* * *
Когда шаги «сакса» стихли, Родри осторожно обернулся, затем осмотрелся вокруг. Подивился странно пустому, словно вымершему городу. Утер пот со лба, промокнул рукавом саднящие глаза. И наконец поискал глазами укромное местечко в тени. Вскоре он уже обустраивался среди охапок прошлогодней соломы в каком-то ветхом сарае. Вокруг стоял густой полумрак. Узкие клинки солнечных лучей пробивались через трещины в черепице, подсвечивали висевшие в воздухе пылинки, отчего те мерцали золотистыми искорками. Пахло прелью и терпким лошадиным пот́ом. Запах был знакомым, привычным. Вскоре мысли неприметно унесли Родри в родную Думнонию, к прятавшемуся среди терновых зарослей холма круглому, похожему на гриб домику с белеными стенами и чуть скособоченной соломенной крышей. Солнце давно перевалило за зеленые крыши недалекого Ланнуста и теперь готовится погрузиться в синие воды моря. Вечереет, и в Брановой роще, что раскинулась возле развалин древней крепости, короткими хриплыми вскриками переговариваются огромные черные во́роны. В доме горит очаг, в большом котле булькает вода, от клубящегося пара вкусно и загадочно пахнет колдовскими травами. Мать, еще в ясном уме, еще не совсем растерявшая былую красоту, терпеливо варит какое-то лечебное зелье, тихо напевая гимн Керидвен-Целительнице. Отца нет дома с самого Калан-Мая: он, как всегда и бывает в теплую половину года, скитается по всему острову. Но листва на дубах побурела и вовсю облетает, а значит, уже совсем скоро отец вернется – к его, Родри, радости и к тайной материной печали. Маленький Родри никак не может понять, почему мать никогда не радуется этим возвращениям: ведь отец всегда такой веселый и рассказывает такие увлекательные истории о своих похождениях и о волшебном народе! Прекрасные жители тайной страны, сокрытой внутри холмов, на дне озер и на далеких островах, в его рассказах все как на подбор добрые, смелые и притом озорные, как дети, и совсем не страшные! А мать из всех богов почему-то почитает только угрюмого Гвина и мстительную Керидвен. О пресветлой Дон и среброруком Ллуде она рассказывает скупо и неохотно, при каждом упоминании доброго Йеси Криста недовольно морщится, а о Неметоне запрещает даже спрашивать. И это при том, что отец когда-то поклялся Неметоне служить и никогда об этом не сожалел! Родри вдруг застонал, широко раскрыл глаза. Клятва! Отец давным-давно клялся служить Неметоне, но ведь и сам он совсем недавно принес такую же клятву Неметониной дочери. А значит, как бы оно ни хотелось, тихо отсидеться в сарае не получится! Вздохнув, он медленно поднялся на ноги. Отряхнул со штанов налипшую соломенную труху. Неторопливо, вразвалку подошел к выходу. И осторожно выглянул наружу.* * *
Хоть и опасался Олаф какой-нибудь каверзы от Родри, тот не соврал: на площади действительно отыскался заезжий дом – двухэтажная каменная постройка с обшарпанными стенами. Даже деревянная птица над входом оказалась в точности такой, как в описании: не то курица с орлиным клювом, не то орел с куриными крыльями; впрочем, еще больше она, пожалуй, походила на белоголовку – странную жительницу скалистых побережий, великолепно плававшую, но совсем не умевшую летать. Сначала заезжий дом показался Олафу таким же безлюдным, как и окрестные улицы. Потом в стороне от распахнутой настежь широченной двери он углядел долговязого парня в серой замызганной тунике, почти сливавшейся с потемневшей от времени штукатуркой. Парень подпирал спиной стену, глуповато улыбался и лениво тыкал ногой рыжего поджарого пса. Того столь бесцеремонное обращение, по-видимому, вполне устраивало: пес блаженно щурился, растянувшись на утоптанной земле во всю длину и уложив острую морду между вытянутыми вперед передними лапами. Пес-то первым на приближение Олафа и отреагировал: он задрал тощий костлявый зад, мотнул тонким изогнутым хвостом, а затем неторопливо поднялся на все четыре лапы и равнодушно гавкнул. Вслед за псом оживился и парень. Обескураженно посмотрев на опустевшую проплешину на траве, он поднял глаза, а затем вздрогнул и уставился на Олафа опасливым, подозрительным взглядом. – Сальве, доминэ! – почтительно поздоровался Олаф по-латыни. Парень осклабился, гыгыкнул, а затем вдруг скорчил зверскую рожу. – Тебе что тут надобно? – спросил он грозно, люто коверкая латинские слова. Олаф напрягся. – Ищу одного чужестранца, – ответил он, стараясь сохранить безмятежный вид. – Видал такого, – чуть подумав, ответил парень. – Хошь отведу? Мысленно еще раз подивившись здешнему диковинному выговору, Олаф покладисто кивнул. Затем столь же покладисто ухватился за услужливо поданную руку. И тут же был схвачен. – Теперича ты попался, варвар! – торжествующе объявил парень, заламывая Олафу руку за спину. – Ужо домнэ Домитиу с тобой побалакает! В первое мгновение Олаф растерялся. Затем рванулся, потом попытался лягнуть парня в лодыжку. Тщетно: тот оказался силен как бык и увертлив как угорь. – Идем-идем, – ласково промолвил парень, обдав Олафа терпким чесночным духом. – Господа тебя уж заждались. И с этими словами он втолкнул пленника в полумрак обеденной залы.* * *
