На исходе Хамсина

У Олега внутри — выжженная пустыня. Она воет песчаными ветрами, меняющими свой характер в зависимости от времени суток. Днем это пыльная буря — удушающая, высушивающая еще оставшиеся чувства до состояния потрескавшейся земли. Ночами ветер выстужает душу обжигающе-холодными порывами, приносящими с собой прерывистый сон с кошмарами пережитого. С лицами когда-то убитых Олегом людей. С лицами тех, кого он не смог спасти. Но чаще всего он видит ненавистные прозрачные злые глаза, которые Олег бы очень хотел забыть, но никак не может. Иногда после такого пустынного сна стылый холод не покидает Волкова еще несколько суток, и тогда Олег становится полуживой копией себя. Действует на автомате: живет, дышит, ест. Он по-прежнему должен жить хотя бы ради Сережи, который в такие дни отчаянно цепляется за его руки и тревожно заглядывает в глаза. Это не помогает: вместо его лица Олег все еще видит калейдоскоп страданий и увечий, разгоняемый только жаром песчаной бури, переворачивающей все внутри. И когда Олег оживает (если это можно так назвать), он яростно защищает Сережу, исполняя свою роль начальника охраны с маниакальной настойчивостью, сводя с ума подчиненных чрезмерными, а иногда и бесполезными заданиями. Он почти не спит эти дни, а когда не может работать — готовит, заполняя холодильник под завязку, но сам почти ничего не ест. Только если совсем немного, когда Серый укоряюще на него смотрит. Волков в этот период существует только на кофе и отчаянном желании не чувствовать вновь этот пронизывающий насквозь пустынный ветер. Через какое-то время истощенный организм сдается, и все повторяется: страшные пустынные сны, холодное забытье и сменяющая его активная фаза. Это можно было бы назвать маниакально-депрессивным синдромом, ПТСР или, может быть, еще чем-то подобным. Но Олег еще не готов дать этому название. Он даже привыкает существовать в условиях эмоциональных качель, пока в его жизни не случается Игорь Гром. Олег впервые натыкается на пустыню в чужих глазах промозглым осенним вечером в полупустом вагоне метро. Он иногда срывается в город без машины, бесцельно проводя время наедине с собой в толпе людей, чтобы справиться с очередным витком холода. Лучше всего помогает метро. Чем более раздражающе-неприглядна толпа, тем проще абстрагироваться. Быть одним среди множества намного проще: ты становишься песчинкой в огромных насыпях из груды людей. Он не интересуется толпой вокруг, а она — им. Но в один миг что-то тянет его поднять взгляд. И наткнуться на это — впервые он видит выжженные солнцем текучие барханы не на обратной стороне своих век, а на дне широкого черного зрачка человека напротив. Взгляд его — безжизненный и пустой, и Олегу чудится, будто там бушует Хамси́н¹, окрашивая серую радужку в рыжеватый цвет песчаного урагана. Олег щурится, стараясь вглядеться, понять, не обознался ли. Мужчина — высокий, ссутуленный, бородатый — смотрит в одну точку над олеговой головой. Любому стороннему наблюдателю могло бы показаться, что он просто задумался. Но Олега не обмануть: ему слишком знакомо, как выглядит сломленная и выжженная изнутри душа. Мужчина замечает, что на него пялятся, и переводит взгляд на Олега. Выражение его глаз почти не меняется: взгляд не наполняется злостью, раздражением или смущением — ничем тем, что свойственно человеку, получившему избыточное внимание от незнакомца. Он только несколько секунд задерживает на Олеге взгляд и переводит его в другую сторону, совершенно безразличный к происходящему вокруг. Олегу скоро выходить, но он все сидит и смотрит на человека с пустыней в радужках, ощущая какое-то смутное чувство родства и общности, и, когда тот наконец идет к выходу, следует за ним. Они идут по станции — высокий мужчина в кожаной потертой куртке и Олег, держась в нескольких метрах позади — поднимаются по эскалатору и выходят наружу. Мужчина достает из-за пазухи кепку, натягивает ее почти на глаза и поднимает воротник. Олег накидывает капюшон и продолжает следовать на ним. Волков бездумно шагает за долговязой сутулой фигурой, манимый какой-то непонятной нуждой, которую даже не пытается сам себе объяснить. Просто ему зачем-то нужно за этим человеком, кажется, в нем Олег найдет какую-то разгадку, а вот какую конкретно — на ум не приходит. Но это что-то на уровне инстинктов, которые после Сирии у Олега работают просто отлично. Чутье