филворды

      Оуэнс оглянулся. Трансляция «Далласа» оборвалась. Сэм бы не придал значения — плохая связь в Рут не редкость, — но за пустотой канала, шипящего, будто подраненное животное, пришли иные звуки. Подошли близко и, что хуже, осмысленные.       Музыкальное сопровождение этого вечера взяло свою «до»: скрип — неправильно взятая на струнных нота — завис в воздухе. Резко стих, как стихло и давящее на череп шипение телевизора. Музыка изменилась. Невидимый дирижёр взмахнул палочкой — чужая поступь раздалась от порога до прихожей. Звук был зловещим и отдавался в ушах Сэма колокольным боем.       Он не видел никого, даже тени, но слышал. Шаг незнакомца звучал вальяжно, каким становится шаг вернувшегося домой после трудового дня человека; отставлены в сторону затёртые ботинки, вдеты ноги в мягкие тапочки и вот он, хозяин, одним лишь шорохом вещал о том, что вернулся в свои владения. Спасительная мысль о Кэти, которая неожиданно вернулась домой, разбилась о тягучую медлительность шага. Кэти никогда не ходила так; Кэти передвигается мелким суетливым шагом и никогда не позволит себе расхаживать по дому — даже по собственному дому! — с такой наглостью.       Пауза — перед кульминацией обязательно. Скромный писк ветра на фоне, ни на секунду не отводящий внимание от главной начинки композиции. Ничего лишнего. Дирижёр очень искусно управлял сегодняшним вечером, доктор Оуэнс. Следующая нота! За вязким ходом проследовал мягкий топот, — не ног даже, а лапок, как если бы с незваным гостем в дом вошёл бродячий кот.       Сэм позабыл о звонке, изматывающем кашле и разбитом стакане — всё оно превратилось в далёкий и неважный бред, в сон, что постепенно забывается на утро. Сейчас реальными были только шаги. Только текущая звуковая дорожка, пущенная в этот трижды проклятый вечер сентября.       Шаги миновали прихожую, задержались у гостиной — лапки наступали на пятки хозяйских стоп и выдали несколько тревожных нот из скрипа половиц — и наконец заглянули в погружённую во тьму кухню. Взмах дирижёра ознаменовал кульминационный взрыв; оркестр загрохотал, только того и ждавший…       Сэм ринулся прочь (позже прокручивая в голове произошедшее, он с удивлением осознает, что кидался не к телефону и не к подставке для ножей, а к выключателю у холодильника, должно быть, рефлекторно зная, что ничто и никто ему бы уже не помог — так хоть увидеть, кто пришёл по его душу), но тело бросило его, предало его — ноги бессловесным приказом чужого ума примёрзли к разноцветной плитке, любимой плитке Кэти… Нет, отчуждённо подумал Сэм, всё же хорошо, что пришла не она. Всё же это очень, очень славно, что она успела покинуть дом за несколько дней до сегодняшнего вечера.       — Добрый вечер, доктор Оуэнс.       Голос гостя вплыл в помещение тихим и густым как туман. Сэм схватил первую под рукой вещь — чайную ложку из серебряного сервиза жены — и с тоской подумал о сейфе в спальной, в котором хранился глок, а также бардачке машины, где прятал коллекционный револьвер.       — Приятно снова встретиться с вами, — издевательски продолжил голос. Сэм рискнул сдвинуться с места — без толку. Тогда он мысленно прокрутил новую строку нот, силясь вспомнить её: туман вис низко и шёл из глубины горла, пропитанный мрачным весельем и тонкой тоской. Сэм пытался сравнить его с голосами знакомых, но не мог — не то из-за паники, не то из-за плохой памяти.       Сэм положился на зрение. Сощурив веки, всмотрелся в открытый проход, ведущий в коридор. Кашель его нахлынул с испугом.       В проёме кухни — раньше любимого пристанища, теперь — ловушки — исподлобья пялясь на Сэма, привидением стоял высокий мужчина в белой майке и брюках, а за ним, затравленно озираясь по сторонам, спрятался ребёнок. Одет он или она был в больничную сорочку, и Сэм, разумеется, узнал сорочку; он бы узнал её и в кромешной тьме, и с никудышным зрением. В памяти вспыхнул совсем свежий разговор с Алексом: лаборатория, мистический пожар, неопределённое количество жертв и чёрт знает сколько скрывшихся с места происшествия… Теперь-то известно как минимум два, зло усмехнулась половинка сознания. Её ехидства хватило до первого ужаса, парализовавшего не только конечности Оуэнса, но и его здравомыслие.       Мужчина (исходя из его формы, санитар лаборатории) и бровью не повёл. Его взгляд упёрся в лоб Сэма как дуло пистолета. Оуэнс в отчаянии стиснул в пальцах чайную ложку, хотя понимал, что с нею он смотрится как никогда нелепо.       И действительно — мужчина в белом, так сильно напоминающий белого призрака, подал первый настоящий признак жизни. Он улыбнулся беспомощности Сэма, как мать улыбается ребёнку с деревянным мечом в руках, вообразившему себя настоящим воином. Вслед за улыбкой доктора озарили фары проехавшего мимо дома автомобиля; света хватило Сэму для того, чтобы лучше разглядеть лицо чужака и в шоке выронить ложку на пол. Гулкий звон, хрип грудной клетки. Заключительная нота! Звук паники, боли и гнева разнёсся по дому.       Увы, доселе безупречная симфония вечера оборвалась нескладно, на полуслове. Досадная ошибка дирижёра. Но она поправима — мощный удар отнёс тело Сэма влево и больно приложил затылком об стену, заставив подавиться криком и замолчать.       Оуэнса словно придавило спереди бетонной плитой. Его руки против воли раскинулись в стороны, и он подумал, что поза его больше всего напоминает распятую фигуру. Он пробовал сопротивляться невидимой силе, но безуспешно. Громко, издавая скрипучие хрипы, он дышал и думал в страхе, что делает это в последний раз.       — Прошу извинить меня за поздний визит, доктор. Я был слишком занят делами, очень важными делами… Никак не получилось выкроить время и предупредить вас заранее, — иронизировал гость, хотя в тоне не звучало ничего, кроме злобы. — Впрочем, вы, возможно, помните, что я всегда был несколько… непунктуальным мальчиком.       Глаза гостя, хищно поблёскивая, налились свинцовой тяжестью. Вся верхняя часть туловища Сэма подверглась давлению: глаза лезли из орбит, язык онемел, теперь холодный и бесполезный, а сдавленное горло попеременно выпускало остатки кислорода тяжёлыми прерывистыми хрипами. Он порывался отодрать с шеи невидимые ладони, но кисти его рук больно вжались костьми в твёрдость стены; его горло давили изо всех сил, не позволяя не то что прокашляться — дышать. Копчик ныл, а на затылке набухла шишка. Каждая клеточка тела перешла под посторонний контроль и в каждой Сэм чувствовал боль.       Человек в белом больше не улыбался. Он неспешно прошёл на кухню, не сводя злых глаз с Сэма, а ребёнок, словно приклеенный, колыхнулся за ним.       — И тем не менее, — хватка усилилась; Оуэнс покрывался холодным потом, пока и без того раздражённую кашлем трахею остро полосовала боль, — некрасиво встречать старых друзей вот так.       Давление невидимых рук на шее резко спало. Голова кружилась, но к счастью не отключилась. Сэм судорожно глотнул воздуха, несколько раз откашлялся и прохрипел:       — Первый…       Лопатки с большим усердием вжали в стену и, обозлившись, приложили Сэма головой ещё разок. Вот и головокружение. Кто-то тихо ахнул сквозь звон в ушах Сэма, — кто-то маленький и испуганный.       — Давайте начнём сначала, сэр, — предложил гость. Голос его стал ледяным, ледяным и полным обиды.       Прижатый к стене взглядом, сам Сэм тоже безотрывно смотрел на то, как высокая белая фигура приближается к нему. Он был длинноногим и сухощавым, и ступал резко, но очень тихо, точно паук перед прыжком; от его ног по полу растянулась остроугольная тень. Краем глаза Оуэнс выхватил маленькую тень ребёнка. Тот застыл на месте и бросал тревожные взгляды то на Сэма, то на мужчину. Явно боялся — но кого? Или за кого?       — П-Питер…       «Генри».       — Уже лучше, — голос смягчился, но не существенно, — Честно говоря, я не надеялся застать кого-нибудь дома этим вечером. Слышал, вас оповестили о произошедшем в Хоукинсе и без промедлений вызвали туда?       Вопрос был задан вежливо, но твёрдо, что называется, в лоб. Буквально — Оуэнс застонал, ощутив давление ровно по центру лба, как будто в него вонзили иглу. Сэм не стал, да и не смог уточнять, откуда Генри узнал о телефонном разговоре — сил хватило лишь на короткий кивок.       — В таком случае я буду признателен, если вы уделите мне время до того как отправитесь к своим более презентабельным друзьям из лаборатории, — мужчина жестоко ухмыльнулся и слегка наклонил голову на бок, — Вы сильно постарели, сэр. Надо же… Сколько прошло лет… десять, кажется? Или пятнадцать? — ещё шаг; светлая бровь чуть изогнулась и острая боль невидимой иглы пробралась под лоб Сэма. Он отчаянно забился, пока игла жалила головной мозг; разум испуганно заметался среди воспоминаний, что возвратили давно, казалось, похороненную под рабочими буднями и заботой о Кэти тоску…       «— Мартин, послушай меня. Сейчас я обращаюсь к тебе не как доктор Оуэнс, а как твой друг. Ты неплохой человек, но ты до мозга костей энтузиаст: загоревшись идеей, ты перестаёшь обращать внимание на способы её достижения, для тебя стираются границы между технически правильным и просто человечным. Это опрометчиво, Мартин. Ты учёный, а не психопат.       — Избавься от этого вкрадчивого тона, Оуэнс. Мы оба знаем, что дело не в заботе о моём психическом состоянии. Напомнить, что по-настоящему опрометчиво в нашем деле? Полагаться на дружеские чувства, как и на любые другие чувства в принципе. Проект, которым мы занимаемся, требует свободы ума и хладнокровия, и если тратить время на сантименты, мы не добьёмся ничего кроме ошибок. А они, уж поверь, легко могут оказаться разрушительными. Я думал, ты знаешь это лучше меня.       — Питер, он ведь…       — О господи, опять? Повтори это снова и я клянусь, я забуду о твоём профессионализме и потребуют отстранить тебя от проекта.       — Да, чёрт возьми, я повторю! Подумай о Питере! Я видел записи. То, во что ты втягиваешь его — безумие!       — Я не хочу продолжать этот бесполезный диалог, Оуэнс. Мне всё равно если ты и твоя жена привязались к мальчишке и придумали ему симпатичную кличку, как домашнему псу, но не вздумай мешать этой ерундой работе. Вылетишь из проекта, и больше никогда его не увидишь.       — Этот ребёнок…       — Этот ребёнок способен убить тебя, меня и всех, кого встретит на своём пути, не моргнув глазом. Кэти, конечно же, ничего не знает о деле Крилов?.. Молчание. Естественно. Полагаю, думать из нас двоих нужно не мне.       — Я хочу обойтись без страданий невинных.        — Ну, к сожалению, ты опоздал. Ты хочешь освободить торнадо, Сэм. Я хочу не допустить его столкновения с человечеством.       — Мартин! Мартин, стой!..»       — Достаточно, чтобы уместить в эти годы целую жизнь, — глухо закончил Генри.       Сэм трясся. Боль от воспоминаний проедала каждую извилину и сползла вниз по телу, словно ток по проводам, намереваясь добраться до сердца. Ему сдавило горло комом, на сей раз без вмешательства сверхъестественных сил.       — Нам многое предстоит обсудить, доктор. Как насчёт того чтобы удобно расположиться в гостиной и вспомнить старые, хотя и не могу сказать, что добрые, времена?       Сэм вскрикнул — его швырнуло через всю кухню к проходу в комнату с телевизором, где горел свет, и протащило по полу дальше. Он больно проехался лицом по половицам, ободрал щеку о жёсткий ковёр и в итоге упал на диван, прижатый к подлокотнику одной рукой. Вторая вцепилась (уже своими силами) в измученную шею. Сэм ослабил ворот и какое-то время хрипло, но глубоко и с наслаждением вдыхал пришедшие с гостями запахи. Горечь, пот, бензин. Так пахло его сожаление.       — Не волнуйся, Джейн, всё в порядке, — елейно проговорил с порога Генри, и это так сильно контрастировало с его прежним ледяным тоном, что Сэма пробрало до мурашек. — Доктор Оуэнс порядочный человек, обещаю — я не сделаю ему ничего плохого, если он не сделает ничего плохого нам. Мне просто напомнить ему, что произойдёт, если он попытается нас обидеть. <      Сэм понял, что обращался он не столько к ребёнку, сколько к самому Оуэну. Как будто он, обычный полноватый старик, мог на равных противостоять натиску психокинетической силы! Скорее всего, Генри пытался обозначить границы будущей беседы. Как правильно себя вести одному и что мог сделать другой, чтобы не допустить ещё больше ошибок.       Всё, на что способен сейчас Сэм — правильные слова. Он предпринял первую попытку:       — Питер… Пожар, это… всё это устроил ты, не так ли?       Он вошёл в комнату к Сэму с девочкой. На свету Сэм изучил его тощее туловище, просвечивающее через тонкую испачканную майку. Дольше прочего внимание удержали дорожки из разнообразных шрамов — свежих, побелевших, кривых как от тупого ножа и ровных, сделанных умной врачебной рукой. Тёплая улыбка, ярко контрастируя с апатичным взглядом, обратилась к Сэму; жёлтое свечение делало её похожей на гримасу хэллоуинской маски.       — Забегаете вперёд, доктор. Но я рад, что вы не изменили себе — всё так же зрите в корень, не тратя время на пустую болтовню, — узкая ладонь слегка подтолкнула девочку к креслу напротив Сэма, — Присаживайся, Джейн.       Она кивнула и послушно прыгнула на слишком большое для неё кресло, ещё помнящее тепло Оуэнса. Девочка скрутилась в клубок и настороженно зыркала на Сэма умными, хотя и грустными глазами. Оуэнс тоже рассматривал её, но так и не смог вспомнить её номер — за годы работы с Бреннером он повидал достаточно пронумерованных детей, одинаково одетых и одинаково обритых, с одинаково загнанными взглядами. Зуд вины возвратился на ладони и становился только невыносимее при виде её маленьких карих глаз.       — Зачем ты забрал с собой ребёнка?       — Она решила пойти со мной, — отчеканил он быстро и горделиво.       — Только она? А… остальные?       Генри мило улыбнулся.       Сэм сделал глубокий вдох. Ему нужно было что-то сказать, но язык отказывался слушаться, как будто его по-прежнему держала чужая сила. Слова никак не обретали форму. Он продолжал молчать, а вина время зря не теряла и забивала поры, текла ледяным потом по спине, по лбу, плескалась на ладонях. Он мог бы умыться этим ощущением, пока молча смотрел на девочку в своём кресле; на улыбку гостя из прошлого, и видел — так ясно, до боли отчётливо — лицо юноши, одетого в больничную сорочку, точно такую, что ныне носила Джейн. И память пролила ему в руки ещё больше вины: ведь были ещё дни, другие долгие дни, что Сэм проводил за исследованием этой улыбки. Были дни, когда Кэти стояла с ним бок о бок и смотрела на улыбку с благоговением человека, воззревшего лик ангела. Были долгие разговоры в палате после тех тестов, что стирали улыбки с лиц; но были и ободряющие шутки, и обещания юноше с лицом ангела, что однажды наступит день, когда тесты завершатся, его заберут, и больничная сорочка сменится на нормальную одежду, с любовью выглаженную руками Кэти…       Сэм зажмурился, гоня прочь картинки, что причиняли боль, и кое-как выскреб из больного горла, возможно, единственно правильную форму:       — Я знаю, зачем ты пришёл… Я сожалею, Питер. Я был слаб.       Генри продолжал ангельски улыбаться; Сэм заскулил как избитый пёс, когда в его сознание ворвались новые травмирующие воспоминания — шпарящие словно раскалённые угли и ярче прежних, буквально слепящие его.       «— Доктор Оуэнс, миссис Оуэнс, рад встрече! Не ожидал, что вы приедете вдвоём. Мне распорядиться о получении пропуска для вашей супруги?..       — Здравствуй, Джеймс. О, не беспокойся, я беру её присутствие на территории комплекса под свою полную ответственность! Кэти давно хотела посетить Индиану, а приглашение доктора Бреннера поучаствовать в его новом проекте в Хоукинсе представилось идеальной возможностью наконец исполнить её мечту. Но, для протокола! Не смейся, Кэти! Заверяю, что я долго уговаривал её повременить и посетить сперва Индианаполис, как более развитый город…       — Сэм наивен если считает, что его учёной степени хватит на то, чтобы переспорить женщину.       — Ха-ха-ха!       — К слову, Хоукинс видится мне довольно перспективным местом. Огромные незанятые территории, процветающее фермерство и низкие цены на недвижимость… Прекрасные возможности для роста…       — Вы правы, мэм. Можно сказать, нам удалось спровоцировать обратную урбанизацию — с открытием национальной лаборатории в Хоукинс стекло солидное количество специалистов, от медицины до земельного дела. Они рассказывают о городе семьям и друзьям, те в свою очередь приезжают в гости, намереваясь утолить любопытство…       — И не хотят уезжать! Могу себе представить, почему. Я бы хотела встретить старость в такой тихой местности.       — Дорогая, не вынуждай меня искать у тебя следы преждевременной седины.       — Ну всё, засмеяли! Мужчины! Чуть дай вам повод…       — Прости, родная! Так, через пятнадцать минут встреча с комиссией Бреннера, мне надо идти.       — Я подожду тебя.       — Только не ходи по коридорам для служащих, иначе придётся долго объясняться перед Бреннером. Джеймс, будь любезен, проводи Кэти в комнату ожидания.       — Конечно, доктор Оуэнс. Мэм, следуйте за мной.»       Он видел свою Кэти, как наяву. То её хорошенькое жёлтое платье с острыми плечами, ладно сидящее на фигуре, в котором она напоминала ему Жаклин Кеннеди. Пышные кольца тёмных волос и изогнутый рисунок красного рта. Её узкие туфельки, что звонко цокали по начищенному до блеска полу лаборатории, и врождённое любопытство, побудившие её прогуляться по коридору лаборатории, пока Сэм что-то бурно обсуждал с научным руководителем…       Сэм вспомнил тот день в мельчайших подробностях (он удивился, что память вообще способна хранить вещи настолько хорошо и что Генри не составило никакого труда раскопать эти архивы). Первый день встречи по поводу нового секретного проекта правительства по выявлению способности человеческого мозга воздействовать на материальные и нематериальные элементы. Изучение средств манипулирования сознанием много лет увлекало доктора Мартина Бреннера и, красочно расписав перед руководством перспективы своего детища, он наконец-то получил добро на именной проект. Он не врал в описании перспектив — проект удачно пришёлся на смену закрытой после скандалов в СМИ миссии MK-Ultra, и довольно скоро получил большее финансирование и большую конфиденциальность. В то время Сэм был штатным сотрудником в министерстве энергетики и помогал в составе приставленного к проекту спецподразделения работать над сетью электроэнергии в строящемся подземном комплексе лаборатории; он также был глубоко заинтересован историей MK-Ultra, ибо сама мысль генерировать энергию без подручных средств, всего-навсего крохотным усилием сознания, манила его, как манит опытного астронавта мечта о всё новых и новых вселенных. Сэм бы солгал, если бы взялся отрицать то жадное воодушевление, которое он испытывал при содействии Мартину. Если бы сделал вид, что не его глаза горели жадным блеском на пути к обузданию энергии человеческих мозгов. Если бы умолчал, что путь его не запнулся ни о насильственное применение психотропных препаратов на сперва свиньях, потом — таких же увлечённых секретом добровольцах; ни о подозрительное расширение подземного комплекса ради, как говорил Бреннер, «дополнительных комнат отдыха для лаборантов».       Воспоминания сомкнулись на его шее, как стальная удавка, — о туфельках Кэти на блестящему полу, гладящим чьё-то плечо её ладоням и искажённым гримасой удивления губам, фальшиво-алым, словно покрашенная роза.       «— Мартин, надо поговорить.       — Конечно, Сэм, только недолго. Через час приедет секретарь мэра и мне нужно…       — К чёрту мэра и его секретаря. Мартин, что происходит?       — Прости?       — Объясни, что в лаборатории делает ребёнок?       — Я не понимаю.       — Вчера Кэти приехала со мной. Я оставил её в комнате ожидания на время совещания, но она вышла оттуда, наверное, чтобы отыскать уборную, и в коридоре наткнулась на мальчика лет двенадцати. Кэти спросила его, что он здесь делает, а он ответил, что он здесь живёт. Как это понимать?       — Видимо, кто-то оставил его без присмотра и мальчишка решил подшутить. Должно быть, некто безалаберный вроде тебя, приводящий членов семьи на секретный объект.       — Кэти в подробностях описала как ребёнок был одет и я сильно сомневаюсь, что найдётся родитель, который выведет сына гулять в больничной сорочке. Она не успела расспросить его, их нагнал здоровенный санитар и насильно увёл мальчика к лифту. Лифту, который ведёт на нулевой этаж. Я повторяю вопрос, Мартин, что происходит?       — Не устраивай сцену, Сэм. Пошли, продолжим в моём кабинете.»       Позже он выяснил, что расширяли лабораторию вовсе не ради комнат отдыха. Что правительство приставило к проекту Мартина не только минэнергетики и нейробиологов, но и разведпоиск, и, что хуже, специалистов по селекции. Новое дерзкое слово в науке, утверждал Бреннер; вызов, на который не решился бы никто, но решился он. И первый из множества «лаборантов», встреченный Кэти в бесконечных коридорах этого проклятого места…       На долю секунды Сэм возрадовался пожару. На самом деле, в глубине души он обрадовался ему ещё в первый звонок Алекса. Этот огонь, сожравший лабораторию, стал надеждой Сэма избежать терзаний, ведь его прошлое стёрлось с истории Хоукинса: сумасшедшие идеи Бреннера, скепсис Оуэнса; история загнанных взглядов, как у девочки в кресле напротив, бесчеловечных опытов и всеобщей безалаберности по отношению к человеческой жизни; всё это сгинуло в огне. Что точка в конце поставлена, пусть и такая кровавая. Вот только его персональная, глубоко личная вина перед мальчиком в больничной сорочке никуда не пропала. Она пряталась десятки лет скелетом в шкафу и как только выдался случай напомнила о себе не сходящим зудом в ладонях и тупой болью в голове.       — Видите, доктор? Вам совершенно не о чем сожалеть, — ласково произнёс Генри, отчего боль усилилась и перешла в грудь. — Вы виноваты лишь в том, что задали всего один вопрос.       Сэм выпустил очередной кашель. Он смешался со звуком, который нельзя было охарактеризовать иначе, чем всхлип.       Режь, режь дальше, издевалась улыбка Генри, ковыряй эту рану без ножа, чтобы беззвучные крики старика ласкали слух лучше любой мелодии. Чтобы он чувствовал каждой клеточкой помутнение рассудка; чтобы вина, боль и страх тесно переплелись в его черепушке и питали сверхъестественную силу как кинетический ток.       Вот подлинный источник энергии, что по иронии судьбы не давал Сэму двигаться — пронизанная от и до виноватыми всхлипами память. Идеальная звуковая дорожка.       — Ты убьёшь меня, — обронил Сэм. Это не было вопросом, но Генри качнул головой в отрицании.       — Как я и обещал Джейн, я не намерен причинять вред, если только вы не вынудите меня, — он подмигнул девочке и она неловко улыбнулась, — Но вы умный человек и не совершите столь досадной оплошности, правильно? Я имею в виду, ваших ошибок и без того хватает с лихвой.       Оуэнс кивнул, хотя и не по своей воле. Было унизительно двигаться вот так — с постороннего веления, как марионетка на ниточках, либо не двигаться вовсе. Его легко удерживали на диване и почти не разрешали пошевелить ни ногой, ни рукой.       — Чего ты хочешь?       — Вряд ли вы поверите, если я скажу, что просто соскучился, — хохотнул Генри и вдруг посерьёзнел. Резкость перемены обескуражила и Сэма, и Джейн — он напрягся, а она вздрогнула, во все глаза уставившись на прямую фигуру Генри.       Он плавно двинулся к полкам с фотографиями. Одну из них — фото молодых Кэти и Сэма — бережно положил на ладонь.       — Как поживает миссис Оуэнс? У неё всё ещё болят суставы? — с сухой деловитостью поинтересовался Генри.       — Она в порядке. Проходит к-курс лечения.       — Где она?       — Уехала, — сила сдавила шею. Сэм, кляня себя за слабость, забормотал: — В Южную Дакоту, к матери. Она ничего не знает, не впутывай её!       — Я бы не стал! — ахнул Генри и отпустил шею Оуэнса. — Что, не поинтересуетесь моим состоянием даже из ответной вежливости? — почти по-доброму насмехался он.       «— Здравствуй. Генри, верно?       — Мистер Бреннер говорит, что это больше не моё имя. Он предпочитает «номер Первый».       — О, хм… Что ж. Меня зовут доктор Сэмюэль Оуэнс. Приятно познакомиться, Г… Первый. Как ты себя чувствуешь?       — Хорошо, доктор Оуэнс.       — Отлично. Мы можем поговорить?       — О чём, сэр?»       — Я… вижу, ты изменился. Повзрослел, — выдавил сквозь боль Оуэнс. Возраст стал не единственной переменной: Сэм запомнил Генри немногословным и угрюмым подростком, вынужденным чахнуть в застенке радужной комнаты, как редкое, капризное растение. Сейчас же вместо бледного мальчика перед ним стоял возмужавший человек, каждая морщинка, каждая родинка, каждый светлый волос которого источала уверенность. Прямая осанка, вздёрнутый подбородок — он обрёл долгожданное спокойствие и единении с той силой, что до краёв восполнилась в нём за короткое время побега. Чёрно-белая картинка из воспоминаний Сэма расцвела яркими красками — не об этом ли он мечтал, когда ввязался в проект Бреннера? Стать свидетелем торжества человеческой энергии над природной?       Вот только цвета красок жгли глаза, заставляя их слезиться.       — Мне чуть больше тридцати, доктор. Или чуть меньше. Если честно, я понятия не имею, сколько мне лет, — весело сказал Генри. Он шаркал по комнате, трогал мебель, рассматривал картины и фотографии. Он как будто вернулся домой, хотя дома его давно лишили. — В лаборатории тяжело было уследить за временем, но, думаю, это даже хорошо. Оно имеет нелепую привычку всё ограничивать, а меня, — его глаза остановились на круглых настенных часах, — меня ограничения не устраивают.       Меланхоличную паузу разбавил звонкий чих. Генри отвлёкся от часов и вместе с Сэмом быстро окинул взглядом Джейн. Она жалась в трогательный комочек и смущённо тёрла ладонью нос.       Сэм хорошо вспомнил поведение Кэти после встречи с мальчиком в коридоре лаборатории. Все годы их брака слывшая не иначе как суматошной хохотушкой, она вдруг превратилась в тень себя прежней: суровая морщинка задумчивости пролегла меж её бровей, и Кэти, до одержимости избегавшая преждевременных морщин, полностью проигнорировала её появление. Она исправно ходила на работу, ухаживала за домом и клумбами, готовила Сэму его любимую шарлотку и улыбалась соседям — но морщинка всё не уходила, портя её чувственную красоту словно уродливый шрам. Около недели он не мог добиться от неё ничего, кроме односложных отмахов, пока в вечер перед очередной командировкой в Хоукинс Кэти — хмуря морщинку пуще прежнего и тем самым оставляя её на долгие годы во лбу — не попросила взять её с собой в лабораторию ещё раз.       При взгляде на Джейн абсолютно идентичная морщинка прорезала пространство между бровей Генри. Позже Сэм найдёт ей название — беспокойство. Но, в отличие от Кэти, Генри не тянул время и проницательно сказал:       — Молчите? Понимаю. Вижу, если быть точным. Вас мучает изнутри огромное чувство вины. Я хорошо вижу его, доктор Оуэнс — такое тяжёлое и жгучее, как кусок угля, такое чёрное… Оно граничит с самоненавистью и жалким страхом оказаться в этой истории главным злодеем. Из-за него вы не можете спокойно сидеть перед Джейн, вы не в состоянии посмотреть мне в глаза, и даже малейшее воспоминание…       «— Первый? Нет, Сэм, я не хочу его так называть! Ты сказал, что он живёт тут из-за изучения его редкой болезни, как пациент, а не как заключённый! Ему нужно нормальное имя! Как у всех детей!       — Кэти, успокойся. Бреннер будет с минуты на минуту…»       — …превращает вас в развалину, — горько улыбнулся Генри, наблюдая за задыхающимся Оуэнсом. — Я понимаю, правда понимаю ваши чувства. И мне жаль вас. Почти.       — Ты просишь…       — Нет, — отмахнулся Генри, — я проделал этот долгий путь не ради ваших извинений — передо мной или перед самим собой, как хотите. Словами я давно пресытился. Но я ценю любые воспоминания, а между нами их было достаточно: хороших, плохих, разных. И поэтому я предлагаю компромисс — чёрная вина внутри вас может ослабеть, — давление телекинеза немного спало и Сэм с облегчением хрустнул пальцами, — и перестать причинять вам боль хотя бы ненадолго. Естественно, в зависимости от ваших решений. Выбирайте с умом.       Сэм сглотнул комок. По ощущением сравнимо с глотком битого стекла.       Автомобиль снаружи проехал мимо с оглушительным визгом. Тишина.       — Ты знаешь, что, — прохрипел Сэм в плотном молчании, — я всё равно не сумею позвать на помощь или защитить себя, поскольку буду убит в ту же секунду.       — Достаточно попытки.       — Нет, Питер. Я слаб, но не глуп. Ты избавился от сотерии и теперь изводишь меня, чтобы безнаказанно просить о чём угодно, — твёрдость вернулась к голосу Сэма, но расклад особо не меняла. И всё-таки приятно было вновь ощутить себя собранным учёным, а не застигнутым врасплох стариком. — Но понимай ты, как выразился, мои чувства хорошо, не тратил бы силы понапрасну — я и без издевательств не отказал бы тебе в помощи. Нет, уж точно не тебе.       Генри закатил глаза. Не поверил, списав слова доктора на проявление его страха.       — Перестаньте, сэр, это жалко.       — Пусть так, я не стану отрицать мою слабость. Но, быть может, наступит день, когда ты поймёшь меня.       Генри молчал, явно скучая. Его лицо как бы говорило без слов: ты заблуждаешься, старик, ты меня не знаешь. Нет человеческой эмоции, какую я бы не изучил; не презирал; не насмехался бы над тем, насколько любая из них проста и понятна при тщательном препарировании её силой. И именно поэтому копаться в них лишний раз Генри не желал.       — Кажется, мы отошли от темы.       — Тогда не медли и выкладывай всё, что хотел. Если не добрых слов и не моей смерти… Нужны деньги на побег? Я дам их тебе.       — Доктор Оуэнс, к вам вернулся профессиональный запал? Похвально! Я уж было боялся, что вы окончательно расклеились, — хохотнул он, — Но давайте не торопиться и действовать с расстановкой. Разве вы не предпочитаете порядок? Я вот за двадцать лет в лаборатории научился терпеливо соблюдать его.       Воспоминания ошпарили разум. Оуэнс коротко простонал.       — В первую очередь, я прошу ночлега — для неё, — Генри мягко водрузил ладони на детские плечики, отчего Джейн затаила дыхание и задрала взгляд на лицо мужчины — удивилась, что мужчины вспомнили о ней, — Она устала и заслужила хорошо поесть, принять ванну и переодеться. Я, честно говоря, тоже.       — Это… можно устроить, — выдохнул Сэм, — Что ещё?       Генри не ответил, но сладко пропел другое:       — Помню, ваша супруга обещала мне, что придёт день, когда я буду чувствовать себя здесь как дома. И вот, этот день настал, пускай и не совсем так, как имела в виду миссис Оуэнс — я буду вести себя как дома, — Генри улыбнулся девочке сверху вниз. — Что скажешь, Джейн? Мой старый друг согласился приютить нас на ночь. Злоупотребим, наконец, его гостеприимством?       Она недоверчиво прищурилась. Умная. Не на свой возраст.       — Нам правда можно?..       Генри изогнул бровь, исподлобья глянув на Сэма.       — Да, детка, можно, — заверил её Сэм. Девочка резко вздохнула. На личико легла тень смирения.       Оуэнс тоже перевёл дух. Что же, если эта непонятная игра продлит ему жизнь, то варианта не принять её нет. Тем более, Генри отчасти прав — чувство вины, сжирающее его рассудок через воспоминания, немного схлынет… Он надеялся. И хотя говорить было неподъёмно тяжело, он смог:       — В спальной, на нижней полке справа, лежит чистая детская одежда, размера… L вроде бы, не знаю, Кэти брала её на вырост…       — На случай моего переезда, — спокойно заключил Генри. — Где спальная?       — Проход за тобой.       — Ванная?       — Через кухню и направо.       — Всё поняла? — он посмотрел на малышку. Она робко кивнула. — Если заблудишься, позови меня. Не бойся.       — Я не боюсь, — сказала Джейн. Сам изумился тому, как по-взрослому строго звучал её тонкий голосок.       Генри проводил её до спальной и вернулся, заняв кресло. Некоторое время он молча, пристально наблюдал за Сэмом. Ни намёка на жизнь, какой мерцал во время разговора о девочке. Белки его голубых глаз казались заспанными, холодно-розовыми, как стеклышки витража.       Оуэнс напрасно надеялся, что Генри отвлечётся на девочку и ослабит путы. Удерживать что бы то ни было силой мысли для него не составляло никакого труда. Как дышать — даже не задумаешься об этом, пока специально не обратишь внимания. Он смотрел в налитые кровью глаза и искал там призрак маленького мальчика, горячо любимого его Кэти; искал Питера, с которым, он считал, что установил тесную связь вплоть до того, как Бреннер спрятал его от Сэма. Не находил. На Оуэнса смотрели совершенно чужие, равнодушные к нему стеклышки, и они без промедления вонзятся в любую болевую точку Сэма. Бреннер был прав.       Эти глаза, заметил Сэм, оживали лишь когда обращались к Джейн. Правда, сияние было настолько слабым, что Оуэнс списал его на обман зрения из-за косого комнатного света.       — Питер, она у тебя в заложниках?       Вопрос казался Сэму чрезвычайно важным, важнее даже, чем собственная жизнь. Он сильно запоздал со спасением заключённых детей, но если удастся пережить эту ночь, он попробует загладить вину и вытащить из плена хотя бы одного ребёнка.       Лицо Генри помрачнело. Он в возмущении скривил рот и Сэм как-то сразу понял, что жить ему дальше с виной, остаток лет — или ночи, как повезёт.       — Я сказал. Она пошла со мной добровольно.       — Ты навредишь ей?       — Зачем?       — Намерен оставить её здесь?       — Разумеется нет, что за абсурд, — изумился Генри, — Она приехала со мной и уедет тоже со мной, — глаза опасно сверкнули, — В отличие от вас, доктор Оуэнс, такие обещания я держу.       Сэм сконфуженно промолчал. В глубине дома раздался плеск воды и звонкие, частые шлепки босых ступней по кафелю, словно в ванной Сэма поселилась озорная уточка.       — Вас уже ищут. Произошедшее в Хоукинсе никому не сойдёт с рук.       — Я знаю. Федералы умеют быть дотошными.       — А утром…       — Утром вы должны выехать в Хоукинс и узнать подробности в лаборатории… ну, или том, что от неё осталось, — ловко продолжил Генри; Оуэнс не удивился — его способности простирались катастрофически далеко. — Хотя, рискну предположить, в поездке больше нет необходимости — подробности сидят перед вами собственной персоной!       Несмотря на звенящую в словах угрозу, Сэм удивился другому. Он веселился! Его забавляли слова Сэма и совсем не пугала вероятность наткнуться на преследователей. О, как удачно, что Кэти не видела его сейчас; она бы и не узнала его, потому что любила совсем другого Питера: слабого, понурого и тихого ребёнка, запертого внутри собственной головы. Он вырастил из себя совершенно противоречивую личность. Как много лиц он годами прятал за пазухой? Должно быть, одно на человека. И всякое страшило. Всякое умело подчинить.       Шум бьющей об эмаль воды привёл Сэма в чувства. Он встряхнул головой и выдавил:       — Ты хотел отомстить Бреннеру, мне, всей лаборатории. Но эта девочка, она ни в чём не виновата.       — Конечно не виновата! Поэтому я взял её с собой, — жизнерадостно заявил Генри.       — Оставь её.       — Вы не в своём уме, — ласково сказал он, как в самом деле умалишённому, — Оставить кому? Вам? Чтобы её опять заперли, как крысу в клетку?       — А иначе что? Ударишься с ней в многолетние бега? — прохрипел Оуэнс с внезапной жёсткостью, — Один ты, может, и выживешь, но она ребёнок, к тому же особенный ребёнок, и за ней нужен кропотливый уход. Даже если удастся на какое-то время спрятаться, осесть, рано или поздно она выйдет из-под контроля. Мы теперь оба знаем - они всегда выходят.       — Сразу видно что прошло кучу лет! Вы понятия не имеете, чем я занимался в неволе, — хохотнул Генри и подпёр голову ладонью, взирая на Сэма со смесью радости и удивления. Его забавляла сэмова беспечность. Он пустился в страстный, быстрый рассказ: — Почти двадцать лет я провёл в качестве санитара на побегушках у Бреннера. В мои обязанности входил присмотр и уход за его подопытными крысятами, а так же дежурство в коридорах, во время завтрака, уроков и игрового часа, уборка, помощь в медпункте, на кухне, в архивах, помощь во время тестовых испытаний номеров, починка тестовых аппаратов и далее, далее, далее. Папа стремился основательно забить моё заключение трудом, чтобы у меня не оставалось сил думать о побеге — совсем как на настоящей каторге! Не говоря уж об участии в опытах по размножению крысят — но этот пункт я, позвольте, опущу, он слишком мерзок для пересказа.       Опыты по размножению. Специалисты по селекции, нанятые Бреннером… Сэм почувствовал подкатившую к нёбному язычку рвоту. Вина резко взвалилась на плечи, как штанга.       — Мартин просчитался.       — Более чем! Он думал ослабить меня, а вместо этого закалил. Он недоумок! — непринуждённо фыркнул Генри. Он вёл себя так, будто они сидели за чашечкой кофе на обеде и песочили коллегу по офису, — Но, наверное, важные уроки жизни — единственное, за что я должен быть всем вам благодарен. Доктор Бреннер воспитал меня таким образом, что я смог воссоздать себя абсолютно новым: сильной личностью, готовой сражаться с миром на равных и в то же время контролировать вещи, непостижимые для него. Готовой использовать свои ресурсы без страха перед ограничениями. Как змея, сбросившая лишнюю кожу. Потому, будьте спокойны, я справлюсь со всем, что нам с ней предстоит испытать. Я лучше всех могу позаботиться о Джейн.       Сэм видел зерно правды (и примерно пуд мстительного упрямства, потому что на пути к цели он, совсем как Бреннер, не признает никаких препятствий и задействует всё, что у него есть) в его тираде и глухо уточнил:       — Значит, девочку ты не бросишь.       — Нет.       — И не отдашь.       Генри моргнул.       — Но почему она? — спросил Сэм. Он понятия не имел, чем ценнее конкретно этот эксперимент Бреннера. Чем вызван был фанатичный блеск в глазах Генри при виде девчонки. Безумием? Или…       И блеск тот заполонил пустые глаза в момент тихого ответа Генри:       — Потому что она — бесценна.       «— Сэм? Сэ-эм! Вот ты где!       — Дорогая, не кричи на весь коридор. Что там у тебя?       — Смотри, смотри. Ну, гляди же! Питер нарисовал! Для меня. Прелесть, правда?       — Он, безусловно, очень талантливый мальчик… во многих вещах.       — Я собираю все его поделки! Надеюсь, он обрадуется, когда приедет в Рут и увидит их. Приедет же? Когда ему разрешат выходить наружу, Сэм?»       Он видел отчётливо: Кэти сжимала свежим маникюром раскрашенную бумагу и смотрела на неё неотрывно. Её глаза влажно блестели, рот приоткрылся в полуудивлённой улыбке, и поза её являла собой пример благоговения, какой бывает разве что у глубоко верующих прихожан в церкви. Она была ослеплена. Она любила — величайшей во вселенной любовью — любовью гордящейся матери…       Генри же скорее напоминал коллекционера, успевшего прибрать к рукам самый ценный экспонат. Расчёт — не эмоция. Это напрягало Сэма больше всего.       — О, вы выглядите ошарашенным, — протянул Генри. — Не хотел взваливать на вас сразу столько… Простите! Бедный доктор Оуэнс, ничего, совсем ничего не знали… Зато так смело вещали о чувствах! Вас о моём положении вообще ничего не интересовало, не так ли? — Генри улыбнулся, умиляясь расстроенным видом Сэма. Тот разомкнул отяжелевшие губы:       — Не так; я интересовался… Но Мартин постарался ограничить наше с Кэти общение с тобой и не оставить мне никаких лазеек. Я пытался идти окольными путями — подкупал людей в архивах и среди сотрудников лаборатории, направлял письма с просьбами через министерства, но… Он хорошо подстраховался и на все запросы я получил отказ. Я должен был продолжать работу!.. Кэти была безутешна…       — Вы оправдываетесь передо мной, перед супругой или перед самим собой, доктор? — ехидно уточнил Генри.       