– Вот! – гордо провозгласил парень, едва они с Олафом оказались внутри. – Еще один такой же, домнэ Домитиу! В едва подсвеченном парой тусклых светильников помещении шевельнулась громоздкая, расплывшаяся фигура. – Болван! – донесся в ответ хриплый низкий голос. – Живо отпусти почтенного господина! – Ну домнэ Домитиу... – разочарованно протянул парень. – Это же пришлый! Руку Олафа, однако, он все-таки выпустил. – Прошу извинения, почтенный господин, – торопливо проговорил толстяк, явно стараясь изъясняться на правильном латинском языке. – Мальчишка скорбен рассудком, живет у меня Христа ради, немножко помогает по хозяйству... Милости прошу за стол, уважаемый! С этими словами толстяк неожиданно прытко подбежал к Олафу, остановившись в паре шагов. Затем на его круглом лоснящемся от пота лице нарисовалась заискивающая улыбка. – Вон туда, пожалуйста! – толстяк суетливо показал в дальний угол. – Там как раз есть свободный столик для вашей милости! Олаф растерянно кивнул. Как вести себя дальше, он решительно не понимал. Ясно было лишь одно: его принимали за кого-то другого. – Фалернского у нас нет, увы, – извиняющимся тоном продолжал толстый трактирщик. – Но право же, сладкое таррагонское ничуть не хуже... Или, может быть, ты желаешь ячменного? У нас варят настоящий свевский алу, как в северных долинах, не какое-нибудь васконское пойло! Тут Олаф невольно напрягся. О прославленном фалернском вине он знал только из медицинских трактатов Галена да из стихов Горация, но догадывался, что стоить оно должно было немерено. – Ячменного, пожалуйста, – осторожно попросил он. – Сейчас-сейчас, – торопливо закивал трактирщик, пятясь к дальней занавеске. – Эй, Акилина! – Эй, толстый мошенник! – словно передразнивая его, прогремело вдруг с улицы. – Что ты нам втюхал, жирная скотина?! Толстяк сразу переменился в лице. – Спаси меня, милостивый господин! – пролепетал он, отступая назад и неуклюже опускаясь перед Олафом на колени. – Клянусь святым Мартином, это нечистый попутал меня... Должно быть, сам отец лжи вселился в того рыжего варвара!.. Умоляю тебя, о благородный гот... – и, жалобно всхлипнув, трактирщик повалился лицом в каменный пол. Между тем возле входа внезапно потемнело. Затем в залу тяжело ввалился краснолицый верзила, разодетый в желтое и зеленое, и, пошатываясь, двинулся прямиком к распростершемуся на полу трактирщику. – А ну подымайся, кусок протухшего сала! От верзилы несло густым винным перегаром, но язык у него ничуть не заплетался. Речь его была вполне разборчива, хотя выговор казался не по-здешнему жестким, похожим на саксонский. Да и вообще этот рыжебородый здоровяк всем обликом походил не то на сакса, не то даже на Олафова соплеменника-северянина. Более того, его горящие гневом глаза, оскаленные крупные зубы и пена в уголках губ внезапно напомнили Олафу отцовские рассказы о берсерках – неистовых воинах, с исступлением бросающихся в бой без кольчуг, грызущих щиты, воющих подобно диким зверям... Впрочем, наваждение прошло уже через мгновение. А вот тревога за несчастного перепуганного трактирщика так и осталась. Колебаться Олаф не стал: сразу же тронул верзилу за плечо: – Обожди-ка, почтенный! Тот напрягся, ожег Олафа злобным взглядом. Но в следующий же миг гнев на его лице сменился испугом и изумлением. – Ха́рятуга мэйнс?.. Теперь уже опешил и сам Олаф. На языке его родителей «хе́рртоги мин» означало «мой полководец», и вряд такое созвучие могло быть случайным. Видимо, верзила обратился к нему по-готски, а готы, если верить старым сказаниям, жили в давние времена по соседству с народом Олафа и говорили на похожем наречии. И тогда получалось, что оба, и верзила, и трактирщик, приняли Олафа за какого-то военного вождя. Догадка Олафа вовсе не обрадовала – скорее, наоборот, огорчила. Эх, ну вот почему он не Робин Добрый Малый, каким того изображают в гуляющих по Придайну байках? Уж Робин бы точно не растерялся, обернул бы недоразумение в свою пользу! А тут не знаешь, как из всего этого и выпутаться! В итоге Олаф так и не решился ни подыгрывать верзиле-готу, ни разуверять его. Впрочем, сейчас явно было и не до выяснений, кто есть кто. Куда больше Олафа беспокоила судьба несчастного трактирщика. Даже если тот в чем-то и провинился, вряд ли следовало отдавать его без суда на расправу. – В чем вина этого человека? – спросил он – разумеется, по-прежнему по-латыни. Шальную мысль перейти на родной язык пришлось отбросить сразу же: Олаф плохо понимал даже саксов и англов, а их язык, по слухам, походил на наречие северян куда больше, чем готский. Вопреки опасениям Олафа, гот тоже вернулся на латынь. – Выслушай меня, мой дуке! – горячо воскликнул он. – Этот человек – мошенник, каких свет не видел! «Дуке? – лихорадочно соображал тем временем Олаф. – Это дукс, что ли? Глава военного округа? О господи!..» – Этот негодяй обманом выманил у меня и моих друзей огромные деньги – за сор, за грязь! – яростно выплевывал слова гот, потрясая короткой, совершенно римского облика спатой. – Клянусь святым Никетасом, он заплатит за это сполна! Тут трактирщик, по-прежнему валявшийся у Олафа в ногах, задрожал всем телом. – О благородный гот, спаси меня! – вскричал он срывающимся голосом. – А ну