* * *
Выпроводив из каюты непрошеных гостей, сэр Гарван еще долго стоял возле двери, вслушивался в доносившиеся из коридора громкие оживленные голоса и недовольно качал головой. Происходившее казалось ему вопиюще неуместным – не только в такое позднее время, но и вообще на военном корабле. Но и сердиться по-настоящему у него тоже почему-то не получалось. В голову упорно лезли воспоминания о собственной молодости – о неудачном первом сватовстве, о женитьбе, о рождении первенца... За этими воспоминаниями сэр Гарван даже не замечал, как его постепенно оставляли и усталость от недавнего неприятного разговора, и раздражение от череды дурных происшествий, и досада от последней, совершенно чудовищной выходки Эвина. Когда голоса окончательно затихли, уступив место привычному плеску воды и поскрипыванию мачт, сэр Гарван наконец опомнился. Первым делом он поспешно отошел от двери. Затем обернулся и обвел глазами каюту, ненадолго задержав взгляд на опустевших, небрежно отодвинутых от стола стульях. И ощутил лишь странное веселое недоумение. «Вот ведь учудил старина Кай!» – усмехнулся он про себя. Затем сэр Гарван безотчетно взглянул на окно. Ожидаемо увидел за ним угольно-черное, усыпанное яркими южными звездами небо. И, покачав головой, направился к приделанному к переборке решетчатому шкафу. Из шкафа сэр Гарван извлек свернутый в рулон парусиновый гамак – в последние годы он стал предпочитать привычным койкам это немудреное, хотя и недавно появившееся на кораблях приспособление. Теперь следовало привесить его к двум закрепленным на потолочных балках крюкам. Однако сэр Гарван так этого и не сделал. Сначала он раскатал гамак по полу, потом некоторое время задумчиво постоял рядом с ним – а потом снова свернул. Спать ему уже не хотелось. Чуть поколебавшись, сэр Гарван отправил гамак обратно в шкаф. Затем, немного побродив по каюте, он задумчиво подошел к стоявшему у переборки рундуку. Покопался в нем. Наконец, извлек принадлежности для расчетов и письма – абак, вощеную дощечку-церу и острое костяное стило. Бумагу сэр Гарван старался экономить и тратил только на те записи, которые предстояло долго хранить. Потом сэр Гарван долго сидел за столом и, задумчиво выводя на воске округлые буквы, намечал план действий на ближайшее время. Задачи перед ним стояли непростые. «Дон» была прежде всего транспортным кораблем – и в Александрию шла, разумеется, с грузом на борту. Теперь, когда предстояло с полпути развернуться к Придайну, следовало срочно решить судьбу этого груза. Быстроходная, но слишком маленькая «Маха» принять его на борт не могла – разве что несколько ящиков. Так что, похоже, предстояли переговоры с легатом порта, а то и поиск попутных купеческих судов. С нынешним легатом сэр Гарван был почти не знаком. Слухи же о нем среди моряков ходили разные, в том числе и не очень лестные. Но даже успешные переговоры не обязательно решили бы все проблемы. Сама по себе разгрузка «Дон», равно как и доставка на ее борт провизии и питьевой воды, сэра Гарвана особо не тревожила: такие мероприятия были давно и хорошо отлажены во всех портах. Но «Дон» нуждалась еще и в пополнении запаса угля и воды для парового котла. И вот здесь и корабль, и его капитана могли подстерегать всякого рода неприятные сюрпризы. Дело было в том, что ни «Дон», ни ее сестра-близнец «Модлен» в Ликсус прежде ни разу не заходили. Это-то обстоятельство сэра Гарвана и беспокоило – причем гораздо сильнее, чем следовало бы. В глубине души сэр Гарван осознавал, что добрая половина его опасений была в общем-то беспочвенной. Но поделать с собой он ничего не мог. Возможно, виной тому была навалившаяся на него бессонница. Может быть – внезапно обрушившаяся на его плечи ответственность за жизнь сына Святой и Вечной. Может быть – предстоявшее изгнание старшего офицера – добровольное, но от этого делавшееся только еще более тягостным. А скорее всего – и первое, и второе, и третье разом. Так или иначе, но голова у сэра Гарвана сейчас прямо-таки пухла от тревожных вопросов, на которые не находилось ответов. Вопросы непрестанно вертелись в ней, повторялись на разные лады, не давали покоя. Добралось ли до ликсусского легата письмо о предстоящем визите парового корабля, или оно затерялось где-нибудь по дороге, или сгинуло под сукном у мавретанских чиновников? Как отреагируют в Ликсусе на «Дон», идущую и без весел, и без парусов, но зато с дымом до небес? Что скажет механик о местной мутноватой речной воде, подойдет она для парового котла? Где взять в засушливой Мавретании чистую пресную воду, если речная окажется непригодной? А как себя покажет на деле местный уголь, расхваленный университетскими