***
Чувствую на шее удушающе-крепкий захват, от которого образуются тёмные пятна. Красный свет слепит, отвлекает и раздражает зрительные рецепторы. Они наблюдают, за толщией стекла, заставляя почти физически ощущать скользящие взгляды на себе. Пытаюсь придумать, как вылезти из этого дерьма с минимумом повреждений и максимальным уроном для соперника. В голове пустота, гуляющая от виска к виску едва перебиваемым свистом и движением мелких пластин на моей ноге и руке Солдата. Стальная рука неприятно охлаждает и одновременно обжигает кожу, перекрывая путь к кислороду все быстрее. Сердце бьется прямо в глотке, откашливаюсь. Это причиняет невыносимую боль. Я знаю на все сто, что он не убьет меня, но вот получить впоследствии за полный провал в бою — висит надо мной подобно дамоклову мечу. Нависает, грозится вонзиться и перерезать глотку. Бессмысленно дёргаю в воздухе ногами, норовясь укусить Зимнего Солдата за живую руку. Чувствую и слышу, как громко хрустят собственные кости в шее. — Достаточно, Солдат. — рявкает Пирс. Между его бровей залегает складка. — Ноль-один-три, вы показали свой худший результат. Вы были предупреждены: ещё один проступок — и обнуление. Солдат, проследите, чтобы она была доставлена. В животе печёт, словно там поселилась стая бабочек, только вот их крылышки — из стальных лезвий. Они врезаются в мягкие стенки плоти, изрезают, причиняют невыносимую физическую боль, врезающуюся в память и отпечатывающуюся там ещё очень надолго. Хмурюсь и еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Демонстративно. Что-то в духе подростка с ярко выраженным максимализмом. Ноль-один-три. Чёртова дюжина. Любимое число моей блядской мамаши, по ее мнению приносящее ей удачу. Кто знал, что судьба сыграет со мной злую шутку и мне присвоят именно этот код? Чувствую сильный толчок в плечо и ощущаю хмурый взгляд, скользящий по лопаткам. О, да, как же я могла забыть, что солдат не отличается излишней вежливостью и нежностью? — Повежливее быть не пробовал? — хмурюсь, бросаю через плечо и борюсь с навязчивым желанием плюнуть ему в лицо. Гладкое, едва подернутое утренней щетиной и с морозно-синими глазами, смотрящими одновременно мимо и прямо в душу. Начинаю чувствовать, как погружаюсь в вязкую темную воду. Барахтаюсь там. Это тёмное нечто тянет толстые потные пальцы, единственное, что выделяется на чёрном лице — глаза, морозно-синие, как первая зима. Она ощущается даже в этой непроглядной тьме, холодная, пушисто-белая, но даже она не может справиться с этим густым нечто. Оно поглощает её, топит и тянет за собой на дно.***
Нервно ерзаю на старой табуретке, слыша, как неприятно скрипит латексный костюм. Все-таки облачение вдов не так уж и удобно в повседневной жизни, хоть на практике оно и даёт отличные результаты. Кабинет психолога Пчелинского всегда действовал на меня одновременно и как спасательный круг, и как заряженный пистолет. И мне действительно повезёт, если эта пуля не раздробит череп. — Валерия, как ваше самочувствие сегодня? Вы ведь знаете, зачем вы здесь, так? — он натянуто улыбается, проводя пальцами по седой щетине. — Да. — отвечаю прежде, чем достаточно хорошо прокрутить вопрос в холодных шестеренках в голове. Да и правильнее было бы сказать, что мне этого вовсе не хотелось. ― Вернее нет. Мне сказали, что меня ждёт обнуление. — Грустно усмехаюсь и касаюсь пальцами волос — когда-то шелковистых и кудрявых, потерявших сейчас свой цвет и блеск. — Что ж, я надеялся, что наша терапия даст свои плоды, но, видимо, ещё совсем рано. Мы здесь, чтобы не добиться