подсказывает — это правильное направление. Возле светофора мужчина поворачивается, внимательно всматривается в Олега и поправляет кепку. Олег ожидает, что он спросит, зачем за ним увязались, или без вопросов пошлет нахер. Да даже к удару в лицо Волков готов. Но мужчина лишь как-то рвано и неловко пожимает плечами и отворачивается. Он переходит через дорогу наискосок и направляется к арке одного из домов. Прямо перед подъездом останавливается, снова косится на Олега, который теперь даже не пытается держаться поодаль, и открывает дверь, распахивая ее настежь. Отходит в сторону, ждет некоторое время, давая Волкову принять решение. Тот делает шаг назад. Мужчина только хмыкает и заходит внутрь. Олег смотрит на серо-черный металл двери и закуривает — глубоко втягивает терпкий дым, задерживает дыхание, выдыхает через ноздри. Прислушивается — пустынные ветры воют уже не так громко, пробирающий до костей холод отступает. Олегу почти что хорошо. *** Через неделю Олег приходит сюда вновь. В метро Волков больше не суется, он избирает прямой путь — через полгорода из башни Vместе приходит караулить так сильно приглянувшегося ему человека прямо к подъезду поцарапанного, но все еще величественного в своем дореволюционном размахе дома. Тот, в свою очередь, пунктуален, как часы. Каждый божий день — Олег из-за дел не может себе позволить ездить к нему чаще, но каждый раз выбирает разные дни недели — мужчина, весь день проведя в квартире, вечером катается до парка Кирова, проводит в нем несколько часов и возвращается домой, попутно заходя в ближайший киоск за шавермой, только в первую их встречу сделав исключение. Присутствия Олега мужчина не замечает. Хотя правильнее будет сказать «не придает ему значения». Когда Олег подходит непозволительно близко, он видит, как скользит по его лицу серый безразличный взгляд. Это безразличие пропитывает мужчину с головы до ног — даже от унылой старой кепки ощущается отстраненность и апатия из-за того, как небрежно ее носят. Уже через неделю Олег знает об этом человеке почти все. Игорь Гром — майор милиции, ушедший в неоплачиваемый отпуск поправлять здоровье, в том числе психическое, из-за случившейся в его жизни «трагедии», как произошедшее назвала опер одного из полицейских участков, охмуренная Олегом коллега. Официально в документах трагедия не упоминается, но Олегу рассказывают о «бедном Игоре», потерявшем из-за задания девушку и нескольких друзей. Ни в одном деле никаких смертей гражданский и иных лиц не зафиксировано, поэтому Волков отмечает в уме галочкой «узнать подробности, может, даже лично» и продолжает таскаться за Громом. Но разговор завести все не решается. Может, ему мешает глухая невидимая стена, воздвигнутая вокруг себя Громом, но каждый раз, когда Волков пытается даже просто подойти и наконец представиться, все внутри его покрывается сковывающей коркой льда. Гром решает за него: в один из дней, когда поздний сентябрь продувает своими ветрами все существующие и несуществующие щели олеговой куртки, Гром встает перед подъездом, перекрывая вход своей широкой спиной, и произносит как-то равнодушно и даже буднично: — Не маячь маньяком, поднимись наконец, — и входит внутрь. Волков инстинктивно проскальзывает за ним в почти уже закрывшуюся дверь, неосознанно как-то, будто его магией какой поманили. Будто один из песчаных призраков позвал его с собой. Наверное, так и есть: уж слишком Гром сам напоминает призрака. Поднимаются пешком по лестнице, хотя в доме есть лифт. Волков неверяще пялится в русый затылок с чуть отросшими волнами кудрей на шее, и следует за своим персональным наваждением. Тот все так же безразлично впускает его внутрь квартиры, интерьер которой — смесь ретро, какой-то холостяцкой разрухи и современности. Олег успевает это оценить только из-за профессиональной дотошной внимательности к деталям, большую часть времени рассматривая хозяина. Тот скидывает ботинки, куртку и кепку и отточенным, привычным движением ставит чайник на старенькую газовую печь. Затем больше ритуально (Олег знает, сам такой) заглядывает в пустой холодильник. О госте будто и не подозревает. И тогда Олег произносит короткое: — Я Олег. Мужчина только растерянно кивает, угукает, как дети, выслушивающие совершенно неинтересные наставления взрослых, и продолжает заниматься своими простыми и монотонными делами. О том, что его все же заметили, а та