* * *
Объявив все кормовые кубрики нижней палубы нежилыми, Серен немного погрешила против истины. Сделала она это, скорее всего, безо всякого умысла – просто, переволновавшись, позабыла об Олафе, с самого начала путешествия жившем в одном из них, рядом с кипами гербарной бумаги и стопками ботанических справочников. Во всяком случае, сам Олаф, невольно выслушавший ее пространный рассказ, объяснил себе это именно так. Когда Серен и Аквилина спустились в нижний коридор и завели долгую беседу о моряках, чиновниках и хозяевах заезжих домов, Олаф как раз находился у себя в кубрике. Был он занят не слишком интересным, но крайне необходимым делом: перекладывал собранные в По́рту образцы испанских трав из одних бумажных «рубашек» в другие. Для того, чтобы растения хорошо высохли, не заплесневели и не почернели, процедуру эту следовало повторять раз в день, что Олаф добросовестно и проделывал. Уже на третий день такой сушки веточки и корни у всех растений сделались твердыми и ломкими, но Олаф все равно упорно продолжал следовать инструкции, оставленной ему мэтрессой Анной Ивановной. Впрочем, образцов он собрал в Порту не так уж и много – всего десятка два, – так что ежедневный ритуал их «переодевания» утомлял его не слишком. Зато какой дивный пряный аромат стоял теперь у Олафа в кубрике! Среди испанских растений оказались травы, напоминавшие внешне чабрец и шалфей, и пахли они соответствующим образом: не совсем так же, как их британские сородичи, но все-таки похоже – только, пожалуй, более терпко, с какими-то незнакомыми, загадочными нотками. Несколько раз Олафа даже посещала странная догадка: не был ли это был тот самый степной аромат, пленившись которым, юная базилисса Анастасия, сестра леди Хранительницы, когда-то отвергла руку камбрийского принца и унеслась в неведомые дали с кочевником-булгарином? Подобные мысли, впрочем, он всегда беспощадно отгонял: они казались ему достойными скальда или барда, но совершенно недопустимыми для истинного естествоиспытателя. Как ни странно, своей «сестренке»-сиде поэтические вольности Олаф легко прощал. Однако себе он их не позволял категорически. Голосам снаружи Олаф поначалу даже не придал значения, а подслушивать девичьи разговоры не собирался уж точно. Однако и уши затыкать тоже не стал. Он просто продолжал делать свое дело – а обрывки чужих фраз влетали в его голову сами собой. «Тебя тоже отец обижал?» – послышался за дверью голос девочки из «Белого орла». Аквилина больше не пыталась говорить по-книжному, она окончательно сбилась на родное наречие – странное, но все-таки понятное при некотором навыке и хорошем владении латынью. Звуки этого наречия отложились в голове у Олафа со времени его вылазки в Порту и крепко-накрепко связались с образом вестготской Испании – вместе с полуденным зноем, звоном цикады, горечью свежих незрелых оливок, дурманящим запахом терпкого вина... Тихо вздохнув, Олаф в который раз одернул себя. Все-таки юг действовал на него очень дурно, забивая голову совершенно посторонними вещами! Между тем разговор в коридоре вовсю продолжался: девчонки обосновались где-то совсем неподалеку и не торопились уходить. Помимо воли Олаф узнавал о жизни и Серен, и Аквилины всё новые и новые подробности – в том числе и такие, о которых сам бы он нипочем не догадался. Получалось, например, что отец у Серен был ничуть не меньшим самодуром, чем у Аквилины или у его Каринэ. Но и Вестготское королевство, откуда была родом Аквилина, и Восточная Римская империя, где выросла Каринэ, все-таки были другими странами, со своими обычаями и законами. А Серен была камбрийкой, и ее отец тоже. Более того, почтенный Инир ап Гармон, диведский чиновник по плодородию почв, был человеком, известным и уважаемым далеко за пределами своего родного Кер-Мирддина. И тем не менее получалось, что он творил у себя в семье какую-то совсем непотребную дичь! Поневоле Олаф задумался: ну вот как одно могло сочетаться с другим? Некоторое время он размышлял над этой странностью, не переставая