мэтрами, но до сих пор так и не испытанный в корабельных топках? Да и вообще, запаслись ли им в порту к прибытию «Дон»? Холодных зим в этих краях отродясь не бывало, каменным углем здесь пользовались разве что в плавильном да в кузнечном деле – и уж конечно, морем из Африки его не вывозили. Внезапно сэр Гарван поймал себя на том, что давно уже перестал писать. Вроде бы он по-прежнему размышлял о насущных корабельных делах, продумывал возможные действия на случай нештатных ситуаций – а между тем стило выводило на воске вместо букв странные завитушки, похожие на пиктские узоры и совершенно бессмысленные. Сэр Гарван недовольно поморщился. Вполголоса выругал себя за ребячество, за впустую потраченное время. Поспешно, словно кто-нибудь мог бы это подсмотреть, затер завитушки обратной стороной стила. Повертел стило в руке, затем аккуратно положил его рядом с церой. И, медленно поднявшись из-за стола, подошел к окну. За окном царила ночь. На угольно-черном небе сияли крупные южные звезды. Водная гладь вторила небу их подрагивающими отражениями. Созвездия были хорошо знакомыми, родными – разве что не совсем привычно располагались. Сэр Гарван легко отыскал странно наклоненный, словно собирающийся зачерпнуть воды, но все равно узнаваемый ковш Большой Медведицы. Затем нашлись и верная помощница моряков Полярная звезда, и завалившийся на бок узкий серп Луны. Как раз посередине между Луной и Полярной звездой смутно угадывался абрис «Махи». На носу яхты, где-то возле бушприта, сэр Гарван углядел теплящийся огонек фонаря. Тоже кому-то не спится, подумалось ему. Конечно, сэр Гарван тут же вспомнил о недавних непрошеных гостях. Улыбнулся: вот уж кто наверняка не спит! Безотчетно прислушался к корабельным звукам. И неожиданно удивился: а у пассажиров-то тишина! Выходит, не стали устраивать свадебных посиделок? Или, может быть, уже их закончили? Сэр Гарван отступил от окна, обернулся. Задумчиво посмотрел на хронометр. Ну да, четвертый час ночи по Кер-Мирддину – значит, так же и по местному времени. Примерно часа три до рассвета, а сна – ни в одном глазу... Затем он перевел взгляд на круглый циферблат барометра. Стрелка на нем задралась почти до предела и нацелилась в небо, суля ясную погоду и полный штиль. Увидев это, сэр Гарван недовольно поморщился: придется все-таки поутру запускать машину! А затем, безнадежно махнув рукой, вновь направился к столу. Возле стола он остановился. Задумчиво дотронулся до дубовой спинки капитанского кресла, побарабанил по ней пальцами. Затем обвел взглядом каюту. Всё было как всегда: стол, стулья, рундук с картами и письменными принадлежностями... И все-таки какое-то нехорошее предчувствие тревожило сэра Гарвана, не давало ему покоя. Пожалуй, оно появилось уже много дней назад – по меньшей мере после Порту, а может, даже после Инис-Вайра, с появлением на корабле рыжего плута. Но именно сейчас, в бессонную ночь, оно стало ощущаться особенно остро. Повинуясь этому загадочному чувству, сэр Гарван осторожно выбрался из каюты. И, аккуратно притворив за собой дверь, двинулся по коридору к выходу на палубу.* * *
На море уже стоял полный штиль, и снаружи оказалось так же жарко и душно, как и в каюте. Зато теперь взору сэра Гарвана был доступен не только кусочек неба, видимый из окна. Небо – ночное, звездное – окружало его со всех сторон. Медленно, нащупывая ногой каждую ступеньку, сэр Гарван поднялся на ют. А оказавшись наверху – задрал голову и потом долго, со странным волнением рассматривал раскинувшийся над ним небосвод. В конце концов он облегченно вздохнул. Все созвездия оказались знакомыми – хотя бы по астрономическому атласу. Лира, Пес, Антиной, Орел, Скорпион... И конечно же, нигде – в том числе и над совсем близким южным континентом, над почти неразличимыми в ночной темноте Атласскими горами – не было видно зловещего и величественного Колеса. «Небо как небо... – пробормотал себе под нос сэр Гарван. – Вот ведь вздор какой придумали! А ведь кто-то в него верит...» И он воспрянул духом. Пусть мир на глазах становился иным, преображаясь усилиями множества людей, овладевших сидовским волшебством, пусть в нем вновь поселились старые боги и появились совсем новые герои, затмившие и Артура, и Кухулина, – все равно в мире по-прежнему оставалось нечто вечное и незыблемое – вот как это звездное небо! В каюту сэр Гарван вернулся в приподнятом настроении. И сразу же легко отогнал вновь заворочавшуюся было в голове назойливую мысль о возможных сложностях в Ликсусе. Ну всполошатся местные жители и всполошатся – пусть привыкают к сидовским чудесам, в конце концов! Да и воды в цистернах «Дон» осталось не так уж мало: уж до вестготской Оссонобы хватит точно – даже с большим запасом! Затем он достал из рундука принадлежности для черчения. И, разложив на столе карту, принялся уверенно прокладывать курс на Придайн.* * *
