На исходе Хамсина

Грома в вечер приступа Олег не дожидается. И на следующий тоже. Лететь уже утром, а Олег топчется возле подъезда неприкаянной темной тучей. А потом, докуривая уже черт знает какую сигарету и втаптывая ее в крошку из снега, льда и гравия, вспоминает, что он все-таки военный разведчик, ныне начальник охраны одного из самых влиятельных бизнесменов страны, и набирает номер самого нового и близкого к Игорю осведомителя в полиции. Хотя какой к черту осведомитель, когда оказывается все так просто — Гром именно сейчас, спустя почти полгода затворничества, соглашается навестить своего единственного близкого теперь человека, если не считать бывшего напарника, с которым он резко и предсказуемо прервал общение после случившегося. Через час Олег стоит возле двери начальника главка петербургской полиции и давит на дребезжащий неприятным треньканьем звонок. Дверь ему открывает приятная пожилая женщина, и Олег, не давая себе передумать, произносит: — Елена Владимировна, здравствуйте, я друг Игоря. Я его дома не нашел, а завтра мне улетать. Хотел попрощаться, — почти скороговоркой произносит он заготовленную речь. Женщина смущенно улыбается и наклоняет голову. — Простите, — поправляется он. — Меня Олег зовут. Олег Волков. Начальник службы охраны компании Vместе. — Лен, кто там? — кричат из глубины квартиры, и этот голос, немного дребезжащий, пожилой и мягкий, доносится до них вместе с умопомрачительным запахом выпечки. Судя по всему, сегодня главным блюдом рыбный пирог. — К Игореше пришли, — отзывается та. И так наивно и доверчиво пропускает Олега внутрь, даже не подумав, что он может быть кем угодно — грабителем, убийцей, сводящим с ее мужем или Громом счеты, уголовником. Эта поразительная доверчивость, как у Игоря тогда, позвавшего его, проходимца, внутрь своего мира. Но у Игоря виной тому было равнодушие и подспудное желание умереть. Елена Прокопенко была просто доброй душой. А быть может, думает Олег, проходя в маленькую, но уютную гостиную, быть может, они оба, и Игорь, и Елена разбираются в людях, а Олег (чем черт не шутит) все же хороший человек. Игорь, сидящий за круглым накрытым кружевной скатертью столом напротив Прокопенко, удивленно вскидывает брови. И пока Елена Владимировна достает еще тарелку и приборы, изумленно следит за Олегом. Тот протягивает руку Федору Ивановичу, представляется и уже более обстоятельно повторяет историю, рассказанную Елене. Прокопенко хмыкает: — Что же ты не позвонил даже, друг. — Хитро смотрит он на Олега. И голос его ироничный, подначивающий. — Предупредил бы, мы б еще за добавкой сбегали. — Подмигивает и стучит вилкой по графину с водкой. Олег жмет плечами. Игорь внимательно на него смотрит, прищурившись, поглаживая свою уже изрядно отросшую бороду. Он, несмотря на уютную атмосферу, выглядит замкнуто и понуро. И, судя по всему, из-за него, Олега, снова так бесцеремонно вмешавшегося в только-только начинающую становиться нормальной жизнь. Волков уже жалеет, что пришел. Уж лучше бы правда позвонил. Тем более, какой он к черту друг? Кто он вообще Игорю? Зачем приперся в этот родной для него дом, снова и снова навязывая свою компанию? — Знаете, — он отставляет от себя наполовину полную рюмку. — И правда, какой из меня друг. — повторяет слово в слово свои мысли. — Я пойду… Вы простите, что потревожил, простите, — поворачивается к Игорю и добавляет: — И ты, Игорь, прости. За все. Я пришел попрощаться. И с грохотом отодвигает стул. Он сбегает так неожиданно для всех, что никто не успевает сказать и слова. Быстро натягивает в коридоре пальто и шарф, втискивается в ботинки, чуть не приплюснув задники и выскакивает