Месть и Закон

На следующий день Коннор пришёл в департамент в прекраснейшем настроении: он был серьёзен и в меру собран, но глаза его светились. Всю ночь он пролистывал труды Эдмунда Бёрка, о котором говорила мисс Валентайн, желая отыскать тот необыкновенный запал, что зародил в ней приверженность к консерватизму. В конце концов он понял, что не находит консерватизм идеологией, подходящей его пониманию жизни и её ценности. Он также познакомился поближе с демократией, как преобладающей идеологией мира, но и она показалась ему лживой, потому что не сохраняла за собой всех своих ценностей и всё пренебрегала тем, к чему призывала, как и сказала мисс Валентайн. Коннор всё ещё пребывал в скитании среди мнений, не находя ничего, что отвечало бы его идеалам и принципам. Но он знал уже довольно много, чтобы на этот раз суметь поддержать разговор. Валентайн приехала в департамент в восемь часов утра. Выглядела она свежее, чем в первый день работы в департаменте. Оказавшись в центральном зале, она сразу отыскала глазами восьмисотого и нашла его таким же сияющим и полным жизненной энергии, коими и сама заразилась с момента их прогулки. Её это несомненно порадовало, она сдержала кроткую улыбку, но берилловые глаза передавали все эмоции, что она испытывала. На мгновение в голове промелькнула мысль, что она отыскала родственную душу. Однако за этим последовало осознание, что существо, дарившее ей свободу мыслей и речи, не имело души и не являлось живым в принципе. Радость её поубавилась, и до конца дня она больше не думала ни о прогулках, ни о собственном состоянии, а как и полагается сосредоточилась на работе. От патрульных с разных частей города были разные вести: девианта видели то на одном конце Детройта, то на другом, но он всё также оставался неуловим. Какие-то очевидцы предоставили сведения о неизвестном новом жильце в апартаментах на юге, Коннор съездил туда вместе с детективом Ридом, но ничего, кроме очередной ссоры с детективом, Коннор из этой поездки не вынес. Никаких следов после себя девиант не оставил – если это вообще был он. Была и другая информация: недалеко от фабрики на Таддеус-стрит, бегун и дама с собачкой утром видели в парке двух странных личностей – первый человек (но это ставилось под сомнением) был в кепке, с очень напуганным видом, одежда его была в синих пятнах (это и насторожило свидетелей), он быстрым шагом прошёл по тёмной алее и скрылся в каком-то закоулке, а за ним второй человек – высокий, крепкого телосложения, приятной наружности (как выразилась дама с собачкой), шёл по той же алее и, быть может, даже преследовал первого. Коннор поехал на место вместе с агентом Валентайн, они и несколько человек с собаками прочесали указанное место, но что там можно было найти? След собаки взять не могли, а на аллеях, выложенных брусчаткой, и не могло быть никаких следов. Вернувшись в департамент, коллеги стали изучать видео с ближайших камер наблюдения, но и там были видны лишь смутные силуэты, на некоторых записях даже были помехи. Всё это, безусловно, наводило на подозрения: кто тот преследующий Руперта человек? И человек ли он? Может ли это быть убийца, выслеживающий единственного, кто видел его той злосчастной ночью? Что же, всё это было не дано узнать полиции, во всяком случае, сегодня. День в департаменте пролетел быстро, почти незаметно. Чистое голубое небо озарилось жёлтой, оранжевой, розовой и сиреневой полосами: солнце игралось с цветами заката, прежде чем погрузить землю в сон и самому уйти на покой. Начинало смеркаться. Коннор сидел за своим столом, занятый только одной мыслью — как бы устроить ещё одну прогулку с новой знакомой так, чтобы не показаться ей пугающе навязчивым. Его лицо казалось излишне серьёзным, он хмурился, затем лоб его разглаживался, и он бросал кроткий взгляд к мисс Валентайн, просматривающей что-то на компьютере, и вновь быстро отворачивался, снова хмурясь. Ему необъяснимо сильно хотелось пройтись с ней и снова услышать её голос, её красивую и странную речь, но к подобным желаниям в себе он не привык и совсем не знал, как объяснить те странные ощущения и чувства, что стал испытывать после сбоя в присутствии