Le petit Prince

Скрежет всего тела от неимоверного усердия и попыток преодоления навалившихся грузом проблем, постоянная боль, разбивающаяся о караван мыслей, текущих то медленнее утомившихся в жару верблюдов, то быстрее световой вспышки, бесконечно наполняли собой прошедшую неделю. Нудные экзамены, застилающие сознание очередными тучами безысходности и безвыходной меланхолии, сменялись ещё более скучными и бесполезными консультациями, учителя сами не знали, что говорить в течение всего этого времени, поэтому ограничивался весь запал лишь пожеланием удачи на предстоящей работе. Жоффруа уже потерял счёт времени и дням, казалось, он застрял в этом замкнутом кругу, непрекращающемся уже месяц или больше. Хотя скорее эта неделя напоминала из себя девять кругов ада, с каждым завитком — днём — отчаяние и боль увеличивались в стократном размере и дальше шли по нарастающей. Сказать отцу, что экзамены уже начались и он побывал уже на трёх или четырёх из них, Жоффруа не хватало смелости, хотя он прекрасно осознавал, что, как только придут результаты за первые работы, администрация обязательно сама уведомит отца о весьма низких оценках его сына, и тогда его гнев будет ещё более ужасающим, чем обычно. Но даже обычную его ярость Жоффруа сейчас, казалось, не выдержал бы. Все дни погода стояла до одури серая и угнетающая, пасмурное небо хмурилось с каждым прошедшим часом и довольно часто извергалось громкими ливнями, после которых солнце показывалось на несколько мгновений из-за исхудалых от дождя туч, но затем снова пропадало за облачной пеленой. К четвергу Жоффруа уже вполне убедился в том, что Эд полностью его не замечает и избегает с ним любого контакта. Теперь он изредка появлялся под дубом в кругу своих друзей, вместо этого он беспрерывно гулял со своими взрослыми знакомыми и подолгу до самого момента, пока месье Дюбон не зазвонит в колокольчик, стоял с ними за воротами школы. Клотер и Руфус иногда удивлялись вслух такому странному поведению Эда, но замечая падающий энтузиазм Жоффруа при поднятии этой темы, учтиво замолкали. Догадались они о ситуации между ним и Эдом или нет, блондина особо не заботило, раз они до сих пор от него не отвернулись, значит их предположения остались лишь на уровне догадок и гипотез, или же они очень хорошие друзья, готовые поддержать Жоффруа когда угодно и в чём угодно. Его не раз звали погулять, посидеть всей компанией на пустыре, Руфус однажды даже пообещал, что туда не позовут Эда, но все их попытки оказались тщетными, Жоффруа даже не напрягался придумыванием достоверных и вежливых отмазок, а просто бубнил краткое: «Не хочу». У него действительно не осталось никаких желаний или интересов, внутри зияла отвратительная пустота, неспособная вероятно в ближайшее время чем-то заполниться. Над головой в начале недели висел опасным грузом проект по истории, который Жоффруа по неосмотрительности взял полностью на себя. Если бы он так опрометчиво не выкинул ту фразу при разговоре с Эдом после экзамена по математике, была бы возможность ещё хоть раз завести с ним диалог или даже провести какой-то промежуток времени вместе. Но эти мысли сразу забивались другими более рациональными и правдоподобными, что Эд вряд ли пошёл бы на контакт и всё равно негласно, но проект бы был перевешен на плечи Жоффруа. Всё же в порыве эмоций удалось сделать правильное решение. Но как бы ободряюще это не звучало, оставшиеся революции и особенно последняя, Французская, заставляли опускать руки ещё до приступления к работе. В понедельник Эд без лишних слов впихнул флешку в руки несориентировавшегося ещё к тому моменту Жоффруа и также без единого звука и лишнего движения стремительно ушёл в направлении к воротам. Жоффруа покрутил в пальцах синюю флешку, чьи края переливались серебром металла при попадании на поверхность солнечного света. Она ещё