в коридор. И уже направляется к лестнице, когда его хватают за плечо. — Стой ты, бешеный. И Олег останавливается. Но останавливает его не сильная рука: он бы спокойно мог вырваться, а осознание. Впервые за все это время Игорь сам его коснулся. И вот прямо сейчас стоит так близко-близко, дышит немного загнанно, видимо, тоже бежал, хмурится и возмущенно произносит: — Ты что там уже за выводы понаделал, Олег, начальник службы охраны? — Зло и обиженно цедит. — Военный разведчик, все дела, а психуешь, как подросток. Олег, от неожиданности такого заявления хохочет, сквозь смех замечая: — Про разведку я не говорил. — Да мы тож не лыком шитые, — улыбается Гром. Улыба-а-ается. Ему, Олегу, улыбается. И от этой улыбки так тепло и приятно, так хо-ро-шо, что прыгать от счастья хочется. Как в детстве. И правда, ведет себя, как подросток. — Мне и правда пора, — говорит Олег. — Самолет завтра в восемь. Игорь кивает, потом несколько секунд думает и говорит, серьезно так, внушительно: — Телефон дай. Олег несколько минут соображает и, поняв, что от него хотят, поспешно достает смартфон Vместе, предварительно разблокировав, протягивает Грому. Тот ворчит: — Тоже мне, разведка, с таким телефоном ходить, — вбивает туда несколько цифр и нажимает дозвон. Игорь смотрит на него с хитрым прищуром. По-доброму так смотрит. И Олег недоумевает: где тот человек, который еще недавно так зацепил пустынным взглядом и который, как и сам Олег, потерял себя. Теперь глаза Игоря — лекарство. Мягкие бездонные глубины освежающей воды, которые заливают иссушенные земли Олеговой души. *** Пережить расставание оказывается неожиданно просто. Олег вспоминает Игоря с теплом и приятной мягкой тоской под сердцем. Мысли о нем не иссушают и не переворачивают внутренности. Может, потому что вокруг Волкова постоянно что-то происходит: движется мир, Сережа, сам Олег постоянно движется, пытаясь успевать за текучим, как ртуть, Разумовским. А может, потому что Олега наконец покидает неуместное чувство потери, заменяемое на приятное ожидание встречи. У них плотно утрамбованный график, несколько перелетов и смен часовых поясов и совершенно ошеломляющие успехи. Сергей подписывает нескольких контрактов на использование их софта и два — на инвестиции для дальнейших исследований и разработок. С каждым разом он становится все менее зажатым и все больше и больше очаровывает новых знакомых. Олег с небольшой, но хорошо обученной группой охраны сопровождает его, как тень. Они снова спят вместе, просто спят. Сережа совершенно по-детски однажды просит Олега остаться, обвивает его всеми своими конечностями и мгновенно засыпает. Тот прислушивается к его глубокому дыханию и, главное, к себе. И понимает — его больше не тянет к Серому. И не потому что упавшее когда-то либидо и сейчас до сих пор не воскресло. Нет. Он любит Сережу, но хочет совершенно другого человека. И физическое влечение тут вторично. Но что, как не оно может проявить происходящее между ними? Олег бы очень сильно хотел, чтобы в этот момент Игорь был с ним вместо Сережи. Обнять его снова, провести рукой по широкой спине под колкой тканью свитера, приласкать напряженные лопатки, приручить, как зверя, а потом поцеловать в мягкие, колючие от усов и бороды губы, попробовать наконец, какие они. Соленые или горькие от сигарет, а быть может сладкие, потому что Игорь, как выяснилось, сладкоежка. Кроме того короткого и неловкого объятия между ними так ничего и не произошло. И Волков очень сильно жалеет об этом. Может, поняв природу его привязанности, Гром оттолкнул бы Олега окончательно. И сейчас тот не метался бы внутри противоречивых завихрений собственных эмоций. И