Не ложилась в эту ночь и Танька. Не то что положенных четырех часов не поспала – даже на минутку глаз не сомкнула. Но что ей еще оставалось, если стольким людям понадобилась ее помощь! Сначала это был Ладди. В каюте у сэра Гарвана он еще как-то держался, старательно изображал бодрость. Таньке даже казалось тогда, что она была единственной понимавшей, что он едва стоит на ногах. Больше всего она хотела попросту взять его за руку и уволочь в лазарет. Но вместо этого добросовестно подыгрывала брату – кажется, даже пыталась безмятежно улыбаться, – а при этом толком не понимала, что́ именно он затеял и ради чего. Но стоило им выйти в коридор, как из Ладди словно выпустили воздух. Леди Эмлин и Гундульф, держась за руки, пошли по коридору в сторону трапа, за ними зачем-то увязался Олаф – а Ладди сразу же прислонился к переборке и устало прикрыл глаза. С ужасом Танька увидела, что его лицо посерело, а по лбу покатились крупные капли пота. Конечно, она тотчас же бросилась к брату. Но, как оказалось, не только она. Ошиблась Танька – зря думала, что она одна замечала неладное. Мэтр Кай подоспел к Ладди раньше нее – и сразу же подхватил под руку. – Идемте в лазарет, великолепный... Возвращались они вчетвером. Тучному, грузному мэтру Каю было явно несподручно вести Ладди по узкому коридору, так что Танька не раздумывая предложила свою помощь. Осторожно поддерживая под руку, она сопровождала едва переставлявшего ноги, шатавшегося от слабости брата до самой двери лазарета. Всю дорогу и Танька, и Ладди молчали. Каждый раз, когда Танька поворачивала к брату голову, тот отводил взгляд и напряженно, явно через силу улыбался. Разумеется, всё остальное время Танька не могла видеть его лица: сидовские глаза с их не по-человечески узким полем зрения такого не позволяли. Но все равно каким-то шестым чувством она непрестанно ощущала на себе его виноватый взгляд. По правде сказать, на Ладди Танька сердилась. Вот зачем он, толком еще не оправившись от приступа лихорадки, поднялся на ноги? Зачем из последних сил, превозмогая себя, отправился к капитану? Ну неужели же его свадебное поздравление было так необходимо именно в эту ночь?! И все-таки она сдерживалась – брата за нелепую и непонятную выходку не корила. Ну куда бы такое годилось – лезть с упреками к больному, которому и без того плохо! К тому же Танька была вполне уверена, что для этого поступка Ладди имелась какая-то веская, пусть даже неизвестная ей причина. Впереди Таньки и Ладди неторопливо шел мэтр Кай – больного он, конечно же, не оставил. Время от времени он приостанавливался, оборачивался и, убедившись, что всё более или менее в порядке, вновь продолжал путь. Тогда немного успокаивалась и Танька: чувствовала, что старый корабельный врач, случись что, тут же подоспеет на помощь. А позади всех с мрачным видом плелся Здравко – тот, как и полагалось верному оруженосцу, прождал бог весть сколько времени возле двери капитанской каюты, но потом почему-то растерялся и так и не пришел Ладди на помощь. Ну а когда к брату подоспела Танька, Здравко и вовсе метнулся в сторону – правда, тут же остановился в паре шагов. Несмотря на некоторый опыт общения, Таньки он по-прежнему явно опасался. Возле двери лазарета мэтр Кай остановился. Распахнув ее, отошел в сторону, пропуская Таньку и Ладди вперед. – Проходите, великолепная... и великолепный. Вдвоем Танька и мэтр Кай осторожно уложили Ладди в постель. Затем мэтр Кай поманил застывшего в двери Здравко. Распорядился на латыни: – Молодой человек, будьте так любезны, принесите с камбуза горячей воды. В ответ Здравко недоуменно уставился на него. Затем переспросил, тщательно выговаривая латинские слова: – Почтенный батюшка, а что такое камбуз? На пару мгновений мэтр Кай задумался. – Кухня, – произнес он наконец. – Знаешь, где она? Здравко покачал головой. Растерянно пробормотал: – Нет, почтенный батюшка... – Значит, так... – принялся объяснять мэтр. – Спустишься на нижнюю палубу, пойдешь по коридору... А Здравко слушал его и беспомощно хлопал глазами. Черноволосый, взъерошенный, встрепанный, сейчас он напоминал Таньке галчонка-слетка, только-только покинувшего гнездо и еще не освоившегося в большом мире. – А что такое нижняя палуба, почтенный батюшка? – вымолвил наконец Здравко. И тут Танька не выдержала. – Давайте я сбегаю, – торопливо предложила она. – Сколько нужно воды, почтенный мэтр Кай? – Кружки хватит, – откликнулся тот, не задумываясь. Танька быстро кивнула – и тотчас же