Смерть между его рёбер.

Всеми мыслями Чу Ваньнин ещё в ту ночь остался в собственном разбитом отражении. Или же в тех секундах, когда ловил словно знакомый тёплый взгляд, когда надкусывал нежнейший крем приготовленных для него одного пирожных. Сладкого хотелось всё это время просто до смерти, а когда появилась возможность, то он сам же всё испортил. И мягкость в фиолетовый глазах прогнал, словно там её никогда и не было. Конечно, Старейшина Юйхэн сердцем тоскует вовсе не по утерянному сладкому. Он укутывается посильнее в верхние одежды, чувствуя, как прохладный вечерний ветер забирается под кожу, вызывая мурашки. Та ночь стала точкой невозврата. Его тайна всплыла наружу, и деваться от этого теперь некуда. Все первые месяцы беременности Гаммы проходили в ложном, едва ощутимом, но спокойствие. Мо Жань всё также вытворял всё, что в голову взбредет, и Чу, пускай и совсем немного, самую каплю, однако, чувствовал себя в безопасности. Пока засыпал среди привычного запаха, в крепких руках, что в одночасье могут и ласково погладить и с животной жестокостью убить. Сейчас же… Сейчас каждый день Ваньнин словно шагает по тонкому лезвию. Он не знает, чего ожидать. И это пугает куда сильнее, чем если знаешь, что сегодня можешь быть наказан за неверное слово или косой взгляд. Той ночью, почти пять дней назад, Тасянь Цзюнь покинул свою спальню, оставив Чу Ваньнина одного, лишь бы не сорваться и не убить его своими же руками. Ненависть в нем пылала с такой же силою, с какой и расцветала в нем необходимость в холодных, карих глазах. К Бэйдоу Ночного Неба лишь пришли слуги через несколько часов, сказав, что ему следует направиться в Павильон Алого Лотоса, и ничего более. Ваньнин все эти дни не покидает своего дома и дворика. И уже почти неделю не видит Императора, не чувствует его запаха, по ночам невольно зарываясь носом в чужие одежды, которые едва-едва сохранили ощущение свежего дождя и грозы. Учитель лишь один раз, поздней ночью, кажется, слышал, как открывается входная дверь домика, как половицы жалобно скулят под чужим весом. Он ощущал, отвернувшись к стене, чужое присутствие в ночном мраке, чувствовал этот запах свежести, алкоголя, злости и крови. Но не обернулся. Мо Жань не сказал ни слова, даже не прикоснулся к нему, так и остановившись у кровати, на которой клубочком в его вещах лежал Гамма, покусывая губы и терпя истязания собственного тела. К врагам спиной не поворачиваются. Но он никогда не спит лицом к лицу с Мо Вэйюем. На утро Чу Ваньнин обнаружил, что ночное видение было скорее всего сном, разыгравшейся фантазией. Ничьего присутствия не было, только душу разрывало от бушующих гормонов и грусти, оставшейся тенями под тусклыми глазами. И ребёнок ночами толкается в его органы. Чу Ваньнин опускает обычно руку на живот, гладит, разговаривает с ним, но тот только больнее пинает его под рёбрами, словно возмущаясь. И Чу в такие моменты слышит лишь собственный шёпот: «Мне жаль. Мне тоже не хватает». И запаха, и ямочек на щеках, и мольбы в глазах. Будьте моим Учителем. Пожалуйста. Мне так хочется такое же божественное оружие. Его оставили в покое, не тревожили, не срывали. Чу Ваньнин даже не был уверенным в том, что Император сейчас на Пике Сишен. Он не слышал и слухов слуг, ведь они точно мимолетные призраки входят в его покои, оставляя чистую одежду и еду, а после исчезают. Точно и не было. Точно Ваньнин оказался отрезанным от целого мира, одиноко запертый в четырёх стенах наедине с сжирающими мыслями. Только он и вредный ребёнок под сердцем, тоскующий