сохранила тепло чужих рук, которое неумолимо испарялось, заменяя собой привычный железный холод. У Жоффруа осталась ровно неделя для сдачи работы, но сил и воодушевления эта мысль и не собиралась прибавлять. Правда, не всегда дни шли так уныло и монотонно, как кажется на первый взгляд. Иногда в удручающей цепи событий проскальзывали небольшие яркие моменты. Например, во вторник у ворот дома, томясь ожиданием, стоял вновь взволнованный Альберт. Но теперь он пришёл в открытую и с более внятными, как он сам сказал, благодарностями и извинениями за недавнее ночное беспокойство. Альберт своим присутствием, даже весьма недолгим, смог скрасить тусклый день, и Жоффруа впервые за всё время улыбнулся. Водитель также в потоке своей нескладной речи обмолвился о приглашении к себе в гости, если, конечно, Жоффруа не будет против посетить его «непрезентабельное жилище». — Я нашёл небольшую подработку и я прихожу домой к шести. Поэтому, Жоффруа, приходи в любой день, мы будем тебе рады. Первым порывом было отказаться, куда он только мог в таком состоянии и с безвылазной апатией пойти, своим кислым выражением лица он похоронил бы любую радостную атмосферу. Но уже вечером, обдумывая это странное предложение, Жоффруа посмотрел на него с совсем другой стороны. Может, компания Альберта и, если Жоффруа не ослышался, Филиппа помогла бы ему отвлечься, выйти из перманентного уныния и забыть о тех людях, что приносили при одной лишь о них мысли нескончаемую боль. В пятницу намечался один из последних экзаменов, это был самый удачный день для посещения Альберта. Жоффруа понимал, что ему понадобятся моральные силы — невидимое и необъяснимое чувство открыто намекало, что, возможно, уже в пятницу придётся признаться про экзамены отцу или он сам про них узнает, перед таким назревающим скандалом следовало бы побыть в нейтрально спокойной обстановке хотя бы несколько часов, и дом Альберта был самым подходящим вариантом. Должен же хоть раз луч света пробиться сквозь тёмное царство этого отчаяния. *** Вечер четверга встретил Жоффруа хаотично разложенными горами книг и тетрадей за прошлые года обучения, предстоял экзамен по физике. Сегодня парня охватило желание и стремление подготовиться к этому наисложнейшему предмету должным образом. Уже укоренившаяся за дни лень наконец отступила и позволила Жоффруа начать делать хоть что-то, а не драматично умирать на кровати, параллельно глядя в потолок. Ещё за две недели учительница по физике мадам Фурнье раздала листы с заданиями из около пятидесяти билетов, как предполагалось: сначала ученику предстояло ответить на два устных вопроса и затем сдать письменно решение двух или же трёх задач. Самым жутким из всего этого казалась теория, которую Жоффруа за все годы никогда толком не учил. По его скудным наблюдениям задачи всегда решались по чёткому алгоритму и с использованием формул, поэтому постичь это умение, на первый взгляд, не займёт много времени, а тьма определений и законов, определённо, заставляла задушенную в глубине души лень тихо поскрестись и напомнить о своём существовании. Набив свои карманы и обратную сторону шорт белыми полосами бумаги с корявыми рядами формул и законов и частично заполнив голову теорией, Жоффруа с облегчённым вздохом улёгся в мягкую как никогда кровать и прикрыл глаза. Завтра его ожидает, возможно, лучший день за всю неделю, и нужно будет впитать его каждой измученной клеточкой тела. Открыл глаза Жоффруа, как ему показалось, всего через несколько минут, но яркий утренний свет за окном говорил совершенно об обратном. Он так и заснул усыпанный ворохом тетрадей и изрезанной бумаги. Так себе пробуждение, но что поделать, придётся ещё и заняться утренней уборкой. По лёгкости в движениях и свежести в мыслях создалось явственное ощущение, что Жоффруа впервые выспался и избавился от давящей усталости. Он очистил