направилась к двери. Стоявший у нее на пути Здравко опасливо попятился. Еще через мгновение он скрылся в коридоре. Перешагивая порог, Танька обернулась. – Я сейчас, – торопливо проговорила она. – Постойте же, великолепная... – растерянно пробормотал мэтр Кай, но Танька не остановилась. В следующий миг она очутилась в коридоре. И растерянно замерла, увидев устремленные на нее настороженные глаза. Еще через мгновение Танька узнала Здравко. Облегченно переведя дух, она даже успела улыбнуться своей недогадливости. И тотчас же испуганно ойкнула. Мальчишка стоял перед ней в напряженной позе, угрожающе выставив вперед сжатую в кулак левую руку, а правой вцепившись в рукоятку пристегнутого к поясу ножа. – Ты что, Здравко?.. – пролепетала Танька, чувствуя, как сердце у нее уходит в пятки. Однако тотчас же выяснилось: Здравко тоже испуган. Возможно, даже больше, чем она сама. – А, то сте ти, госпожо́ Танька... домина Этайн... – заикаясь, проговорил он, мешая латынь со своим странным, лишь отдаленно напоминающим русский язык славянским наречием. – Конечно, я, – совладав наконец с собой, произнесла Танька как можно увереннее. «Неужели я такая страшная?» – чуть не добавила она, но в последний момент опомнилась. Обвинение в трусости – что могло бы быть оскорбительнее для юного оруженосца! – Очи́те ти горя́т... – продолжил между тем Здравко непривычным, словно бы извиняющимся тоном, окончательно перейдя на родной язык. – Ка́ко ву́глени... Как ни удивительно, поняла эту фразу Танька без особых усилий – и тотчас же испуганно зажмурилась. – Прости, Здравко: я не нарочно, – виновато пробормотала она. Затем торопливо пояснила: – Это лампа так отразилась... Сама Танька никогда не видывала свечения сидовских глаз – ни своих, ни маминых. Говорили, что оно хорошо заметно в темноте, при свете луны или пламени, – но там, где люди жаловались на полумрак, ей всегда было светло, как днем. Воображение, однако, отчетливо рисовало ей два красных уголька, горящие в ее глазницах, и это зрелище казалось ей и правда страшноватым. Немного выждав, Танька осторожно приоткрыла глаза. Здравко тем временем более или менее успокоился. Сначала он разжал кулак, потом убрал правую руку с рукоятки ножа. А потом он заговорил – и первым же делом спросил, вновь вернувшись на латынь: – Госпожа, ты не объяснишь мне дорогу на кухню? Не удержавшись, Танька улыбнулась. Как бы то ни было, а оруженосцем Здравко был верным: тут же вспомнил о поручении мэтра Кая! Но пускаться в объяснения она не стала. Вместо этого распорядилась: – Пошли вместе. Дорогу запомнишь? Здравко энергично кивнул в ответ. Пожалуй, даже чересчур энергично, так что Танька насторожилась. Неожиданно в памяти у нее всплыло, что у какого-то народа, живущего у северной границы Восточного Рима, – то ли у славян, то ли у булгар – кивок означает не согласие, а, наоборот, отрицание. Запомнишь или нет? – переспросила она на всякий случай. – Да, госпожа, – подтвердил Здравко и снова кивнул.* * *
До нижней палубы они добрались с приключением. Уже почти совсем спустившись, Здравко неудачно шагнул мимо ступеньки и чуть не свалился на шедшую впереди Таньку. Выручили перила: в последний момент он каким-то чудом успел за них ухватиться и все-таки устоял на ногах. Испугалась Танька не на шутку. Не за себя – за споткнувшегося Здравко. Что такое повреждение связок голеностопа, она знала не только по книжкам: доводилось видеть своими глазами и даже оказывать помощь. Охнув, она стремительно обернулась, протянула руку. – Ты как, Здравко? Ноги в порядке? – Темно очень, госпожа, – пробубнил тот вместо ответа. Поданную руку он тоже не принял. – Идти можешь? – не успокоилась Танька. Здравко изобразил подобие улыбки, затем сделал какой-то непонятный жест рукой. И наконец вымолвил хотя бы что-то определенное: – Конечно, госпожа. Идти Здравко и правда смог – правда, стал немного прихрамывать. «Вернемся – обязательно осмотрю его ногу», – сразу же мелькнуло у Таньки в голове. А еще через мгновение ее осенило. Мэтр Кай! Вот же к кому следует обратиться – куда вернее будет! Однако спокойнее ей все равно не стало. Хуже того, теперь Танька буквально разрывалась между желанием как можно быстрее раздобыть воды для брата и опасением навредить ноге Здравко. Всю оставшуюся дорогу она то непроизвольно ускорялась, то испуганно замедляла шаг. А потом выяснилось, что случившееся на трапе – лишь начало неприятностей. Добравшись наконец до камбуза, Танька сразу же уткнулась в запертую дверь. Сначала она удивленно подергала за ручку. Дверь, однако, не поддалась. Тогда Танька осторожно постучалась. Ни единого звука не донеслось из-за двери. Немного подождав, Танька