фраза, брошенная у подъезда, была не бредом воспаленного ума, Волков понимает только в момент, когда Игорь ставит перед ним кружку чая из одного на двоих пакетика и протягивает половину шавермы — бо́льшую. Олег рассматривает заросшее бородой лицо, аккуратные дуги бровей, одна из которых увенчана молнией шрама. Взгляд переходит на прямой, немного вздернутый на кончике нос и полные губы, блестящие от соуса. Игорь по-мужски красив, не как Сережа, когда можно ослепнуть от одного взгляда на эту изящную, острую и яркую внешность. Громова скупая красота притягивает своей скрытой силой и загадочностью. Может, эта красота и привлекла Олега, невольно спрашивает он себя, но тут же отбивает — нет, всему виной глаза. Пустынные, точнее даже пустые, но в то же время хранящие за веером длинных ресниц такую глубину, что в ней впору утонуть. Олег, кажется, уже. Когда они молча допивают чай с удивительно вкусной шавермой, Гром бурчит почти не слышно: — Курить можешь здесь, — и кивает в сторону пепельницы на подоконнике. — Тебе даже не интересно, кто я? — Недоуменно спрашивает Волков. — А это важно? — Поднимает брови домиком Игорь. И Олег решает — и правда неважно. Он уходит ближе к двум ночи, после того, как Гром плетется к своему подобию кровати — большому, заваленному одеялами и подушками матрасу в углу большой единственной комнаты — и засыпает почти мгновенно, мирно посапывая в уже изрядно отросшие усы. Олег, выходя, аккуратно прикрывает входную дверь. Замок щелкает скрипуче, а Волков мысленно обещает этому дому и его хозяину вернуться. *** И конечно же, Олег возвращается. Несколько раз Волков посещает вместе с Громом так любимый им парк. Тот выбирает определенную скамейку, немного на отшибе, там, где меньше всего людей, и впадает в какое-то подобие анабиоза, будто дерево, впитывающее энергию солнца и земли. Он, кажется, в эти моменты единения с природой уплывает в какие-то свои мечты и воспоминания, отчего его взгляд становится еще более бездумным и стеклянно-прозрачным. Олег каким-то чутьем понимает, что в эти минуты, правильнее сказать, часы, он не нужен Грому. Хотя вряд ли Игорю вообще кто-то нужен, но если в квартире Олегу находиться позволительно, то в парке — нет. Поэтому компанию в дневное время Игорю он никогда не составляет. Да и от работы Волков сам себя еще не освобождал. Поэтому он появляется у Грома вечерами. Всегда, когда позволяет время и накопившееся за дни расставания иссушающая пустота. Это превращается в рутину — Олег ждет Игоря возле подъезда, выкуривая несколько сигарет, пока тот не появляется из полукруглой арки во двор-колодец, спешно тушит окурок носком ботинка, даже если совсем недавно закурил, и нетерпеливо топчется на месте. Игорь открывает парадную дверь и пускает Олега первым. На этом моменте, когда вечно невозмутимый Игорь придерживает для него тяжелый металл, у Олега все внутри обмирает, будто в ожидании, что его, непрошеного гостя, вклинившегося в чужое страдание и самобичевание, наконец прогонят. Но Игорь каждый раз впускает его в свою скудную и неприглядную жизнь и, кажется даже, начинает присматриваться и привыкать. Олег замечает на себе уже не равнодушный, а даже немного любопытный взгляд, когда приносит с собой огромный пакет кулинарного подвига очередной бессонной ночи. И, когда за несколькими мясными блюдами, на столе появляется полоска шоколадного торта, Игорь преображается в простого, радующегося любимому лакомству человека, игнорирует остальные принесенные Олегом блюда и уплетает почти всю полоску в одно немного зарумянившееся от удовольствия лицо. Потом он моет посуду, а Волков расставляет принесенные снасти по полкам холодильника, с удовлетворением отмечая для себя, что внутри наконец появились хоть какие-то продукты — початый десяток яиц на верхней полке и несколько питьевых йогуртов. У Игоря, оказывается, поразительно много чая — и все одинакового. Большими упаковками черного паршивого «Принцесса Нури» в пакетиках занята одна из навесных тумбочек. Самая большая. Будто Игорь однажды не нашел его, чтобы напоить кого-то важного, а сейчас компенсирует. Гром моет каждую тарелку и кружку так тщательно, будто бы даже наслаждаясь этим, будто сам процесс, такой рутинный и обыденный, кажется чем-то важным, чем-то значимым, как якорь, все еще держащий его в этой жизни. Олег впервые видит его таким живым. Сначала этот торт, потом посуда, Олегу