в эти дни, кажется, даже сильнее. Нечто тёплое, крохотное, согревающее его. Чу Ваньнин уже очень давно не чувствовал такой потребности уберечь, приласкать. Ему так хочется узнать, какого цвета будут глаза у его ребёнка, так хочется узнать контуры его лица, голосок и смех. Но вряд ли он переживёт роды. Бабочек на его кровати становится всё больше. Они сгустками крови впитываются в постельное белье, пытаются ожить и запорхать. Стоило Чу Ваньнину смириться с тем, как тяжело теперь подниматься с кровати, как отекают ноги и убивает отдышка при ходьбе, так его тут же накрывает новыми прелестями его положения. Забывчивость не позволяет нормально работать над механизмами и писать письма в никуда. Слова повторяются, предложения обрываются. Чернила и тушь вдруг кажутся настолько вкусно пахнущими, что он едва удерживается не лизнуть кисть. И это всё настолько непривычное для него, настолько странное, что остаётся только ругать себя и брать в руки. Он ведь Образцовый Наставник, Великий Старейшина Пика Сишен. И он умирает от того, как сильно ему хочется сладкого. Перебинтованная рука опускается на прохладную ручку входной двери в домик, когда его вдруг окликают. Ваньнин оборачивается тут же, накрывая живот верхним одеянием и изгибая вопросительно бровь. — Достопочтенный Император ожидает… — к нему все ещё не все слуги знают, как обращаться, и эта запинка оказывается уколом злости в боку. Юная девушка опускает взгляд, теребит подол своего бежевого платья, а затем крепче хватается за верхнюю накидку, закрывая плечи. На улице уже давно не лето, а снег вот-вот покроет всё вокруг и застелит метелью. — Ожидает вас к ужину. — Я понял. Можешь идти, — сухо отзывается Учитель Чу, открывая дверь, чтобы наконец побыть в тепле, как юная слуга тут же трепещет: — Но… Его Высочество Император ожидает прямо сейчас. Ваньнин тяжело вздыхает, закрывая на секунду глаза. Вообще-то, он не собирался никуда идти. Если Мо Жаню что-то от него потребуется спустя все эти дни — он и сам прекрасно знает дорогу в Павильон. Но это был ужин. Ужин, где обычно весь стол забит сладостями, особенно с его стороны. А встречи им всё равно не избежать. Поджав недовольно губы, Ваньнин лишь кивает незнакомой служанке, которую, кажется, запугали, но сказали привести Наложницу Чу Фэй. Она выдыхает с облегчением, косит заинтересованный взгляд на его живот и тут же опускает голову, разворачиваясь и быстрым шагом покидая двор Павильона. Чу Ваньнин терпеть не может излишнее внимание, но отчего-то уверен, что во Дворце Ушань уже все знают, что Император ожидает наследника. Вот от кого — это вряд ли. С дня их свадебной церемонии крайне мало тех, кто видел лицо этой, по слухам, прекрасной и таинственной Наложницы, что так оберегает Тасянь Цзюнь. Если раньше и получалось спрятать живот, когда вдруг Мо Жаню хотелось привести его на очередной пир непонятно в чью честь, то сейчас это вряд ли возможно. Учитель ступает за слугой неспешно, но гордо. Он старается не наступать на раненную осколком зеркала ногу. Осколок был большим, а рана оказалась глубже, чем хотелось бы, но это не мешает держать спину прямо и следовать, глядя вперёд. Пусть лучше весь его белый ботинок пропитается кровью, чем он позволит себе беспомощно хромать. Дворец Ушань встречает Почтенного Бессмертного Бэйдоу гробовой тишиной. И это первое, что напрягает до сжавшихся мышц и чуткого слуха. Обычно, если Император устраивал званые ужины или гулянки, вся местность стояла на ушах. Играла музыка, разговаривали и смеялись гости. Сегодня