом вспоминая то, что он пережил здесь. Родители встретили его металлическими и брезгливыми взглядами. А отец сразу же грубо начал, не поздоровавшись: — Ты, блять, сучонок мелкий, признайся. Что ты сделал со своим старшим братом? — С Матвеем?.. Я… Я его не трогал. — Тогда почему он пропал после того, как наведался в дом, где ты работаешь?! — пожилой мужчина начал повышать голос и ближе подходить к своему сыну, — а ну признавайся, выблюдок! — Но я… Я ничего не делал, правда… — А я тебе не верю. Ты всё детство врал нам, вёл себя непослушно и вообще был худшим ребёнком, которого я только знал на этой земле. Миша опустил голову, начали накатываться слёзы, образовывалась тревожность, задрожали руки от страха. Опять он оказался в таком положении, когда приходится смотреть в пол и выслушивать, как тебя поливают грязью. Собственно, Миша так всё детство и провёл. В наказаниях, страхах, травмах и насилии. — Матвей был таким хорошим сыном и примерным братом! А ты даже пример с него не брал! Зря он только защищал тебя! Надо было такую мразь продать к чертям собачьим! — отец резко оказался слишком близко и сильно ударил Мишу по лицу, оставляя красный след, ссадину. Парень рухнул на пол, а из его глаз тут же пошли слёзы. Он не мог произнести ни слова, — сделали бы из тебя шлюху и отмывали деньги, — он взял сына за волосы и приподнял, нанося удар прямо в нос, из которого сразу же хлынула кровь. А потом сильно прижимая своей ногой ногу Миши к полу. Настолько сильно, что тот вскрикивает от резкой боли, походу ушиб ногу. — Непутёвый сын, который только и годится в бляди! Даже ни на какую-то мужскую работу, а на грязную женскую! — мать Миши стояла рядом и хладнокровно наблюдала за процессом «воспитания», не проявляя никаких эмоций. Пожилой мужчина взял Мишу за шею, прижал к стене и стал наносить множественные острые удары в живот, смеясь над беспомощностью своего сына, — вот ублюдок! Хаха! Такой лёгкий, слащявый и слабый! Пидор, что ли? Ебать сына вырастил, — дворецкий плакал беззвучно и почти отключался от невыносимой боли. Всё, чего он сейчас хотел, это попасть в тёплые и безопасные объятья Германа, быть в его надёжных руках, не бояться целовать и говорить ласковые приятные слова, проявлять свою любовь и нежность во всей красе, получая это и в ответ. Отец повернул Мишу лицом к стене и стал бить его о неё со всей силы, разбивая лоб, губу, делая в общем-то ещё больше крови. Потом он внезапно отпустил сына и отстранился, дворецкий бессильно опустился на колени, прижавшись щекой к стене и пытаясь отдышаться. Герман быстро преодолел расстояние между ним и мужчиной, а затем нанёс ему невозможно сильный удар кулаком в лицо. Его глаза налились злостью и ненавистью, он подошёл к упавшему отцу Миши и, схватив его за волосы, долбанул несколько раз головой об пол. Мать пыталась остановить Германа, но он довёл мужчину практически до смертельного состояния и только тогда отпустил, ядовито и скверно прожигая испуганную женщину взглядом, сдержанно выплёвывая: — Вам должно быть стыдно, как матери. Герман грубо пнул ногой отца Миши и пошёл к его сыну, жалостливо смотря на него, сердце кровью обливалось. — Миша… — шёпотом позвал он дрожащего и окровавленного парня, аккуратно взяв его на руки, — Миша, теперь всё будет хорошо. Поехали домой. Позже Герман усадил заплаканного и измученного дворецкого в машину с охранником, присаживаясь к нему и сам. Гедеон Георгиевич, наблюдая за этой картиной, удивился, но не проронил ни слова и уехал.                                           ***** Герман внёс в помещение Мишу на руках, на что сразу же обратили внимание Антон и Любовь Михайловна. — Боже мой! Кто это сделал с тобой, медвежонок? — заплаканно и взволнованно поинтересовалась женщина, тут же подбегая к внуку. — Отец его, — негромко и грозно ответил Герман, всё ещё не тая свою злость. Антон не так выразил своё сожаление и удивление, как Любовь Михайловна, но услышал, что сотворил с Мишей это его собственный отец. «Видимо, не только у меня проблема с папой. Эх. Придётся ещё чуток задержаться, чтобы устранить этого ублюдка.» — задумался Шастун, следуя за Германом, державшим Мишу, и Любовь Михайловной. — Я принесу все необходимые лекарства и бинты! — произнесла женщина, тут же улепётывая. Старший аккуратно положил на кровать уснувшего Мишу и недалеко отошёл, чтобы поговорить с Антоном. — Адрес есть? — коротко и сразу по делу полюбопытствовал Шастун. — Есть, — также холодно и тихо, почти шёпотом, ответил тот, протягивая парню бумажку, — могу быть Вашим алиби, если Арсений Сергеевич вдруг спросит. — С тобой приятно иметь дело, Герман. Выдвинемся завтра? — Антон взял из его рук бумажку и осторожно положил её к себе в карман. — Конечно. Арсений тут же влетел в помещение. — Где Миша?! — Тихо, он спит! — приставил один палец к своим губам Антон, шикнув. — Боже-е правый, — ошарашенно выразился Попов, аккуратно присаживаясь на кровать, — кто же так испоганил тебя? Родители?.. — Отец. Арсений тяжело вздохнул, а в комнату тут же зашла Любовь Михайловна с бинтами и лекарствами. Всё лицо Миши было в крови, плюсом и шея, ключица, ещё и одежда, которая прилипла к коже от пота и крови. — Ему бы по-хорошему ванну принять… — сказала женщина, налив на вату перекись водорода и начиная слегка тереть ей разодранный лоб. Миша тут же открыл глаза и проскулил от неприятной боли, а потом заплакал и попытался встать, что ему сразу же запретили, уложив обратно на кровать. — Я в ванну хочу… М. Ну пустите… — жалобно просил дворецкий, вставая без сопротивления и препятствий. Он кое-как, с особым усилием, дохромал до двери под взглядами Любовь Михайловны, Арсения, Антона и Германа, а потом чуть не упал, но последний подхватил его и возмущённо произнёс: — Я с тобой пойду. Любовь Михайловна и Арсений переглянулись.                                           ***** Миша ступил ногами на ковёр у ванны и неуверенно попросил: — Раздень меня, пожалуйста, Герман. — Конечно, — парень без колебаний, но осторожно стянул с Миши футболку, которая прилипла к телу, затем аккуратно стянул шорты, оставляя парня в одних только трусах. Герман заметил какое-то покраснение на левой ноге дворецкого и, слегка проведя по ней подушечкой пальца, удивился. Младший дрогнул от неожиданной боли и чуть не расплакался. — Что это, Миша? — Я не знаю, но мне больно... — На ушиб похоже. Миша аккуратно сел в ванную, которая уже успела наполниться горячей водой, под взглядом Германа. Дворецкий осторожно снял с себя белье и неуверенно отдал ему, к остальной одежде. Герман уже хотел было уходить, но Миша окликнул его и, упёршись своим лицом в колени, несмело попросил: — Останься, пожалуйста. Я не хочу быть со своими мыслями наедине. Герман обернулся, удивлённо посмотрел на дворецкого, но всё же молча подошёл к ванной, положил на неё руку, опёрся о раковину и, улыбнувшись, ответил: — Как захочешь. Миша первым делом смыл с себя кровь, облегчённо выдохнув и иногда поглядывая на старшего, который открыто таращился. — Кхм, Герман, слушай. А как ты... Как ты понял, что я в опасности? — Внутреннее чувство такое. Когда с любимым человеком что-то не так происходит, чувствуешь даже на расстоянии. Извини уж, что всё-таки не остался дома, как ты хотел, — Миша покраснел, слегка улыбнулся и смущённо опустил голову. — Ты меня любишь, значит? — Ну, конечно, люблю. Думаешь, я просто из жалости всё это делаю? Мне нравится вызывать твою улыбку, слышать твой смех и видеть тебя здоровым! Кажется, я мало твоему отцу вдал. Надо было ещё пуще с ним разделаться. — Мне плевать на моего отца, ведь он относился ко мне так гнусно, как только мог. Честно, именно из-за него я боялся людей своего же пола... Но когда появился ты, как-то стало легче... Кхм. Спасибо? Герман умилённо посмотрел на Мишу и случайно залип, изучая его обнажённые плечи, руки, колени, ноги. — И, кстати, я тебя тоже... Кхм. Люблю, — очень тихо произнёс дворецкий, начиная намеренно плескаться в воде, чтобы Герман не увидел его смущения. — Приятно.                                           ***** Миша вышел из ванны в одном халате, который ему, конечно, принёс Герман, ещё и помог дойти до комнаты, так как нога была повреждена серьёзно, что, собственно, чуть позже узнала Любовь Михайловна, обработав все открытые раны на лице и только позже приступая к ноге, «вливая» в неё какие-то мази, ну ей лучше знать. А потом Миша попросил оставить всех, кроме Германа, его в покое. На самом деле он просто хотел побыть наедине с тем, кем дорожит очень сильно, на кого надеется, кого любит, с кем ему действительно хорошо и безопасно. Они достаточно долго обнимались, но аккуратно и нежно, болтали на разные темы, инициатором которых в основном был Миша, так как Герману было хорошо даже от того, что они сидят в тишине. Дворецкий вдруг начал интересную тему: — Герман... А ты... А каким ты был в детстве? Как учился? Много ли друзей было? Тебя предавали?.. — Сколько вопросов-то. Детство у меня было достаточно хорошее, отец ни в чём никогда не отказывал, но по большей части пропадал на работе, со мной большую долю времени проводила моя старшая сестра Вера, именно она меня научила доброте ко всему живому, человечности, чему учил и отец, защищать слабых и не оскорблять чужое мнение, думать о чужих чувствах, уважать старших. На меня никогда не поднимали руку, в нашем доме это считается позором и даже грехом. В нашем доме всегда царили мир и понимание. Учился я на отлично, почти по всем предметам пятёрки, у меня западало обществознание и география... Не мог я выучить всю конституцию РФ и знать все страны мира... Надо мной пытались шутить и издеваться, конечно, но я не обращал внимание, а если переходило границы, то пытался решить словами. Но если обидчики сказали что-то про мою семью или обидели моего друга, подругу, кого-то близкого или человека, который не может за себя постоять, у меня сдают нервы, и я становлюсь жестоким. Больше всего на свете я ненавижу несправедливость! Знакомых было очень много, друзей много, близких друзей меньше. И, конечно, меня предавали. Чаще всего это были не мои люди, которые выбрали себе ужасную компанию, где все поголовно курят, пьют и даже занимаются сексом. А тогда им было по четырнадцать... Я не держал людей, если не хотели общаться со мной. — Ва-ау. А у тебя была девушка? — Девушка? Хм... Нет. Но поклонниц было много. С одной из них я умудрился подружиться, она мне показалась самой адекватной из всех, но я ошибался. Она общалась со мной только из-за моей внешности и моего богатого отца, крутой сестры. Мне было обидно, что никто из всех в этом мире, кроме Веры и отца, не пытался заглянуть мне в душу, не смотреть на меня, как на секс-машину... — Герман, я тоже хочу заглянуть в твою душу... Поэтому всё это и спрашиваю... — Спасибо. Я это понимаю, — широко улыбнулся парень, потрепав Мишу по волосам, — и ценю. — А ты много дрался вообще? — В школе было раз пять, в садике ещё больше... Маленькие дети более жестокие, чем подростки, были. Поэтому многих я отталкивал от животных, над которыми они пытались издеваться... А ещё в целях самозащиты. Я не терпел неуважение в свою сторону и всегда заступался за младших в старших классах, когда мои одноклассники отправляли их в столовую, угрожая, если ничего не купят, избиением. Поэтому меня любила вся начальная и средняя школы, так горевали, когда я выпускался... Всю жизнь мне нужно было кого-то защищать, о ком-то заботиться, кому-то отдавать свою любовь и всеми силами беречь, что я вручаю тебе, — Герман нежно поцеловал Мишу в щёку, ухмыляясь, — Миш. Миш? Э-э-эй! Ты чего плачешь? — Твои слова меня растрогали... Герман, ты такой прекрасный, добрый... Не отпускай меня никогда, пожалуйста. Мне так повезло с тобой... Я... Я тебя люблю, — произносил это дворецкий, повернувшись к Герману, смотря ему прямиком в глаза, — я рад, что встретил тебя. Парень смущённо улыбнулся и ещё сильнее прижался к Мише, прикрыв глаза.                                           ***** Наступил следующий день. Герман заранее предупредил Арсения, что поедет вместе с Антоном в город, чтобы купить кое-какие продукты, так как Мише нужен покой, а Любовь Михайловне — внимательно следить за его состоянием. Попов дал добро и дрых без задних ног. Вскоре Антон и Герман выдвинулись к дому Миши, постучали в дверь, которую открыл главный в доме. Первый быстро подхватил его и запихнул в багажник, не чувствуя сопротивление. Всё это, кстати, происходило в машине Арсения! Герман быстро отвёз их в лес, а там Антон, ещё ночью положив все необходимые острые вещи в багаж, зверски избил отца Миши, отрезая ему и пальцы, и уши, и губы. В общем-то издевался всеми способами. Герман смотрел на это с некой брезгливостью и... наслаждением? Он, конечно, понимал, что все эти действия опасны и неправильны, но когда обижают близкого человека, то Герман готов на любую жестокость. Он не понимает, хорошо ли это или плохо? В конце концов мужчина продержался недолго и умер. Антон спокойно расчленил его и раскидал его частички по всему лесу. Затем он вежливо попросил Германа завернуть обратно в город, надо было ему с подругой увидеться. Парень не отказал и выполнил, ожидая снаружи.                                           ***** Антон вновь без предупреждений вошёл в квартиру Анжелики, чем приятно удивил её, чуть ли не задыхаясь в крепких объятьях девушки. Побыл он у неё минут двадцать, успев выпить душистый чай, заваренный Анжеликой, и дать ей номер своего нынешнего телефона. Так. На всякий случай. Уже уходя, Антон обнял свою лучшую подругу, даже, можно сказать, сестру в последний раз, крепко сжимая и нехотя потом отпуская. — Не скучай тут без меня, зелёноглазая! — И ты, зелёноглазик, — хихикнула Анжелика, провожая Антона к выходу. Шастун умудрился у Германа ещё и попроситься, чтобы увидеться с Лёшей, в чём парень опять не отказал и закатывал глаза, злясь на свою доброту. В конце небольшого путешествия по городу они всё-таки и вправду отправились на рынок, чтобы что-нибудь купить, вопросов чтобы не было лишних.                                           ***** Герман и Антон уже наконец прибыли домой. Арсений сразу же встретил их и начал осыпать вопросами, почему от них странно пахнет, почему купили так мало за такой большой промежуток времени. В общем, подозревал чуток. Герман не произнёс ни слова, поднимаясь на второй этаж и оставляя всю ответственность на Антоне. Шастун осторожно и молча раскладывал продукты в холодильнике, сначала намеренно игнорируя Арсения: — Я жду объяснений хотя бы от тебя. Где вы оба пропадали ещё и так долго, около двух часов! — Ну очереди просто большие были. — В будний день? — Да я и сам в шоке. Столько народу, — умело врал Антон, но Арсений ему не верил, грубо схватив его за руку, сильно сжав и пододвинув к себе. — Не вешай мне лапшу на уши. — Да я жопой клянусь перед тобой. Попов улыбнулся, прижал Антона к стене и тихо сладко сказал ему на ухо: — Малыш, в моей машине есть видеорегистратор. Могу его проверить прямо сейчас, и если я замечу что-то нечистое... — Шастун округлил глаза, понимая, что влип, он напрочь забыл о том, что в современных машинах есть камеры, которые могут снимать и салон, и дорогу. «Блять. Чёрт.» — досадно опустил он голову, немного шипя. — Не нужно проверять видеорегистратор. Я всё расскажу. — Так бы сразу! — Арсений присел за стол и пригласил Антона сесть на рядом стоящий стул, что, собственно, юноша и сделал, — я внимательно слушаю. Шастун рассказал о том, как сильно скучал по Лёше, поэтому, будучи в городе, не смог промолчать и попросил отвезти его к дому. К этому всему парень добавил и слёзы, что волнуется, как его младший брат живёт наедине с извергом, без матери... Арсений, услышав, что разговор идёт не по той дороге, остановил Антона и нежно поцеловал его в шею. — Ладно. Я тебе верю. «Повёлся» — обрадовался парень своим навыкам убеждения, вновь вспоминая о том, что ему правда нужно заканчивать всю эту связь с Арсением, и намереваясь сбежать в ближайшую неделю.