постучалась еще раз – громче, настойчивее. И снова ответом ей была тишина. – Ночь же, госпожа, – вдруг подал голос Здравко. Танька обернулась, недоуменно посмотрела на него. А потом тихо ахнула. – Точно же... – растерянно пробормотала она. – Но ведь мэтр Кай... Как же так? Вообще-то слова эти Танька произнесла машинально, ни к кому не обращаясь. Однако неожиданно откликнулся Здравко. – Я думал, ты, госпожа, знаешь, – удивленно произнес он. Так же машинально Танька помотала головой. Потом, опомнившись, спросила: – Что знаю? Здравко удивленно посмотрел на нее, а затем с готовностью пояснил: – Как попасть внутрь, госпожа. На миг Таньке даже показалось, что тот издевается над ней. Но в его голосе не было даже тени насмешки – лишь почтительность и, пожалуй, легкое разочарование. – Может, здесь есть еще одна кухня, госпожа? – вновь подал голос Здравко, Танька помотала головой. – Нет. Зачем она здесь? – А термы? С удивлением Танька отметила, что Здравко произнес греческое слово на латинский лад. Он вообще говорил сейчас почти на чистой латыни, лишь изредка вставляя в нее славянские слова. Танька даже улавливала африканский акцент – почти как у мэтра Бонифация, читавшего ей в Университете римское право. – Нет, конечно. – Она недоуменно пожала плечами. – Это же корабль, а не город! И все-таки в предположении Здравко было нечто разумное. Потому что уже в следующий миг Таньку осенило. – Ты умница, Здравко! – объявила она. – Кажется, я знаю, где есть вода. Здравко тут же обрадованно блеснул глазами и с готовностью кивнул: – Идем, госпожа! – Лучше останься, – покачала головой Танька. – Побереги ногу! Однако Здравко упрямо мотнул головой. А затем твердо произнес: – Госпожа, я в порядке. Дозволь пойти с тобой! И такая отчаянная решимость прозвучала в голосе юного оруженосца, что возразить ему Танька просто не смогла. Подавив вздох, она хмуро кивнула. Снова они пустились в путь вдвоем. Снова Танька сдерживала шаги, то и дело исподволь поглядывая на Здравко. Тот с сосредоточенным видом шагал следом за нею. Хромать он вроде бы совсем перестал, и все-таки Таньку по-прежнему не оставляло беспокойство. Наконец, миновав длинный узкий коридор, они опять оказались перед трапом. Теперь предстояло спуститься еще ниже. Чуть подумав, Танька шагнула на трап первой. А миновав пару ступенек – обернулась и, протянув Здравко ладонь, распорядилась: – Давай руку! И опять ничего хорошего из ее благого намерения не получилось. Здравко вдруг отпрянул, на лице его мелькнули испуг и отвращение. – Нет-нет... – невнятно пробормотал он: – Я сам, госпожа... Танька замерла. Кровь прилила к ее лицу. Вдруг нахлынула обида – не столько на Здравко, сколько на себя – на светящиеся в сумерках глаза, на синюшное лицо, на заостренные уши. Слезам она все-таки воли не дала: сумела с собой совладать. Но на некоторое время словно выпала из окружающего мира. А когда опомнилась – первым делом поискала глазами Здравко. Нашла сразу же: тот по-прежнему стоял в шаге от трапа – с опущенной головой, с пылающими ушами. – Как знаешь, – с трудом выдавила Танька из себя. – Госпожо́, и́наку не́чу се се́чати пу́та, – не поднимая глаз откликнулся Здравко – на сей раз по-славянски. С трудом, скорее по наитию, Танька сумела понять: боится не запомнить дороги. И кивнула в ответ, хотя и не поверила ни слову. К Танькиному облегчению, Здравко преодолел трап вполне благополучно. Теперь они оказались вдвоем на тесной площадке перед низкой закопченной дверью. Фонарь здесь не горел, лишь через люк на площадку падал слабый свет из коридора. Темновато было даже для сидовских глаз. Резко пахло угольной гарью. – Ну вот, – объявила Танька. – Пришли. Здравко повертел головой, затем ощупал усеянную заклепками железную стену. Опасливо шепнул: – Шта е то, госпожо? – Корабельная машина, – неуверенно ответила Танька. По правде говоря, она сама оказалась здесь впервые. Но где же еще было искать на паровом корабле горячую воду! Затем, чуть поколебавшись, она громко постучала в дверь. Вопреки ее опасениям, люди в машинном отделении были. Не успела Танька опустить руку, как из-за двери донесся шорох. Затем послышался заспанный голос: – Это ты, Барри? – Это я, господин моряк, – торопливо проговорила Танька в ответ. – Ну то есть Этайн, то есть сида... Простите, что вас беспокою. Сначала за дверью сделалось совсем тихо. Чуть погодя оттуда донеслось: – Подождите чуточку, леди. Я сейчас. Снова послышался шорох. Несколько раз за дверью что-то громыхнуло, затем послышались шаркающие шаги. Наконец лязгнул засов, и дверь приоткрылась. В глаза Таньке ударил желтоватый свет, и она невольно зажмурилась. – Чем могу служить? – послышался тот