После четвертой встречи выпускников UA
— У-у, химия между тобой и Шото после встречи выпускников… — не унимается Кацуки. — У тебя с ним тоже был секс. — Ну да. И что? Извиняться не буду… В любом случае сейчас вы вместе и… — Мы не вместе. — Пиздеж! — А вот и нет!Lorde — Liability
А говорят, машины времени не существует. Но почему тогда два взрослых героя стоят посреди опустевшего тренировочного зала, тяжело дыша и смотря так, будто готовы перегрызть друг другу глотки? Изуку — с порывом оправдаться (в юности ему всегда хотелось оправдаться перед Кацуки, только вот за что — он так и не понял даже с возрастом), Кацуки — с горьким привкусом обиды. Но почему Изуку должен извиняться за секс на вечеринке? И что это вообще за способ такой завязать разговор? Кацуки давно не был таким. Пройдя добрые шесть лет психотерапии и, казалось бы, проработав больше половины своей жизни, он снова регрессировал, вернулся во время, когда ничерта не понимал. Ни себя, ни других. Только злился, ненавидел и завидовал. Но чему ему завидовать сейчас? Изуку молчит, Кацуки почему-то тоже. Оба пытаются рационализировать происходящее. Изуку — найти способ сгладить углы, Кацуки — остудить себя и успокоить внутреннего ребенка. «Какого черта ты так взбесился? — обращается он к себе-подростку. — Не совсем обида… ха, — гордость душит его и саботирует рефлексию, но Бакуго продолжает сквозь боль, — зависть? Похоже на нее. Только вот чему? Потому что Шото опередил нас? Ха! Ну ты и баран, Бакуго!» Кацуки устало падает на мат и вытягивает руки. Это так тупо. Он чувствует себя таким глупым и… беспомощным. Сначала два дня избегал Изуку, потом прикинулся заболевшим, а сегодня весь день огрызается по поводу и без. Жжение уже успела предложить Бакуго выйти в туалет и «выжать гребанные яйца, если это поможет взять себя в руки». Бакуго усмехается, вспоминая это. Он глубоко вдыхает и также глубоко выдыхает. Повторяет это пару раз, но затем дыхание снова сбивается — потому что Изуку усаживается рядом. — Хей? — мягко начинает Изуку, на что Кацуки тихо цыкает — детская привычка, с которой он так и не смог справиться. — Давай поговорим? Деку достаточно умен, чтобы не укрывать Бакуго двадцатикилограммовым одеялом вопросов, как делал это в юности: «Ты бросил свои таблетки? Ты бросил терапию? Что-то случилось с матерью?» — не место и не время играть в психолога, коим Изуку не являлся. — Видимо, я не только глухой, но и слепой, — говорит Кацуки, постукивая по слуховому аппарату, и ухмыляется. Сложно перевести его эмоцию: не грусть, не радость. Он улыбается как-то нейтрально и смотрит на грушу. Изуку выбирает верную тактику — не набрасываться на Кацуки с не всравшимся тому сочувствием, а дать герою время перевести дыхание и сформулировать чувства в слова. — Я ведь видел, как ты смотрел на меня. Как подглядывал. Тебе нравилось мое тело — это как минимум, — Изуку становится бордовым и зажимает губы рукой чересчур плотно. — Но ты всегда проводил время с Ураракой. Видел бы ты мое лицо, когда она мне рассказала про ваше, кхм, недопонимание, — маленький токсичный ублюдок на левом плече Кацуки довольно потирает ручки — в последние годы Бакуго почти не подкармливал его, по крайней мере — не делал это нарочно. — А потом ты предложил Мине сыграть в ее безумную игру… Это был первый звоночек, — Бакуго резко пружинит и садится, теперь опираясь на ладони. — Когда я увидел вас с Шото, все встало на места. Только представь, каким хорошим мальчиком я стал, — он бросил это саркастично, но беззлобно, — что в первую очередь подумал о чувствах Очако… Ей было очень дискомфортно наблюдать за причиной, по которой ты морозил ее три — ебанных — года, — Бакуго показывает парню три пальца, произнося последние слова с выразительными паузами. — Так что же, получается, — он разворачивает корпус к Изуку и скрещивает ноги, кладя ладони на колени, — ты делал это из жестокости? Или потому что нравилось ее бесконечное внимание? Или потому что ты тупее анальной пробки? А? — рычит он, наклоняя голову в сторону, и мокрые после тренировки