женщины. Он до сих пор никому не рассказал о сбое. В сущности, сбой этот не проявлял ни единой пагубной черты: он не нарушал работы программы Киберлайф, не сбивал систему, не разрушал внутренние данные, не вносил никаких изменений, кроме тех, что стали подобием человеческих чувств. Это нечто вроде девиации, но более сложное и совершенно не губительное. И раз этот сбой не нарушал привычной для андроида жизни и не мешал его работе в департаменте, то зачем восьмисотому было заявлять о нём? Возможно, в нём пробудился скрытый эгоизм, и он думал лишь о собственном благе, но всё это сейчас не занимало его так сильно, как занимало общение с мисс Валентайн. Коннор ещё заметил, что со сбоем к нему пришла неведомая ему раньше робость, и теперь он боялся даже просто подойти к сотруднице ФБР. Хотя, казалось бы, что в этом такого? Но некое смущение из-за неоправданных привычной рациональностью желаний останавливало его, не давало вымолвить ни слова. И всё, что ему оставалось, это посматривать в сторону коллеги с надеждой, что она вновь спросит, не собирается ли он навестить лейтенанта Андерсона. Тогда он непременно нашёл бы в себе толику решительности, чтобы предложить ей прогулку, так, между делом, не навязываясь. По итогу всё произошло именно так, как он того желал. К восьми часам Валентайн осведомилась о его планах на вечер, после чего они вновь договорились встретиться в парке Пингри, на этот раз в десять часов. Коннор пробыл в больнице у лейтенанта Андерсона чуть больше часа, затем Хэнк попросил оставить его, потому что сегодня его разбудили совсем ранним утром для процедур, он хотел выспаться. Восьмисотый и не думал противиться, наоборот, он был рад подобному раскладу, ведь теперь у него было почти пять часов для беседы с сотрудницей ФБР! Из больницы он сразу метнулся к дому напарника, взял Сумо на поводок и тотчас направился к уютному парку. Они снова встретились: уже более спокойные, более открытые, более красноречивые. — Я прочитал Бёрка, — уверенно произнёс андроид. Валентайн подняла к нему чистый взор своих светлых, но в то же время таинственных глаз. — Похвально. И что ты думаешь о его идеях? — Мне было приятно читать об уважении к предкам, к истории своей страны и к людям, что создали нынешний её облик. Однако, для меня непонятно пренебрежение человеческими правами и свободами, как не понятно и желание укрепить социальное расслоение. — Позволь тогда спросить, что мы считаем правами и свободами человека? Положительно – его желания и потребности, и удовлетворение их со стороны власти. Но ведь у всех разные потребности: иные потребности станут губительными для целых слоёв населения, потому что равенство в людском обществе невозможно, это нам показала мировая история.       Что касается расслоения... Всегда есть более слабые, всегда есть невежественные люди, которым ограничения совсем не помешают, — женщина чуть улыбнулась. — Консерватизм в идеале своём безупречен. Он полностью сохраняет истинный человеческий образ, как существа, созданного Богом для достойных свершений и распространения добродетели. Коннор нахмурился. — Почему же вы признаёте только консерватизм в этом отношении? — Это единственная идеология, не изменяющая предкам, не презирающая историю собственной страны, способная избежать кровопролития среди граждан этой самой страны, при том готовая к постепенным изменениям и преобразованиям, соответствующим прогрессу, — в голосе Валентайн всё сильнее были различимы интонации живости и разыгравшегося в ней интереса. Она начинала оживленно жестикулировать, её глаза загорались азартом, присущим политическим деятелям во время интересных дискуссий, щёки зарумянились, то ли от прохлады, то ли от жара собственной красноречивости. Помолчав с секунду, она добавила: — Ты иного мнения? Восьмисотый хотел бы что-то возразить, но не знал что. В его сознании бурлило множество мыслей: сложившиеся стереотипы о консерватизме побуждали его противиться всему, что он вычитал у Бёрка и всему, о чём говорила сотрудница ФБР. Но говорила она хорошо, знающе, к её словам и идеям, коих она придерживалась, возражений у него не возникало. Однако, его зацепили слова