кажется — он справился. Человек перед ним уже не выглядит живым призраком, он снова неравнодушен. Сразу хочется быть причастным, и первым порывом становится — помочь. Он хватает со стула полотенце, им же и принесенное, и шагает к Грому. Тот протягивает руку, чтобы поставить тарелку на сушилку, и Олег тут же ее перехватывает, чтобы вытереть. Пальцы касается покрытой капельками тыльной стороны руки, Игорь крупно вздрагивает — тарелка летит на пол, разбиваясь на мелкие осколки. Он резко разворачивается и выглядит таким потерянным и испуганным, что первый порыв снова прикоснуться, успокоить. Олег тянется к запястью растерянного Грома и тут же получает по руке хлесткий болезненный удар ребром ладони. Гром отдергивает руку и смотрит зло и остерегающе — «не подходи, убьет». Но это не апатия, это живая агрессия загнанного в угол зверя. Да, Олег сейчас — источник опасности. Слишком близко подобрался, каким-то образом залез под шкуру, вторгся в мир, в котором тот почти себя похоронил. Но по сравнению со всем, что было до этого, это самый человечный Игорь Гром из виденных Олегом. И Волков хочет посмотреть еще. Он делает шаг назад и опускается на корточки: собрать крупные осколки. Пока он убирается, Игорь маячит где-то на периферии, но Олег не поднимает на него глаз. И тот, видимо, уже остыв, желая развеять напряжение, произносит тихо и как-то затравленно: — Я… — Не объясняй, — Волков деловито ставит веник и совок на место: за трубы в туалете — моет руки в раковине на кухне и, уходя, все же оборачивается. Игорь переминается с ноги на ногу в нескольких метрах от него. Олег произносит: — Только не выкидывай еду, я все сам готовил. — Потом думает немного и добавляет: — Для тебя. Когда Олег все же решается снова прийти, где-то через две недели, в Питере выпадает снег. Отряхивающий быстро тающие снежинки с воротника все той же куртки Игорь, кажется, даже рад его видеть. Он снова держит открытой подъездную дверь для Олега. — Я все съел, — бурчит. — Это просто руки по локоть сожрать можно, как вкусно, — признается. И Олег, проходя внутрь, выставляет на стол очередную порцию съестного. *** Они начинают больше разговаривать. Они не обсуждают свои внутренние проблемы, висящие в воздухе почти живым существом, игнорируя этот груз страха, боли и отчаяния. Просто перекидываются ничего не значащими бытовыми фразами, и это становится привычно и необременительно. Гром не выглядит больше таким пустым. Олег даже пытается его развлечь, он находит несколько книг, разбросанных по квартире — полка, кухня, туалет, пол — не спрашивая, ознакомлен ли с содержанием сам хозяин, и принимается читать вслух. Все книги абсолютно разных жанров и степени популярности: от нон-фикшна и классики до фантастики. Игорь сначала морщится, явно принимая это действие, как некоторое оскорбление заботой. Но не выгоняет — и Волков продолжает. Игорь делает вид, что не слушает, щелкая пультом телевизора, переключая канал за каналом. Но звук не включает. Поэтому Олег читает громко и выразительно. Позже Игорь начинает слушать внимательнее, иногда комментировать. И по его репликам становится видно, что книги прочитаны скорее всего даже не раз. У него, оказывается, хорошее чувство юмора, а с некоторыми произведениями явно ознакомились лишь для того, чтобы поглумиться над автором. Они вместе смеются над «шедевром» с советами, как разбогатеть с помощью «аффирмаций и общения со вселенной», когда Олег понимает, какая у Игоря красивая улыбка. Он замирает, рассматривая ровный ряд белых зубов и наконец горящие жизнью глаза. Гром, заметив это, тут же замолкает, заметно стушевывается и резко переводит тему. — Свари кофе, — и на вопросительных взгляд Олега. — Шкафчик над микроволновкой, верхняя полка, там турка и кофе. Просьба приготовить кофе — что-то новое. До этого они пили только чай. Олег поспешно засыпает в турку мелко молотый порошок какой-то распространенной марки из супермаркета, жалея, что не принес свой любимый, привезенный в свое время из Сирии. Пожалуй, это единственная вещь из пустыни, которую он готов оставить себе. Пока он варит кофе, Игорь снова окунается в свое анабиозное состояние. Но Олег больше не хочет отступать. Он передает кружку из рук в руки, впервые прикасаясь к Грому с того самого случая с разбитой тарелкой. На этот раз Игорь не вздрагивает: он просто не замечает прикосновения. Но это тоже прогресс.