волосы липнут ко лбу. — Я думал, мы поговорим спокойно… — А я по твоему ору? Матерю тебя всем словарным запасом? Я что, Изуку, не прав в своих обвинениях? — Прав, — Деку виновато сглатывает и сильнее раскрывает глаза, в которых застыл легкий ужас. — Но после мыслей об Очако мне стало… обидно за себя? Или это не то слово? — он искренне задает не то себе, не то Изуку вопрос и касается пальцами нижней губы. — Что же это было… — остатки прежнего Бакуго саботируют открытый разговор «словами через рот» — как любит называть это Момо. — Знаешь, если бы ты не был трусом и не морозил достойную девушку столько лет, мы бы… — он обрывает себя и продолжает разочарованно: — Мы столько лет проебали. — О чем ты? — Сегодня что, Тупой Четверг? — Бакуго тупо оглядывается по сторонам, будто выискивая других людей. — Не заставляй меня произносить вслух то, о чем знали все наши одноклассники и даже учителя, — Изуку не отвечает. «Испуг яйца передавил?» — думает Бакуго и закатывает глаза. По-простому не выйдет. — Ты — одна из причин, по которым я был таким куском говна!.. Нет, не так… Это не обвинение, — пытается сгладить углы Кацуки и неловко кладет руку на шею. — Но только представь, если бы в шестнадцать лет и ты, и я… Мы бы перепихнулись пару раз — и сколько проблем было бы проработано! — конечно, не самый реалистичный сценарий, но логика в словах светловолосого все же имелась. Как-то раз он застал Изуку, мастурбирующим на него. Это случилось после спарринга, когда Айзава — в очередной раз — поставил их в пару. Бакуго остался на тренировочной площадке, чтобы закончить урок как следует — пробежкой и растяжкой, Деку же внезапно ушел раньше времени. Бакуго заподозрил неладное и последовал в раздевалку, где Изуку, даже не додумавшись запереться в душевой, дергал себя, задрав футболку. Прежний Кацуки укрыл одноклассника матом с ног до головы, кажется, довел — в очередной раз — до слез. Но сразу после он воплотил план Изуку в жизнь, план, который был слишком сложен для подростка со стояком, а именно — закрылся в душевой и долго ласкал себя, представляя Изуку… «Как молоды мы были», — саркастично заключает Бакуго, вспоминая тот день. — Но, видимо, — Кацуки встает и смотрит на Мидорию теперь уже сверху вниз, — единственный открытый гей на всем потоке и по совместительству одноклассник — был недостаточно хорош для нашего главного героя. Недостаточно хорош, как и самая милая и одновременно с тем самая амбициозная девушка в нашем классе, — Кацу отворачивается и сжимает переносицу. Весь этот разговор — лучше бы его никогда не случалось. Совершенно бессмысленный поток откровений, который не сделает лучше Бакуго и уж точно не изменит случившееся на встрече выпускников. — Я бы в жизни не поверил, что могу понравиться тебе. — Блять! — Кацуки сдерживает свою агрессию из последних сил. Так вот, что это было все те годы! Давно забытое щемящее чувство, которое сейчас загорается новыми красками. Оно обжигает сердце, спускается в желудок, сковывает яйца и бьет по кадыку. В ней смешалась обида, зависть, ревность и отчаяние — от невозможности быть с гребанным Изуку Мидорией. — Каччан? Он чувствует себя, как тогда. До камин-аута. До того, как отпустил ситуацию и записался к терапевту. До того, как стал чаще проводить время с Миной. Как ему впервые отсосал парень. Как он лишился девственности. Как начал принимать антидепрессанты и прорабатывать детские травмы. — Может, они были правы? — хрипло выдает Бакуго и Мидории чудится, что вместо взрослого героя говорит тот самый малец с ломающимся голосом и вечно сведенными в гневе бровями. — О чем ты? Бакуго слишком горд, чтобы произнести догадку вслух, и недостаточно зрел, чтобы признаться во всем себе в мыслях. Не сегодня. Не сейчас. Не перед Изуку. Не в таком состоянии. Поэтому он выкрутит все в свою пользу. Подаст так, чтобы звучало не как признание, а как очередное подтверждение собственной непосредственности и крутости: — Ты был первым, на кого я подрочил, придурок! Первым, на кого у меня случился стояк. Мне не нужно было это вылизанное порно с нереалистичными членами и гладко выбритыми задницами, чтобы дрочить — достаточно было смотреть на тебя на тренировках. И в общих душевых, — начинает он и, будто подтверждая свои слова, сглатывает. — В те годы я бы многое отдал, чтобы ты вытрахал из меня всю дурь. А дури во мне, как ты и сам прекрасно знаешь, было до жопы. — Каччан, — Изуку закрывает лицо руками, но это не помогает скрыть румянец, доползший до лба и ушей. — Как девственник, ей богу, — усмехается деланно уверенно Бакуго и кладет руки на бока, неосознанно копируя Всемогущего.Lorde — Sober II (Melodrama)
