Святость падшим не присуща

      Настя свалилась с неба, прямо как снег на голову. Хотя по уровню неожиданности её предложение можно было расценить снежной пургой в начале июля.       Аня совершенно не хотела выходить из дома тёплым вечером субботы. Отличной компанией для неё должны были стать фильм «Жизнь, как она есть», лоскутный плед, связанный и подаренный ей мамой уже как лет семь назад, и литровая бутылка ванильной «Кока-колы», любовь к которой была привита ей Лёшей — лучшим другом и истинным сладкоежкой.       Немудрено, что именно тогда, когда Аня решила полностью посвятить день себе любимой, она вдруг понадобилась всем и сразу: Лёше, решившему, что они не виделись уже целую тысячу лет, хотя с их последней встречи от силы прошло чуть больше суток; Насте, позвавшей её на своеобразную вечеринку на их с Мишей даче, где, как она поняла, будет ещё целая орда их общих друзей; наконец, маме, упрашивающей Аню приехать домой на выходные.       Голова разрывалась на части из-за обилия выбора и нежелания выбирать что-то одно, конкретное одновременно.       Тем временем Настя стала посещать её мысли в несколько раз чаще обычного.       Заходить на её страницу «Вконтакте» перед сном было обыкновением. Аня пролистывала фотографии одну за другой, каждый раз заходила всё дальше, пытаясь найти для себя что-то новое. Фото с их с Мишей свадьбы она засматривала до дыр. Настя на них казалась до одури счастливой.       Аня всё чаще задумывалась о притворной крепости их брака, о Настином поведении, не соответствующем совершенно образу примерной жены, о равнодушии или же слепоте Миши касательно складывающейся ситуации. Казалось, что все это просто прекрасно отрепетированная сценка для спектакля, а её роль в ней ключевая, хотя сценарий она в глаза не видела. Не раз Аню преследовали мысли, что они всё знают, всё видят, просто примеряют на себя новый образ, пытаясь понять, как себя в нём чувствуют. Позже она приходила к выводу, что вновь накрутила себя. Что делает это снова и снова, пока не может разобраться в сути всего происходящего, в его истинной натуре.       Всё в очередной раз приукрашивалось словом «неправильно». Парадокс заключался в том, что Ане становилось на это всё равно.       Ей больше не было дела до своих принципов и моральных устоев. Она пришла к выводу, что её совсем не касается то, с кем Настя состоит в браке, насколько они счастливы вместе и любят ли друг друга вообще. Ведь это и вовсе не её дело, правильно? А раз дело не её, то и проблема ей принадлежать не будет.       Тем не менее, часто саму себя Аня не узнавала. Понимала, как сильно влияет на неё даже маленькая возможность просто быть рядом с Настей, находиться подле неё в роли хоть коврика для обуви. Прийти, вытереть подошвы и пойти дальше без лишних мыслей, заполонявших некогда сознание.       Прежняя Аня не позволила бы поступать с собой подобным образом. Не стала бы мыслить и минуты перед тем, как уйти не только от ситуации, но и от женщины, застывшей в голове стальной картинкой, просто потому, что в действительности уважала себя. Теперь же она не знала, в кого превращается, и не могла винить в этом кого-то, кроме себя. Ради Насти она поступалась своими принципами, ради Насти гнула себя в разные стороны, становясь податливой глиной в её изящных ладонях. Из-за неё Аня не спала ночами, фантазируя и помышляя, не имея даже возможности выбросить из головы синеву девичьих глаз и её странную привычку играться с собственными кольцами, крутя их и перемещая с одной фаланги пальца на другую; из-за неё она вновь с особым пристрастием вернулась к пагубной манере курения.       Аня, едва зажав сигарету губами, устало вздохнула, но тут же поднесла синевато-красный огонёк пламени зажигалки к её кончику.       Ночь, тёмная и спокойная, стремительно опустилась на город, будто прикрыв его чёрной вуалью с проблесками на ней звёзд. Аня наслаждалась мгновением одиночества и душевного благополучия, снизошедшего на неё невесть пойми откуда. Мысли были свободны и чисты, и её не беспокоила перспектива раннего подъёма: она в любом случае ни за что бы не променяла этот момент на сон.       