Резонно. Сэм прикрыл глаза, ничего не сказав в ответ.       — В том-то проблема, сэр; не только ваша, впрочем, — общечеловеческая. Вы любите много и красиво болтать тогда, когда слова давно утратили всякое значение, — сказал Генри. Когда Сэм вновь разомкнул веки, то убедился — его гостю плевать на извинения. Плевать на чувства, сожаления. У него слащавая улыбка, но в глазах, обращённых к Сэму — пусто, никак. Он действительно приехал за другим.       — Я говорю её словами, пусть они теперь мало что значат. Но Кэти хотела, чтобы ты знал, что мы правда старались забрать тебя… Она любила тебя всем сердцем. Мы любили.       Пустота, выключенная лампочка вместо взгляда. Просто ноль эмоций.       Сэм вдруг ощутил странное облегчение, словно последняя надежда оторвалась от сердца и унеслась вдаль, как воздушный шарик. Он проводил его смиренно. Он хотел верить, что среди облаков его ждёт заслуженное счастье.       Вода в ванной издала последний булькающий звук. Шлёп, шлёп, маленькая уточка, — вышла к мужчинам в мальчиковых брюках и рубашке, неловко одёргивая длинные рукава.       — Ну, как ты? — дружелюбно спросил у неё Генри.       — Хорошо, — Джейн посмотрела на Оуэнса. Не доверяла, но была благодарна. — Хочу есть. И спать.       — Доктор Оуэнс, вы позволите воспользоваться кухней? — издевательски любезно спросил Генри, а свет на кухне уже сам зажёгся и сама распахнулась дверца холодильника. Сэм, не глядя на них, кивнул.       Где-то с полчаса они хозяйничали в доме по-прежнему обездвиженного Оуэнса: Генри рылся в его вещах, ища не то сменную одежду, не то бумаги (и кое-что нашёл — старый чемодан с рисунками и школьными проектами, вразброс подписанными: «Питер»; долго рассматривал с каменным лицом и в итоге отбросил, как ненужный хлам), а девочка уминала разогретый мясной пирог, купленный Оуэнсом вчерашним утром. При виде её набитых едой щёку Сэма сжималось сердце. Она была такой худой и крохотной, с тёмными кругами под глазами и серым лицом, что, должно быть, этот дурацкий пирог стал первым в её жизни сытным лакомством. Когда она закончила есть, то порозовела, как спелая ягодка, и даже усмехнулась Сэму из-за стола вполне здоровой улыбкой.       Каким убогим он себя чувствовал! Что много лет назад, что тем вечером — всё, на что он был способен — беспомощно наблюдать за хаосом и подоспеть лишь к оставленному после него пепелищу. Если бы не чувство вины, троекратно увеличенное силами Генри до занявшей весь мозг болью опухоли, Сэм бы мучался чувством отвращения к себе. И без всякого вмешательства. Ребёнок на его кухне прожил жизнь в качестве экспериментального образца внутри террариума, которым заправлял Бреннер, а Оуэнс с лёгкой руки способствовал ему не год и не два. Имел ли он в таком случае право указывать Генри, как стоит обходиться с девочкой? Вопрос риторически завис в пустоте.       В любом случае, нельзя терять бдительность. Более слаженные, разумные мысли пробились в голову сквозь боль. Необходимо подойти к сегодняшнему вечеру с умом и придумать, как выйти из заварушки. Оставлять Генри и Джейн на свободе чревато последствиями — Мартин ошибался во многом, но в этом плане он оказался прав. Сэм вспомнил заикающегося в трубку Алекса, который не рискнул даже предположить количество жертв пожара.       Сэм бросил взгляд на проход в спальную. Он соображал быстро и испуганно: Генри увёл девочку спать и наверняка сам захочет выспаться. Если оба беглеца уснут, сдерживающие его силы отпустят его и ему откроется шанс вызвать подмогу. Алекс знает спецкод — военные вертолёты будут над домом Оуэнсов меньше, чем через час…       — Я обожаю детскую наивность, доктор! — громом вмешался в размышления весёлый голос. Генри вернулся в гостиную, одетый в старый свитер и льняные брюки Сэма. — Знаете, что она мне сказала? «Дом большой, одному тут жить страшно и одиноко. С нами твоему другу не одиноко. Просто страшно», — он рассмеялся.       — Ты не пойдёшь спать?       — Эта ночь выдастся бессонной, но я привык к бессонным ночам. К тому же, мы ещё не закончили наш разговор, — сказал Генри. Он держался на зависть самоуверенно: забрал с кухни тарелку с угощением и чашку, судя по запаху, зелёного чая; удерживая их на весу телекинезом, устроился в кресле и опёрся подбородком на сцеплённые в замок руки. Хитрый прищур проник Сэму под кожу и принялся ворошить воспоминания, словно страницы библиотечных книг: имена его коллег, врагов, друзей, коллег Бреннера, случайных посетителей лаборатории, вышестоящих за проектом руководителей, каких Сэм встречал — на совещаниях или в командировках, — поваров, уволившихся санитаров и охранников — всех, по чьи души собрался пойти Генри. Сэм понял его цель моментально, по рыщущему взгляду; это понимание не прибавило ему страха, но порядком выбило из сил.       — Ты не сможешь убить каждого человека на Земле, Питер, — сдавленно взывал к разуму Оуэнс.       — Убей одного — испугаются другие. Убей других — испугаются все, — скороговоркой сказал Генри. Отпил из протянутой чашки. — Я не ставлю непреодолимых целей, доктор Оуэнс. Я учусь на ошибках постоянно, и, повторюсь — соблюдаю терпение и делаю всё по порядку.       — Вас будут искать, как минимум ради возвращения девчонки, — ненавязчиво повторил Сэм.       — Вы переживаете, попадусь ли я в лапы военных? Как восхитительно огромна ваша вина!       — Лучше поздно, чем никогда.       — Но вряд ли они бросят все силы. Ваши хозяева не дураки подключить международный поиск и тем самым привлечь внимание лишних глаз. Им не нужна огласка, а в данной ситуации её будет не избежать.       Как с MK-Ultra. Если подробности происшествия в Хоукинсе просочатся в СМИ, по всей стране прокатится цунами недовольства. А ещё советская разведка, которая обязательно заинтересуется странным поджогом национальной лаборатории США… Сэму пришлось признать сообразительность Генри. Годы заключения должны были сломать его, но он не солгал, — закалили.       — Если честно, сэр, количество поисковых собачек меня не волнует. Однако мне также хотелось бы обойтись без шумихи. Вот, что я предлагаю: забвение. Джейн и я тихо исчезнем, будто нас никогда не существовало. В свою очередь я прошу об услуге, которая избавит вас от гложущей нутро черноты вины. Выгодная сделка, согласны? — он обаятельно улыбнулся краешком рта, — Это возможность разойтись на ноте, доброй ноте, доктор — мне и вашим друзьям. И это главная причина моего визита, — Генри плавно спустил тарелку на колени и почти изящно смахнул капельку из-под левой ноздри. Он отбросил браваду; его лицо превратилось в мраморный бюст, сосредоточенно вперивший остекленевший взгляд в Оуэнса. — В лаборатории я нашёл копию запроса по подготовке некоторого количества поддельных документов. В них фигурировало смена моего имени на Питера Балларда. Доктор Бреннер отправлял запрос вам.       — Тебе нужны бумаги, — негнущимся языком сказал Сэм.       — Да, доктор. Мне хочется начать новое время, а это возможно только с отсчётом конкретного года… годов рождения. Как с появлением Христа, — Генри сухо улыбнулся. — Два паспорта, два свидетельства о рождении, одно разрешение об опекунстве и водительское удостоверение, — заключил он ультимативным тоном.       Страх скрутил Оуэнсу живот. Можно лишь догадываться, как долго и тщательно Генри готовил свои планы, и, что же, ему стоило отдать должное. Продуманность их могла восхитить.       — Юрист, к которому я обращался, умер восемь лет назад.       — Печально, — равнодушно бросил Генри, — Но я уверен, он не единственный, кто мог оказать вам подобную услугу. Доктор Бреннер всегда перестраховывался.       Цепкий ум перебирал списки контактов; Сэм вспоминал, кому направлял просьбы такого характера. Ощутив нетерпеливое давление во лбу, он быстро выпалил:       — Продолжишь мучать меня и я либо потеряю сознание, либо погибну, и о любых услугах можешь забыть!       Натиск стих. Генри выглядел довольным, как переевший кот.       — Решения, доктор, ваши решения — ваша свобода от боли. Думайте хорошо. Вы знаете нужного человека.       Сэм и правда знал. Они сработались совсем недавно — парень вёл вполне обычную жизнь разведённого доходяги и работал на дому на мелкую клиентуру, но не спешите с недоверием: когда случай свёл его с золотой рыбкой-Оуэнсом, последний убедился — можно творить искусство в стези поддельной документации даже не имея крутого офиса и тонированного авто. Доктор Оуэнс обращался к нему нечасто, но каждый из немногочисленных заказов выполнялся безукоризненно и без задержек, и оплата за него выставлялась разумная — впрочем, в благодарность Сэм всегда надбавлял сверху, а парень, поначалу сомневавшийся в сотрудничестве со столь большой шишкой, быстро (и с нескрываемой радостью) привык.       — Он живёт в Сан-Диего, девять часов пути отсюда. Не знаю, ответит ли он в такой час…       — Ответит, — твёрдо сказал Генри. Сэм решил не уточнять причину его уверенности. — Делайте что я скажу и боль, терзающая вас, исчезнет. Я обещаю.       Сэм вернул контроль над конечностями. Он пошевелил ногой, хрустнул затёкшими пальцами — ощущения, словно с него сняли смирительную рубашку. Вставать с дивана было непросто; больше всего Сэм хотел вернуться в спальню, где сейчас мирно спала Джейн, и закрыв глаза представить, что этот вечер был кошмаром на почве заболевания горла. Однако пока Генри готов в любой момент коротким кивком свернуть ему шею наяву, хоть как-нибудь двигаться означало — жить. И мнимый самоконтроль превратился в открытый плен, куда более извращённый, чем простое обездвиживание. Ты способен ходить, но только так, как велено, где велено и куда, — какая уж тут свобода? Разве что свобода марионетки.       