комнату от бумажного мусора неожиданно быстро, и привычная утренняя рутина прошла вполне расслабляюще и настраивала на хороший, полный приятных моментов день. Вот видимо показался и долгожданный луч солнца. *** Последующие события Жоффруа не знал как обозначить: как нечто удачное или как очередную неприятную сцену. В последнее время он стал больно зацикленным на самых первых событиях дня, по ним им определятся весь остаток дня, вот к примеру, все четыре дня до этого начинались ужасно и заканчивались не лучше, вполне веское подтверждение его теории. У ворот как и всю неделю до этого стояла компания «отморозков», как её окрестил Жоффруа ещё задолго до разлада с Эдом. Обычно он приходил раньше них и проскальзывал во двор беспрепятственно, но сегодня то ли уборка комнаты заняла больше времени, чем предполагалось, то ли эти двухметровые шпалы выползли из дома раньше обычного и захватили по пути Эда, который как назло стоял не в середине или отдалённом от ворот конце, а с той же стороны, с какой приходил Жоффруа. Как всегда друзья Эда гоготали над чем-то, один из них так заливисто смеялся, что начал загибаться вниз и затем хрипло кашлять в перемешку с хохотом, видимо, задыхаясь. Остальные только сильнее зашумели, и кто-то начал бить его ладонью по спине. Жоффруа невольно скривился, вся эта сцена казалась ему до тошноты глупой и раздражающей. Что только общего может быть у них и Эда? Как он держится в их компании уже пятый день подряд без перерывов, Жоффруа уже давно бы назвал их всех последними идиотами и моментально ретировался, чтобы избежать ответа на свои слова в виде увесистых кулаков. Может, всё это время Жоффруа не знал Эда должным образом, чтобы полностью распознать особенности и черты его личности, и он был все их годы дружбы знаком лишь с поверхностной картинкой, а реальное нутро показывается только этим долговязым остолопам? Как бы бредово это не звучало, в тот момент для Жоффруа не было ничего более убедительного и правдоподобного, чем эти глупые рассуждения. Он так понурил голову и ушёл в свои меланхоличные мысли, что попросту забыл, что уже подошёл к самым воротам. По привычке, отработанной годами, ноги сами свернули в проход, но всё прошло бы спокойно, если бы плечо неожиданно не ударилось о что-то твёрдое. Шум рядом прекратился, а Жоффруа резко поднял вверх голову. Судьба до сих пор не наигралась и так и подкидывала новые острые ощущения одни за другими. Что-то твёрдое оказалось спиной Эда, который незамедлительно развернул назад голову для лучшего рассмотрения человека, явно разучившегося нормально ходить. И опять вместо какого-то нахала или младшеклассника перед ним стоял остолбеневший Жоффруа. Блондин потупил взгляд и еле слышно пропищал «Извини», а затем скрылся в гуще толпы, начинавшейся с самого входа в школьный двор. Жоффруа хотел истерично расхохотаться от абсурдности случившегося, ему даже стало казаться, что, как только он ушёл, за его спиной раздался ещё более громкий смех вперемешку с чьим-то басистым бурчанием. Не хотелось в тот момент точно различать, что было звуками толпы, а что видимо собственным воображением. *** В кабинет запускали столпившихся учеников по очереди, Жоффруа незамедлительно занял место одним из первых. Желание побыстрее отмучиться и уйти домой превозмогало привычный страх и волнение перед экзаменом. К тому же выбор билетов будет больше, а значит и выше уровень вероятности вытянуть один из простых билетов первым. Все собравшиеся здесь скрещивали пальцы и про себя молились всем возможным богам и небесным (и не только) силам на то, чтобы вытащить девятый или пятнадцатый билет, где тема и задачи были самыми понятными и максимально лёгкими. Как бы Жоффруа про себя не усмехался над ними, в душе он разделял с ними эти надежды, ещё никогда он не любил так числа девять и пятнадцать. Он был настолько