подымайся! – тут же рявкнул гот. – Сейчас я тебя спасу, сма́рна! – О!.. – простонал трактирщик. – Милостивый дуке! И он принялся, подвывая, лобызать Олафу башмаки. Олаф дернулся, отступил на шаг. Сделалось вдруг противно, и отчаянно захотелось остановить всё это нелепое представление. – Поднимись, – приказал он. Трактирщик немедленно замолчал и зашевелился. Затем неуклюже, с кряхтением он встал на ноги. На его одутловатом лоснящемся лице немедленно нарисовалась плаксивая гримаса. Не выдержав, Олаф отвел глаза. Взгляд его невольно задержался на готе. Тот стоял с багровым лицом, со сведенными вместе косматыми бровями и явно едва сдерживал ярость. – Сколько он тебе должен? – спросил гота Олаф. – Тремисс, – сухо ответил тот. – И еще два тремисса моим друзьям. Не удержавшись, Олаф присвистнул. Вместе это выходил как раз солид – цена неплохой молочной коровы. – Я всё отдам, милостивый дуке! – тут же возопил трактирщик. Гот брезгливо сморщился. – Он думает, что всё продается и покупается, – буркнул он и сплюнул. – Эти римляне совсем позабыли, что такое честь. Да он, поди, и слова-то такого не слышал! Слово «честь», однако же, гот произнес все-таки по-латыни, «хонор». – Акилина! – закричал между тем трактирщик. – Где тебя черти носят?! – Бегу-бегу, падре, – сразу же послышался испуганный голосок из-за занавески. Затем оттуда вылетела девчонка-подросток – низенькая, смуглая: точь-в-точь пиктонка, разве что лицо у нее было без клановых узоров да без блестяшек-украшений. Олафу поначалу даже почудилось, что она и кричала-то по-пиктски. – Вот, почтенный домнэ Гунди, – оттарабанила девчонка, протягивая готу большую желтую монету. Тот вдруг настороженно уставился на нее. – А откуда ты знаешь мое имя? – Так это самое... – девчонка растерянно захлопала длинными ресницами. – А ну цыц! – рявкнул вдруг трактирщик. Похоже, он хотел выкрикнуть что-то еще, но внезапно осекся и застыл с полуоткрытым ртом. Помолчав, он опасливо посмотрел сначала на Олафа, а затем на гота и заговорил уже совсем иначе. – Прошу прощения, почтенные господа, – вкрадчиво произнес он. – Сколько уж учу дочку быть почтительной с гостями – а она всё никак не выучится... Сказав это, трактирщик слащаво улыбнулся и повернулся к девчонке: – Ступай, Акилина, ступай! Та поклонилась готу, потом с сомнением посмотрела на Олафа, наконец поклонилась и ему тоже, а затем быстро, почти бегом направилась к занавеске. Трактирщик хмуро проводил ее глазами. Гот тоже посмотрел вслед девчонке, затем поднес к лицу монету. – Та самая, с выщербинкой, – хмыкнул он удовлетворенно, а потом покачал головой и с задумчивым видом произнес: – Ох и повезло тебе, каупо! Ты даже представить себе не можешь как! Трактирщик отрешенно уставился в пол, потом несколько раз кивнул. А гот неожиданно ухмыльнулся: – Кстати, каупо, с тебя кувшин ячменного. Уж теперь-то ты не отвертишься!* * *
За порогом гот вдруг хлопнул Олафа по плечу. Тот, и без того пребывавший в напряжении, резко обернулся. Ничего хорошего от своего непрошеного спутника он не ждал. Однако гот оскалил зубы в широкой добродушной улыбке. – Я Гу́ндульф, сын Гу́ндемара, вольный бродяга из Толеду! – гордо объявил он и выжидающе посмотрел на Олафа. Пришлось тоже представляться. Конечно, оказаться уличенным в самозванстве, пусть даже и в нечаянном, Олафу не хотелось совершенно. Однако недоразумение все равно следовало прекратить, и это перевесило. – Олаф, сын Эгиля, – отозвался он. Затем добавил, чтобы разом покончить со всеми недомолвками: – Я с большого корабля, который прибыл на рассвете. Разыскиваю пропавшего моряка. – Того рыжего бритта? – снова нахмурившись, спросил гот. Олаф покачал головой. Потом, подумав, решил уточнить. – Бритт сам найдется, – буркнул он. – Тут еще где-то ирландец заплутал. – Кто-кто? – озадаченно переспросил гот. – Гиберниец, – пояснил Олаф. – А... Нет, гибернийцев не видел, – и гот покачал головой. – Эх, жаль, – вырвалось у Олафа. Взгляд гота сделался задумчивым. – А ты вовсе не прост, Олаф, сын Эгиля, – медленно вымолвил он. – Говоришь на книжной латыни, знаешь слово «гиберниец»... Ты ведь не простой моряк, верно? – Да я вообще не моряк, – признался Олаф. – Я... – тут он невольно задумался. Как бы объяснить, что такое естественный факультет? – Я ученик лекаря, – нашелся наконец он. Гот хмыкнул. А затем неожиданно спросил: – Уж не из Кер-Сиди ли, часом? Олаф непроизвольно кивнул. И, конечно, немедленно пожалел об этом. Гот и с самого-то начала ему не слишком нравился, а теперь и вовсе показался подозрительным. Был он каким-то неправдоподобно догадливым и вдобавок слишком уж быстро протрезвел. – Какая разница? – неловко попытался выкрутиться Олаф. Увы, гот лишь ухмыльнулся: – Вижу теперь: точно, оттуда. Англ? В ответ Олаф молча покачал головой. Улыбку он сумел сдержать. К подобным ошибкам ему было не привыкать: Олаф сталкивался с ними чуть ли не с рождения. В раннем детстве он просто недоумевал, когда его называли саксом или англом, став постарше – начал обижаться, повзрослев – сделался равнодушен. А теперь вот обрадовался. Наваждение развеялось, проницательность гота перестала казаться сверхъестественной. Приободрившись, Олаф