же голос – правда, заспанным он больше не казался. Танька осторожно приоткрыла глаза. Увидела бронзовое, покрытое черными пятнами лицо моряка. И первым же делом спросила: – Господин моряк, у вас горячей воды не найдется? Моряк задумчиво посмотрел на нее, а затем произнес: – Тебе, леди, надо бы на шканцы идти. Уж у вахтенного офицера тебе кипяток найдется! – На шканцы? – растерянно переспросила Танька. – Но ведь... – Вода из котла для питья не годится, – пояснил моряк. – Туда каустик сыплют, чтобы накипи не было. Вздохнув, Танька кивнула. – Госпожо, шканцы где е? – вдруг послышался у нее за спиной голос Здравко. – Хочешь да о́дам та́му? – Наверху, – машинально ответила Танька. – Это там, где капитан... – Яз бы́рзо! – не дослушав, внезапно воскликнул Здравко. И не успела Танька опомниться, как он стремительно развернулся и шагнул на трап.* * *
Камбрийского языка Здравко не знал совсем. Зато гаэльский чуточку понимал: нахватался слов в Египте у воинов-ирландцев. А Танни – сестра сэра Владимира – говорила с чумазым моряком как раз по-гаэльски. Разобрал из того разговора Здравко хорошо если половину. Но, как ему показалось, уловил самое главное: что воды моряк не даст и что ее можно раздобыть на каких-то «шканцах». И, конечно же, решил действовать. Началось всё вроде бы удачно. По лестнице он прямо-таки взлетел. Подвернутая нога не помешала: сейчас она вообще почти не напоминала о себе. Однако, преодолев пролет и очутившись в коридоре, Здравко тотчас же растерянно остановился. До странного, пропахшего гарью жилища чумазого моряка он добрался, следуя за Танни и всецело на нее положившись. Теперь же, пустившись в путь самостоятельно, неожиданно для себя обнаружил, что не помнит обратной дороги. Пару мгновений Здравко изучал взглядом узкий, короткий и очень темный коридор, и слева, и справа упиравшийся в глухие стены, – во всяком случае, выглядело это именно так. Идти дальше было решительно некуда. Правда, оставалась еще лестница за спиной: один пролет вел вниз, к прокопченной комнате, другой – вверх, неведомо куда. Возвращаться Здравко, конечно, не стал: воды у чумазого моряка все равно не было, а загадочные «шканцы» находились где-то наверху. Очертя голову он полез выше. – Здравко!.. – послышался где-то далеко внизу испуганный голос Владимировой сестры. – Ты куда? Самым разумным было бы, конечно, вернуться. На худой конец – обернуться и спросить дорогу. Но Здравко упрямо продолжил путь. Очень быстро лестница кончилась. С разгону Здравко больно стукнулся макушкой о потолочную дверцу. Выругавшись, он яростно толкнул ее рукой. Дверца неожиданно легко подалась – и над головой у Здравко вдруг оказалось звездное небо. Сгоряча он выскочил на палубу. Затем пробежал несколько шагов – в ночной темноте, почти не видя дороги. И, наконец остановившись, понял, что окончательно заблудился. Сначала Здравко все-таки попытался оглядеться по сторонам. Увы, везде обнаруживалось примерно одно и то же: над головой – усыпанное бесчисленными звездами черное как сажа небо, под ногами – почти столь же черные доски палубы, а спереди и сзади, чуть в отдалении – смутные очертания громоздких, заслонявших собою звезды корабельных надстроек. Толку с этого не было ровным счетом никакого. С досадой поморщившись, Здравко развернулся. Весь его упрямый порыв во что бы то ни стало добраться до неведомых «шканцев» истаял без следа. Определенно следовало возвращаться вниз – к пахнущей гарью двери, к чумазому моряку-гаэлу, ко вроде бы неплохой, но все равно подозрительной Владимировой сестре-колдунье с жутковатыми, не по-человечески громадными и к тому же светящимися в темноте глазами. Неуверенно, ощупывая ногой дорогу, он сделал пару шагов. И остановился в еще большей растерянности. Дыра в палубе исчезла – по крайней мере, Здравко, вопреки своим ожиданиям, ее не увидел. То ли захлопнулась не до конца открытая дверка, то ли просто погас освещавший лестницу фонарь, но обратного пути больше не было. И тут Здравко испугался по-настоящему. Сердце его замерло, а затем бешено, гулко заколотилось. Еще через мгновение он снова сорвался с места – и пошагал уже совсем неведомо куда, не разбирая дороги. Между тем глаза у Здравко стали постепенно привыкать к темноте. Это-то его и выручило: помогло не налететь на внезапно выросшее на пути препятствие – темный не то забор, не то перила. Не заметь он этой преграды вовремя, точно перелетел бы через нее кувырком. Но обошлось. Здравко в задумчивости постоял перед перилами, потом ощупал поручень и балясины. По правде сказать, перила показались ему подозрительно хлипкими: должно быть, сказались несколько лет жизни в Карфагене, среди каменных