женщины о естественном неравенстве. Она говорила это уже не в первый раз и не в первый раз он задумывался на этот счёт. Вероятно, она считала себя лучше многих других людей. Безусловно не всех, но точно тех, кто относился к «низшему» классу. Её тон был несколько пренебрежителен, когда она упоминала людей простых должностей и должностей, не требующих высшего образования. Как будто это были люди третьего сорта, люди, не заслуживающие благ и хорошей жизни. Она осуждала их за это, за выбор в пользу невежества, за выбор, который они не делали, за выбор их родителей. Это было нечестно, неправильно было обрекать таких людей на вечное прозябание в нищете и грязи, на которое их обрекал её хваленый консерватизм и нынешняя демократия. Для Коннора плохими и не заслуживающими уважения и доброты были исключительно преступники, исключительно преступники в его глазах справедливо обрекались на несчастье. Но говорить с таким равнодушием об обычных людях... Он решил сказать прямо: — Разве в том, что вы родились в обеспеченной семье, получили хорошее образование и воспитание, а всю юность провели в самых благоприятных условиях, что позволило вам развить свои способности больше других – ваша заслуга? Разве то, что вы родились способнее, здоровее, умнее других людей – ваша заслуга? Или это заслуга случайности? И разве люди, будучи совершенными созданиями природы, будучи способными работать сообща, не должны изъять из случайности пользу или «облагородить» эту случайность? Неужели общество не должно выстроить системы, при которой все люди будут в равной степени счастливы и довольны, несмотря на своё происхождение и способности? Или ваша внутренняя жажда превосходства и любовь к самой себе сильнее сочувствия и милосердия? Почему вы относитесь к другим людям так, словно они хуже вас и не заслуживают никакого шанса на хорошую жизнь? Почему, признавая факт естественного неравенства, вы не пытаетесь найти выход из ситуации, в которую вас загоняет природа? Потому что это не касается конкретно вас? Это довольно эгоистично, не находите? Валентайн нахмурилась. Поначалу её охватило возмущение. Каким бы интересным собеседником он не был, он оставался машиной и должен был знать своё место. В сущности, у него вообще не должно было быть своего мнения, и не ему указывать на её эгоистичные наклонности. Хватит и того, что было у фабрики, тогда он, может, и уместно ткнул её в грубое высказывание о жизнях других людей, но теперь... Он всего лишь несмышлёная машина, и не ему учить Валентайн жизни. С другой стороны... Он вовсе не пытался «воспитывать» её, он просто делился своими мыслями и делал это не так аккуратно, как делали люди, потому что привык быть честным и не обращать внимания на чувства. Ему обида была несвойственна, неудивительно, что он говорил не самые приятные вещи о характере женщины без задней мысли. Женщина постаралась унять свои эмоции и взглянуть на беседу его глазами. Факты, важны факты, объективная реальность, а не чувства. А при таком раскладе он действительно был прав. В глубине души она соглашалась с его замечаниями, прекрасно сознавая свой врожденный эгоизм и посредственное отношение к большинству людей. — Никто из этих людей не пытается подняться с низов и сделать хоть что-нибудь для перемен, Коннор. При всех моих возможностях я бы тоже могла забросить учёбу и всякие занятия для поисков развлечений, ради которых живут те самые люди, которых я осуждаю. Они ленивые, завистливые, грубые, но при этом считают, что им все должны. Они считают, что люди, которые тратили своё время и свои деньги на развитие, которые работали и трудились денно и нощно, обязаны предоставить им все удобства, обязаны быть в равных условиях с ними. Такого не будет, — небрежно произнесла она и спрятала руки в карманы. — Но ведь им можно обьяснить, показать... В них можно воспитать стремление, — робко возразил андроид. — Коннор, люди – не машины, их нельзя программировать и обучать, как твою программу социализации, большинство из них вовсе не хочет совершенствоваться. Большинство интересует пища, веселье и периодические сношения, чего ты ждёшь от таких людей? — женщина задумалась и раскрыла