стал приводить в порядок мысли. Первым делом он подвел итоги своему походу. Те оказались не особо утешительны: Лиах так и не нашелся, Танни осталась на попечении едва знакомого моряка, Родри бродил где-то по городу без пригляда, а времени, судя по всему, прошло уже немало. – А ты и правда здорово смахиваешь на молодого картахенского дукса, – ухмыльнулся между тем гот. – Я так и думал, что это он заявился в стабелу, – пока не понял, что ты не говоришь по-нашему. А толстяк Домитиу так небось ни о чем и не догадался! И он громко, весело захохотал. Занятый своими мыслями Олаф машинально поддакнул. – Вот и не терялся бы! – осклабился гот. – Дочку бы его сосватал, получил бы стабелу в приданое... – Стабулюм-то мне зачем? – опомнился наконец Олаф. – Во дает! – воскликнул гот и снова расхохотался. – Зато зачем дочка, он даже не спрашивает! Тут Олафу сделалось совсем неловко – словно ему и в самом деле предложили променять Каринэ на «пиктонку» из заезжего дома. Должно быть, это как-то отразилось у него на лице – во всяком случае, гот тут же блеснул шалыми глазами и с довольным видом ощерился, явно наслаждаясь его замешательством. Вскоре, впрочем, гот сжалился. – Ничего, парень, не робей, – подмигнул он Олафу. – Меня тоже, случалось, принимали за важную персону. «А кто ты на самом деле, интересно?» – мелькнуло у Олафа в голове. Вслух, правда, он ничего не сказал. Но гот словно подслушал его мысли. – Ну а я... – поморщившись, он махнул рукой. – Видишь ли, парень, иногда случается, что непочтительные сыновья остаются без наследства. Кажется, гот собирался сказать то-то еще. Но не успел. Позади, в заезжем доме, что-то хлопнуло, затем раздались топот, звон и отчаянные крики. – Васконская дура! – хрипло орал мужчина. – Дармоедка! – Не надо, падре! Не надо! – пронзительно верещала женщина. – О! – хмыкнув, прокомментировал гот. – Толстяк Домитиу дочку гоняет. Словно услышав его слова, из заезжего дома внезапно вылетела перепуганная «пиктонка». Накидка слетела с ее головы, обнажив черные кудрявые волосы. Охнув, «пиктонка» остановилась, испуганно обернулась. Затем, на мгновение замешкавшись, она подхватила с земли упавшую накидку и снова побежала. Олаф, оказавшийся у нее на пути, едва успел отскочить в сторону. А в следующий миг «пиктонка» с разбегу врезалась в гота. – Ого! – только и смог вымолвить тот. «Пиктонка» посмотрела на него жалобным, затравленным взглядом. – Домнэ Гунди!.. – воскликнула она и, внезапно побледнев, громко ойкнула. – А ну стой, паршивка! – донеслось у Олафа из-за спины. Прежде чем Олаф успел опомниться, между ним и готом вклинился толстяк-трактирщик. «Пиктонка» тотчас же опрометью метнулась готу за спину. В следующий миг тот резко вскинул руку. – Остановись, домнэ Домитиу! – повелительно произнес он и примирительным тоном продолжил: – Остынь. Потом объяснишь, что она такого натворила. Трактирщик замер. Круглое лицо его вытянулось, затем исказилось в страдальческой гримасе. – Что ты, почтенный... – растерянно пролепетал он. – Это всё пустяки, наши семейные дела... Гот недоверчиво хмыкнул. «Пиктонка» осторожно выглянула из-за его спины и тут же спряталась обратно. – Бегу-бегу, домнэ Домитиу! – внезапно раздался позади звонкий юношеский голос. Гот озадаченно хмыкнул, затем на его лице появилась веселая ухмылка. – Ох, почтенный, остановил бы ты его, а? – с безмятежным видом произнес он, пристально глядя на трактирщика и неторопливо нащупывая рукоять висящей на поясе спаты. Трактирщик поспешно кивнул. Затем он на удивление прытко развернулся и суетливо замахал обеими руками, то ли кого-то останавливая, то ли, наоборот, призывая. Невольно последовав его примеру, Олаф обернулся тоже. И застыл, ошеломленный открывшейся ему картиной. Вдоль стены заезжего дома прямо к ним со всех ног мчался недавний знакомый – глуповатый верзила-работник. Мчался и размахивал длинной толстой дубиной, очень похожей на обломок оглобли. – Лукиу, Лукиу! – отчаянно закричал трактирщик. – Сейчас-сейчас, домнэ Домитиу! – воодушевленно отозвался работник, подлетая к готу и вздымая дубину над головой. Темные выпуклые глаза трактирщика сделались совсем огромными. – Сто-о-ой! – взревел он. Увы, работник не обратил на крик никакого внимания. Дубина стремительно понеслась вниз. Гот увернулся. Прятавшаяся за ним девушка – не успела. В следующий миг гот выбил палку из рук работника. Затем, взмахнув спатой, с силой ударил его клинком плашмя. Обезоруженный работник рухнул на колени, скрючился, схватился за бок. А Олаф без промедления бросился к девушке. «Пиктонка» неподвижно лежала на на боку, обхватив плечо рукой, и тихо, монотонно подвывала, словно баюкала ребенка. Когда Олаф опустился перед ней на колени, девушка чуть шевельнулась, на мгновение замолчала, но тут же застонала снова. Устроившись поудобнее, Олаф осторожно потянулся к ее плечу. В следующий миг его накрыла тень. – Не трожь ее, дуке, – внезапно послышался над головой голос трактирщика. Олафу почудились в нем сразу и робость, и угроза. – Я знаю, что делаю, – твердо произнес он. – И я никакой не дукс. Трактирщик не ответил, но и не отошел. А Олаф занялся тем, чему его научила несколько лет назад мэтресса Бриана, – диагностикой и первой помощью.* * *