твоего обнуления, красотка. — он хмурится и с попранием делает пометки в блокноте. — Как проходят занятия балетом? Слышал про ваши успехи, Лерочка. До тошноты ненавижу его резкую перемену с «ты» на «вы», переходящую тонкую границу дозволенного. Это как хождение по тонкому льду или игра в русскую рулетку, кто знает, повезёт тебе или нет? Вдруг чувствую чужие пальцы у себя на бедре, плавно скользящие к промежности. Зажмуриваюсь, прекрасно понимая, что за этим последует. — Отлично. Все прекрасно. — сглатываю и надеюсь поскорее покинуть это место. — Знаете, Лерочка, мне кажется, что допустить критическую ошибку на таком задании — не более пяти процентов из ста. — заключает Пчелинский, заглядывая мне в глаза. — Пять — это уже много. — Знаю, милочка, но ты умудрилась вляпаться именно в эти пять. Я знаю, что его не волнует моё будущее, а уж тем более задания, предстоящие или нет, поэтому смиряюсь и выдыхаю, подцепляя пальцами собачку, расстегиваю молнию костюма, оголяя сначала плечи, а затем и все остальное тело. Чувствую себя настоящим куском мяса, вижу, как загораются глаза доктора, как он спускает штаны и касается толстыми потными пальцами подвижных складок кожи моей промежности. В этот раз все получается также быстро: причиняющее сладкую, заставляющую ощутить себя по-настоящему живой, боль. Цепляюсь одной рукой за угол стола, зная, что все остальное сделают за меня, в этом уж я уверена точно. Сделают быстро, совершенно по-животному и без лишних нежностей. Он никогда не использует презервативы, видимо, ему действительно плевать на возможный ВИЧ и прочую ерунду. Он заканчивает так же быстро, как и начал, прямо в меня, да ещё и награждает шлепком по ягодице. Вытирает белые пятна с моего костюма и наконец произносит: — На сегодня ты свободна, Макарова, но я буду ждать тебя снова. По его губам скользит до того хищная и пошлая улыбка, что мне становится тошно. До блядского желания высвободить нутро от скудного завтрака.***
Больно копаться в себе, словно расколотая уверенность режет, впиваясь в ладони. Режет, не хуже скальпеля по коже. И если бы только ладони… Кишки наматываются и образовывают своеобразный ком, ладони мокнут. В глотке так сухо, что, кажется, вдох полной грудью — и слизистая треснет. Страх, стыд, неверие, осколки некогда цельного «никогда». Куча всего в груди. Остатки разрозненных эмоций, некогда цельных мыслей, убежденности в своём «справлюсь». Душ. Скорее в душ. Не терпится выдавить пол тюбика зубной пасты на щетку и чистить зубы, пока привкус блевотины и отчаявшихся воспоминаний не исчезнет из глотки. Опираюсь руками о края раковины, с пучками вылезших темных волос и пены для бритья, веду лопатками. Холодно. Стекающие с мокрых волос капли дорожками чертят линии, впитываясь в пояс мини-юбки. Вещь ужасная, честно говоря, но мне уже откровенно похеру. Открываю дверь ванной, наблюдая прекрасную картину в виде незнакомца, развалившегося на моем диване. Неудивительно, почему я спала в ванной. Одаряю очередную шлюху пинком под весьма недурный зад и с злобной усмешкой наблюдаю за его страданиями оказавшегося на полу. — Советую пошевелить своим прекрасным задом, пока не вернулась моя злая мамочка-капитан. — улыбаюсь и наконец принимаю лежачее положение. После ночевки на холодном и жёстком кафеле — это просто манна небесная. — Можешь захватить из кармана джинс пару соток, заслужил. Закуриваю и устало смыкаю веки: таблетки, прописанные врачом, видимо, всё же начинают действовать. Что ж, Пчелинский, разрешаю тебе перевернуться в гробу, я справилась и без тебя.