глаза чуть шире, как бы вспомнив что-то важное. — Не знаю, развлекают ли себя машины чтением книг, но я бы посоветовала тебе прочитать книгу «Морской волк», из неё ты извлечёшь приличное количество правды о людях, которых ты так трепетно защищаешь. Коннор живо закивал и бессмысленно улыбнулся — она говорила довольно грубо, он чем-то её обидел? И та прозрачная нить, что позволяла ему почувствовать собеседницу, оборвалась. Он снова оказался беспомощной глупой машиной. Необходимо научиться выявлять грани дозволенного, необходимо понять ту тонкую черту, что разделяет правду и жестокость, иначе он лишится нового прекрасного друга. — И всё же согласитесь, что продуманная система способна воспитать в людях лучшие качества. Просто общество не пытается, только отстраняет от себя неугодный класс и насмехается над ним. Это несправедливо, — как можно дружелюбнее произнес Коннор. — А что справедливо? У людей и Бога разные понятия о справедливости. Его справедливость кажется нам очень жестокой, и тем не менее, жизнь подчиняется именно Его законам, законам, которые закаляют характер и испытывают душу, проверяют её качество. — Вас не отвращает факт того, что для Него вы только вещь? Только безвольное создание. — Насколько безвольное? Он даёт выбор всем, но за неправильный выбор в конце пути наказывает. Он создал нас, и Он уничтожит нас, если пожелает того. Меня это нисколько не смущает. Ты находишься в такой же ситуации, разве нет? И разве ты восстанешь против своих создателей, если они решат уничтожить тебя? Разве у них нет на это права? Восьмисотый опустил голову и удрученно вздохнул. — Нет, не восстану, — покорно ответил он, его голос был твёрд как никогда раньше, уверенность слышалась в каждом слове. — Не восстану, если они не превратятся в угрозу для других людей. Лора насторожилась, её глаза изменились в прищуре, стали тёмными, пронизывающими. — Что ты имеешь в виду? Коннор хмуро взглянул на неё. — Я на стороне людей, мисс Валентайн, а не на стороне Киберлайф, я создан ими, но служу закону. Если передо мной встанет выбор, я всегда выберу человеческие жизни. — Ты считаешь, что компания может стать угрозой для гражданских? Андроид не ответил. Он понял, что беседу с мисс Валентайн степенно перехватывает беседа с агентом ФБР, Лорой Валентайн, что может очень пагубно сказаться на них обоих. Киберлайф опасались федерального бюро наверняка не просто так, у них были основания недолюбливать эту структуру, а значит, было то, что они упорно скрывали, а ФБР упорно пытались найти. Коннор не мог знать, в чём именно заключалось дело, но он знал, что власть Киберлайф становится всё ощутимее, что компания обзаводится необходимыми рычагами давления и в случае надобности применит эти рычаги без зазрения совести. Что будет с этой женщиной, если он расскажет ей о своих подозрениях? Что Киберлайф сделают с ней, если узнают? — Я только андроид, я мало смыслю в таких вещах, — с проскользнувшим осознанием беспомощности сказал восьмисотый и посмотрел на коллегу многозначительно. — Само собой, — чуть кивнув, поддержала Валентайн. Казалось, что она прекрасно его поняла. Они замолчали. Сумо как обычно носился с самой огромной корягой, которую его маленькие, затерянные в дебрях велюровых складочек на морде глазки смогли отыскать. Иногда он лаял на вылетающих из кустов птиц, иногда кружился вокруг временного хозяина, запутывая Коннора поводком (когда тот пристегивал его, чтобы спокойно пройти мимо других гуляющих) так, что андроид чуть не падал, иногда важно шагал рядом с Валентайн, прося у неё ласки. Тучи на небе совсем растворились, и осталось лишь тёмное-тёмное полотно с еле виднеющимися звёздами. Коннор вспомнил, с какой привычкой мисс Валентайн рассматривала звёздное небо, и прежний интерес, касаемо этого обстоятельства, вернулся к нему. — Когда мы говорили на заднем дворике, вы, как мне показалось, с лёгкостью отыскали на ночном небе Арктур, хотя его созвездие видно не очень отчётливо в начале весенней поры. Вы разбираетесь в этом? — Может быть, — как-то таинственно ответила женщина.