Пока Гундульф усмирял разбушевавшегося Лукиу, хмель совсем выветрился из его головы. А вместе с винным дурманом его покинул и весь боевой задор, казавшийся теперь несусветной глупостью. Угораздило же его вмешаться в чужую семейную свару – и чего ради? А главное, многого ли он этим добился? Ну победил неуклюжего, совершенно не обученного бою парня, вчерашнего деревенского пастуха, – о да, это, конечно, было образцом рыцарской доблести! Зато не защитил дочку трактирщика – и ее ранение тяжким грузом легло на его совесть. А не вмешался бы он – ну получила бы девчонка пару тумаков от отца, тем бы дело и кончилось... Больше же всего ему не хотелось, чтобы слухи о позорном поединке дошли до короля. Тот уже давно только и искал повода, чтобы расправиться с опальным нобилем, так что лишний раз напоминать о своем существовании Гундульф остерегался. И если девочка серьезно покалечилась... Неприметно, краем глаза, он посмотрел на распростертую на земле девушку, потом перевел взгляд на колдовавшего над нею парня, удивительно похожего на картахенского дукса. Парень – кажется, его звали Ульфом – вроде бы и в самом деле знал толк в лекарском искусстве. По крайней мере, скособоченное плечо девочке он, похоже, выправил. – Как она? – осторожно спросил Гундульф, указав взглядом на девушку. – Клавикула сломана, – недовольно буркнул парень. Латынью Гундульф не просто владел: она была для него таким же родным языком, как и готский. Однако слово «клавикула» вызвало у него недоумение. При чем тут был какой-то «ключик», если речь шла явно о костях? – Это опасно? – пряча тревогу и опасаясь выдать свое невежество, поинтересовался он у парня. – Для жизни – нет, – так же хмуро ответил тот. – Но нужно, чтобы она срослась правильно. Тут в городе врач есть? Гундульф задумался. – Я нездешний, – признался он наконец. – Слышал, правда, что здесь есть какой-то Хайме, сын Эзры, но сам... – Что-о! – внезапно перебив его, вскричал трактирщик. – Да чтобы я доверил свою дочь иудею! – Он хороший врач? – спокойно, словно не замечая его гнева, спросил парень. Вместо ответа трактирщик сморщился и демонстративно отвернулся. – Пелагиу его хвалил, – ответил за него Гундульф. Парень благодарно кивнул и тут же деловито поинтересовался: – Можно ли его сюда позвать? Увы, где искать этого Хайме, Гундульф не имел ни малейшего представления. В По́рту он пребывал всего несколько дней и если что и успел выяснить за это время, так это местонахождение «Белого орла» и прочих приятных заведений. Дом врача в их число, разумеется, не входил. – Не знаю... – начал он. – Я! Я знаю! – раздался вдруг за его спиной громкий голос Лукиу. Непроизвольно Гундульф обернулся – и облегченно перевел дух. Злосчастный трактирщиков работник как ни в чем не бывало стоял на ногах. Был он теперь без дубины, да и вообще имел вид не злобный, а испуганный и встревоженный. Что ж, по крайней мере, рука Гундульфа не подвела, и Лукиу отделался ушибом! – Домнэ Домитиу! – выкрикнул тем временем Лукиу. – Я знаю, где живет домнэ Хайме! Давайте я сбегаю, домнэ Домитиу? – Я тебе сбегаю, дурак! – рявкнул трактирщик в ответ. Лукиу удивленно уставился на него, моргнул, затем недоуменно протянул: – Домнэ Домитиу... Да как же так?.. Гундульф едва сдержал вздох. Такое отношение к иноверцам он видывал не раз и прежде, но никогда его не понимал и не разделял. Может быть, потому, что и сам был, по нынешним меркам, не совсем православным. Еще век назад весь его народ исповедовал веру, которую позже объявили ложным, искаженным христианством. Вот только хранившаяся в родительском доме «неправильная» Библия была почему-то написана на настоящем языке готов, а «правильная» – мало того что на латыни, так еще и на старинной, не всегда понятной даже истинным потомкам римлян. Должно быть, поэтому Гундульфа и не смущало никогда, что в его семье исправно ходили в церковь на латинские мессы, а до́ма втайне продолжали молиться по старому обряду. И кто знает, возможно, именно благодаря этому упорному следованию вере предков они, одни из немногих среди иберийских визиготов, не забыли родное наречие, не перешли на латынь окончательно? Ну и мог ли он, тайный последователь учения Ария, осуждать тех, кто хранил верность еще более древнему исповеданию? Вот только вступиться за неведомого иудея он остерегся. А ну как тот же трактирщик, скользкий, похожий на огромную лягушку Домитиу, заподозрит в нем арианина и донесет? Так что всё, на что Гундульф решился, – это похвалить лекарское искусство иудея, сославшись на слова своего нового приятеля-грека. Увы, не помогло... Зато парень-сакс не растерялся. И, судя по всему, оказался куда сообразительнее Гундульфа. – Почтенный доминэ Домити! – обратился он к трактирщику на своей странной «книжной» латыни. – Смотри: мне самому с ее переломом не справиться. Или мы зовем здешнего врача, или я не ручаюсь за судьбу ее руки. Ну или везем ее на наш корабль, хотя это было бы не самое разумное решение. Трактирщик на мгновение задумался, потом кивнул. – Давай на корабль. Во сколько мне это обойдется? Парень пожал плечами. – Я не знаю. И вообще