же Чу Ваньнин, следуя за шустрой служанкой, сталкивается с тускло освещенными коридорами и полным молчанием. Как на похоронах. — Вот, сюда, — тихо говорит незнакомка с миловидным лицом и открывает перед ним дверь. Чу Ваньнин не счёл важным сегодня накидывать на лицо вуаль — у него пальцы холодеют от ожидания диалога и взгляда, пропитанного ненавистью. Мо Жань не появлялся с той ночи, и это тоже почему-то злит. Старейшина Юйхэн проходит в просторный зал, останавливаясь недалеко от двери, чтобы оценить обстановку. Слишком странно. Так не должно быть. Комната пуста — толпы нет. Только длинный стол, покрытый чёрной скатертью и накрытый разными блюдами, от запаха которых собирается слюна во рту. И девушка со знакомым, красивым лицом, сидящая в середине стола. Улыбка у неё острая, но глаза словно светятся доброжелательностью. Она подпирает аккуратный подбородок сложенными в замок пальцами, осматривает его с ног до головы. Чу Ваньнин с ледяным выражением лица сразу же понимает, что он тут вообще делает. Служанка, закрывшая за ним дверь, лишь обманула его. По приказу Императрицы. — Чу Фэй, как давно я мечтала познакомиться с тобой, — улыбается Сун Цютун, открывая свои белоснежный зубы, а после встаёт медленно из-за стола, расправляя плечи. Она действительно прекрасна. Мягкие, молодые черты лица, блестящие глаза и тонкие изгибы тела, облаченного в дорогие, красные одежды. — Где Император? — равнодушно спрашивает Чу Ваньнин, с завидным терпением игнорируя ненавистное обращение. — Мой муж… В отъезде. Я посчитала, что сегодня — идеальный вечер для знакомства с его любимой наложницей. Мы ведь практически сёстры, — она скользит пальцами, украшенными кольцами, по скатерти, подходит к одному из стульев по левую руку от места Главы семьи, и указывает ладонью: — Садись. Мне бы хотелось угостить тебя чаем. — Что скажет Мо Жань на твоё своевольное желание? — Чу Ваньнин не сдерживается и хмыкает, наблюдая, как темнеет чужой взгляд от его фамильярности. Сун Цютун казалось, что только ей разрешено звать Императора по имени. — Не вижу ничего плохого в желании подружиться, — кривит улыбку девушка. — Прошу, отужинай со мной. Вероятно, именно раздражение, взбурлившее его кровь, не позволило Гамме развернуться и уйти. Ему вдруг… Стало интересно, что выкинет эта Омега, чей слишком приторный запах заполняет помещение. Омега без каких-либо меток. Чу Ваньнин, природная часть которого имеет свойства альф, чувствует только ком тошноты в горле. Лучше сегодня вообще не дышать. Мужчина проходит дальше, но садится на другой край стола, выпрямляя спину и открыто заглядывая в глаза, подведенные тушью. Сун Цютун поджимает алые губы, но лишь кивает, подходя ближе и садясь рядом. — Какой месяц, Чу Фэй? — интересуется Императрица, поправляя подол своего дорогого платья, а затем двигает к ним чайные блюдца. — Одиннадцатый месяц Луны. Сун Цютун застывает на секунду, заглядывая в его глаза, но, встречаясь с полной серьёзностью, усмехается. Конечно, они оба поняли, о чем именно Императрица спрашивает Наложницу, но Чу Ваньнин вовсе не хочет прямо отвечать на её какие-то вопросы. — Знаешь… Я была удивлена, когда до меня дошли слухи о Наследнике, — терпеливо произносит Сун Цютун, разливая им чай в блюдца. — А-Жань… Мой муж никогда не позволял себе… — она прочистила горло, пока Учитель продолжал внимательно, но бесстрастно изучать её движения. — Он не хотел заводить детей, как бы я не настаивала. Чу Ваньнин может представить, что в её понятии «настаивать» и перед Мо Жанем. Но ему