не питал надежд. Хочется позвонить и спросить, а что сам Игорь чувствует к нему. Но каждый раз, когда рука тянется к телефону набрать почти выученный наизусть номер, Олег передумывает. Такие разговоры нужно вести с глазу на глаз. В итоге спустя так быстро пролетевшие полтора месяца, Олег так и не решается позвонить Грому. Но, что самое прискорбное, тот тоже ни разу не связывается. Они с Сережей возвращается под Новый год. Олег оставляет его проверять дела в офисах под присмотром свежего, не летавшего с ними охранника и направляется к Игорю. Уже подходя к подъезду, наконец нажимает вызов на телефоне. Игорь берет мгновенно, говорит, будто ждал: — Поднимайся. Следующие несколько пролетов лестницы кажутся для Олега бесконечностью. Входная дверь оказывается открытой. Олег тихо притворяет ее, разувается и проходит внутрь квартиры. Игоря он находит на кухне, сидящим за столом и смотрящим в маленькое квадратное, приставленное к сахарнице зеркальце. Он хмурится и терзает бороду огромными кухонными ножницами. Те режут очень плохо, больше зажевывают, чем отсекают упругие и плотные волоски, и Гром пыхтит, усердно пытаясь справиться с порослью. Он прерывается, бурчит через плечо Олегу: — Привет, — и перехватывает пальцами удобнее кольца ножниц. Волков иронично хмыкает и подсаживается на табуретку рядом. — Ну, привет. Игорь скашивает на него взгляд и резко останавливается, перестает подрезать бороду, поворачивается к Олегу и начинает рассматривать: Олег тоже побрился, убрав даже намек на щетину. Почему-то казалось, что в Европе его густая темная борода будет неуместна. Поэтому он выбривал каждое утро подбородок и скулы до сизой синевы. Правда, к вечеру появлялась щетина и кожа все равно начинала колоться. Вот и сейчас, через сутки после бритья, была видна отчетливым серым налетом. Игорь смотрит на него тягуче так, внимательно, обводя взглядом черты лица. Останавливается на глазах и замирает. Олег улыбается уголками губ, и Игорь поднимает свободную от ножниц руку. Прикасается к щеке подушечками пальцев, упруго трогает щетину. Прикосновение интимное и одновременно изучающе-рассеянное. Будто Гром не совсем понимает, что и как он делает с Олегом. А у того сердце бьется где-то в горле, готовое вот-вот выпорхнуть, чтобы быть пойманным вот этими нежными, но сильными руками. Смущение заливает щеки, и Олег пытается отвлечь себя и Игоря. — Тебе бы с этим лучше в барбершоп какой-нибудь. Сам не справишься. Гром раздраженно дергает головой. — Мне завтра выходить на службу, а я уже на Хоттабыча похож, — он продолжает держать руку у Олега на щеке, поглаживая колкий подбородок, и будто якорит себя этим прикосновением. Олегу невыносимо нужно коснуться в ответ, поэтому он перехватывает у него ножницы, пытаясь забрать. Но тот отдает неохотно, вместе с ручкой ножниц прикасаясь к Олеговым пальцам, прихватывая костяшки. Олег все же выуживает их и, прокашлявшись, говорит: — Есть немного. Дай помогу. Он аккуратно начинает состригать бороду небольшими кусочками, придерживая пальцами за кончики, не сразу приноравливаясь к тупым лезвиям. Игорь тихо сопит и продолжает сверлить Олега взглядом. Тот пытается не отвлекаться на него и уделять все внимание делу. — Мне твой Разумовский позвонил, — как бы между делом говорит Гром. Олег, от неожиданности, прищемляет немного кожи ножницами и изумленно распахивает глаза. — Ай, — реагирует на членовредительство Игорь. — Аккуратнее. — Что он сделал? — Переспрашивает Олег. — Позвонил, — хитро щурится Игорь и трогает пострадавший участок на щеке. Смотрит на пальцы, не обнаруживает крови и иных серьезных повреждений и продолжает: — Сказал, ты скоро