pyrophoricity
Labrinth — Mount Everest
Файв раздроблен. На теле среди шрамов — ожоги, но на тыльной стороне три белых — в созвездии Южного Треугольника — от сигарет — самые первые. Дай он ей время, она бы и Гидру выжгла, но у неё нет времени. Он обошёл пожары, не касался горячего железа, но дотронулся до неё. И не смог не чиркнуть спичкой, чтобы увидеть распускающуюся розой улыбку-лепесток на её лице. Их ждут в Аду. Файв откроет перед ней врата. Она войдёт туда первая. Но времени мало. Она [спичка] вспыхивает. И коробок тоже. Она [она] вспыхивает. И Файв тоже — пирофорность. Всё самовоспламеняется рядом с ней, она — рядом с ним. Файв не смог не шагнуть ближе. Пиджак в полёте комкается в факел, ведёт их одежду за собой, которая, как обои, расползается на лоскуты, пожирая саму себя. Тени прошлого разрастаются, вопя от изгнания святым (лишь на сегодня), но мстительным огнём. Они больше не пугают, у Файв не осталось страха, его чувства вообще пора в лупу разглядывать. Потому что у людей мерзкая привычка умирать не разово: каждый день до и каждую ночь после. Остаётся только вакуум, искорка, наполненная лишь ей сейчас, и он растянет горение на годы, а потом всё равно будет катать уголёк, кроша, но пытаясь оживить. В нос ударяет запах пули — голубое пламя пахнет свинцом — их въевшийся запах, выбитый тату по костям. Файв ведёт по шее, перед глазами убегает подпалённый волосок вверх, взлетает пепел позади угольными крыльями. За ними мчатся кобальтовые язычки, обволакивая помещение. Они лижут теплом спину, промачивают за ухом и под лопатками потом. Пальчики задевают рёбра и позвонки под рубашкой, Файв царапает ногтями бёдра, поддевает кружева под юбкой, натягивает вместе с нервами до дрожи от выкрученных мышц. Но она расслабляет, ладонью гладит к плечам, обнимает, развязывает что-то давно спутанное в груди. Прикусывает нос, бровь, щеку, не разбирая. Подошва плавится вместе с эмалью от поцелуя, язык такой же юркий, как тысячи апельсиновых позади, проходит по каждому зубу, что сводит челюсть. Файв впивается в верхнюю губу, ведёт кончиком по нёбу, по спинке языка глубже, пока она прижимается грудью и цепляется, как за чистый источник воды в баре. В пустыне. Там и то прохладнее. Кислорода нет, Файв отдаёт остатки. Выдохнет/вдохнёт в нос, губы, скулы, мочку ушка, прячась, как в маску, в волосы от угарного газа. Она ахает, вздыхает чересчур глубоко, кашляет водой из лёгких — их прожёг рак. Мозг Файв прожгла паранойя. По его плечу течёт кровь вязкой обжигающей медью. Лишь брошенный, свергнутый алый король, на котором плавится корона. На ней — лишь новая алая помада. Она лижет по ушной раковине, заставляя в это поверить, обдавая холодным дыханием, проникая жидким азотом в голову, замораживая мысли и тормозя движения. Он чувствует трёхсекундное опьянение, списывает на веселящий газ. Пьяно ведёт взглядом, тушит локон и поднимающийся, распускающийся хлопок её футболки, ныряет к её демонам в омут, потому что она отравилась парами намного раньше него. А Файв терпеть не может быть вторым. Они давятся, сгорают/тонут, наслаждаясь удавшимся поджогом. Вокруг падают доски, по угольным стенам расползаются трещины, шкафы чавкают последними книгами. Портреты мажутся в паранормальные физиономии, люстры вспыхнут по свечке и низринут, разбрасывая хрусталь и преломляя лучи, сверху дрожат и рушатся железные балки, ножницами разрезая пространство, пока дерево потрескивает, а ковёр убегает из-под ног с чернильным концом. Где-то не унимается окружённый огнём будильник, скача по паркету, зовя на помощь. Файв подхватывает тело, у которого шалят нервы и подкашиваются ноги. Она виснет, сжимая в руке рубашку, прилипшую к коже. В живот толкается член из-под брюк. В голове крутятся винтики, пытаются выдержать напряжение, пальцы забираются в локоны с пламенным рефлексом рогов. Сжимают, оттягивают назад вместе с галстуком. Огонь с жадностью глотает ткань, переваривая в мусор. Академия Амбрелла догорает, небесно-синие демонические столбы огня пробираются к двум, потерявшимся. Выход где-то по руку, какую — неизвестно. Возможно, крыша