глубоко всё равно на отношения его супруга с первой женой. И уж тем более не хочется слушать что-то о её желании иметь детей. — Но ты… — она вздохнула. — Меня поздравили с будущим появлением Наследника недавно. Думали, что понесла прекрасное дитя от Великого Императора я, — продолжила девушка, отводя взгляд, словно все ещё испытывает тот стыд на щеках. — Но первенца родит ему лишь наложница. Чу Фэй, поделишься мыслями, почему? Чу Ваньнин поднимает бровь, вздыхая после от нахлынувшей головной боли и усталости. Ему совершенно нет до таких вещей дела. Он никогда не собирался становиться чьим-то соперником, более того, несмотря на то, что он вынашивает свою любовь уже долгие годы, ему и в голову не лезли мысли о беременности. Тем более от Тасянь Цзюня. Но это случилось, и теперь Чу положит все свои силы на защиту своего ребёнка. — Почему? Тебе стоит спросить об этом мужа, а не меня. Он не уверен, не послышалась ли ему в собственном голосе насмешка, но ситуация уже доходит до абсурда. Девушка смотрит ему в лицо, словно что-то выискивает в красных уголках глаз, гладкой кожи и сухих губах. Её взгляд падает и на его шею, прикрытую, но явно не полностью скрывающую метку. Более того, его запах, перемешанный с запахом его Альфы, пускай и не чёткий, но всё же едва ощутимый. Чу Ваньнин понимает это по тому, насколько резкими вмиг становятся черты лица девушки. — Пей чай, Чу Фэй, — в итоге отвечает Сун Цютун, и с лёгкой, натянутой улыбкой двигает к нему блюдце. Встреча остаётся таким неприятным осадком на органах, что уже ни есть, ни пить не хочется. Только вывернуть желудок наизнанку. Маленькое вредное существо под сердцем вдруг пинается недовольно, заставляя сдвинуть брови, и Чу кладёт ладонь на живот, откидываясь на мягкую спинку стула. Ваньнин полностью разделяет его реакцию на супругу Императора.  Учитель сейчас как никогда мечтает снова приобрести свое божественное оружие, лишь бы стереть с этого очаровательного лица ухмылку. Но ему оно не нужно. Императрица мгновенно темнеет в лице, переставая улыбаться, когда дверь в зал неожиданно открывается. Привычный запах ударяет по лёгким, и Чу Ваньнину даже не нужно поворачивать голову в сторону, чтобы понять, кому принадлежат тяжёлые шаги и звон цепочек на ботинках. —  Уважаемая Нянцзы, будь добра объяснить этому Достопочтенному, что здесь происходит? Разве я не приказал оставаться Великому Наставнику Чу в его доме? — спрашивает Мо Жань с улыбкой, держа руки за спиной и проходя к столу. Его голос, наполненный спокойствием, тут же пробирает до дрожи. Обманчивая мягкость, с которой говорят настоящие хищники перед убийством. Сун Цютун тут же встаёт со своего места, глубоко кланяясь, и то, что дальше щебечет девушка, до ушей уже не доносится. Чу Ваньнин встречается с ледяным взглядом и сразу отводит голову в сторону, взмахивая тёмными волосами, убранными в высокий хвост. И начинает разглядывать оконную раму. Словно его тут вообще нет, и его весь этот спектакль не касается. Он поднимает подбородок, не удосужив супруга и кивком. Но другое привлекает его внимание. — Я лишь приготовила Чу Фэй чай. Позволь убрать за собой блюдца и откланяться, А-Жань, — девушка пытается улыбнуться, хватаясь за чашку на его стороне стола. — Нет. Оставь и уходи. Думаю, ты уже наелась, — прерывает её попытки схватиться дрожащими пальцами за посуду Тасянь Цзюнь, и Чу Ваньнин не сдерживается — кидает безразличный взгляд на побледневшую Сун Цютун, чьи алые губы теперь выделяются особенно сильно на фоне белого, как полотно, лица. Она