приедешь, и велел подготовиться. Цитирую: «И сбрей уже свои заросли, леший». — Олег удивленно вскидывает брови, похоже он недооценил Серого. Игорь дергает последний, еще не отрезанный, торчащий гребешком на подбородке клок и виновато произносит: — А я не успел, получается. Даже не побрился, не говоря уже о бардаке. Олег оборачивается, рассматривает квартиру и не находит ничего особенного, кроме чуть в большем количестве разбросанных вещей и полной, натыканой бычками, как ежик, пепельницы на подоконнике. — Ты стал курить в зале. — Да, — морщится Гром. — Чет как-то совсем паршиво было. Опять, видимо, скучал по Юле, думает Олег и пытается перевести тему. — Ты сказал что-то про работу. — Ага, решил, что пользы от меня там будет больше, чем от бесконечного болтания по городу и по квартире. — Значит, хочешь побриться. Полностью или с усами? Игорь думает какое-то время, перебирая клочки собственных волос, упавших на скатерть, и смело произносит: — К черту усы, буду новым человеком. — Где у тебя бритва? — Перенимает инициативу Олег. Он поднимается со стула, пока Игорь дает ему указания. — Пена с одноразовыми станками лежат в пакете на диване, одеколон после бритья где-то… — Машет рукой. — Не знаю, надо искать. Я новый не покупал. — Это позже, — говорит Олег. — Пока надо стать новым человеком. — И подмигивает все еще сидящему на табуретке Грому. Он приносит бритвенные принадлежности, думает некоторое время. Идет к комоду, достает небольшое махровое полотенце и мочит его под струями обжигающей руки воды. — Пока посиди так, — оборачивает он почти по глаза лицо Грома полотенцем. Тот удивленно смотрит из-под опущенных ресниц, когда сосредоточенный Олег устраивает у него на лице горячую ткань, но не возражает. Пока ошарашенный Гром молчит и черт-те о чем думает, Олег убирает со стола и с пола остриженные волосы и возвращается. — Как холосо ты всо снаесь, — бубнит из под полотенца Игорь. — Что? — посмеивается Олег и убирает наконец полотенце. — Я говорю, — дергая носом, произносит Гром. — Как хорошо ты все у меня дома знаешь. Где что лежит и прочее. Олег пожимает плечами, взбалтывает пену в баллончике, выставляет стул рядом с ванной и включает кран. — Иди сюда. Гром послушно садится рядом, приговаривая: — Да, папочка. Олег сдерживает смешок и садится напротив. И, не спрашивая, хочет ли Гром побриться сам, начинает тщательно обмазывать клочковатую поросль на его щеках белыми душистыми комьями. Первая бритва перестает нормально работать уже на половине лица. Олег проходится ей по второй половине, хоть как-то убирая объем торчащих из-под опавшей пены волосков, и берется за новую. — Знаешь, я хотел заявление на увольнение написать, — отрешенно произносит Игорь. Олег поджимает губы и сосредоточенно, поворачивая из стороны в сторону его голову, расправляется со щетиной. Игорь продолжает: — Но потом подумал, а какой из меня толк тогда миру, я ведь только это и умею. Останется только умереть. — Олег стискивает зубы и останавливается. Он смотрит прямо и настойчиво в серые глаза, но Игорь не пугается его прямого взгляда. — Но мы уже выяснили, что умирать я больше не намерен. Олег качает головой и наклоняет его голову назад, выбривая под подбородком. Беззащитная нежная с подвижным кадыком шея перед глазами навевает мысли о том, как просто было бы, если захоти Игорь действительно со всем этим покончить. Точное движение руки с острым ножом — и пересеченная артерия приведет к быстрой смерти без мучений. Если Олег применит две руки, то просто сломает позвоночник. Секунда — и все. И ещё так много-много способов… С чьей-то помощью или самому — все так просто, на самом-то деле. Как хрупка