— Мы не встречаемся с Шото, — вдруг возвращается в начало диалога Изуку, и в сердце Бакуго что-то болезненно екает. — Он снова сошелся с Инасой. — И что с того? — Тебе же было важно знать это, — Бакуго не отвечает. Лучше прикусить язык — иначе скажет кучу неправильных слов и выкинет пачку оскорблений. — Настало мое время извиняться… — За что? — искренне недоумевает Кацуки, снова смотря в глаза напарника. — Завтра же извинюсь перед Ураракой… но сегодня, — Деку неловко потирает локоть, смотря в сторону, на стройный ряд гантелей разной тяжести. — Прости меня, Кацуки, — говорит он и прикусывает губу. — Ты прав. Я должен был принять себя раньше. Но я не смог! Я трус, — он всхлипывает без слез и надсмехается над сказанным — над тем, какой жалкий он сейчас. Каким был за день до встречи с Всемогущим. До поступления в UA… До того, как сам наконец-то поверил, что он не «бесполезный кусок дерьма», на котором стоит поставить крест. — Столько лет я жил в страхе и отрицании… А это, Кацуки, это очень одинокие чувства, — он снова извиняется взглядом, и Кацуки закатывает глаза — без негатива на этот раз. — Между нами с Шото ничего нет. — На его месте мог бы быть я, — шепчет гневно Бакуго, и, как назло, Изуку разбирает сказанное. — Знаю. — На месте того самодовольного дегенерата мог быть ты, — продолжает он, игнорируя, что Изуку не понимает, о ком речь. Видимо, о первом опыте Бакуго, — предполагает он верно. — А что сейчас, Изуку? Слишком много воды утекло… Столько лет и сомнений. «И все та же гребанная пропасть в груди», — продолжает Бакуго мысленно и смотрит наверх: перед Изуку ему всегда слишком сложно было сдержать свою слезливую натуру. — Еще не поздно. — А может я устал ждать? Даже после этого, — Бакуго обводит пальцами круг и отмахивается, — жалкого подобия диалога… Мне не стало легче. Это ничего не изменит. — Почему? — Потому что я теперь другой человек, — восклицает Бакуго с непереводимой эмоцией. Гордость за себя, смешанная с ненавистью к себе, с долькой смеха, привкусом слез и щедро усыпанная болью за прошлого себя. Изуку ожидаемо не понимает, о чем идет речь, но его нельзя винить — он ведь до тошноты нормальный. Да, тоже тревожный, перфекционист и способный свалиться в яму депрессии. Но на контрасте с Бакуго он был ебанным эталоном стабильности. К сожалению, этот самый «эталон» не желает обрывать диалог на половине истины: — Что ты имеешь в виду, Кацуки? — настаивает он. — После этих пятнадцати минут хуйни мне точно понадобится сессия с терапевтом. — Тебе не нужно притворяться со мной. — Ха, — деланно смеется Кацуки. — А чем ты лучше других людей, мой дорогой? Мы с тобой не лучшие друзья, не кровные родственники — боже упаси… Мы просто напарники, которые научились переваривать друг друга, — он хлопает в ладоши и вновь роняет руки на бока. — И мы отличная команда, кто бы что ни говорил, — он натягивает улыбку, которой его научили на последних курсах — чтобы всегда быть готовым к фотографии с фанатами и интервью с прилипчивыми журналистами. — Какой же ты упертый! — Как будто тебя это удивляет! — говорит и снова хохочет. — Так чего ты ждешь? Если ты хотя бы в половину так же умен, как о тебе говорят, ты уже сложил два плюс два. Я ведь так себе актер, что уж там… — он пинает ногой неидеально лежащий мат и откашливается, чтобы выиграть паузу. — Ты все еще… Да. Но это не то, что раньше. Потому что безответные чувства со временем разрушают. Ты варишься в собственном соку. Твое мясо начинает гнить