Распустив, наконец, тугой хвост, Аня растрепала волосы и сделала ещё одну глубокую затяжку, что мысленно унесла её в события четырёхлетней давности, когда она приняла решение бросать курение окончательно. Она улыбнулась своим мыслям, выдыхая прошедший по дыхательным путям дым. Чувство сладостного удовлетворения укутало её пуховым одеялом, заставив расслабиться окончательно.       И всё же главным Аниным врагом в бесконечной погоне за собственными чувствами стали сны. Сны с Настей сменяли друг друга, будто кто-то сделал запись на плёнку и каждую ночь включал подборку по настроению.       Чаще всего в них она являлась одна, как мимолётное видение, призрак изящного и прекрасного. Улыбалась, смеялась, звала к себе тихо, приглушённо, и голос её тонул в какофонии взявшихся из ниоткуда звуков. Аня бесконечно терялась в попытках найти верный путь, а когда всё же его находила, Настя с тем же звучным, задорным смехом исчезала, словно никогда и не появлялась в её сновидениях.       Реже сны являли Ане их общие с Настей истории. Возможные и невозможные, случившиеся когда-то и, скорее всего, только предстоящие. Они могли быть откровенными, пошлыми настолько, что доводилось просыпаться от желания, разлившегося по венам. Могли быть нежными, домашними в своей атмосфере, например, когда они пекли по вечерам шоколадные кексы с малиной: на кухне творился бедлам, носы и щёки обеих были перепачканы коричневым тестом, а Бим крутился у их ног, надеясь не остаться голодным. По пробуждению Аня не могла описать такие сны фразами, исключающими слово «семья».       И лишь единожды приснилось ей, как Миша утягивает Настю в крепкие, тёплые объятия. Как гладит её по спине, подбородком уткнувшись в её макушку, что-то при этом приговаривая. А она прижимается к нему, будто пытается спрятаться от всего остального мира, словно он — единственный человек, способный принести ей покой. В этом сне Миша глядел на Аню открыто, осуждая одним только взглядом. Проснувшись, она смело назвала видение кошмаром.       Она не знала, как избавиться от наваждения в лице Янковской, и только лишь поэтому решила, что клин клином вышибают, согласившись провести время с Настей и её друзьями на даче. Не то чтобы ей хотелось терять уже спланированный и обещающий быть приятным вечер субботы, но желание увидеться с ней, по своему обыкновению, брало верх.       Врать Лёше смысла не было: он знал чуть ли не тысячу способов вывести Аню на чистую воду. Он умело лавировал сквозь волны её недомолвок и лжи, потому она даже не тратила силы на вранье. Аня рассказала ему всё с самого начала.       — Почему тебе всегда надо влезть в какое-то дерьмо, а, Анют? — вопрошал явно взбодрившийся Лёша. Если ещё десять минут назад она разбудила его своим звонком, то сейчас казалось, будто он и не спал вовсе.       — Да ладно тебе, не настолько всё плохо... — неуверенно отвечала девушка, накручивая локон волос на палец. Она не знала, делает ли это от нервов или же от скуки, но по какой-то причине не могла остановиться.       — Издеваешься? Аня, которую я знал, любила только меня и грушевое пиво, — якобы обиженно выдал Лёша, при этом довольно громко мешая сахар в кружке с кофе. Так он делал только когда торопился или же злился, и Аня знала, из-за чего именно сейчас слышит звон ложки, сталкивающейся со стеклом: Лёша опаздывал на встречу с сестрой. — А вообще, без шуток, не будь дурой. Никто не пренебрегает браком ради интрижки.       — При чём здесь её брак? При должном желании это всё вопрос времени. Я, вообще-то, позвонила, чтобы сказать, что наша встреча накрывается медным тазом, а рассказала о Насте потому, что не хотела глупо отмазываться.       