говорит что-то одними губами, но почти сразу лишь кивает и покидает поспешно зал. Тишина возвращается. Теперь ещё более тяжёлая, она пропитывает воздух грозовым электричеством. Мо Жань, однако, проходит дальше и садится на другой край во главе стола. И взгляд, который он не спускает с Ваньнина, чувствуется почти физически. — Ты отужинал, Учитель? — голос пробирает натянутым холодом вдоль позвоночника. Запах, что так неожиданно ворвался в комнату уже вовсе не душит, но разливает по тему несвойственное тепло. — Я не голоден, — сухо отвечает Старейшина, пока его так и подмывает убежать отсюда в Павильон Алого Лотоса, закрыться и сидеть там до самой скорой смерти. Гамма знает, что о нем думает его Ученик. Что он грязный, неверный, жалкий. — Тебе не нужно себе ни в чем отказать. Ты вынашиваешь ребёнка этого Достопочтенного, и его воля в том, чтобы ты хорошо питался. Он не ждёт в ответ отказа и не допускает пререканий. Чу Ваньнин только устало вздыхает, но берет со стола шоколадное печенье, что бросается ему в глаза. Сладкое, что тает на языке, даёт практически чувство эйфории. Слишком вкусно. Мо Вэйюй расслабленно откидывается на спинку стула, разводя ноги, и с какой-то насмешкой смотрит прямо на него, вызывая лёгкое чувство стыда и дискомфорта. Старейшина Юйхэн ожидает, что польются оскорбления после той ночи, возможно, удар. Или же его разложат прямо на этом столе. Всё, что угодно, но не молчания. Это изводит. — Твоя супруга пригласила меня на ужин под твоим именем. Более мне делать тут нечего, — спустя какое-то время, наконец, нарушает тишину Ваньнин, собираясь встать, что получается с трудом. — Останься. Выпей чай. Да что это такое? Чу Ваньнин кидает резкий взгляд на своего супруга, что наблюдает за ним слишком уж внимательно, и не понимает, что тот от него хочет. Именно поэтому он, вставая на ноги, со злостью хватает блюдце, чтобы отпить напиток и выкинуть фарфор на пол, но не успевает он и глотка сделать, как блюдце из его рук выбивают. Тонкое стекло звонко превращается в мелкие осколки на полу. Чу Ваньнин моргает несколько раз, отшатываясь, когда Мо Жань встаёт слишком близко, хватая его за предплечье и сжимая пальцы до боли. — Неужели этот Учитель совсем оглупел? — рычит Император ему в лицо, пока Учитель пытается понять, что произошло. Его дёргают, как тряпичную куклу. — Ты настолько не внимательный?! Как Великий Старейшина мог не заметить запах трав в чае?! Гамма смотрит в налитые злостью глаза, сам ушами вспыхивает от гнева, но тут же до него доходит вся его глупость. — Софора и ревень… — глухо откликается Чу Ваньнин, в холодном ужасе переводя взгляд на разбитую чашку и чай, лужицей разлитый на полу. Его вдруг начинает потрясывать. Он из-за собственной злости не заметил и таких бросающихся запахов… Учитель сглатывает. Он мог навредить плоду своей ошибкой. Нет… Императрица. Она делала этот чай. — Если бы этот Достопочтенный не заметил, то ты бы лишил его наследника. Блядь… Черт знает, что там ещё намешано! — в гневе повышает голос Мо Вэйюй, видя растерянное, а после задумчивое лицо Учителя. Чу Ваньнин тоже бросает на него ядовитый взгляд и стряхивает широкую ладонь со своей руки. — Если бы этот Достопочтенный не брал в жены не пойми кого, этого бы не произошло! — в сердцах повышает тон Чу Ваньнин, прекрасно понимая, что его слова, пропитанные желчью, звучат и как ревность, и как обвинение. — Иди и выскажи своей супруге слова благодарности. Пелена горячих эмоций застилает глаза и разум. Учитель не сразу понимает, что обрекает