построек. И все-таки Здравко на них уселся. И не просто уселся – плюхнулся с размаху. Ну треснут перила так треснут, решил он, – какая разница? Семь бед – один ответ! Все равно он уже подвел сэра Владимира, не справился с поручением. Перила, по счастью, выдержали – во всяком случае, никакого треска Здравко не услышал. Потом он какое-то время – как ему самому казалось, очень долго – сидел на перилах, подперев руками подбородок и рассеянно уставившись на узкий серп неправильного, завалившегося на бок месяца. Зато на здешнем небе хотя бы не было никаких колес! А потом кто-то осторожно дотронулся до его спины. И не успел Здравко опомниться, как позади него раздался очень знакомый певучий голос: – Господи, ну куда тебя занесло! Здравко вскинул голову, обернулся. И облегченно выдохнул: – Госпожа Танька! Лица подошедшей к нему девушки было не разглядеть в темноте. Но сомнений в том, кто она, у Здравко не возникло ни на мгновение. Голос Таньки – Владимировой сестры-колдуньи – он не перепутал бы ни с чьим! А та совсем близко наклонилась к нему и с упреком произнесла: – А я тебя ищу-ищу! И тут Здравко облегченно улыбнулся. Страшной эта девушка ему больше не казалась – ведь в темноте не было видно ни пугающей бледности ее кожи, ни ее громадных глаз – к тому же сейчас они совсем не светились. Зато от ее слов вдруг повеяло чем-то домашним и уютным – словно Здравко оказался в родных Подгорянах и румяная чернобровая Милица, его старшая сестра, как это бывало давным-давно, отчитывала его за детскую проказу. В довершение всего, Танька говорила сейчас с ним по-славянски – пусть даже и неправильно, на том странном языке, которым изъяснялся сэр Владимир. – Так ты нашла воду, да? – приободрившись, спросил он. – Нет, – ответила Танька. – Я сейчас на шканцы. Идешь со мной? Здравко снова помрачнел. – А как идти-то? Темно же. – Давай руку, – тотчас же откликнулась Танька. – Я доведу. На этот раз противиться Здравко не стал. Конечно, ему было не очень понятно, как Танька сможет найти путь в ночном мраке, но он все-таки подчинился – может быть, именно потому, что всё еще пребывал во власти детских воспоминаний. Ладонь у Таньки, при дневном свете казавшаяся полупрозрачной и холодной, как льдинка, на деле оказалась совсем обычной – теплой и чуть влажной. И Здравко окончательно успокоился. – Идем? – спросила Танька. Вместо ответа Здравко молча поднялся с перил. Затем все-таки не удержался – спросил: – Ты помнишь, как идти, госпожа Танька? – Я просто вижу, – откликнулась та.* * *
Когда они обогнули темную громаду надстройки, впереди внезапно появился свет – не холодный мерцающий блеск звезд, а живой и теплый огонек фонаря. Увидев его, Здравко повеселел. «Раз фонарь не потушили – значит, там должны быть люди. Наверное, это те самые шканцы и есть», – рассудил он. – Вон там наверху шканцы, – тут же подтвердила его догадку Танька. – Видишь фонарик? Обрадованно кивнув, Здравко ускорил шаг. – Не спеши. Впереди ступенька, – сразу же осадила его Танька. Пришлось замедлиться. Как ни странно, Танька оказалась права: уже на третьем шаге Здравко налетел ногой на препятствие. Резко остановившись, он обнаружил перед собой едва различимую в темноте ступеньку. Та оказалась совсем низенькой, но для того, чтобы споткнуться, ее бы вполне хватило. – Спасибо тебе, госпожа Танька, – поспешно произнес Здравко. – Давай я чуть впереди пойду, – откликнулась та. Как ни странно, больше никаких трудностей у Здравко по дороге не возникало. Танька уверенно шагала по темной ночной палубе, ведя его за собой за руку, как ребенка. Время от времени она приостанавливалась и оборачивалась. Успев привыкнуть к темноте, Здравко теперь немного различал черты ее лица. К его облегчению, глаза у Таньки по-прежнему не светились, лишь чуточку поблескивали в звездном свете. А Танька, обернувшись, всякий раз говорила ему что-нибудь наподобие «Ступенька вниз – не споткнись» или «Тут сверху канат – не зацепись головой», и всякий раз это предупреждение очень быстро подтверждалось. Затем пришлось подниматься по узкой и длинной лестнице. В свете фонаря – всё того же, светившего теперь прямо над головой, – ступеньки были неплохо видны, но Здравко по-прежнему крепко держался за Танькину руку. Ощущение, что он снова сделался ребенком, никак его не отпускало. – Эй, кто там? – послышался наверху встревоженный голос. Невидимый мужчина сказал что-то еще – вроде бы по-гаэльски, но странной скороговоркой, глотая звуки, так что Здравко больше ничего не разобрал. Зато Танька, похоже, поняла – и даже обрадовалась. – Это ты, Барах? – оживившись, воскликнула она. – Я, беан ши, – хмуро откликнулся мужчина. – Собачью вахту вот