Лёша вздохнул, явно не довольный происходящим. Он редко с теплом принимал отношения Ани, но всегда уважал её выбор и предпочитал или тактично промолчать, или мягко указать на бросавшиеся в глаза детали. Но в этой ситуации не получалось ни то, ни другое, ведь Лёша видел, как уже в который раз поступается своими принципами несгибаемая в плане характера Аня, и если раньше он не знал, из-за чего именно это происходит, то теперь мелкий паззл в его голове сложился в аккуратную и прочную картинку.       — Помнится мне, ещё недавно ты говорила, что отношения с замужними — тот ещё геморрой, и он не стоит того, чтобы тратить даже минуту своего времени, — парировал Лёша, глядя на поднимающийся от кружки пар, очевидно, прикидывая, сильно ли обожжёт горло, если выпьет кофе залпом. — Слушай, если ты уверена, что оно тебе надо, то дерзай. Но если у тебя есть хоть капля сомнений, то брось это дело. Хорошо?       Она не ответила. Промолчала, не зная, готова ли пообещать ему подобное. Тогда он вздохнул и искренне, без доли сарказма пожелал ей хорошо провести время, после чего сбросил звонок. Отчего-то Аня почувствовала себя виноватой.       Сомнений было много. Они теплились в голове, как змеи на тёплых камнях. Шипели, напоминая о порочности и глупости даже мимолётных мыслей о Насте; прыскали ядом, стоило Ане только подумать о возможных шагах в её сторону. Но она не хотела отступать. Казалось, будто оставалось совсем немного и скоро они смогут спокойно вдохнуть полной грудью. Рядом друг с другом.       Вместе.       Нужно было лишь подобрать правильное сочетание действий и слов. Это ведь прямо как код в программировании: одна неправильно написанная буква, и к чертям полетит всё. Аня старалась не допустить непростительной ошибки. Нужно было продумать каждый последующий шаг, если она действительно хотела... её.       После извинений перед Лёшей, которые, в общем-то, таковыми и не являлись, она позвонила маме и сказала, что приболела и не сможет приехать на выходные. Казалось, что можно порезаться об острые грани её лжи, такой непривычной, но уверенной, введённой ловко и вовремя. Женщина, взволновавшись, была готова сорваться с места и приехать сама, но Аня убедила её в том, что нужды в присутствии нет и всё, что ей нужно — это отлежаться в тишине и покое, попивая чай с малиной и лимоном.       Ей было стыдно обманывать маму. Всё же Аня знала, что может доверить ей тайну своей обжигающей влюбленности, но она не хотела, чтобы женщина знала о желании дочери соблазнить замужнюю девушку. О неправильности и даже мерзости своих намерений Аня задумывалась, когда мысленно вопрошала: «А как отреагировала бы на это мама?»       Она ломалась. Падала, не имея возможности подняться, ведь Настя пригвоздила её к месту, поставив ногу на спину. Аня не могла даже ползти, содрав ногти в кровь, ею же она могла умываться по утрам и вечерам. Чувства к Насте часто ощущались именно так. Как лихорадка, вызванная затянувшейся простудой. Как асфиксия, словно кто-то верёвку на шее затягивал всё сильнее.       Аня могла освободиться от своих оков, если бы сделала для этого хоть что-то.       Она просто не хотела лечить простуду. Не желала противостоять своему палачу.       Её убийца была падка на капучино с солёной карамелью и на красные помады разных оттенков, подобранных по настроению. Причина её болезни любила, когда её называли «Настенькой», но не позволяла делать это кому-либо, кроме Миши, и Ане отчаянно хотелось занять его место. Женщина, затянувшая льняную верёвку на её шее, курила сладковатые сигареты, угощая ими же, и так изысканно держала папиросу меж пальцев, что хотелось выть от странной интимности этих бесчисленных моментов.       Сомнения были. Змеями заводили её в бесконечный круг потерь и приобретений, чувств и безразличия, принципиальности и мягкотелости. Аня топтала каждую из них, превращая рептилий в лужи крови под её ногами, но не замечала, что они всё так же извиваются рядом. Кровь была её, и сочилась она из самого сердца.       Но решение было принято. И Аня приняла его намного раньше, чем успела обдумать возможные последствия.