сосредоточен на скором входе в кабинет и будущей лотереи а-ля «Найди 2 безопасных билета среди 40 тайных мин», что не удосужился найти в толпе своих друзей, хотя он слышал периодически сквозь другой шум их голоса, а особенно звонкий и возмущенный голос Клотера, но подойти к ним он так и не решился. А про существование Эда он впервые за неделю забыл, и даже не хотел вспоминать, и тем более искать его взглядом в этом столпотворении. Дверь пригласительно открылась, ожидая, когда Жоффруа переступит порог, чтобы окончательно закрыться и перекрыть ему пути к отступлению. В голове провелась параллель со средневековыми охотами, проводимыми зажиточными дворянами в своих обширных лесных владениях, и ощущал он себя в этой адской погоне явно не лихим охотником на породистом коне. Эту роль прекрасно бы исполнила мадам Фурнье, которая своим взглядом могла убить не хуже пули из профессионального ружья. От выражения этого строгого лица и устрашающего блеска в глазах нервы только сильнее заплясали в своём безумном танце, завлекая в него ещё и руки, которые начали позорно трястись, оказавшись вытянутыми над ровной линией билетов. Жоффруа привычно задержал дыхание и не глядя вытянул билет, пятый с левого края. Двадцать три. Он своими же руками подписал себе смертный приговор. Текст, напечатанный чёрным мелким шрифтом, занимал почти весь клочок листа и вселял отчаяние при одном только его виде. Мадам Фурнье будто довольно ухмыльнулась, услышав номер билета, и вкрадчивым голосом пожелала удачи. У Жоффруа создалось явное ощущение, что она прекрасно понимала, что никакая удача и даже второе явление Христа народу не помогут в решении этих бесконечных строк заданий. Усевшись за третью парту первого ряда, он услышал тихое мычание за своей спиной и чьи-то тихие слова поддержки. Благодаря этому состояние только ухудшилось, а надежды на нормальную оценку растворялись, как утренний туман. Поступательное движение в перемешку с законом сохранения энергии были не то, что Ахиллесовой пятой для Жоффруа, а просто чёрной дырой, которую он был не в силах познать. Никогда. Как ему только в скором времени отвечать на устные вопросы по теме, которую он вчера по глупости забросил, посчитав, что она ему уж точно не попадётся, он даже не мог представить. Кинетические, потенциальные энергии путались между собой в голове, заставляя усомниться при написании решения задач, а точно ли первая, а не вторая энергия принадлежит движущемуся телу, или же они вообще не про это и относятся к чему-то другому. Уже въевшаяся в кору мозга постоянная рефлексия на каждое собственное действие всегда присутствовала в жизни Жоффруа и шла рука об руку с ним в любой ситуации, но сегодня она разыгралась не на шутку и превосходила саму себя. Прошло уже пятнадцать минут, кабинет наполнился почти полностью остальными учениками. Замутненным взглядом даже удалось высмотреть рыжеватую макушку Клотера, зарывшегося пальцами в короткие пряди, и нахмурившегося недалеко от него Николя. Но тем не менее, Жоффруа чувствовал себя будто в вакуумном пузыре, сквозь который не проходили ни визуальная картинка, ни окружающие его звуки, всё вокруг было словно в замедленной съёмке. Ускоренно прыгали только мысли в голове, правда, не приносили никакой пользы. Свои имя и фамилию он даже не сразу услышал, только по ощущению на себе чужих взглядов и резкой тишине у учительского стола, удалось угадать, что вызвали именно его. Даже нормально и без происшествий не получилось встать с места, ноги невольно зацепились за продолговатую ножку стула, теперь уязвленным был не только настрой, но и собственная гордость, что не предвещало ничего хорошего. Первый вопрос прошёл относительно гладко, хотя по лицу и тону мадам Фурнье было очевидно, что хорошим ответ она вообще не считала. Второй же вышел ещё хуже, почти всё за него сказала учительница, а