плевком упадёт на их макушки. Возможно, они просто упадут с лёгкими, заполненными нитриксом или карбоном монооксидом. Или метаном, который топливом реинкарнирует их. У Файв нет сомнений, что она реактивная ракета, — с ней полёты самые сладкие, быстрые и удушающие: учащение пульса, частое дыхание, нарушение координации, головная боль — признаки отравления. Файв в мании, он подвешен, размазан, плоско больше-быстрее, только вон и сглаз выйди. На нём порча: он сам поджёг все свои тетради, в которых копил решения и знания, её ультрамариновый длинный острый ноготь, бренча цепочкой на запястье, провёл по эпистрофею. Он кругом размял шею, прогоняя мурашки. Проглотил вздох, выдохнул. Щелкнул. Швырнул. Проследил. Искра заорала воплем освобождения, поселяясь жирной кляксой на кровати в окружении книг. Но была ли спичка? Скорее опять её бычок. Искра — страсть, пламя — безумие, хаос, вулкан, из огня да в полымя скверны. Файв чувствует, как ве́ном растекается по венам, дёргая мышцы, до которых не добирается мозг, крича бежать. Световая граната ослепляет, грохот дезориентирует, пыль подметать бежать — с тех же успехом, что хвататься за пепельно-голубые волосы: можно, но распутываться пора. С тем же разочарованием и возбуждением смотреть, как рушится что-то стоящее, ценное, драгоценно-противное. Рвётся её кожа нежных губ в его оскале, когда его под рёбра хлестает плетью лопнувший горящий канат штор, оставляя красный след на её костяшках. Её непозволительный постыдный в этом доме вскрик материально-пост-галлюцинозной агонии глотается им, смешивается с его гневным рыком на языке, завязывается в связках, иглой пронзает до желудка, бухая камнем в заварившийся бульон из почивших бабочек. Порох взрывается под веками, ноздри заполняет сладкий аромат протухнувших яиц. Электрические угри гуляют по жилам, руки отчаянно тянут вверх ткани — не посчитать шрамы и новые синяки — мокрые, кипящие, варёные остаются в днк ворсом, цепляются за аксоны и вырывают их, подкашивая колени. Файв ловит за скользкую спину, которую хочется только веником отхлестать. Кого-нибудь избить, выпустить пар и давление в висках, от которого болят глаза, но щиплет их от газа. Мягкая грудь пропекается под усердными руками. Файв прижимает вплотную к барной стойке с расплавленным вязким, как мёд, лаком. Её руки размазывают кровяную росу по спине, когда он целует в пресс, а ладони чертят по талии совсем невесомо, только ощущая дрожь. Она закидывает ножку, подталкивает к себе в губы, задранная юбка впивается в кожу, душит корсетом. Но скорее дымом. Она мокрая. Трусики потемнели, он мажет по ляжкам, вытирает, подпирает коленкой, когда она скользит вниз. Она заглатывает пальцы, заглядывает в агатовые глаза с язычками пламени, проводит своим между фаланг, слизывая собственный вкус с примесью пепла. Он утопает в ледяной радужке, топящей капли дёгтя — маленькие бусинки зрачков от ошеломительного света за его плечом — портрет с мальчиком горит ярким голубым огнём. Особняк наконец снял маску, показывая истинную гнилую душу, приобрёл гениальный бардак, первородный хаос. Вулкан должен был изрыгнуть скопившуюся энергию. Её рычание, что щекочет гортань, её дрожащие чешуйки на коже, её обжигающие холодом пыльные поцелуи, розовые отпечатки пальцев, ресницы-ножи. Она обдаёт прохладой, оставляет ожоги, топит волной, а он лишь напрягает виски, сжимает руки и сцепляет челюсти на её трапеции, проникая в неё, вливаясь. Третий этаж с чердаком падает сразу на плитку холла, звеня обезьяньими статуэтками, штампами с зонтиками, маятниками, сбившимися против воли, и хрусталём. Они появляются на крыше рядом. Где-то умирает мир. Где-то умирает семья, но им ещё стоит сгрызть друг другу глотки, видя сквозь глаза, что ни один не собирается останавливаться. Сгорая снова и снова, с каждой перемоткой времени. С нуля отсчёта временной шкалы, когда она поджигает в руках его чёрную розу, а он бросает её в кровать, до момента, когда они пропитываются свинцом, серой, углеродом до мозга костей, она схаркивает последнюю тысячу альвеол, а он покрывается ожогами.