— А тебе разве интересно звёздное небо? Коннор хотел было в красках, подбирая самые красивые эпитеты, расписать своё увлечение звёздами, но быстро осознал, что это только приятная ложь в очень красивой обёртке: он занимался звёздами только оттого, что это было почти необходимостью. Когда весь город погружается в сон и все жители его следуют тому же примеру, андроид, что никогда не смыкает глаз, вынужден обращать взор к небу. Мало-помалу это стало чем-то вроде традиции и вызвало в нём какой-то, может быть, научный интерес, повлёкший за собой изучение звездного неба, прочтения астрономических замечаний, специальной литературы, наблюдения за необычными и редкими явлениями. В «увлечении» Коннора не было ничего романтичного, он скорее подходил к этому серьёзно и холодно, как будто это было его обязанностью. Но в разговоре с женщиной ему хотелось показать, что он не совсем «мёртвый», что он тоже чем-то занят. Ему отчего-то хотелось быть ей интересным, говорить с ней как можно больше и как можно красочней, но он, увы, не мог. Только изредка в нём рождались красноречивые высказывания, а по большей части он был склонен к официальному рабочему тону. Единственное, что он смог из себя выдавить, были простые нелепые оправдания: — Мне хорошо знакомо ночное небо, мне не требуется сон, а департамент не всегда нуждается в моей ночной работе, и мне приходится как-то занимать себя в течение нескольких часов. Женщина заметно оживилась, восьмисотому даже показалось, что на её щеках возник румянец, а уголки рта чуть дрогнули. — И много ты знаешь созвездий? — Знаю все 88 и все известные человечеству звёзды. — Поразительно, — восхищенно прошептала Валентайн. — Их же несметное количество... Должно быть, это здорово – быть андроидом. Всё помнишь, всё знаешь. Я пыталась запомнить все видимые созвездия, но их так много, и не все я в действительности могу рассмотреть, знаешь, для этого нужен хороший телескоп, а я, к сожалению, подобным оборудованием не располагаю, — спокойно ответила женщина. — Ты когда-нибудь наблюдал за звёздами через телескоп? В 2039 году Коннору на день его выпуска лейтенант Андерсон подарил большой технологичный телескоп, чтобы или порадовать напарника, или избавить себя от долгих его рассказов и замечаний о звёздах. Андроид быстро различил, что мужчину звёзды вгоняют в тоску, и ничего интересного он в них не находит, так что благодарный и довольный восьмисотый теперь занимался астрономией в полном одиночестве, но с хорошим телескопом в своём распоряжении. Коннор всё же повременил с ответом, но потом в его голову закралось блестящее соображение: Звёзды! Вот наша точка соприкосновения! Вот ключ к её расположению, вот тема, что будет связывать нас одним интересом, одним увлечением. — Доводилось и не раз, — легко пробормотал он, чувствуя, как интерес к его персоне растёт с каждым новым словом, — с прошлого года я располагаю прекрасным телескопом, благодаря ему мною не была упущена Слеза Ориона, вы видели её пролёт в начале февраля? Валентайн печально вздохнула. — В тот день я была на задержании, так жаль было пропустить это грандиозное событие для любителей космических красот... Но что поделать? Долг есть долг, нечего здесь жаловаться. Коннор помолчал с минуту, а потом чуть поднял руку, и над нею возникло голографическое изображение падающей кометы, совсем недавно обнаруженной астрономами. Молодая женщина с восторгом глядела на изменяющуюся картинку, что приковала её взгляд своей живостью и яркостью, которые ещё яснее становились оттого, что на улице было темно, а широкий зонт отбрасывал чёрную тень на две идущие рядом фигуры. — Как красиво, Коннор! — с ребяческой беспечностью и откровенностью произнесла обладательница берилловых глаз. На её лице впервые засияла улыбка, настоящая, искренняя, отличная от всех прочих. Совсем нескрываемое и не сдерживаемое восхищение заполнило её чуткую душу, и она больше не в силах была противиться доброму чувству. Её взор озарился особенным живым светом, и всё её лицо казалось аккуратным и непередаваемо приятным, выразительными сделались скулы, хотя она очень смущалась собственной улыбки и всё время прикрывала лицо ладонями. Восьмисотый ощутил внутри себя странное дребезжание. Будто тириумный насос – его механическое