человека на смерть. Мо Жань смотрит на него долго перед тем, как захлопнуть пышные губы, а после сорваться с места. — Сун Цютун! Император покидает зал с животным ревом, пропитанным желанием крови. И Чу Ваньнин вздрагивает, слыша его, чувствуя, как бегут мурашки по рукам и спине. Он оказывается не в силах перевести взгляд от разбитого блюдца Учитель не смог защитить этого Ученика. Едва не потерял собственного ребёнка. Его ослабленный организм, что, пускай и стал крепче из-за беременности, не вынес бы смешения сильных трав. Это не убило бы его. Не его. Ваньнин складывает руки на животе, чувствуя, как произошедшее проходится лезвием вины и ненависти по его органам. _______ Он касается пальцами пульсирующего виска, делая мягкие, круговые движения. Ведёт подушечками по лбу, очерчивает контур носа и приглаживает густые брови, чувствуя, как под его кожей они разглаживаются, морщинка исчезает, а шумное дыхание успокаивается. Значит, его сон уже не тревожат кровавые картинки, а головная боль постепенно отпускает. Чу Ваньнин зарывается пальцами в густые волосы, отдающие запахом свежести и цветочного мыла. Мо Жань, лежащий головой у него на бёдрах, глубоко вдыхает его успокаивающие феромоны и утыкается носом в живот, едва слышно что-то ворча во сне. Старейшина давно заметил, что сон у Императора крепкий, когда не снятся дурные сны. Ноги уже затекают, но Гамма не спешит менять положение, лишь бы не разбудить Императора. Пускай и его самого, сонного и уставшего, буквально притащили в эту спальню пару часов назад. Мо Вэйюй страдал от головной боли, пытался напиться вином, но в итоге сдался и упал головой в сухие ладони, прося ласку. Стоило Ваньнину подарить Тасянь Цзюню хоть немного нежности, как тот тут же чувствовал себя так, словно выпил самое сильное любовное зелье. Животное желание его сменялось яростным треском в душе, этот треск — болезненной сердечностью, а после снова желанием. Он был словно избитый пёс, раненый тем, что признают и любят не его, но стоит погладить по голове, приласкать, и это усыпляло в нем весь гнев, обиду и зависть. Ещё вчера Дворец Ушань, да и не только его, поразила новость: Первая Императрица мертва. Наложница Чу Фэй теперь Императрица и первая супруга, ожидающая наследника. Чу Ваньнину не было до этого дела. Останется ли он наложницей, или Императрицей — разницы нет. Он всё также в цепких руках своего мучителя и попыток бежать не совершает. Слухов было много… Кто-то возмущался, кто-то был шокирован. Одни кричали, что Сун Цютун казнили мечом за покушение на Наследника, были и шепоты о том, что девушку сварили заживо. Подробностей Учитель Чу знать не хочет — эта дрянь покусилась на его ребёнка. Как она умерла совершенно неважно. Мужчина откидывается спиной на изголовье кровати, ожидая, пока расслабленный Тасянь Цзюнь в его руках уснёт ещё крепче. У Ваньнина сердце в груди заходится, скулит от нежности, когда чужие тёмные ресницы дрожат, а оголенное тело изредка дёргается. Внутри всё покрывается холодной коркой от понимания, что сделать это придётся сегодня. Он ещё не уверен, получится ли выполнить задуманное, не подведут ли его все прочитанные книги, но Гамма должен рискнуть. — Чу Ваньнин… — Учитель мелко вздрагивает, слыша свое имя, сказанное тихо и сипло, — Ваньнин… Чу опускает взгляд на лицо своего Ученика, такое умиротворенное, спокойное. Мо Вэйюй спит, просто продолжает шептать во сне, — это оказалось облегчением. Именно сейчас Наступающий на бессмертных Император выглядит всё также по-детски очаровательным, как