и вонять, отравляя кровь. И если ты адекватный человек — ты быстро смиряешься с реальностью. Отбрасываешь. Идешь дальше. Но как быть, если ваши жизни будто еще до рождения были переплетены? Детский сад. Школа. Академия. Стажировка. Работа. Топ героев… Куда ни плюнь — Мидория будет везде. И что прикажете делать в таком случае? Что делать, когда тебе некуда бежать? Выход один — не быть собой. Перестать быть настоящим Бакуго. Соорудить образ. Убедить себя в том, что ты — просто шлюха, которую мало что волнует, кроме красивых шмоток, косметики, пафосных ресторанов и спа-процедур (все это вне работы, конечно же). А после рутинных дел и нанесения нескольких слоев уходовой косметики на свое испещренное шрамами лицо — выйти из дома и упасть на первый болтающийся между чьих-то ног член. Сосать, как в последний раз, — потому что только в такие моменты ни о чем думать не получается, как бы ты ни пытался. А потом — чтобы тебя жестко драли. Чтобы шлепали по заднице, говоря о том, какой ты «грязный» и «мерзкий». Наказывали за то, кем ты не являешься… Или за то, кем стал? Бакуго и сам временами забывал правильный ответ на этот вопрос. — Почему между нами все должно быть настолько сложно? — выдает после долгой паузы Изуку, но Бакуго точно не слышит вопрос. — Хотя ты прав. Дело во мне. Столько лет… из-за меня. Но я отказываюсь верить, что поздно. — И что же ты предлагаешь? — Бакуго смотрит куда-то в сторону, сам не до конца уверенный, что из с глаз не падают слезы. — Дать нам шанс? — Ты так уверенно ходишь вокруг да около, а у самого яиц нет сказать прямо. — И у тебя нет, — на это оба неловко смеются и наконец-то вновь встречаются одинаково нерешительными взглядами. — Мы никогда не были хороши в разговорах, — Деку наполовину приседает, шире расставляя ноги, будто готовясь к поединку. — Какой же ты придурок, — говорит Бакуго, подходя ближе. Но вместо того, чтобы первым нанести удар, как случилось много лет назад (а по ощущениям — в прошлой жизни), он кладет руки на шею Изуку и целует его. — Предлагаешь… — начинает Изуку, на что Бакуго отрицательно качает головой и прикрывает пальцем его губы. — Не в этот раз. Почему бы не попробовать быть настоящим с тобой, ну так, для разнообразия? — он убирает руку за спину Изуку и обнимает его одной рукой, устало касаясь носом виска. — Не говори ничего, договорились? — на это Изуку послушно кивает и кожей чувствует улыбку Бакуго. — Иногда я искренне горжусь собой. Тем, кем я стал и как далеко продвинулся. Но временами я вспоминаю, насколько же нездоровый способ справляться со своим дерьмом я выбрал, — он прижимается к Изуку сильнее и кладет свободную руку на талию герою. — Мы оба проебались. Но ты хотя бы умудрился остаться собой. — Заткнись, — не выдерживает и бросает Изуку. — Что? — Теперь твоя очередь заткнуться! — говорит Изуку. Он берет лицо Бакуго в свои руки и продолжает едва ли не в губы: — Это мне надо извиняться! — А вот и нет! — А вот и да! — оба тяжело дышат, оглушенные взаимными сердцебиениями. Они посылают собрание героев. Откладывают будущую жизнь в долгий ящик. Сейчас не о настоящем. Сейчас о прошлом. «Давно пора было закрыть этот гребанный гештальт», — Бакуго кладет руки на талию Изуку и смотрит на него сквозь застывшие слезы. «Только не это, теперь я тоже», — проносится в голове Изуку, но сдержаться парень не успевает — его щеки уже мокрые, а губы подрагивают. Бакуго ухмыляется реакции Деку и вытирает большими пальцами его глаза. — Какой же ты плакса, — констатирует он мягко, голосом взрослого Кацуки. — Кто бы говорил, — сквозь смешок отвечает Изуку. — Так странно… я даже не хочу заниматься сексом с тобой! — О чем ты? — действительно, странное заявление. — Просто я впервые за долгое время… чувствую что-то по-настоящему интимное. — Кацу… — Давай просто побудем здесь вдвоем. Еще немного… — Изуку молча кивает вместо ответа. Тишина между ними — целительнее тысячи слов. Тишина — что интимнее пошлых прикосновений. Тишина — которая громче жарких стонов…В этот вечер тишина — все, что по-настоящему имеет значение.