ему оставалось лишь согласно кивать головой и строить искреннее удивление, как он только мог про это забыть, хотя в действительности половину он слышал впервые в жизни. Из трёх задач беспринципную и строгую проверку прошла лишь одна, и то даже в ней мадам Фурнье нашла какой-то недочёт в виде чуть ли не запятой в середине пояснения. — Ну, что ж, Жоффруа, здесь только незачёт и пересдача в понедельник, — слова прогремели словно гром, Жоффруа надеялся хоть на тройку, а скорая повторная встреча лицом к лицу с физикой и мадам Фурнье вообще не привлекала. Но ему оставалось только обречённо кивнуть и попрощавшись покинуть кабинет. *** Узкий коридор он прошёл, как во сне, а уж как оказался на улице, он точно не помнил. Голова раскалывалась, видимо только сейчас рассудок начал осознавать всю отвратительность ситуации, поэтому Жоффруа свернул в сторону навеса, где были единственные во всём дворе сидячие места. Только он уселся на поверхность узкой скамьи, голова невольно упала в руки, стоящие локтями на коленях. Опять жизнь доказала его никчёмность и ничтожность, неспособность справится с малейшими трудностями самостоятельно, откуда только в нём играла такая самоуверенность утром и глупая убеждённость, что всё пошло на лад и впереди замаячила белизной долгожданная белая полоса. — Жоффруа! — наверно, это был второй после голоса Эда, который Жоффруа узнал бы из тысячи. Клотер. Он нёсся со ступенек школы к нему с весьма обеспокоенным выражением лица. — Как ты? — его голос слегка сбивался частыми вздохами от недавнего короткого бега. Он внимательно всматривался в лицо Жоффруа, видимо, силясь отыскать ответ на вопрос в чужих чертах. Жоффруа лишь пожал плечами, он, правда, не мог точно описать и сформулировать, что он чувствовал сейчас. — Но ты обязательно в понедельник сдашь, ты ж такой умный! А мы тебе поможем! — оптимизма у Клотера было хоть отбавляй, хотя Жоффруа бы не отказался хотя бы от десятой его доли. — Правда я не знаю как… Но скоро Руфус придёт, он всё придумает! Не расстраивайся, мне непривычно тебя таким видеть… Жоффруа вымученно улыбнулся, пытаясь обработать в голове весь шквал информации, который на него вывалил Клотер, пока тот пристроился с ним рядом на лавочке и одобрительно похлопывал блондина по плечу. Вскоре поспешно из здания вылетели Николя и Руфус, быстро зашагавшие в сторону навеса. — Только без паники, я всё придумал, — Руфус решил сразу приступить к делу, только подойдя к лавочке. — Не надо, Руфус, это моя проблема, — Жоффруа поднял голову и устремил стальной взгляд на Руфуса. Только сейчас он начал осознавать, что проявил непозволительную слабость, искренне попытался перевесить груз ответственности и разрешения своих неудач на других людей, надеясь, что ему как маленькому ребёнку все помогут и всё за него сделают. Он карабкался всю жизнь сам и покарабкается и дальше. Конечно, он понимал, что это его друзья и показать перед ними истинные эмоции и собственную ничтожность является нормальным, но всё равно какое-то острое желание не быть не перед кем-либо уязвимым, не оставаться ни у кого в долгу и не оказаться в слабой позиции перед кем-то горело в нём сильнее обиды и горечи от недавнего происшествия. — Твоё упрямство я тоже учёл, поэтому я всё равно скажу… — Нет, спасибо за беспокойство, но этого мне достаточно, — Жоффруа резко поднялся с места и уверенно шагнул вперёд. — Это совершенно не то, о чём вы должны беспокоиться. Отдохните сегодня и отпразднуйте свои результаты. — Но как? А ты? — Николя расширил глаза в удивлении и в ожидании уставился на Жоффруа. — Без меня сегодня, я уже должен вам несколько прогулок, но это потом как-нибудь… — Жоффруа развернулся и поспешил уверенными шагами к воротам, махнув на прощание рукой, даже не повернув головы. Да, он знал, что вёл себя, как последний ублюдок, но поделать с этим ничего