не уверен, что мэтр Кай... что корабельный врач согласится ее принять. И он снова наклонился над девушкой, помогая ей приподняться. Выслушав парня, трактирщик угрюмо кивнул. Затем он поманил пальцем работника. – Лукиу! Поможешь отвести домну Акилину в порт! Тот радостно осклабился: – Сейчас-сейчас, домнэ Домитиу! – и, придерживая ушибленный бок, довольно шустро направился к девушке. Та уже сидела к этому времени на земле и с опаской посматривала то на парня, то на Гундульфа, то на отца. При приближении Лукиу девушка отшатнулась. В ее больших темно-карих глазах нарисовался неподдельный ужас. Еще через мгновение она вскрикнула и схватилась за плечо. – Эх!.. – невольно вырвалось у Гундульфа. – Сейчас-сейчас, потерпи чуточку, – громко прошептал парень девушке, осторожно дотрагиваясь до ее пострадавшей руки. Тем временем Лукиу остановился шагах в трех от Гундульфа, затем медленно повернул к нему унылое лицо. «Вот лучше бы ты так тогда стоял, а не размахивал дубиной!» – зло подумал Гундульф, но все-таки промолчал. Сейчас он из последних сил сдерживал в себе гнев, как подобало христианину, хотя рука его так и тянулась к спате. Да будь Гундульф, а не этот толстяк, отцом покалеченной девчонки – тупица Лукиу после такой выходки живым бы не остался! Видимо, у парня-лекаря настрой был примерно таким же: во всяком случае, на Лукиу он смотрел очень неласково. А когда тот попробовал было приблизиться к девушке еще на полшажка, парень громко выкрикнул: – Ну-ка отойди прочь! Лукиу бессмысленно уставился на него, затем лихорадочно повертел головой. – Домнэ Домитиу! – вдруг проблеял он дрожащим, совсем не вязавшимся с его могучим ростом, голоском. – Что же мне делать-то теперь?.. «С глаз долой убраться», – чуть слышно пробормотал Гундульф. Трактирщик, однако же, словно расслышал его слова. – Уберись с глаз долой, ослиная башка! – прикрикнул он на Лукиу. Тот быстро закивал, попятился. Гундульф хмуро проводил его взглядом до самой стабелу. Тем временем трактирщик наконец соблаговолил подойти к дочери и даже присесть рядом с парнем-лекарем. Некоторое время эти двое тихо переговаривались. Девушка молча смотрела на них широко раскрытыми, как у испуганной серны, глазами. Затем парень поднялся и неторопливо, чуть заметно прихрамывая, направился прямиком к Гундульфу. – Доминэ... Гэндальф, правильно? – Гундульф. Парень вдруг смутился – аж щеки раскраснелись, как у благородной девицы. – Доминэ Гундульфэ, – поправился он, – могу ли я попросить тебя о помощи? Конечно, Гундульф раздумывать не стал: на раненую трактирщикову дочку было больно смотреть. – Помочь довести девочку до иудея? Разумеется. – Нет, не до иудея... – парень досадливо поморщился, потом бросил недовольный взгляд на оставшегося подле дочери трактирщика. – Сначала до моей доброй подруги – она тоже училась медицине, – а потом, может быть, до лодки. – Ни в какую? – спросил парня Гундульф. Тот понял с полуслова. – Упрямый, как осел, – откликнулся он вполголоса. – Так что... Гундульф кивнул в ответ. – Хорошо.* * *
Осторожно, прячась сразу и от солнца, и от людских глаз, Родри крался по узким переулкам. Впрочем, люди ему и без того встречались лишь изредка: видимо, жара была не по нраву даже хорошо знакомым с ней местным жителям. Один раз на пути Родри попался чумазый подросток. Мальчишка показался вроде бы незнакомым, не из обобравшей его ватаги. Однако искушать судьбу больше не хотелось, и Родри предпочел обойти его стороной. Немного погодя ему на глаза попался римский монах с костлявым лошадиным лицом и бритым теменем. Монах сидел возле стены часовни, укрывшись в тени навеса, и что-то тихо бормотал, неторопливо перебирая темные бусины висящих на шее четок. Крупный крючковатый нос в сочетании с черной сутаной делали его похожим на огромного ворона. Во́ронов, как и воро́н, Родри, проведший детство рядом со священной рощей Брана, уважал, но в то же время и опасался. К тому же монах, несмотря на неправильную тонзуру, поначалу показался ему похожим еще и на брата Бенезека – келаря монастыря на Инис-Вайре, того самого, у которого Родри недавно выманил сутану. Так что заговорить с ним Родри решился лишь после некоторых усилий над собой. – Где тут можно купить вина, честной брат? – собрал он латинскую фразу. Монах оторвался от четок, затем укоризненно покачал головой. – Мир тебе, путник, – хриплым каркающим голосом отозвался он, сделавшись еще больше похожим на ворона. – Ох не о том думаешь! Совсем не о том! – Честной брат, очень надо, – изобразив дурашливую улыбку, Родри развел руками. Он бы с удовольствием добавил еще и что-нибудь наподобие «душа просит», но запаса латинских слов уже не хватало. Монах скривился. – Пойди к «Белому орлу», – буркнул он и снова уткнулся в четки. Разумеется, толку с такого ответа для Родри было немного. Он и без того уже знал, что в заезжий дом с орлом на вывеске ирландец не заходил. А уж после своей проделки с навозом Родри опасался даже близко подходить к этому заведению. – Эх, честной брат... – вздохнул он и уже совсем было поплелся дальше. – А ну-ка постой! – окликнул его вдруг монах. Родри нехотя обернулся. Монах хитровато поглядывал на него прищуренным