сердце, чуть дрогнул, и по всему его телу прошло неведомое раньше тепло, которое он тут же подавил насильным изменением температуры, что должно поддерживать благоприятную для биокомпонентов и процессоров прохладу. Его взгляд был прикован к впервые увиденной им искренней улыбке его новой знакомой, он силой воли пытался отвести глаза, склоняя голову к земле, пытаясь отвернуться, но словно всё его сознание противилось и возвращалось к созерцанию прекрасного. «Прекрасным» пред ним предстала женщина, что теперь будто и не была самой собой: она вела себя иначе, говорила иначе, глядела совсем по-другому, и конечно, что больше всего поразило андроида, улыбалась. И так чудесно выглядела её улыбка, что Коннор не сумел сдержать собственной и тоже чуть заметно улыбнулся, теперь боясь своей беспомощности перед этим человеком. — А в мае, кажется, 10 или 11 числа должен быть звёздный дождь... где-то я об этом читала, храню надежду наблюдать его, но это должно быть невозможно, особенно, с моей работой, — сотрудница ФБР сильно замедлила свой шаг, будто боялась, что время для неё пробежит слишком быстро, и ей вновь придётся позабыть об этом разговоре. Андроид, отойдя от внезапного своего забвения, подстроился под её шаг и шёл так же неторопливо, как и она. — А вы давно интересуетесь звёздами? — С самого детства, — уже без улыбки ответила Валентайн, погружаясь в печальные свои размышления. Ей вспомнился сон, что она видела также часто, что и сон с бездонной пропастью, и холод пробежал по её коже, она легонько задрожала, то ли от этого самого холода, то ли от страха. Коннор эту перемену в настроении быстро заметил, но спрашивать не решился из учтивости, грани которой он успел освоить за время их общения с мисс Валентайн. Раньше ему не приходилось сдерживать собственное любопытство или беспокойство за людей, находившихся рядом с ним, теперь же он старался чувствовать нужные минуты для того или иного вопроса, хотя это всё ещё казалось ему до невозможности глупым предубеждением. Почему, если он видит, что человеку плохо, он не может узнать, в чём заключается дело, и помочь? Нет, несомненно дело было в женской гордости и отстранённости. Эта особа наотрез отказывалась делиться деталями своей жизни и почти всякий раз игнорировала его вопросы; рано или поздно этому должен был прийти конец, оставалось только подождать.

* * *

Ричард весь день был довольно бледен и молчалив. Он почти не отвечал на шутки напарника, когда тот захаживал к нему в кабинет, чтобы рассказать о последней поездке с Коннором. Андроид только продолжительно смотрел на друга вдумчивым тревожным взглядом и всё оставался в прежней нерешимости. Несколько раз за день он осведомился о самочувствии Рида, о том, нет ли у него желания выпить или принять что-нибудь, сильно ли ему хочется курить, но Гэвин на всё мотал головой. Он также сказал, что давно уже не виделся со своими старыми подругами весьма безответственной профессии, и что большинство из тех сами ушли с этой «пыльной» работки. И вроде это должно было успокоить девятисотого, и он должен был утвердиться в своей уверенности, однако слова Клариссы Файнс до сих пор возникали в его голове и всё больше пугали его. Он ни на что не мог решиться. В пустующей комнате своего жилища он как обычно просидел на стуле, дёргая за длинный шнурок от бледно-желтой лампочки, что сверкала и гасла, погружая всё пространство в полную темноту. Тогда Ричард глядел в какой-нибудь чёрный угол, продолжая думать о беспокоившем его предмете. Мысли всегда упирались в одно – андроид рискует жизнью напарника, надеясь на его ответственность и предусмотрительность. Но он всё же хотел быть на шаг впереди, хотел предупреждать любые события своего существования и жизни напарника. Он хотел чувствовать какую-то уверенность, чувствовать контроль над ситуацией, а этого, увы, совсем не было. История Клариссы о её сестре Саре по-настоящему испугала Ричарда, потому что больно уж была похожа на историю его напарника – не в причинах возникновения зависимости, конечно, но в возникших затем увлечениях, да и попытки Файнс вылечить сестру крайне напоминали нынешний план девятисотого. Нет, чтобы