не хотел. Он обязательно извинится перед ними, но не словами, а действиями, но только позже. Но насколько растянется это «позже», он и сам толком не понимал. *** Дошёл до дома Жоффруа сегодня быстрее обычного, если, конечно, не учитывать тот факт, что шёл он, как в тумане — очертания домов, людей, машин периодически смешивались в одно яркое пятно, чётко вырисовывались только собственные мысли, которые уже придумали разрешение всем проблемам. Мозг решил использовать самый действенный метод в сегодняшней ситуации — что-то вроде самодисциплины, муштры, бывающей иногда жёстче, чем у отца. Хотя Жоффруа глубоко внутри понимал, что эта привычка — последствие, издержка воспитания его строгого отца, как бы он не отмахивался от этого, но понятие той самой излюбленной отцом дисциплины вбилось за все годы в голову не хуже привычки постоянной рефлексии, хотя и она появилась в сознании не беспричинно… В голове выстроился железный план действий, который для большего эффекта повторялся Жоффруа почти весь путь домой. Первое — надо собрать все свои сопли в кулак и наконец научиться держать свои слабости за ста замками, сплавленными не хуже, чем у отца на гараже и в его личных сейфах. Второе — все выходные, начиная с самого раннего утра субботы, необходимо готовиться к экзамену и не давать себе и не минуты на лишний отдых. Третье — по приходе домой взять курс на хорошее настроение, чтобы нормально отдохнуть этим вечером у Альберта и к тому же лишний раз не беспокоить других людей. Да и ненужной сейчас жалости и успокаивающих слов он не потерпит к себе, а если вдруг и потерпит, то это будет четвёртым пунктом, а именно избавится от подобных желаний быть кем-то успокоенным. План вполне ясный и надёжный, на взгляд Жоффруа, поэтому только перейдя порог дома, он поспешил в комнату, чтобы подобрать себе подходящую на вечер одежду. И уже поднимаясь по лестнице, попытался натянуть на лицо улыбку. Любимая музыка, тихо переливающаяся разнообразием звуков из колонок в гостиной, и горячий чай сделали свою часть работы, и Жоффруа почувствовал эмоциональный подъём, и улыбка перестала быть натянутой, а стала отличаться и чертами искренности. Выдвигаться Жоффруа решил полшестого, он не сильно надеялся на собственную способность к ориентированию на местности, хотя он примерно понимал, где находится дом Альберта, но представление это было слишком пространственным и размытым, поэтому уж лучше взять запас по времени. Раньше шести он точно не придёт, в этом он был уверен. Сегодня вечером солнце решило сжалиться над земными обитателями и показало свои согревающее лучи из-за угрюмых туч. Оно будто дразнилось, ведь уже через несколько часов на небе останутся только блеклые одинокие звезды и мутно-бледная луна, не дарящая ни света, ни тепла. Но Жоффруа всё равно обрадовался такому неожиданному сюрпризу от погоды и настроение начало медленно, но верно занимать высокие позиции. Дом Альберта находился в северной части города, близко к самой окраине. Он находился почти в противоположной стороне от особняка Д’Арси, большую часть пути до него надо было идти лишь прямо, не сворачивая, но как только Жоффруа попал в незнакомый район, где уже надо было повернуть на необходимую улицу, для поиска нужного номера дома, топографический кретинизм возник в полной своей красе — целые десять минут Жоффруа просто бродил по кругу, пока не додумался повернуть направо. Серый одноэтажный домик гордо держал на своём фасаде цифру 7, при виде которой блондин победно воскликнул и поспешил к железному зелёному забору, ограждающему участок. Ворота были открыты и попасть во двор не составило особого труда. Три робких удара по деревянной двери, и за ней послышались торопящиеся шаги и тихие причитания. Альберт открыл слишком быстро, видимо даже не взглянул в глазок, такое доверие невольно Жоффруа поразило, но на