и когда-то в юности. Нет выражения злобы и ненависти, нет кривой усмешки и горящих жаждой глаз. Он здорово вырос за эти годы, стал выше и куда крупнее. Мышцы на его спине кажутся каменным, твёрдыми, и рельеф до покрасневших от стыда ушей оказывается красивым и привлекательным. — Ваньнин… — он тычется носом, когда рука застывает, даже во сне призывая не останавливаться. Словно щенок, выпрашивающий теплоту. Старейшина продолжает поглаживать его голову, массировать виски, ощущая, как расцветают в его лёгких порхающие божественные существа. — Как ты… Как ты смеешь любить кого-то… Ваньнин. Пожалуйста. Пожалуйста… Чу сводит брови от болезненного укола в ребро. Это был лишь бред, сказанный во сне, но с такой тоской и болью, что Учитель всего на секунду почувствовал себя виноватым. Всего на секунду представил, что было бы, признавшись он в чувствах. Его бы растоптали ещё раньше. Ваньнину не нужна ни взаимность, ни ласка, ни признания и подвиги. Именно сейчас будет достаточно того, чтобы Тасянь Цзюнь вновь стал тем весёлым мальчиком, готовым спасать дождевых червей и держать над ним зонт всю жизнь. Чу Ваньнин знает, что этого уже не увидит, даже если Император исцелится от тьмы в своём сердце. Но Бэйдоу ужасно сильно хочет, чтобы это увидел их ребёнок. Когда шёпот прекращается, а дыхание Мо Жаня становится ровным, Учителю Чу приходится перевернуть его с бока на спину, чтобы положить прохладную ладонь на пылающую жаром грудь. Кожа у Мо Вэйюя всегда была такой горячей, обжигающей огнём. Мужчина ведёт по ней пальцами, опуская свободную ладонь на свой живот. — Давай, малыш, помоги мне. У него нет духовной силы, но он хорошо чувствует потенциал этого сильного ребёнка. Несомненно Альфы в будущем. Они связаны сейчас одним организмом, и, если это не сработает, то шансов на что-то уже не остаётся. Чу Ваньнин набирает глубоко воздуха в лёгкие, сосредотачивается на энергии своего ребёнка и собственных жизненных силах, и, наконец, чувствует это упоение совсем слабой ци, текущей по его венам и разгоняющей пульс. Стоит найти нужное место у сердца, где чувствуется проклятие, как собственный орган в груди болезненно сжимается до тихого вздоха. Ваньнин морщится, чувствуя, как словно ударяет ножом в грудь, как взволнованно пинается под рёбрами младенец, но шепчет нужные слова через боль. Сквозь его ледяные пальцы, опущенные на чужую грудь, просачивается черная дымка тёмной ци. И вытаскивать её с каждой секундой становится все труднее — до испарины на лбу и тихого шипения. Мо Жань под ним вдруг дёргается, красивое лицо перекашивается болью, но сегодня он не должен проснуться. Чу Ваньнин заранее напоил его терпким лекарством для крепкого сна под видом обезболивающего. Но тело Тасянь Цзюня вдруг подается неконтролируемой дрожи, и Учитель, кусая губы от боли и вытаскивая черную энергию проклятия, чувствуя, как рвётся на куски собственное сердце, может представить, каково сейчас его Ученику. Низ живота начинает тянуть, скручивать узлом. Ещё немного... Совсем немного. Император на его коленях вздрагивает, а затем и вовсе испускает животный рёв, хватаясь пальцами за простыню, когда остаётся только вытащить корень злосчастного цветка. Дверь в спальню открывается именно в этот момент, впуская в комнату свет свечей из коридора. На пороге появляется знакомая фигура с взволнованным лицом. — Достопочтенный Импе- Нежданный гость не успевает договорить, замерев в дверном проёме. Тусклые старые глаза сменяют эмоции одну за другой. От вопроса до страха, заканчивая непониманием. Старик