глазом. – Гиберниец? – вдруг спросил он. Родри утвердительно кивнул. Слово «Гиберния» он знал: так ученые мужи из римских монастырей Мерсии и Кента величали Эйре, исконную землю гаэлов и будто бы родину его легендарного деда Альберона. А уж выдавать себя за гаэла Родри было не привыкать! – Небось своего земляка ищешь? – продолжил монах. В ответ Родри изобразил простодушную улыбку. – Так и есть, честной брат, – ответил он по-прежнему по-латыни, но теперь уже старательно подделывая певучий мунстерский выговор. – С самого утра запропастился. – Ходил тут один, – загадочно ухмыльнулся монах, – и, между прочим, тоже выпивку разыскивал. – Ну и куда он пошел? – Так тебе выпивка нужна или все-таки тот гиберниец? – ответил монах вопросом на вопрос. – Да черт с ней, с выпивкой, – махнул рукой Родри. – Мне бы друга отыскать! Монах недовольно поморщился, затем торопливо осенил себя крестным знамением. – Грех это – нечистого поминать, – поджав губы, назидательно произнес он и погрозил желтым узловатым пальцем. – Прости, честной брат, – пробормотал Родри, добросовестно придав лицу постное выражение. – Я-то прощу, а вот Господь... – занудел было монах, явно намереваясь прочитать целую проповедь о вреде сквернословия. Выслушивать его у Родри не было ни терпения, ни времени. – Честной брат, а тот гаэл был такой загорелый и с черной бородой? – перебил он взволнованно. Монах озадаченно посмотрел на него, потом кивнул. – Куда он пошел, добрый брат? – воскликнул Родри с тревогой. – Ведь если я его не догоню – тут такое стрясется! Недовольство на лице монаха сменилось настороженным любопытством. – Хм... – тихо произнес он и, чуть подумав, перекрестился. – Ох, добрый брат! – тотчас же подхватил Родри. – Да Лиаху нашему к хмельному и на милю подходить нельзя! Если он хотя бы каплю выпьет – он же весь город разнесет! Монах промолчал, однако с сомнением покачал головой. – Вот правда же разнесет! – вскричал Родри. – Ты, честной брат, про фениев когда-нибудь слыхал? Знаешь, какие это воины, – куда до них легионерам Цезаря! А Лиах как раз из них! – Фении? Хм... – монах с сомнением посмотрел на него, ненадолго задумался. – Нет, не слышал про таких. По правде говоря, про фениев Родри и сам-то знал немного – ровно то, что слыхивал от думнонских и камбрийских гаэлов. Те, рассказывая ему про это славное воинское братство, едва ли не каждый раз уточняли, что жили фении на Эйре в стародавние времена, а потом почти все сгинули в битве с королевским войском. И уж разумеется, не то что Лиах – даже сам капитан Гарван О'Блойд никак не мог принадлежать к их числу. По счастью, монах о фениях, видимо, не знал вообще ничего. Это-то Родри и помогло. Вряд ли, конечно, монах до конца поверил его россказням, однако все-таки забеспокоился. И тогда Родри подлил еще немножко масла в огонь. – Слыхал, как фении изгнали римлян с Эйре? – поинтересовался он вкрадчиво. Монах уставился на него уже с нескрываемой тревогой. – Ну так вот, – зловеще провозгласил Родри. – Когда римляне приплыли... – и он принялся на ходу сочинять историю о жутком побоище, припоминая материны рассказы о саксонской войне. Монах прервал его очень быстро. – Послушай, гиберниец! – хрипло вымолвил он. – А скажи-ка, эти самые фении – они добрые христиане? Родри немного помялся, исподволь поглядывая на монаха. Сейчас ему явно не хватало запаса латинских слов, поэтому их пришлось тщательно подбирать. – Ну как тебе сказать, честной брат... – заговорил он наконец. – Благодаря святым Патрику и Колуму гаэлы стали христианами, но... Есть христиане Камбрии и Эйре, а есть христиане саксов и Рима. Обычаи у нас разные, наши монахи даже голову бреют иначе. Я-то по миру погулял, знаю, что в Риме монахи ничуть не хуже, чем на Эйре. А вот фении – они такие: в Троицу веруют, а саксонских монахов не жалуют – ну и римских с ними заодно. – Ох... – монах вдруг цепко ухватил Родри за рукав. – Послушай, добрый гиберниец, не мог бы ты сбегать за ним – а то... Родри немедленно кивнул. – Куда? – В церковь, что на площади, – взволнованно ответил монах. – Я этого... финия отправил туда за вином. Тут уж удивился даже Родри. – За вином? – не поверив своим ушам, переспросил он. – В церковь? – Дело в том, что я из обители Святого Петра, – принялся объяснять монах. – Это в Ратисе, в двух днях езды отсюда. Там у нас виноградники, ну и... – Монах вдруг смутился, отвел глаза. – Понял, – ухмыльнулся Родри. – Благодарю тебя, честной брат! И, быстро развернувшись, он поспешил в сторону площади.* * *