его лице не отразилось и толики от этой эмоции. Парень радушно улыбнулся и вежливо поздоровался, на что Альберт скромно изогнул уголок губ и кивнул, тихо сказав ответное приветствие. — Проходи, можешь разуться здесь, а потом прямо по коридору и направо, — Альберт привычно по своей натуре суетился, но его нервозность сегодня была, как показалось Жоффруа, намного меньше, чем обычно. Узенький коридор с однотонными зеленоватыми обоями и деревянной мебелью по бокам стен вывел к нескольким разветвлениям. Первым справа оказалась кухня, неожиданно большая для такого на первый взгляд маленького дома. Жоффруа уверенно шагнул в комнату, не сразу заметив человека за дальним углом стола. У окна сидел мальчик, по лицу его сложно было определить точный возраст, хотя настолько серьёзное и сосредоточенное выражение было отпечатано на нём, что невольно Жоффруа почувствовал себя намного младше него. От лучей вечернего солнца блондинистые кудри парня отдавали золотистой рыжиной, а в серебристых глазах сверкали блики бронзы. Если бы Жоффруа встретил его на улице, то узнал бы из тысячи и сразу же понял, кто он. Его внешность была такой, какой он себе её всегда и представлял. Вот и сбылась его детская мечта — перед ним сидит Филипп и выжидающе смотрит на него своими необычными глазами, в глубине которых мелькает столько боли и горя, что хотелось невольно под таким взором сжаться. Всё бы ничего, исполнилась давняя мечта, об исполнении которой Жоффруа с самого детства строил разнообразные сценарии, но впервые он не знает, что сказать. Он стоит, кажется, уже непозволительно долго молча и никак не представляется. Альберт как назло пропал где-то в коридоре и сейчас не мог дать ментального целительного пинка, побудившего бы хоть к какому-то действию. — Привет, — чужой голос оказался необычайно твёрдым, несмотря на высоту его звука. Филипп даже попытался расслабить лицо, и его губы незаметно дёрнулись в недоулыбке, видимо, он думал, что напугал Жоффруа своим присутствием. — Привет, я Жоффруа, не знаю, слышал ли ты обо мне, — наконец-то блондин вспомнил, как шевелить языком и составлять из слов предложения. — Я знаю, папа говорил про тебя, — Филипп ненадолго отвернулся обратно к окну, в которое смотрел до появления Жоффруа, который сейчас буквально опешил, он не думал, что Альберт говорит про свою работу дома (а Жоффруа считал себя для Альберта лишь надоедливой обязанностью сверх обязанностей водителя). — Честно, я всё детство мечтал тебя увидеть, — зачем-то сказал Жоффруа, наверно, он хотел вернуть к себе внимание парня напротив. Он интересовал его ещё сильнее, чем Альберт, своей неприступностью он заставлял зажечься в груди желанию пробиться сквозь его угрюмую маску и вызвать на его лице улыбку или хоть какую-нибудь эмоцию. Жоффруа даже особо не задумывался, что человек, проживший всю жизнь в инвалидных колясках и внутри давящих больничных стен не сумел научиться проявлять эмоции, единственное, на что он мог быть способным все годы, — лишь горечь и ненависть к самому себе. Остальной спектр эмоций не желал проявляться в нём. Филипп недоумённо развернул голову назад (Жоффруа хотелось верить, что лицо его было недоуменным, а не полностью пустым) и молчал, видимо задумавшись над ответом. Но тут на кухню наконец-то вошёл Альберт и смог только своим присутствием смягчить наколяющуюся неуютную атмосферу. — Вы уже успели познакомится? — участливо поинтересовался он, оглядывая Жоффруа и Филиппа, на что те согласно кивнули почти в унисон. Альберт только удовлетворённо улыбнулся и направился к плите. — Жоффруа, не стесняйся, садись, сейчас я чайник поставлю. Ты же не против чая? Жоффруа мотнул головой и уселся на другой конец узкого дивана, на котором сидел Филипп. — Это я тоже знаю, — тихо раздался сбоку голос, Жоффруа резко повернулся к Филиппу, надеясь увидеть новое выражение