Лю. Жив и практически здоров, несмотря на то, что в их бесстыдной игре его жизнь была на кону. Однако, Мо Жань впервые за долгое время послушался своего бывшего Учителя, сохранив верному слуге жизнь. И теперь это может обернуться против него же. Если вдруг евнух захочет напасть, защищая хозяина, или же поднимет во Дворце, покрытом ночным мраком, тревогу. — Чу Ф… — его слова обрываются, а голос практически пропадает. — Великий Наставник Чу, что вы… Что вы делаете с Уважаемым Императором? Мо Вэйюй под его руками задрожал и начал возиться, пытаясь проснуться и избавиться от боли, рассекающей его грудь. Чу Ваньнин, которого сейчас освещает свет из дверного проёма, дышит тяжело и пытается последними силами придавить супруга к кровати. Его глаза сначала широко распахиваются, ведь он не ожидал, что кто-то прибежит в спальню Императора поздней ночью, а затем веки сосредоточенно прищуриваются. Мужчина продолжает тянуть из рёбер Тасянь Цзюня тёмную ци, вырывая проклятый Цветок, создавая рану в груди, пачкаясь кровью. Он сам чувствует, как силы покидают тело. Однако, Ваньнин поднимает подбородок, хмурится и уверенно говорит: — Я не наврежу своему супругу. Так нужно, Цяньбэй. П-… Пожалуйста… — Чу судорожно выдыхает, когда по позвоночнику ударом молнии проходится боль, и сгибается. Он не использует более духовную силу своего плода, не смея так рисковать. Теперь тратятся только его жизненные силы. — Закройте дверь. У меня нет времени. Так нужно. — Этот слуга не понимает… Великий Император, он?.. — Старик беспокойно бегает взглядом по двум мужчинам на кровати, не зная, что ему делать. Он видит, как тёмная энергия выходит из Тасянь Цзюня, как тот дёргается всем телом без сил сопротивляться. — Он жив. И будет жить. Дайте мне ещё пару минут, я после всё объясню. Я не наврежу ему, — уже шипит Ваньнин, а затем дёргается, когда вытаскивает последний корень, и едва не заваливается на спину, хрипло дыша. Однако, сразу после его слов дверь в спальню захлопывается. Старик Лю продолжает стоять у стены тенью, наблюдая, и Чу Ваньнину хочется высказать слуге благодарность за доверие, но в горле резко становится слишком сухо, голова словно покрывается трещинами. Мо Жань, лежащий рядом, начинает приходить в себя, рычать и морщиться. Всё ещё обнажённое тело покрывается холодным потом, а из места рядом с сердцем, откуда Чу вытащил проклятие, использовав не просто силу своего ребёнка, но и пожертвовав частью собственный жалкой души, начинает сочиться кровь. Их белые простыни вскоре становятся алыми, пропитываясь густой жидкостью, что заполняет комнату запахом железа. — Скорее… — тихо говорит Чу, пытаясь отдышаться и чувствуя, как покидают тело силы, а между ног становится подозрительно мокро. — Скорее зовите лекаря. Двоих. — Я… Образцовый Наставник… Этот Цзайся вернётся с лекарем. Да… Да, сейчас, — тараторит расстерявшийся старик, тут же выбегая из комнаты. Чу Ваньнин проходится ладонью по своим бёдрам, поднимает руку и, с едва бьющимся сердцем, с расколотой душой понимает, что та в крови. Низ живота режет до темноты в глазах, а воздуха в лёгких становится невыносимо мало. До хриплого кашля. До потерявшего цвет лица. Мужчина падает на простыни рядом со своим Альфой, что приоткрывает веки, постанывая от мучений. И первое, что Мо Вэйюй видит, это его едва дышащий Гамма, его Ваньнин, сжимающий в руке сгусток чего-то красного и тёмного. Его Учитель, усыпленный последними вырвавшимися наружу бабочками, что освещают бледное тело алым светом, вскоре потухая насовсем.