Мама была права

В жизни Драко случалось много дерьмовых, очень дерьмовых и абсолютно дерьмовых вещей. Так много, что, если бы кто-нибудь однажды решился расспросить его о жизни или последних курсах в Хогвартсе, Драко заавадил бы наглеца на месте без раздумий. И потом долго рассказывал бы над его трупом душераздирающую историю о своих злоключениях, ожидая отряд авроров и экипаж прямиком в Азкабан. Иногда, в особо тоскливые дни, Драко задумывался о мемуарах. Или автобиографии. Даже название придумал: «Одно неслучившееся рукопожатие». И, хотя оно казалось ему слишком претенциозным, лучшего варианта в голову не приходило. Малфой был уверен: именно тогда, на лестнице Хогвартса, вся жизнь полетела кувырком. Весело и со свистом, на фоне Святого и Героического, чтоб его драклы драли, Поттера. Он всегда был где-то рядом. После каждой ошибки, каждого неверного решения, каждого промаха и неправильного выбора. Всегда. Был. Где-то. Рядом. Драко верил: Поттер стал его личной плохой приметой. Чем-то вроде грима или разбитого зеркала, разве что не требовалось ничего бить и никуда ходить, чтобы дерьмо случилось. Достаточно было просто встретить Поттера. Всё. Именно в это Драко верил ещё несколько лет после Битвы. Свято, искренне и всей душой: сложно не верить после того, как отправил одно короткое письмо и тем же вечером оказался в камере временного заключения в ожидании суда. А потом едва не попал в Азкабан вместе с отцом. А ведь это было всего лишь письмо. Простое, короткое, нейтральное. Отправленное совой лично Поттеру. С безликим предложением мира и тайной надеждой, что всё ещё можно исправить. Должно быть можно. Было. Когда Малфоев оправдали, Драко даже не стал выяснять, как. Сухо поблагодарил Визенгамот за проявленное милосердие и покинул зал суда, поддерживая под локоть отца. Для Люциуса это заключение стало последней каплей, окончательно сломив некогда гордого и высокомерного аристократа. И это тоже казалось следствием «приметы имени Поттера» – Поттера, который зачем-то явился на финальное слушание и всё время сидел на трибуне как приклеенный. Драко верил до тех пор, пока совершенно случайно не узнал, что именно Поттер тогда подал прошение о помиловании. Что именно Поттер вступился за его семью, настояв на заключении в камерах Министерства, а не в Азкабане. Что именно Поттер приложил все силы, чтобы Визенгамот принял и рассмотрел каждое доказательство по делу Малфоев с особой тщательностью. Что именно Поттер сделал ещё драклову кучу непостижимых вещей, о которых Драко даже не подозревал. И это стало для Малфоя самой дерьмовой новостью в жизни. Самым страшным, самым невыносимым кошмаром, который не являлся к нему даже на уроках Беллатрисы. Ненавидеть Поттера казалось таким простым, привычным и понятным, таким естественным – как дыхание или сон – что, лишившись этого, Драко чувствовал себя пустым. Выпотрошенным. Словно вывернутым наизнанку, тщательно выполосканным и заправленным обратно. От этого было мерзко. Будто отобрали что-то очень важное и ценное. С этим пришлось учиться жить заново. Посещать памятные вечера, пытаться улыбаться, отвечать на рукопожатия. Цедить сквозь зубы вежливые приветствия и светские банальности, поддерживая беседу. Быть благодарным. Стараться соответствовать новому миру и обществу, всеми силами его отвергавшему. Не то чтобы Драко так уж сильно нуждался в этом, но как выяснилось на практике, напряжённая атмосфера и подчёркнутое избегание здорово било по самолюбию. По нервам – тоже. Наверное, если бы Драко мог себе позволить слабость, он бы запил или подсел на какую-нибудь дрянь, чтобы хоть ненадолго сбежать из недружелюбного мира в тёплое и тихое «никогде». Только вот такой возможности не было, и Драко лишь изредка позволял себе полбокала вина в обед в компании матери. Большую часть времени и сил он отдавал на поддержание семейного благосостояния и фамильных земель, вкладываясь в это всем собой. До изнеможения: лишь бы вечером просто упасть в постель и подняться в новый день спустя десяток секунд, не чувствуя ничего кроме усталости. Так прошло несколько лет. Тяжело, болезненно и трудно. И всё равно каждый раз, когда Драко требовалось принять любое важное решение, где-то рядом обнаруживался Поттер. Каждый. Грёбаный. Раз. Словно он следил за Драко, как за ручным хорьком. Забавный цирк имени Святого Поттера объявляется открытым: на арене дрессированный Малфой. Спешите видеть. В один из таких дней терпение просто лопнуло. Драко был измотан, напряжён и очень хотел знать, какого дракла. А если он чего-то хотел, он это делал. – Поттер, какого хрена это всё значит? Всё это?! Какого?! Хрена?! – Малфой приблизился к Поттеру почти вплотную, буквально втолкнув его в полутёмную арку какой-то подворотни в Косом переулке. Стоял так близко, что чувствовал запах сигарет и туалетной воды героя. И никак не мог найти в себе достаточно сил, чтобы отойти хотя бы на полшага назад. Ответ Драко почти не услышал. В ушах гудела кровь, собственные мысли вились пикирующими злыднями под крышкой черепа, а виски ломило от головной боли так, что казалось ещё немного – и кость треснет. Он тогда аппарировал прямо оттуда, из проклятого переулка, так и не осознав, что говорил ему Поттер. Чёртов Поттер, слишком спокойный и расслабленный для человека, которого только что впечатали спиной в кирпичную стену и наорали. Ещё несколько месяцев Драко думал. Анализировал всю имеющуюся у него информацию, собирал новую и снова анализировал. Взвешивал факты, оценивал риски, прикидывал варианты. Ходил по кругу, путаясь в собственных мыслях, снова и снова возвращаясь к одному и тому же. Стоя в том переулке и выкрикивая в лицо Поттера вопросы, он не чувствовал к нему ненависти. Не чувствовал неприязни, презрения или отторжения. Но и благодарности или признательности тоже не было – это было чем-то другим. Чем-то новым, непонятным, слишком странным и непривычным. Чем-то, от чего холодели руки, тряслись губы и хотелось то ли орать, то ли пробежаться по потолку от непонятного воодушевления, тут же сменяющегося мучительной, смертельной тоской. Нарцисса тогда несмело спросила, а не влюбился ли часом её дорогой сын. Дорогой сын впервые в жизни огрызнулся на мать. И ещё через месяц метаний понял, что она была права. Мама всегда оказывалась права.