Он прошаркал на кухню к телефону; Генри следил за каждым его шагом, как наведённое ружьё. Набрал номер. Звонки в Калифорнию дорогое удовольствие, но когда на кону собственная голова, о зелени не задумываешься. И всё-таки он подумал о недовольно просматривающей счета Кэти; она нарисовалась на внутренней стороне век как прекрасное видение и помогла на несколько минут успокоиться — даже улыбнуться, хотя улыбка вышла похожей на открытую рану.       Гудки. Раз, два, десять. Оуэнс нервничал — если он не ответит…       — Алло? — вяло проскрежетал в трубке голос. Сэм выпустил вздох облегчения. С другой стороны, этот парень предпочитал отсыпаться днём, а ночами устраивал загулы. Оуэнс скрестил пальцы на то, чтобы его сейчас слушали трезвые уши.       — Сэм, добрый вечер. Это Оуэнс.       — Э-э… Который?       — Доктор Оуэнс. Министерство энергетики.        Небольшая пауза, сопровождаемая шуршанием на той стороне.       — О, да, здравствуй! Привет, док! Чёрт, а ты поздно… Что-то случилось?       Он хотел закричать — да, случилось, и лучше бы тебе звонить в полицию. Он хотел повесить трубку и тем самым не дать Генри задавить себя окончательно. Пусть бы вина остановила его сердце — но остался же ещё холодный разум, осталась гордость, в конце концов!..       — Я всегда по делу, приятель. У меня для тебя заказ особого назначения, снова.       — Ага-а, по делу… Дьявол, прости, я просто дремал до твоего звонка, дай-ка соберусь с мыслями… Ты звучишь странно, док, голос чего-то дрожит. Всё в порядке?       Глаза Генри впились в затылок.       — Просто приболел. Послушай, дело действительно срочное и лучше перенести любезности на другой раз, — если он будет, промелькнула мысль, — Придётся работать в очень сжатые сроки и на сто процентов конфиденциально.       — Обижаешь! Ты ж в курсе, я — могила! — парень хихикнул, — Погоди, я возьму блокнот… Ну, выкладывай, что там у тебя на сей раз? — он обладал отличной способностью «быстро запрягаться». Вести грязные дела с человеком его склада ума — золото, и перед угрозой жизни Оуэнс оценил знакомого ещё выше, чем прежде.       — Мне не для себя, я оказываю кое-кому услугу… В общем, не важно, записывай: два свидетельства о рождении, два паспорта… — Сэм оглянулся на Генри: тот тихо назвал даты — успел придумать и подсчитать, — Мужской и женский, для девочки как есть. Для мужчины оставь припуск. Водительское удостоверение и разрешение об опеке.       — Понял, — спокойно протянул собеседник; он никогда не задавал лишних вопросов и потому нравился своим клиентам, — Заказ немалый…       — Я передам чек через Луиса, или Гарри, смотря кто из них сейчас в Сан-Диего.       — Я не о деньгах, док, прекрати, не первый же день знакомы. Шутка вот в чём: ты упомянул «очень сжатый срок» — а на сколько сжатый? Твой списочек требует примерно неделю работы, плюс-минус ещё дня два в случае непредвиденных помарок.       Сэм облизнул сухой как наждак рот.       — Всё должно быть готово до завтрашнего вечера.       Воцарилась крайне неприятная пауза. В тишине дома Генри церемонно ужинал, что-то насвистывая себе под нос. Что-то напоминающее похоронный марш.       — Ты шутишь.       — Я никогда не был так серьёзен, Сэм.       — Док, прости, но я отказываюсь.       — Я вынужден настаивать. Мне некому передать заказ, кроме тебя.       — Хрень собачья, которая не имеет смысла! Ты понимаешь, какого качества выйдут документы за такой срок? Ими хорошо будет только подтереться! — воскликнул парень, отчего прорезался его южный акцент. Впервые за период их сотрудничества Сэм слышал в голосе приятеля нотки паники, но не смел осудить — испытывал то же самое. — Нет, ну к чёрту. Я не работаю на похрен, док, у меня есть репутация, понимаете? Мой принцип…       — Успокойся, глубоко вдохни и соберись, — процедил Сэм, и в тот момент тон его вернул старое-доброе хладнокровие учёного; можно подумать, он обращался к себе, — Я не хочу становиться адвокатом дьявола, но, гляжу, ситуация обязывает…       — Очень смешно, ну просто обхохочешься.       — Я не шучу. Я хочу сказать, ты — один их лучших ребят в этом деле, если не лучший; я знаю тебя достаточно, чтобы утверждать. И сейчас я прошу тебя довериться мне как к клиенту, который обращается к тебе не первый год и всегда щедро награждал твои труды, и взять этот заказ, поскольку… поскольку достойно выполнить это задание способен только ты.       — Да что за?..       — Оно и правда особенное и очень важное. На грани жизни и смерти.       «Моей» — но это он проглотил с кашлем.       Собеседник по другую сторону телефона долго молчал, щёлкая зажигалкой.       — Мне понадобятся фотографии, — сдавшись, выдохнул он. Невнятно, натужно.       — Фотографии… Не думаю, что получится… — Сэм лихорадочно соображал, — Знаешь что? Оставь им возможность доделать самим, попозже.       — Господи!       — Я же говорю — заказ особенный, — вздохнул Оуэнс. Генри тихо фыркнул из гостиной.       — Ты знаешь что я обычно не лезу в дела клиентов, но тут… — парень замялся, смачно затянулся; Сэм слышал в трубке, как с мягким шипением сгорает папиросная бумага. — Короче, просто скажи, что всё под контролем, а? Моя дочь приедет ко мне со дня на день и я сильно не хочу втягивать её в рабочие проблемы.       Ничто уже не было под контролем. Вся дальнейшая жизнь Оуэнса, вне зависимости от её длины, превратилась в путь по хлипкому дощатому мосту. Он ступал на ощупь, на поверку удачи, искренне веря, что этого хватит, чтобы преодолеть пропасть. Он почти слышал скрип натянутого каната, — а может, то был всего-то шаг Генри. Его хватило, чтобы торопливо выскрести с языка враньё:       — Всё под полным контролем, Сэм, не волнуйся. Ни у кого не будет проблем, только успей подготовить документы к указанному дедлайну и наслаждайся уикэндом с дочкой. Уверен, у вас не займут лишнего времени, — Оуэнс покосился на кресло в гостиной, — Человек, что заберёт их… серьёзно спешит.       Что-то в голосе Сэма — или в шаге, случайно скользнувшим по волнам телефонной связи — заставило парня пойти на попятную. Дрожь ли, или витающее в воздухе чувство угрозы и сжатого времени. Парень не первый раз слышал от своих клиентов тревогу, хотя в случае доктора Оуэнса воздух выходил максимально тяжёлым.       — Ага, ну, ты предупреди этого человека, что в спешке хорошей каши не сваришь. Если он останется недоволен заказом, то пусть не удивляется, за такой-то срок… Я же не фея крёстная, чтоб к полуночи чудо сотворить, — саркастически фыркнул он. Сэм зажал телефон рукой и передал его слова Генри — тот загадочно отмахнулся, дескать, всё продумано, не расходуйте время зря.       — Не переживай и просто делай свою работу, ладно? Я знаю, ты справишься.       — Ты прям как мой школьный учитель физики, док, — хохотнул собеседник. Оуэнс вежливо усмехнулся, совсем не разделяя его веселье. — Значит, твой нетерпеливый человек навестит меня завтра вечером?       Сэм не брался заверять. Он назначил срок интуитивно, но логично предположить, что Генри и Джейн не рискнут задержаться в Рут дольше одной ночи. Ситуация требует скорости и одновременно повышенной деликатности; слишком многое на кону и у Генри, и у Сэма, чтобы упускать ценные секунды. Время… Генри был прав — оно имело свойство неприятно ограничивать.       Сэм бродил в раздумьях. В итоге он выдал плавающий ответ. Собеседник, по счастью, научен годами работы и без уточнений понял. Готовность к завтрашнему вечеру, — значит, так надо и иного не принимается.       — Он предупредит, что приехал по моей наводке. На всякий случай оставайся дома следующие два дня, — Сэм почувствовал давление на горло, когда услышал мягкую просьбу — приказ — Генри, и, давясь кашлем, повторил его слово в слово, — и никому ни слова ни об этом разговоре, ни о тех, кто приедет забирать заказ. Я серьёзно. Забудь обо всём в ту же секунду, как они переступят порог квартиры.       — Каким же дерьмом несёт от этого разговора.       — Другого в нашей работе не дано. Всё ясно?       — Предельно. Хрен знает только, как я успею… Подкинул ты со своим загадочным человеком мне работёнки на целую ночь!       — Что ж, тогда не буду транжирить драгоценное время. Доброй ночи.       — Да уж, доброй. О, погоди, погоди! — вскрикнул парень, — А имена-то вписать какие?       Сэм посмотрел на Генри. Задал вопрос — Генри думал меньше двух секунд и ответ его слетел с губ отчего-то ломано:       — Виктор и Вирджиния.       — Фамилия?..       — Пусть сам подберёт. Что-нибудь неприметное, чтоб сгодилось для бумажек под глаза любопытных, — резко сказал Генри. Откуда взялась его злость Сэм сперва не узнал. Позже память услужливо подсунула дело пациента психиатрической лечебницы Пенхёрст, Виктора Крила. В рассеянных чувствах Оуэнс наблюдал за Генри, хмуро мешающим ложкой остывший чай.       Могла ли двухсекундная заминка стать случайным свидетельством того, что под его злой непоколебимостью, под жестоким смакованием собственного могущества, прячется нечто мягкое и дрожащее? Подозрительно похожее на человеческое сердце, такое же, как у Сэма, что чувствует ничем не точнее других сердец? И, быть может, та улетевшая воздушным шариком надежда доктора не была беспочвенной; быть может, пустота голубых глаз обманчива? Сэм не сказал бы наверняка. Впрочем, он утратил уверенность во всём, во что верил. Он мог лишь ждать — чего?       Возможно, продолжения. Ибо передышка окончена, и пришло время дать саундтреку новой истории жизнь.       Когда телефон лёг на подставку, Генри встал. Отставил посуду и небрежно смахнул с одежды крохи. Тогда Сэму удалось застать одно из его многочисленных лиц: лицо человека на перроне, глядящего вслед уходящему поезду. Лицо прощавшегося.       — Последняя просьба, сэр. После смерти трёх членов семьи Крил и заключения Виктора, их финансы заморозили, включая недвижимость. Насколько мне известно, руководство доктора Бреннера прибрало счета к рукам, чтобы содержать меня на время комы.       — Да, но только часть средств. Ещё небольшой процент доверили нам с Кэти, она докладывала… на случай, если бы нам удалось выпросить опеку.       «— Сэм, я позабочусь о нём. Он должен жить, как нормальный ребёнок, ни в чём не нуждаясь.»       Сэм стиснул зубы. Боль и вина превратились в надоедливый фон — в звуковую дорожку, которой самое время оборваться. Уж слишком долго она занимала мысли Сэма, уж слишком сильно отвлекала его.       — Я отдам деньги. Она… Она бы этого хотела.       — Конечно, а как иначе? Материнская любовь хорошее оружие, доктор, — бездушно улыбнулся Генри, — Оно помогает, но оно может и убить, и порой саму мать.       — Знаешь, я правда хочу верить, что ты разбираешься в чувствах, таких, как вина, как жалость, как любовь, но… Верно, всему виной моя человеческая слабость, — горько ухмыльнулся Сэм, — А правда, она одна, и ей плевать на мою веру. Правда в том, что ты убил свою мать, Питер.       — Лишь потому, что она оставила оружие без присмотра, — пошутил Генри, а Сэм, сам того не ожидая от себя, расхохотался. Он смеялся, пока смех не стёк в хрусткий кашель, и на сей раз он был нескончаемым. Сэм кашлял, кашлял и кашлял, медленно оседаю на пол.       — Не бойтесь, доктор Оуэнс, всё позади. Я сдержу слово и избавлю вас от воспоминаний, как хирург избавляет несчастного от раковой опухоли. Вот как происходит лечение ненужных чувств: очень болезненно, но зато излечит организм навсегда, — делая вязкий шаг за шагом, почти мурлыкал Генри, — Вы чувствуете, как с кашлем из вас выходят воспоминания, а с ними и страдания. Приходит свобода, уходят ограничения. Это последствия правильных выборов, сэр — разве они не прекрасны?       Сэм припал влажным виском к кухонной плитке. Кэти выбирала — её любимый цвет… Ах, ирония! Из всех людей на планете она жаждала этой вечерней встречи больше всего — и больше всех должна была её избежать.       Он увидел последнюю картину: Кэти окликнет его и на ходу поделится о последних новостях из Южной Дакоты. Она не услышит ответ и насторожится. Затем она войдёт в дом мелким суетливым шагом, и её узкие туфельки дадут жизнь новой симфонии — звенящей и стремительной, как сама жизнь…       — Миссис Оуэнс никогда не узнает правды и это спасёт её разум. Скорее всего, она посчитает, что вы покинули её из-за несчастного случая — задохнулись в приступе кашля, досадная неудача. Ей будет больно, но она быстро смирится с решением судьбы, потому что с судьбой бесполезно сражаться. Видите, я не сержусь на вас, я не ищу кровожадной мести, совсем наоборот — я помогаю ранам меньше кровоточить.       — Питер… — он чувствовал острую нехватку воздуха как при утоплении, но почему-то — ни намёка на страх, — Питер, прошу!..       — На рассвете мы решим денежный вопрос. А пока — засыпайте, доктор Оуэнс. Отдыхайте. В конце концов, за годы работы вам хватило бессонных ночей.       …Джейн дрожала. Она сидела на холодном берегу на корточках, поскольку от чувств, простреливших аж до позвоночника, сохранять равновесие было сложно. Пищали над головой белые птицы — Генри сказал, что их зовут «чайки». Кончики пальцев кусала соль: реакция натёртой трудом кожи на соприкосновение с морской водой. «Я люблю тебя, как мясо любит соль». Но дрожала она не от боли — грудь исходила трепетом и спирало дыхание в моменты взглядов, брошенных на первый в её жизни океан. Она не могла оторваться, как бы холодно и больно ей ни было. Пляж Сан-Диего оказался райски прекрасным зрелищем, особенно для Джейн, которая море видела всего раз, на картинке в книжке Папы.       — Аккуратно, Джейн. Вода ледяная, — раздался за спиной наставнический тон Генри. Он ходил по кромке берега; его туфли — чужие туфли — запорошило песком, а пшеничные волосы разметал морской ветер. Комковатый песок напоминал Джейн о безвкусной каше из столовой в лаборатории. Но в отличие от каши, вызывал радость.       Да, она была счастлива — благодаря Генри; он позволил остановиться у пляжа и познакомиться с океаном. Может, растеряна (добрый старик, приютивший их, утром не вышел попрощаться — по словам Генри, слишком крепко спал и тревожить его означало проявить неуважение; Джейн грустила, но не настаивала). Может, чуть испугана (большая вода, нет, гигантская, ужаснула её и хищные волны довели бы до слёз, но упрямый голос в голове напомнил о дразнилках Второго (трусиха!), отчего Джейн через «не могу» приблизилась к воде; доказав тем, что она — не трусиха!). Может, не уверена в будущем от слова совсем.       Но счастлива.       — Но те люди, — она указала мокрым пальчиком на парней, рассекающих по волнам на странных досках. Парни были одеты в костюмы тонкие, как вторая кожа, и от одного их вида Джейн покрылась гусиной кожей, — находятся в воде и им не холодно.       — Наверное, они смельчаки.       — Я тоже смелая! — буркнула Одиннадцать. Хотя, конечно, это была только половинка правды.       Генри рассмеялся. Он вернулся к ней и протянул руку. Джейн уже привычным жестом обхватила сухую ладонь. Под его ногтями собрались песок и следы чего-то красного.       — Сюда добрались быстрее, да? Как тебе?       — Красиво, — она ещё немного последила за водой. Океан лениво переливался под осенним солнцем белым и золотым цветами, походя на прекрасную иллюзию. Зеркало воды простиралось до горизонта, до края света; интересно, а встретит ли вода тот её лесной горизонт? Джейн считала, что первые в её жизни вещи должны лежать рядом, как коллекция фантиков в специальной шкатулке. Чтобы иметь возможность любоваться и вспоминать, как шла история — и ради чего она шла.       — Жаль, что мы не можем задержаться.       — Нет? Но я хочу! — она надула губы.       — Прости, соня, но впереди ждут дела. Когда-нибудь, когда о нас забудут, мы вернёмся к океану и будем смотреть на него пока глаза не заболят, — Генри отвечал нехотя: порой она раздражала его неуместными переспросами. Она надеялась, что в будущем перестанет вызывать в нём вспышки недовольства, ведь ими он сильно напоминал Папу и отвлекал её от радостных эмоций на тоску и гнев. Пожалуй, она выскажет ему это, попозже. Всё позже.       Генри задумчиво прищурился на горизонт. Прилив озорно щекотал их ноги; Джейн услышала, как в памяти эхом звякнул голос медсестры Джанин…       «А когда русалочка очнулась, над морем уже сияло солнце. Перед ней стоял красавец принц и смотрел на неё своими чёрными, как ночь, глазами; она потупилась и увидала, что рыбий хвост исчез, а вместо него у неё две ножки. Принц спросил, кто она и как сюда попала, но она только кротко и грустно смотрела на него своими тёмно-голубыми глазами: говорить ведь она не могла. Тогда он взял её за руку и повёл во дворец. Ведьма сказала правду: каждый шаг причинял русалочке такую боль, будто она ступала по острым ножам и иголкам. Но она терпеливо переносила боль и шла об руку с принцем лёгкая, как пузырёк воздуха…»       Да, похоже. Разве что без боли — почти. Она накрывала нежданно его раздражённым взглядом, но быстро стихала, как утихает волна, встретившись с мягким берегом. Джейн погладила его кожу большим пальцем — вот, снова! Пушистая пена ударилась о носки ботинок и впиталась в песок.       — Сейчас мы навестим человека, который сделал нам новые личности, потом я наведаюсь в банк.       — Банк? Что это?       — Место где хранятся деньги. Это такая скукота, ради которой взрослые готовы на что угодно. Не бери в голову.       — А как это — новые личности?       — Особые документы, вроде тех, что лежат в машине. С ними мы сможем свободно передвигаться и не привлекать внимание людей. Знаешь, человек попросил заранее сообщить имена, новые имена, которые будут значиться в бумагах… Ты спала и я не хотел будить тебя, поэтому выбрал тебе имя сам, — пояснил Генри. Джейн закусила нижнюю губу, не зная, как реагировать: с одной стороны он поступил разумно, а с другой…       — Но ты обещал что я выберу имя.       — Прости, но так было надо. Да и потом, это всего лишь глупая официальность для бумажек, Джейн, — он опять раздражался; не любил терять контроль даже в мелочах. Боль кольнула её ноги, но Одиннадцать выстояла. Она не трусиха. — Когда мы со всем разберёмся, можешь зваться как угодно, и я тоже не стану отказываться от «Генри». Если тебя это успокоит, то официальные имена весьма симпатичные, а уж твоё… а, впрочем, тебе же не интересно.       Одиннадцать помолчала, помолчала, но на уловку всё равно клюнула.       — Мне интересно! Расскажи, как меня зовут, — Генри состроил обиженную гримасу. Она нетерпеливо дёрнула его за руку, — Пожалуйста!       Он лукаво улыбнулся.       — Вирджиния. На случай если решишься оставить имя Джейн, оно сойдёт за шутливое сокращение. А меня будут звать Виктор, — он вдруг нахмурился, — не то, чтобы мне нравилось, но… «официальную личность» выбрал я. Помнишь наш разговор в машине? Что бы ты ни выбирала, новое имя или старое, это решение останется исключительно твоим. Не папиным, не чьим-то ещё — твоим. Факт самостоятельности наших решений перебивает их суть — в этом заключается подлинная свобода.       Джейн старалась понять его, хотя обида до конца не схлынула. Она чувствовала, что упускает подвох. Она мысленно опробовала на вкус слово: выбор. Её выбор, исключительно и полностью её. Разве плохо? Потом она смаковала имя «Вирджиния» — сложное. Джейн подумала, что постарается привыкнуть к нему, чтобы не расстраивать Генри, и тут же поразилась своей покорности.       Что-то нехорошее происходило с ней, вроде падения со странной доски в холодную воду. Что-то похожее на тонуть.       В старом кирпичном районе Сан-Диего их необычный дуэт нашёл квартиру человека, который занимался поддельными удостоверениями, свидетельствами и прочей бумажной волокитой с пометкой «нелегально». Сэм Мейфилд жил в крохотной квартирке с вечно пыльными окнами; они не пропускали ни свежий бриз, ни жаркое калифорнийское солнце, и когда он открыл им дверь, в Джейн со стороны крошечного вентилятора у порога полетел поток спёртого воздуха.       — Э-э, приветствую… — растерялся мужчина.       — Сэм? Здравствуйте. Мы от доктора Оуэнса, приехали забрать заказ, — сразу перешёл к делу Генри. Несмотря на внешнюю невозмутимость, руку Джейн он стискивал довольно нервно.       Мейфилд окинул их недоумённым взглядом. Главным образом он пялился на бритую голову Джейн, чем и нервировал Генри. Впрочем, не в компетенции Сэма допытываться до клиентов. Он встречал и более странных персонажей на пороге своей квартиры.       — А, а, да, проходите.       Генри потянул Джейн в квартиру. Внутри было темно и затхло; Джейн сильно закашлялась, давясь смешанными запахами табака, пиццы с сыром и кофе, а Генри только неприязненно наморщил нос.       — Извините за бардак. Работа заняла всё свободное время, куда там до уборки, — вяло бормотал Сэм. Под глазами у него залегли круги — он не спал со звонка Оуэнса. Его бледная рука дрогнула, потерялась во всклокоченных тёмных волосах, пряча тремор. Джейн заметила на его кисти крошечные, как блестящие на солнце песчинки, веснушки.       — Ничего страшного, главное, чтобы труды не прошли даром.       — Я сделал невозможное! — гордо воскликнул Мейфилд; он явно любил то, чем занимался, каким бы сомнительным с точки зрения закона оно ни было, — Обычно заказы вроде вашего занимают минимум до пяти дней, но я управился за сутки. Доктор Оуэнс говорил, вы очень спешите.       — Именно.       — Некоторые мелочи типа фото и медицинских справок придётся делать самим, но в остальном — ювелирная работа, не прикопаться! Проверяйте, — быстро проговорил Мейфилд. Он вообще казался невероятно энергичным человеком, даже с кругами от недосыпа. Благодаря живой энергетике он выглядел моложе своих лет, а ещё смешил Джейн странным акцентом. И пусть пахло от него в основном неприятно, среди табака и кофе она уловила и хороший аромат — аромат моря. Джейн посчитала, что так пахнет свобода.       Он подал Генри две папки, одну увесистую и одну тонкую, и переключил внимание на Джейн:       — Эй, принцесса, — Сэм помахал ей узкой ладошкой, — хочешь «Свит-тартс»? В холодильнике конфет просто тонна, моя дочь обожает их трескать.       Джейн посмотрела на Генри с немым вопросом. Он пожал плечами — как хочешь. Тебе решать. Она подумала, что так он пытался загладить вину за придуманное вместо неё имя.       — Хочу конфету.       — Минутку!       Генри без разрешения присел на укрытое стёганым пледом кресло; если Сэм Мейфилд и обратил внимание, то ничего не сказал. Квартирка была настолько маленькой, что вся мебель стояла впритык, из-за чего туфли Генри утыкались в ножки офисного стула; тот стоял повёрнутым спинкой к заваленному макулатурой и банками из-под холодного кофе столом. Пока Сэм рылся в холодильнике, Джейн подошла ближе к кипе бумаг и прочла названия. Это были журналы, в основном о досках для чего-то под названием «сёрфинг» и «скейтбординг», а так же сборники логических игр: кроссворды, филворды, паззлы и загадки. Ей вспомнился Папа, любящий проводить время с детьми именно за играми подобного сорта. Собирать и разбирать слова.       Девочка коснулась шершавой бумаги с табличкой из букв.       — На первый взгляд — бессмыслица, — сказал Мейфилд. Он навис над Джейн и с улыбкой протянул аляповатую пачку сладостей. Какая красивая! Джейн даже забыла о конфетах, настолько ей понравились цвета коробки. — Но если присмотришься, разбросанные буквы сложатся в слово. Одно дополнит другое, второе третье, и потихоньку ты соберёшь целый рассказ!       — Я знаю. Я умею играть в филворды.       — О как! Получается, передо мной не новичок, а настоящая учёная леди, — хохотнул Сэм и глянул на Генри, — Мистер, всё нормально?       — Да, да, — отстранённо отозвался тот. Его пустые глаза бегали от листка к листку.       Мейфилд дёрнул плечом. В присутствии Генри тело почему-то вело себя скованно, будто он шёл мимо вольера с собаками и не знал наверняка, заперта решётчатая дверца или нет. Но чтобы не пугать малышку, Сэм наклеил на лицо участливую улыбку.       — Ну что, собрала слово?       Джейн кивнула с набитыми конфетами щеками:       — Вот тут, — она прочертила пальчиком ряд букв, — «половина».       — Круто! А здесь…       — «Яблоко».       — Половина яблока. Вау, ну, мисс, — он с наигранным восхищением пожал маленькую ладошку, — вы перешли сразу на сотый уровень, поздравляю! Моя Макс тоже любительница ставить рекорды.       Джейн покраснела. Она понятия не имела кто такая Макс, но мужчина выглядел очень счастливым назвав это имя. Значит, комплимент был стоящий.       Генри захлопнул папку, заставив всех в помещении вздрогнуть. В плотный воздух взлетела пыль.       — Спасибо, Сэм, работа изумительная. У вас талант, — вежливо сказал Генри и протянул мужчине руку. Они обменялись рукопожатием, холодным и быстрым. Улыбка Сэма надломилась под бесчувственным взглядом Генри, однако он подыграл шутливым тоном:       — Талант — слово для лентяев. Я набивал руку годами и счастлив, что не зря.       — Оплата…       — Мы с доком договорились.       — Что ж, в таком случае прощайте. Ах да, — он одарил Сэма взглядом, от которого последний, сам не осознавая зачем, потупился, — я могу быть уверен, что наша встреча останется тайной?       Сэм Мейфилд, повидавший разных людей — от бежавших из тюрем психов до обычных должников казино — впервые видел кого-то подобного. Он смотрел на словно бы вытесанное изо льда лицо человека — каким-то немыслимым Сэму образом источающего угрозу каждой своей неподвижной мышцой — и вспоминал легенду о горгульях: днём они — холодное каменное изваяние, а ночью превращаются в оживший кошмар.       Сэму было не по себе. Чертовски. А ещё, внезапно из глубины души, горестно за девочку. До такой степени, что хотелось наплевать на принципы, сгрести её в охапку и спрятать там, где никто не найдёт.       Виски вдруг сдавило, словно ему на голову упала стопка книг. Сэм забыл о девчонке и торопливо заверил:       — Чёрт, об этом даже не беспокойтесь! Я никогда не трепался о клиентах, ваше существование сотрётся из моей памяти как только вы перешагнёте порог.       — Замечательно. Берегите себя, Сэм.       Каменное изваяние улыбнулось ласково, довольно. Стиснув папки, Генри направился к выходу под тревожным взглядом Мейфилда; тот открыл было рот, но поступил так же, как миллионы людей поступают из чувства потаённого страха — промолчал. Генри жестом подозвал Джейн и для виду, чтобы сбросить напряжение с Мейфилда, нежно приобнял её. Там она и расслабилась; тепло его руки ушло под грудь, как электричество, в результате чего слаженный механизм сердца пошёл частым боем. Она тонула в грудном грохоте и тонула в тепле, и ничего не могла с этим поделать. Это было больно, запутано, она, кажется, сошла с ума, — но это был её выбор и он же отныне задокументирован рукой Сэма Мейфилда. И она была счастлива иметь эту власть.       «Ах, вздыхала русалочка, если бы он знал, что я навсегда рассталась со своим голосом, чтобы только быть возле него! Принц назвал русалочку своим маленьким найдёнышем, и русалочка всё танцевала и танцевала, хотя каждый раз, как ноги её касались земли, ей было так больно, будто она ступала по острым ножам. Принц сказал, что она всегда должна быть возле него, и ей было позволено спать на бархатной подушке перед дверями его комнаты.»       — Г… Генри? — подала голос Джейн, когда они шли под руку по коридору дома. Его имя на вкус было странным, твёрдым, как конфетка «Свит-тартс». Но всё-таки… всё-таки сладким!       — Да?       — Я… я выбрала имя.       — Неужели?       Она кивнула.       — Джейн. Я хочу остаться Джейн.       «— Джейн, доченька, мамочка очень любит тебя! Мама пришла за тобой!»       Она тряхнула головой, приходя в чувства. Генри удивился:       — Я думал, ты хочешь придумать что-нибудь новое.       — Джейн — моё имя, — повторила девочка, и голос её звучал по-взрослому упрямо, — Я привыкла к Джейн. Я… — она вспоминала их разговор в машине. Напряглась, собирая, подобно филвордам, весь свой словарный запас в голове, формируя себя из половинок в целое. Бессмыслицу в историю. — Папа отобрал твоё имя. Папа отобрал моё имя. Я не хочу позволить ему… Вор крадёт вещь, но вещь же не принадлежит после этого вору?       — Я понял, о чём ты, — с придыханием сказал Генри. В тот момент она увидела его лицо — настоящее лицо, самое первое и правильное — и утонула в своём счастье окончательно. — Ты права. Мы не дадим ему выйти из этой истории победителем и заберём то, что принадлежит нам по праву.       — По праву?       — Превосходства, Джейн. Веришь или нет, но сейчас я заново в нём убедился.       — Верю. Я тебе верю, — покорно слетело с её губ.       Навстречу из-за угла выскочила фигурка. Девочка в красной толстовке поправляла левой рукой лямку толстого рюкзака, а правой держала доску из журналов Сэма Мейфилда. Джейн восхищённо оглядела её длинные локоны: рыжие, как солнце в их с Генри первый закат. По рукам её рассыпались похожие на песчинки веснушки. Девчонка прошла мимо них к квартире Мейфилда и не сбавляя шага оглянулась, уставившись на эффектную парочку; бритая голова Джейн удивила её. Джейн тоже оглянулась, смело встречая любопытный взгляд.       Рыжая замерла у двери квартиры и ухватилась за ручку, но стучать не спешила. Она нахмурилась лицу Джейн. Они смотрели друг на дружку всего минуту. Шестьдесят секунд — в которые бывшая Одиннадцать нашла себя безобразно покинутой, даже с рукой Генри, сомкнутой вокруг пальцев как тиски. Хватка тоски сдавила сердце, а глаза беспокойно скользили по огненным волосам, словно в них — да во всей незнакомке! — Джейн потеряла нечто неописуемое, и до необъяснимой боли важное. Чувство слегка подтолкнуло её со дна, но боролось оно напрасно. Она уже утонула — безнадёжно и глубоко.       Генри что-то спросил и ей пришлось разминуться со странно родными голубыми глазами незнакомки, чтобы ответить. Девчонка следила за необычной парой, пока они не скрылись за поворотом, после чего безразлично фыркнула и дважды стукнула маленьким кулачком по двери квартиры отца.