при этом старательно перекладывать свои растения. А когда в новую бумажную «рубашку» переместился последний экземпляр – странная высоченная полынь с узкими серебристыми листьями, больше похожая на кустарник, чем на траву, – Олафа внезапно осенила совсем простая догадка. Уж Серен-то умела преувеличивать свои беды – вот небось и тут раздула из мухи слона! Удовлетворившись этим объяснением, а заодно и завершив свой ежедневный ботанический ритуал, Олаф вновь начал обретать гармонию духа. Оставался последний пустяк – намекнуть девушкам, что они не одни, и тем самым прекратить своё вынужденное подслушивание чужого разговора. Как следует затянув напоследок веревки ботанического пресса, Олаф наконец отошел от стола и направился к двери. Он уже потянулся к дверной ручке, когда где-то совсем рядом послышался робкий голос Аквилины: – Домна Стелла, а когда ваша «Дон» повернет обратно? И ведь вроде сейчас-то и было бы самое время предстать перед девушками – сразу и предупредить их о своем присутствии, и заодно попытаться ответить на вопрос Аквилины: сколько времени обычно занимал путь до Александрии, Олаф примерное себе представлял. Но замысла этого он так и не исполнил. – Увы, я не знаю, домина Аквилина, – незамедлительно откликнулась Серен тоном почтенной матроны. – Мы втроем – я, великолепная и Олаф – высаживаемся в Карфагене, а корабль отправляется дальше, в Египет. Тут-то Олафа и попутал то ли бес, то ли Локи. Очень уж забавно изображала из себя Серен благородную римлянку! Ну как было не послушать ее еще – совсем чуточку, самую малость? И вместо того, чтобы распахнуть дверь, он, наоборот, затаился. Между тем разговор принял совсем неожиданный оборот. – В Карфагене? – ахнула вдруг Аквилина. – но там же... – Ну да, – гордо и невозмутимо откликнулась Серен. – Там у нашего Университета исследовательская... Серен не договорила: Аквилина ее взволнованно перебила: – Там же, говорят, сейчас всем варвары заправляют! Поначалу Олаф особого значения этим словам не придал. Об императоре Кубере за пределами Африки ходили самые разные слухи, иной раз совсем вздорные и нелепые. Говорили, например, будто бы тот сплошь окружил себя булгарами, аланами и вандалами, такими же дикарями, как он сам, будто бы он поставил посреди своего дворца войлочный шатер, в котором дни и ночи напролет распивает прокисшее кобылье молоко. Болтали даже, что втайне все они – и сам император, и его варвары-приближенные – поклоняются ложным богам кочевников и приносят им человеческие жертвы. Отец Олафа, будучи в молодости сам знаком с Кубером, всем этим слухам страшно возмущался и называл их не иначе как бреднями и клеветой. Так что сейчас Олаф лишь тихонько хмыкнул и пожал плечами. Затем он облегченно перевел дух и вновь потянулся к дверной ручке: дурное наваждение от него вроде бы отступало. – Какие такие варвары? – послышался тем временем голос Серен. – Ах полно, домина Аквилина! В Африке давным-давно живут добрые римляне, а всяческих вандалов сто лет как прогнали! – Ох, домна Стелла! – немедленно отозвалась Аквилина. – Ты бы слышала, что у нас в «Орле» болтают! Там же пустынники теперь сплошные – куда до них вандалам! Олаф вновь замер. О загадочных «пустынниках» он, похоже, слышал впервые. Конечно, это могли быть просто варварские племена, издавна населявшие южные неплодородные земли. И все-таки слова Аквилины его почему-то насторожили. Пожалуй, в этот разговор стоило вмешаться! И тогда Олаф наконец распахнул дверь. – Ой! – дружно вскрикнули обе девушки. Аквилина, стоявшая возле самой двери, cпугнутой мышкой шарахнулась в сторону. Серен осталась на месте. Обычная румяность ее щек стремительно перешла в густой пунцовый цвет. – Это ты? – растерянно пробормотала она. – А мы с доминой Аквилиной... – Да я тут со сборами работал, – смутившись, произнес Олаф. – Извини, что напугал. Аквилина, успевшая отступить шагов на пять вглубь коридора, вдруг обернулась. – Домнэ Олаф? – удивленно протянула она и тоже густо покраснела. Олаф кивнул, а затем задержал