все же человеческая жизнь. Люди рождаются на свет такими ломкими и неустойчивыми, и через сколько мук и переживаний проходят родители, чтобы взрастить человеческое существо. Сколько сил тратится на каждого. Даже в них с Сережей, сирот, потерявших родителей, столько людей вложили свою заботу и знания. А человек вырастает и решает, что все это ему не нужно. Что он просто хочет умереть. Бездарно растратить чью-то любовь и заботу. И эта чистая в своей пронзительной простоте мысль наконец-таки дарит Олегу решимость. Он начинает размазывать второй слой пены по все еще колким скулам и зачем-то встает, будто так проще и безопаснее будет сказать то, что он собирается. — К востоку от Хамада, в полуразрушенной деревне, мы нарвались на засаду, — глухо и монотонно. Игорь, сидящий все это время расслабленно, подбирается и каменеет. Олег чувствует кончиками пальцев, как сводит его желваки. Но желание наконец поделиться, настигшее так невовремя, только больше укрепляется. Говорить так — не смотря в глаза, не зная, как примут, и примут ли вообще — проще. Не видеть, как осудят или пожалеют. Нет. Он просто хочет наконец рассказать. Игорь не перебивает. — Мы долго отстреливались, потратили почти все запасы патронов и, когда подмога все же подоспела, нам удалось всех ликвидировать. Все уже затихло, мы разбирались с потерями, но, как оказалось, деревня была все еще населена. Первой выбежала маленькая девочка. Лет пяти, наверное. Я просто автоматически поднял руки с автоматом, просто по привычке… — Олег замолкает, захлебываясь воспоминаниями. Призраки прошлого снова встают перед глазами так явственно и четко, что кажется, можно руку протянуть и коснуться. Но прямо сейчас он касается лица Игоря, напенивая его щеки, чтобы выбрить остатки щетины, и это реальное, заземляющее прикосновение успокаивает. — Там ты перестаешь быть человеком. Ты машина, функция. Есть цель: убить противника и выжить самому. Все действия доведены до автоматизма. Я и был машиной. Послушной и беспрекословной… — Он снова прерывается, хватая воздух ртом. Но вдруг подкравшийся приступ не начинается, как будто испугался Олеговой честности. А может, и присутствия Игоря. — Потом я слушал ее сердцебиение, — продолжает Олег, сглотнув сухой комок нервозности, — маленькой такой, хрупкой, она лежала у меня на руках и истекала кровью. Ты наверное думаешь, что она погибла, как… — он прерывается, не произнося имя, они все равно оба понимают о ком он. Потом долго и протяжно выдыхает и продолжает: — Нет. Наши врачи ее спасли. Но тогда я понял — нет ничего ценнее жизни. А мы размениваем ее, жизнь, свою, чужую, по цене тридцати серебренников. Кто жопу свою продает просто за деньги, кто за идею. Но никакая идея, никакие политические интриги, никакие деньги не стоят человеческого сердца. Я помню до сих пор ее испачканное кровью лицо и… — Он снова сглатывает, решаясь наконец рассказать все до конца. Почему-то Олег уверен, что Игорь должен это знать. Он, ставший так быстро таким близким и родным, именно он, а не Сережа. — Его лицо тоже очень хорошо помню, когда он торжествующе улыбался, прежде чем улететь со своими новыми хозяевами. — Он? — Тихое и удивленное. — Мой бывший друг. Соратник. Я думал… — Олег дергает плечами и пытается прогнать этот надоедливый образ, который он помнит с точностью до каждой детали: светлые хищные глаза, вечно кривая улыбка из-за зубочистки, которую владелец этой улыбки никогда не выпускает изо рта, кажется, он с ней даже спит; светлый, выгоревший в пустыне до снежной белизны ежик волос и языки красно-синего пламени на шее, продолжение татуировки противостояния волка и дракона, начинающегося