Жара понемногу начала спадать, но Родри этому вовсе не обрадовался. Горожане, еще недавно прятавшиеся по домам, теперь стали выбираться на улицы. Не хватало еще повстречать на дороге плешивого «грека» или кого-нибудь из его приятелей! А всего лучше было бы сейчас вообще никому не попадаться на глаза: как известно, слухами земля полнится. По счастью, опасения Родри оказались все-таки напрасны: до площади он добрался без приключений. Даже вездесущие мальчишки не проявили к нему ни малейшего интереса. Перед самой площадью Родри остановился. Затем осторожно выглянул из-за угла. И возликовал. Навстречу ему шел именно тот, кто был ему нужен! Когда Родри заметил Лиаха, тот как раз пересекал площадь. Двигался он неуверенно, покачиваясь, и прижимал к груди что-то большое и округлое. – Эй! – крикнул Родри. Лиах чуть переменил направление, прошел еще немного и наконец остановился шагах в десяти. Затем он медленно повертел головой. – О! А ты откуда тут взялся? – вдруг громко воскликнул он по-гаэльски. Глаза у Лиаха подозрительно блестели. А округлый предмет в его руках оказался небольшим бурдюком. Лиах нянчил его, как заботливый отец младенца. В целом же вид у ирландца был благодушный и счастливый – вовсе не такой, как Родри расписал доверчивому монаху. – Да меня сюда леди Этайн послала, – неопределенно ответил Родри. Как раз Лиах-то от него не пострадал совсем, но Родри предпочел быть осторожным. Лиах недоверчиво посмотрел на него и с сомнением хмыкнул. – Так ведь я ей теперь служу, – гордо сообщил Родри. – Считай, рыцарь из ее дружины. Даже клятву верности дал, как полагается! Разумеется, заявил он это не просто так: одно дело отвесить тумака приблудному бродяге и совсем другое – поднять руку на гленского рыцаря! К тому же самозванцем себя Родри, в общем-то, и не считал: он ведь и в самом деле поступил к леди Этайн на службу, да еще и дал клятву верности. А что и клялся, и служил он не по своей воле – кому до этого дело! Услышав такое, Лиах снова хмыкнул – теперь уже от удивления. – Ну иди, раз послала, – вымолвил он после некоторого раздумья. – Да я уж всё сделал, – ухмыльнулся Родри в ответ. – Ишь какой прыткий! – покачал головой Лиах. – Я тут полгорода исходил, пока питье нашел, а ты... – пошатываясь, как на палубе во время качки, он подошел к Родри вплотную, наклонился к самому его уху и, дохнув густым винным перегаром, гаркнул: – Что она хоть поручила тебе такое? От неожиданности Родри отпрянул. Ухо пронзила резкая боль, как после удара, потом в нем противно зазвенело. – Про то не велено говорить, – чуть придя в себя, заявил Родри и на всякий случай добавил: – Но ничего дурного. Ручаюсь. Лиах важно покивал, а потом вдруг растянул губы в широкой улыбке: – Вина хочешь, бритт? В ответ Родри покачал головой: – Некогда. Меня леди ждет. И тебя, кстати, тоже. На самом деле отказ дался ему нелегко. Повезло еще, что ирландец добыл вино, а не пиво: к кислому напитку из забродивших ягод Родри так и не привык. – Экий ты... – поморщился Лиах и с тоскою вздохнул: – Ладно, пошли уж! До городских ворот они добрались без особых происшествий, разве что по дороге повстречался недавний знакомец монах. Завидев пошатывающегося «фения», тот сразу же подхватил подол сутаны и стремительно юркнул в узкий проулок. – Что это с ним? – удивленно пробормотал Лиах слегка заплетающимся языком. – Да так, пустяки, – махнул рукой Родри в ответ. – Не бери в голову, дружище!* * *
За городской стеной Родри наконец перевел дух. Город он покинул без особого сожаления: слишком уж тяжело давались в нем даже самые заурядные проделки, да еще и приходилось всё время разговаривать на латыни. Зато здешняя дорога была по-настоящему хороша: широкая, мощеная, к тому же почти пустынная, несмотря на заметно ослабший зной и появившийся свежий ветерок, – что могло быть приятнее для путника! Похоже, не сожалел об уходе из города и Лиах. Вино уже успело основательно затуманить ему рассудок, и теперь он, бурно размахивая руками, пытался рассказывать то о своих походах в дальние страны, то о славных подданных морского бога, которого он называл на гаэльский лад Маннананом. Впрочем, каждый раз Лиах быстро сбивался и, не закончив одного рассказа, тут же принимался за другой. Под конец он даже затянул какую-то гаэльскую песню, никогда прежде Родри не слышанную: Я про́дал корову, быка и коня (Также котел и мешок ячменя), А Мо́рин клялась, что дождется меня, Тайну на сердце храня! Я куррах построил всего за три дня, В море меня проводила родня, Но знал я, что Морин дождется меня, Тайну на сердце храня! Ходил по морям я, судьбу не кляня, После вернулся и сел у огня, Да только подруга забыла меня, Не вспоминала ни дня! И даже когда пришлось сойти с торного пути на узенькую тропинку, ведущую к роще, никто из них не огорчился. Лиах, допев последний куплет, вновь принялся что-то взахлеб рассказывать – вот только язык у него уже совсем заплетался, и Родри разбирал хорошо если половину слов. Сам же Родри помалкивал, предвкушая заслуженную похвалу от леди Этайн и едва сдерживая довольную ухмылку. Так они вдвоем и ввалились под тень сероватых, словно покрытых дорожной пылью деревьев. Тут-то Родри и остолбенел – сразу от двух нежданных встреч. Первой, кого увидел Родри, внезапно оказалась давешняя девчонка из заезжего дома. Со страдальческим выражением лица она сидела на земле, прислонившись спиной к дереву. Над девчонкой склонилась сосредоточенная и хмурая леди Этайн. А рядом с ними деловито обстругивал ножом толстую палку рыжебородый Торин. Однако куда больше удивила и насторожила Родри другая встреча. Совсем неподалеку от Торина мирно беседовал с «саксом» высокий мужчина в желто-зеленой тунике. Разумеется, Родри узнал его сразу. Это был приятель плешивого «грека», один из незадачливых покупателей «камня египетских философов».