на Аквилине взгляд и сочувственно вздохнул. Ну вот зачем она вздумала в таком состоянии бродить по кораблю? Каково ей было лазить по крутым узким трапам с рукой на перевязи? И вообще, почему она была в больничном халате? – Что ты тут делаешь? – спросил он, не удержавшись. Аквилина вздрогнула, торопливо потянулась здоровой рукой к волосам, затем сделала ею неловкое движение, словно пытаясь поправить несуществующую накидку. – Я... – растерянно пролепетала она и зарделась еще больше. – Не знаю, домнэ Олаф... Олаф тоже растерялся. Внезапно ему пришло в голову: а ведь он почти ничего не знает об обычаях Вестготского королевства! А что, если тамошним женщинам зазорно появляться перед мужчинами с непокрытыми головами? Догадка эта выглядела вполне правдоподобно: Олаф точно знал о таких обычаях у греков и других восточных народов. – Послушай, Аквилина... – решился все-таки он. – О каких «пустынниках» ты говорила? Кто это такие? Аквилина зарделась пуще прежнего, опустила глаза. – Ну... – пробормотала она едва слышно. – О них африканские гости между собой говорили, а я услышала. Какие-то чужаки будто бы – на вид страшные, живут в шатрах и колесу молятся... – Колесу? – удивленно переспросил Олаф. – Как это? – Не знаю... – с сожалением откликнулась Аквилина. – Я это не совсем разобрала, домнэ Олаф. У африканцев всегда словно каша во рту. Олаф задумчиво хмыкнул, с сомнением пожал плечами. – Послушай, так, может, ты что-то неверно поняла? В ответ Аквилина решительно помотала головой. – Нет-нет, домнэ Олаф! Это они точно говорили. Колесо, да! – тут она на мгновение замолчала, а потом вдруг всплеcнула руками: – Ой, а я вот что еще вспомнила, домнэ Олаф! Те пустынники будто бы лица под платками прячут, а если кто их без платка увидит, того они сразу убивают! Едва Олаф услышал о платках на лицах «пустынников», как всё ему тотчас же сделалось ясно. Об этом странном обычае одного из кочевых африканских племен он знал от одного из отцовских друзей-моряков, не понаслышке знакомого с Африкой и ее народами. И тогда Олаф облегченно улыбнулся и уверенно заявил: – Понятно. Кажется, я их знаю. Это наверняка имошаги, народ пастухов с мавретанских гор. Они, конечно, воевать умеют, но с римлянами давно ладят. Аквилина недоверчиво посмотрела на него, но все-таки кивнула.* * *
Дальнейший разговор получился скомканным и недолгим. Аквилина упорно прятала от Олафа взгляд, то и дело краснела и всё время пыталась поправить на голове воображаемую накидку. Так и не поняв, отчего она смутилась, Олаф на всякий случай поспешил уйти. Напоследок он, разумеется, пожелал Аквилине скорейшего выздоровления и еще раз заверил ее, что ничего дурного ни с кем в Карфагене не случится. Та совсем опустила глаза и робко улыбнулась ему в ответ. Обратно в кубрик Олаф, конечно же, не пошел. Неотложных ботанических дел у него больше не было, да и смущать Аквилину своим присутствием совершенно не хотелось. Вместо этого он отправился наверх – к их с Танни любимым перилам. О недавнем разговоре про «пустынников»-имошагов он вроде бы и не забыл, но теперь воспринимал его как нечто забавное, не заслуживавшее серьезного отношения. Гораздо больше Олафа тревожила царившая в кубрике жара. Для сушки растений она была, пожалуй, даже кстати, но вот о судьбе так удачно добытого клюва гигантского кальмара поневоле приходилось беспокоиться. По-хорошему, его следовало бы как можно скорее поместить в спирт. Вот только спирта-то у Олафа как раз и не было: те немногие запасы, которое он берег на всякий случай, пришлось потратить на паука и насекомых, пойманных Танни. Университетский же спирт хранился в трюме, в наглухо закупоренной бочке, открывать которую было строжайшим образом запрещено. Это для Олафа, для Танни, для их однокурсников-«естественников» – да и то, по правде сказать, не для всех – винный спирт был прежде всего жидкостью для хранения зоологических и ботанических сборов. А моряки – те относились к нему совсем иначе. С некоторых пор они знали спирт как хмельной