на груди. — Он предал нас, сдал тем, кто заплатил больше. Из-за него мы попали в ту засаду, и я... Я не могу сказать ни имени, ни группировки, но… — Я понимаю, — тихо и напряженно произносит Игорь. Олег дочищает остатки колкой щетины, предварительно пройдясь по лицу Игоря пальцами, проверяя гладкость, и откладывает бритву на бортик ванны. Гром смотрит снизу вверх понимающе. Так проникновенно. На его щеках и губах остатки пены, и он без своей вечной брони из густой бороды кажется сейчас таким красивым, чистым, юным и беззащитным. Но именно он, Олег уверен, защитит лучше всех. Стоит только попросить. Он защитит и встанет на Олегову сторону. Примет его вместе с маниакальной идеей мести. Как однажды принял, открыв совершенно чужому человеку дверь в свой подъезд, в свой мир и, Олег уверен, в свое сердце. Ведь невозможно так смотреть, так касаться и совершенно ничего не чувствовать. — Но это единственный человек, которого я действительно хочу лишить этой самой жизни, — твердо произносит Олег. В глазах Игоря понимание, но не похожее на жалость. В серых радужках горит огонь боли человека, потерявшего все, готового спалить свой собственный сирийский след — и тут у них с Олегом одна общая дорога. И вот сейчас его действительно отпускает. Рассказ про преследующее желание мести не лишает это желание веса и важности. Нет. Теперь Олег точно не откажется от своего намерения. Но эта цель больше не висит тяжким грузом, больше не довлеет над ним, как невыполнимая миссия. Теперь Олег знает — все получится. У них обязательно все получится. Они молчат какое-то время, пока Волков не собирается уходить, дав Игорю возможность умыться самому. Но Гром вдруг берет его за руку, мягко тянет на себя и произносит, неловко наклоняя голову набок. — Я, оказывается, так скучал по тебе, — говорит он. И продолжает сбивчиво: — Я же после Юли ни с кем... — И то, с какой лёгкостью он произносит это имя, дает надежду — отпустил. — А тут ты. Вроде и не постоянно рядом, но твое присутствие всегда такое ощутимое, успокаиваюшее. Такой хмурый бородатый ангел хранитель. А меня ведь не надо защищать, сам знаешь, я сам кого угодно… — Знаю, — улыбается Олег, сжимая его руку. — А потом ты бах — и улетаешь, — ежится Гром. — Неуютно как-то сразу стало, мерзко. Я даже к Прокопенко чаще ходить начал, а все не то. — Он вдруг срывается на судорожный речитатив. — Так же только с Юлей было, она… Я так виноват, так… Не уберег. А вдруг и ты бы… — Олег слушает и не может поверить, его ждут, о нем волнуются, его любят? Ведь любят же? — Если бы с тобой что-то случилось, я бы весь свет перерыл, я бы… — Не мели чушь, со мной уж точно ничего бы не случилось, — прерывает Олег. Он так много хочет сказать, всего времени мира не хватит на это. — И я ведь тоже… Что «тоже» он не договаривает. Не успевает. Игорь резко поднимается на ноги, обхватывает шершавыми ладонями за скулы и впечатывает всем телом в себя. Он горячий, как пески пустыни, твердый и безумно желанный. Олег пытается сказать, как ждал, как хотел, как соскучился. Но ему больше не дают, только стискивают в цепких объятиях и целуют. Наконец-то целуют. А Олегу только и остается, что держать в руках свою драгоценную случайно найденную любовь, сцеловывать горькую пену с желанных губ и девственно-выбритого подбородка, отрываться на несколько секунд, чтобы взглянуть на потемневшие от желания глаза. Слушать, как затихает внутри страшный и такой ненавистный песчаный Хамсин, и поднимаются воздушные пласты совершенно другого ветра — Баргузина, приносящего с собой волны всепоглощающего желания и яркое, как над гладью Байкала, пронизанное солнцем небесно-голубое счастье.