отстаиваю – у сэра Коллена на подхвате... Эту фразу мужчина произнес уже помедленнее, но Здравко снова почти ничего не понял. – А сэр Коллен здесь? – спросила Танька. – Отлучился, – буркнул мужчина в ответ. – Сейчас будет, беан ши. Некоторое время оба – и мужчина, и Танька – молчали. Затем мужчина вновь подал голос: – Давай руку!.. Э, а кто это с тобой? – Это Здравко, оруженосец сэра Владимира, – быстро ответила Танька и тут же продолжила: – Послушай, а у вас тут горячая вода есть? – Вода?.. – недоуменно переспросил мужчина. – У сэра Коллена вроде бы была... Давай лучше руку, беан ши, – а то отсюда и упасть недолго! Неожиданно Танька дернула Здравко за руку и потянула его за собой. Не успел он опомниться, как оказался на освещенной фонарем площадке. Сразу бросилось в глаза торчавшее посреди нее огромное колесо. С удивлением Здравко заметил, что все спицы у этого колеса насквозь пронизывали обод, торча снаружи раздутыми на концах обрубками. «Зачем нужно колесо, которое не может ехать?» – с недоумением подумал он. А еще через мгновение в голову ему пришла очень неприятная догадка. Родичи Здравко в Подгорянах молились Сварогу и почитали молот, которым он выковал первые в мире меч и плуг. Но тем изукрашенным узорами молотом, что держал в руках стоявший в подгорянском капище идол Сварога, на самом деле нельзя было отковать даже самой простой железной скобы – уж Здравко, сын кузнеца, понимал это прекрасно. Так, может быть, и колесо, на котором нельзя ехать, тоже сделано для поклонения какому-то богу? И Здравко, похоже, догадывался, какому именно. – Что это такое, госпожа Танька? – взволнованным шепотом спросил он, показав на колесо рукой. Та удивленно посмотрела на него и ответила непонятным, совершенно незнакомым словом: – Штурвал. Здравко глубокомысленно кивнул: выглядеть совсем уж полным невеждой ему не хотелось. Разумеется, спокойнее на душе у него при этом не стало. Но и делиться своими опасениями он тоже не посмел. Ну а Таньке почти сразу же стало не до него. К странной досаде Здравко, теперь ее вниманием завладел другой – тот самый моряк, что помог им взобраться на площадку. А Здравко не осталось ничего, кроме как угрюмо стоять позади Таньки и вслушиваться в их разговор, едва улавливая смысл доносившихся до него гаэльских слов. Моряк, вопреки своему мужественному голосу, оказался тщедушным парнем со впалыми щеками и редкой темной бороденкой, совершенно неказистым и даже подозрительным на вид. Но Танька почему-то ему обрадовалась – настолько, что, по-видимому, совсем позабыла, ради чего они с таким трудом добрались до этой площадки. Сейчас она что-то самозабвенно, размахивая руками, втолковывала этому парню, а тот с невеселым видом слушал ее, иногда кивая, а иногда что-то отвечая всё той же неразборчивой скороговоркой. В какой-то момент Танька обернулась, бросила на Здравко быстрый взгляд – и тот вновь увидел алые огоньки в ее глазах. Как ни странно, теперь страшными они не показались – разве что самую малость подозрительными. «Что ж тут удивительного – она ведь колдунья», – легко успокоил себя Здравко. Между тем моряк заметно повеселел. Теперь он даже говорить стал иначе: медленно и нараспев. Правда, речь его если и стала понятнее, то ненамного: слова вроде были и гаэльские, а складывались в какую-то сущую бессмыслицу. Снова Здравко встревожился: да уж не молитву ли Колесу произносил этот подозрительный парень? И тут же моряк, словно в подтверждение его догадки, подошел к штурвалу и ухватился за один из торчавших из обода обрубков спиц... – А ну стой! – внезапно вырвалось у Здравко. Моряк на миг замер, затем удивленно уставился на него – однако обрубок спицы отпустил. В тот же миг Танька обернулась. – Здравко?! Глаза ее ярко вспыхнули красным, так что Здравко непроизвольно отпрянул, тут же упершись в какую-то твердую преграду. Но гнева в голосе Таньки не было – лишь удивление и испуг. Некоторое время Танька молча смотрела на Здравко. Затем она медленно покачала головой – глаза у нее при этом на мгновение погасли, но тут же засветились снова – и озадаченно произнесла – тихо, почти шепотом: – Да что же с тобой такое?.. А Здравко и сам толком не понимал, что́ сейчас заставляло его проделывать одну нелепую выходку за другой. – Госпожа Танька... – растерянно забормотал он, но тут же сбился с мысли и замолчал. И, разумеется, тотчас же сотворил еще одну глупость. – Почему у тебя глаза светятся, госпожа? – брякнул он вдруг. И, не остановившись на этом, к собственному ужасу добавил: – И почему ты так хорошо видишь в темноте? Танька вздрогнула, словно ее хлестнули плетью. Даже в полумраке было заметно, как щеки ее потемнели от прилившей крови.