напиток – может быть, и не самый вкусный, но зато невероятно забористый. Так что резон у запрета, увы, был. И в довершение всего, грузами на «Дон» ведал не капитан, а второй офицер корабля – по слухам, человек строгий и несговорчивый. Олаф медленно поднимался по трапу, размышляя о злополучном спирте и никак не находя хорошего способа его раздобыть. Собственно говоря, и наверх-то он отправился сейчас не просто так – а чтобы проветрить голову свежим морским воздухом и, может быть, заставить ее лучше соображать. Поднявшись на уровень верхней палубы, Олаф оказался в хорошо знакомом коридоре, у самой двери капитанского салона. На мгновение он остановился. Подумалось вдруг: может быть, все-таки попытаться поговорить с сэром Гарваном? Мысль эта, однако, была тут же решительно отброшена. Сэр Гарван был хорошим знакомым отца, и злоупотреблять этим явно не следовало. И Олаф, не без сожаления оставив капитанский салон за спиной, зашагал по коридору в сторону выхода – мимо каюты Танни и Серен, мимо еще недавно тайного, а теперь уже узаконенного пристанища Родри, мимо перенаселенной сверх всякой меры каюты «инженерных девушек»... Сейчас каюта, видимо, была пуста: во всяком случае, из-за ее двери в коридор не долетало ни звука. Жилые каюты Олаф миновал, не сбавляя скорости. Зато шагах в трех от выхода внезапно остановился. По правую руку от него сейчас находилась дверь в лазарет – широкая, белая, украшенная красным крестом. Дверь, о которой он почему-то совсем позабыл – и, похоже, напрасно. Уж у мэтра Кая-то спирт должен был иметься! Приободрившись, Олаф решительно постучал в дверь. Ни звука не донеслось изнутри в ответ. Немного подождав, он постучал еще. Увы, ответом по-прежнему была тишина. Вообще-то это было предсказуемо. Жившую в лазарете за перегородкой Аквилину Олаф только что встретил внизу, возле своего кубрика. А мэтр Кай, и без того не имевший привычки неотлучно находиться в лазарете, в последнее время очень много времени проводил на камбузе. По слухам, там они вдвоем с коком пытались сделать по-настоящему съедобной защищающую от цинги, но люто ненавидимую всей командой «Дон» квашеную капусту. С досадой поморщившись, Олаф отошел от лазарета. Затем, чуть поколебавшись, снова вернулся. И, еще раз постучав в дверь, громко позвал: – Мэтр Кай! – Там никого нет, Олаф, – неожиданно раздалось у него за спиной. – А, это вы... – неуверенно откликнулся Олаф, оборачиваясь. Голос он узнал сразу, но так и не смог решить, как правильно обратиться к его обладательнице: госпожа Зои или все-таки леди Эмлин? Та молча кивнула в ответ и вроде бы чуть приметно улыбнулась. – Да я вот хотел попросить у мэтра Кая немного спирта, – зачем-то принялся объяснять Олаф. – А то клюв по такой жаре того и гляди протухнет. – Вот как? – загадочно усмехнулась его собеседница, и Олафу вдруг почудились лукавые искорки у нее в глазах. – Я ничего такого... – смешался он. – Госпожа Зои!.. Назвать леди Эмлин настоящим именем он все-таки не решился. – Я и не сомневаюсь в вашей правдивости, дорогой Олаф, – неожиданно улыбнулась та. – Просто с недавних пор это зелье сделалось у нас невероятно популярным. Олаф недоуменно посмотрел на нее, хмыкнул, пожал плечами. – Держите, – продолжила леди Эмлин. С удивлением Олаф увидел в ее протянутой руке склянку, полную бесцветной прозрачной жидкости. На склянке красовалась крупная размашистая надпись «Spiritus vini». – Винный спирт? – ошарашенно пробормотал он. – Но откуда он у вас, госпожа Зои?.. – А вот как раз отсюда, – откликнулась леди Эмлин, кивнув на дверь лазарета. – Я потом повинюсь перед мэтром Каем... Оборвав фразу, она загадочно посмотрела на Олафа, покачала головой и вдруг широко улыбнулась: – Нет-нет, дорогой Олаф, к похищению этой склянки я не причастна! Олаф торопливо мотнул головой в ответ. – Я и не сомневаюсь... – начал было он и вдруг замолчал. Надо же было умудриться слово в слово повторить фразу леди Эмлин! Та, похоже, это тоже заметила. – Выходит, мы друг другу доверяем? Вот и славно! – весело