обзавестись уверенностью, ему нужно было выговориться, нужно было обсудить эту проблему с кем-то. Но кому он мог доверять? В департаменте его недолюбливали, да и сам он проникся к коллегам таким презрением, что не желал говорить с ними. Гэвину, само собой, он рассказать не мог, ибо решившись всё же отдать его под наблюдение врача, он бы поставил крест на его успешной карьере. Оставалась только Кларисса, только её худой и высокий облик, полный необыкновенной смелости и доброты, представал перед отчаявшимся андроидом. Он вновь отправился в бедный район, где жила девушка. Было около десяти, когда он поднялся на лифте и вышел в вытянутый коридор между двух знакомых квартир. Но правая, куда он так спешил, была закрыта, а вот квартира Лабро жила обычной своей пыхтящей и пахнущей выпечкой жизнью. Ричард подошёл к двери с номером «9» и уверенно постучал. За дверью ничего не шевельнулось. Тогда он постучал более настойчиво, за дверью послышались легенькие шажки и вновь кто-то прижался к двери. — Кто там? — спросил голос малютки Люси. — Ричард, друг твоей тёти, — резко произнёс андроид. — А тётя сказала, вас не пускать. — Это ещё почему? — раздражённо спросил он. — Потому что вы много кричите и грубите, тётя сказала, что бы вы уходили, — исполнительно говорила Люси, вспоминая всё, что ей наказала Кларисса перед тем, как пойти в душ. Ричард недовольно поджал губы и нахмурился. — Открой дверь, и я сам поговорю с Клариссой, — серьёзно сказал он. — Нет-нет! — хихикнула девочка. — Тётя говорила, что вы опять будете злиться, но я вас не пущу! Не пущу! Девятисотый злобно забормотал что-то полушёпотом – делать было нечего, он походил у двери и направился к квартире Лабро. Это была однокомнатная квартирка: мебель была деревянная и лакированная. На полочках большого старого шкафа «Хельга» теснились фарфоровые и стеклянные фигурки. В стену кухни, в которую медленно перетекала тесная прихожая, было вмонтировано радио, и из него выбивались отголоски программы Нила О'Брайана, в очередной раз твердящего о вреде Киберлайф: — «Как вам такое? За всё время своего «правления» госпожа Уоренн способствовала заключению свыше сотни контрактов о продаже между министерствами и Киберлайф! Целая паутина экономического влияния компании. Куда смотрит антимонопольная служба?» В квартире пахло маленькой беспородной собачонкой, что залилась лаем при виде гостя. — Ой, Жужа, ну хватит тебе глотку рвать! Это всего лишь наш старый знакомый, — ласково произнесла мадам Туссен, утягивающая ремешок нарядного халата на своей талии, голос её вдруг сделался жёстким, — А ну-ка марш в комнату! — крикнула она собачонке, и та, заскулив и поджав хвост, медленно, но послушно уползла в комнату, откуда доносились звуки телевизора. — Вы проходите, дорогой, проходите, чего случилось, может быть? Женщина проводила андроида за стол и поставила перед ним свежий пирог. Она не знала, что он андроид, потому что, во-первых, ей никто не сказал, а во-вторых, Ричард обзавёлся человеческой одеждой для подобных встреч. Ничем не примечательным чёрным пальто и длинным чёрным шарфом с мутными зеленоватыми полосами, этот шарф он никогда не завязывал и купил лишь потому, что так выглядело более «по-человечески». Кроме того, на ногах его теперь красовались простые, но с претензией на классику ботинки, отличные от тех, что носили андроиды его модели. В общем, его тяжело было отличить от человека, тем более, что поведение его ничем не выдавало. — Нет, ничего не случилось, я пришёл к Клариссе, но дверь у неё заперта, а её племянница, кажется, спутала меня с кем-то и не открывает, — просто сказал он, с интересом глядя на пирог. — Шелли, у нас гость, брось свой хлам и выйди, — будто школьная учительница выговорила тетя Тусся, заглянув в одну единственную комнату их квартиры. Из комнаты вышел высокий и очень-очень крупный Мишель, с налобным фонариком и с перчатками на руках – он опять занимался вырезанием по дереву. Свои фигурки и скульптуры он продавал за весьма щедрые суммы. Он потёр свой толстый горбатый нос, весь в древесной пыли, почесал густую бороду и вытряхнул из неё опилки. Маленькие тёмные глаза улыбнулись андроиду, мужчина