откликнулась она. Растерянно кивнув, Олаф удивленно посмотрел на леди Эмлин. Та выглядела сейчас как-то очень уж непривычно: она была оживлена, много улыбалась, на щеках ее играл яркий румянец. Должно быть, выражение его лица оказалось очень красноречивым – во всяком случае, для леди Эмлин оно не осталось незамеченным. – Не гадайте, Олаф! – рассмеялась она. – Я весела, потому что у меня сегодня очень много добрых новостей. И держите же склянку – а то я могу и раздумать! Спохватившись, Олаф торопливо поблагодарил леди Эмлин, затем принял посудину из ее руки. – Что ж, успехов вам! – кивнула ему леди Эмлин и вроде бы собралась уходить. Олаф с сожалением вздохнул. Непонятно откуда взявшийся у леди Эмлин спирт из лазарета, ее необычно приподнятое настроение – всё это были загадки, на которые не находилось ответов. Между тем любопытство не давало ему покоя. – Леди Эмлин! – вдруг вырвалось у него. Та вздрогнула. От недавней безмятежной веселости на ее лице не осталось и следа. – Откуда вы знаете? Мысленно Олаф схватился за голову. Надо же было ему так опростоволоситься! До сих пор он был почти уверен, что леди Эмлин в курсе своего недавнего «разоблачения», – и, как оказалось, заблуждался! – Я... случайно подслушал, – запинаясь, соврал он и тут же добавил: – Но я никому не говорил и говорить не собираюсь. Леди Эмлин задумчиво, даже как-то оценивающе посмотрела на него, затем кивнула. – Хорошо. Мы ведь решили, что доверяем друг другу. Олаф немного перевел дух. Чувство вины, впрочем, его не оставило. – Родри утихомирился совсем, – вдруг сказала леди Эмлин. – Из каюты почти не выглядывает. – Так на нем же теперь танэды, – осторожно произнес Олаф в ответ. – Ни по чужим каютам не полазить, ни даже штаны не подвязать. Леди Эмлин задумчиво кивнула. – Да, вы правы, – согласилась она после небольшой паузы. – И все-таки это подозрительно. Не думала, что он окажется таким покладистым. – Это же хорошо, – откликнулся Олаф. Леди Эмлин снова кивнула. – Наверное. В ответ Олаф заставил себя улыбнуться. – Конечно, хорошо, – повторил он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно увереннее. Глядя на помрачневшую, грустную леди Эмлин, он чувствовал себя виноватым перед ней и сейчас как умел пытался ее поддержать. Леди Эмлин тоже улыбнулась – и, похоже, тоже с усилием. – Наверное, я слишком подозрительна, – задумчиво проговорила она. – Но такова моя обязанность – вовремя замечать опасности и стараться их предотвращать. – Мне тоже иногда мерещатся опасности, – вдруг решился Олаф. – Но на самом деле... Я вот когда услышал от Аквилины о пустынниках в Карфагене, знаете как насторожился! А потом оказалось, что это самые обычные горцы-имошаги. И тут леди Эмлин вдруг встрепенулась. – Что еще за пустынники? Олаф с изумлением воззрился на нее. Перед ним стояла совсем новая, не виданная им прежде леди Эмлин – уверенная в себе, собранная, деловитая. – Рассказывайте, Олаф! Немного недоумевая, Олаф принялся добросовестно вспоминать: – Аквилина сказала, что слышала в заезжем доме о каких-то пустынниках. Будто бы они теперь распоряжаются Карфагеном. Леди Эмлин кивнула. – Что-нибудь еще она говорила? На мгновение Олаф задумался. – Да, – подтвердил он. – Что они живут в шатрах и молятся колесу. Леди Эмлин неожиданно нахмурилась. – Еще что? – Что они страшные на вид и что мужчины у них закрывают лица... – продолжил Олаф. – Я же говорю: это имошаги – а у них с Карфагеном договор... При слове «договор» леди Эмлин чуть заметно усмехнулась, но затем опять кивнула. – Похожи, верно, – согласилась она. – Шатры, закрытые лица... Но ведь имошаги, если я ничего не путаю, никогда не молились колесу. Олаф лишь пожал плечами. Ответ у него в голове уже имелся. – Ну так ведь сама Аквилина их не видела. Она лишь вспомнила разговор африканских гостей. А те – да мало ли что они болтали! Леди Эмлин загадочно посмотрела на него, немного помолчала, затем слегка улыбнулась. – И все-таки хорошо, что вы мне это рассказали, – вымолвила она наконец.