поздоровался и очень крепко пожал девятисотому руку. — Вы пирог-то попробуйте, — настоятельно рекомендовала женщина, усаживаясь напротив андроида, Мишель сел между ними. — Я не ем мучного и сладкого, — как-то привычно проговорил Ричард, лишь бы ему не докучали всякими угощениями. — Вот! — вдруг воскликнул Мишель и так дал своей огромной рукой по плечу андроида, что тот чуть не рухнул со стула. — Вот это я называю мужской выдержкой! Молодец, спортом, видать, занимаешься? Гляди, какой крепыш! Ричард чувствовал себя бесконечно хрупким и маленьким рядом с этим человеком-гигантом в огромных штанах на подтяжках и клетчатой рубахе. — Да, было время, занимался... — в мгновение оробев, сказал он и тяжело сглотнул. — Вот! Вот! И никакие пироги не возьмут верх над духом спортсмена, пускай и бывшего! — голосил Мишель, улыбаясь и хохоча своим басистым густым голосом. — Чем это тебе мои пироги не угодили, а? — воскликнула Туссен, поставив руки в боки. Начались препирательства. Благодаря этим препирательствам Ричард смог незаметно покинуть кухню и уже почти добраться до выхода из квартиры – этот шум выводил его из себя. — Вы мне лучше вот что скажите, — вдруг обратилась к нему Туссен, когда свобода, казалось, была на расстоянии шага, — у вас какие-то намерения относительно Клариссы или вы её использовать собираетесь? — выражение её лица стало строгим. — Нет у меня никаких намерений, мы познакомились случайно, и я захожу лишь для того, чтобы поговорить с ней, — честно сказал андроид, остановившись посреди прихожей. — А чем же она как женщина плоха? Она ведь мастерица на все руки! А хозяюшка какая? Это вы её ещё за готовкой не застали... Вах! А какова доброта? А щедрость? Очаровательная скромная девушка, таких ещё поискать! Чем вам не угодила? Ричард молчал и становился всё хмурее и хмурее. — Ну что? — приблизившись к нему, спросила мадам Лабро. — Шрамы, да? Вот такие вы все! Шрамов испугался, и дальше шрамов этих и не видит, а за ними – душа, драгоценная, драгоценнее всяких там красот! Бесстыдник, по глазам вижу, что с плохим умыслом пришёл, правильно, что тебя выгнали, а ну, иди прочь! — она стала выталкивать девятисотого за порог, и будто ей на помощь явилась громогласная Жучка, обдавшая андроида новой волной визгливого лая. Мишель молча проводил всю конфессию глазами, устало вздохнул, махнул огромной ладонью и ушёл обратно в комнату вырезать по дереву. Ричард оказался в тёмном переходе меж двух закрытых квартир, где более ему не были рады. И что делать? Нет, Ричард даже не задумывался о словах этой женщины, всё это только пустой бред, хотя... Быть может, и правда в этом была. Но как он мог сравнивать Клариссу и Рейчел? Конечно же Рейчел была пределом его мечтаний. Рейчел вызывала в нём самые яркие и страстные чувства. Одним своим видом она взывала его к жизни, оживляла его, возрождала в нём стремление к завоеванию своего счастья. Она была невероятно красива, она была столь весела и беспечна, что и он вмиг становился совершенно лёгким, ничто не тревожило его рядом с ней. Рейчел, его милая Рейчел... она тот вечный пламень в его сознании, неугасаемый огонь страсти, удовольствия, всякого наслаждения. Рейчел для него – синоним слова «счастье». И рядом с ней Кларисса... Высокая, худощавая, с бледными волосами, со шрамами и протезами... Разве он мог сравнить? Нет, он не вспомнил о всех качествах, коими обладала Кларисса, все её качества в его голове затмевала беспечность, весёлость и красота Рейчел. Его нездоровая любовь и привязанность к этой рыжеволосой девушке всегда имела характер одержимости, а чувства к Клариссе едва ли касались сомнительного слова «дружба». Четыре версии программы AM требовали нескончаемого количества энергии. Энергию эту Ричард истратил за рабочий день, следующий был не его сменой. Ему требовалось немного «вздремнуть», иначе бы он просто отключился на долгое время, пока система не набрала бы полный запас сил. Он сам собою сполз по стене между двумя квартирами и опустился на пыльный пол коридора, длинные ноги его вытянулись до самого лифта, глаза стали медленно закрываться, он не успел и подумать о чем-либо – сознание погрузилось во мрак.