лица, но оно было таким же нечитаемым. — Видимо про меня ты знаешь больше, чем я про тебя, — грустно усмехнулся Жоффруа, не отводя испытующего взгляда с лица напротив. Филипп же смотрел куда-то вперёд и почти не моргал. — Это можно исправить при желании, — кратко ответил он и его мышцы над бровями заметно расслабились. Альберт, вероятно, не слышал их разговора сквозь шум чайника и звон чашек, ну, или умело делал вид, что никак не заинтересован в чужих диалогах. Жоффруа же сидел и не знал, как правильно расценивать недавно прозвучавшие слова. Это приглашение к дружбе? Хотелось в это верить. — Как твои дела, Жоффруа? — вмешался в повисшую паузу Альберт, выключая чайник и начиная разливать кипяток по кружкам. — Наверное, так себе. У нас сейчас экзамены, — на удивление для себя самого Жоффруа ответил непривычно близко к истине. Альберт обеспокоенно округлил глаза, уже подойдя к столу с кружками в руках, он каким-то образом смог удержать три разом в двух руках. Видимо, периодичное прислуживание в качестве официанта в доме Д’Арси не прошло даром, но Жоффруа на эти мысли лишь внутренне поморщился. — Удачи тебе тогда с этими экзаменами, я их сам в школе боялся, как огня, — ответил Альберт, и в его словах было столько доброты и открытости, что Жоффруа невольно улыбнулся, хотя лёгкая улыбка не сходила с его губ с самого входа в квартиру. — Ты, я надеюсь, не изменил за две недели своим вкусам и не против чёрного чая? — Спасибо, вкусы я не менял, — лаконично ответил Жоффруа и с удовольствием отхлебнул горячего напитка. — А не уж то у вас экзамены ещё не закончились, уже конец мая, — вставил Альберт через короткую паузу, прерываемую лишь звуками сёрпанья. — На этой неделе последние, — признался Жоффруа. — И я вижу, проходят они для тебя не очень удачно, — Филипп неожиданно включился в беседу, но опять его слова вызвали внутренний переполох в Жоффруа. К чему он это сказал? А как он вообще это понял? — Филипп, это было слишком резко… — мягко поправил Альберт, но его тут же прервал Жоффруа. — Да, это так. Но как ты это понял? Филипп отхлебнул чая и наконец посмотрел на собеседника в ответ. — Даже сквозь твою улыбку видна сильная грусть, — ответ лаконичен и прост, и так подходит холодной личине Филиппа. — Всё-таки не надо было тебе столько Шерлока Холмса в детстве читать, — улыбаясь пошутил Альберт, пытаясь видимо смягчить обстановку и не вызывать у гостя излишний дискомфорт. Но, о, чудо! На эти слова Филипп улыбнулся. Если, конечно, этот мимолетный изгиб тонких губ можно назвать улыбкой. Жоффруа сидел в оцепенении. Впервые личность собеседника он не мог проанализировать и сразу же распознать её основные черты, не одни из его привычных способов и манипуляций общения не работали и не давали привычных результатов. Филипп был до ужаса непонятным шифром, который видимо долго придётся разгадывать. Так и тем более, перед ним впервые в жизни развернулся короткий диалог отца и сына, не наполненный ядом и обоюдным недовольным тоном. Слишком много произошло открытий за эти ничтожные десять минут, что весь отстроенный за годы механизм внутри Жоффруа пошёл под откос и дал трещину. Этим людям хотелось открыться по неведомой причине. Не забрасывать сейчас реплику Филиппа про удачность экзаменов и делать вид, что не слышал её, а наоборот продолжить эту тему и поделиться сегодняшними событиями и предыдущих дней. Накопилось их уже слишком много внутри, что вырваться наружу они хотели с невероятной силой. Но почему ему хотелось открыться таком холодному и безэмоциональному Филиппу? Ещё один шифр, который надо разгадать. — Ну, что ж, Шерлок Холмс, а ты можешь угадать причину моих неудач? — Жоффруа переборол в себе желание своеобразной исповеди и решил перевести разговор в более шуточное русло. Но Филипп этого, видно, не планировал. — Из-за проблем в личной жизни не успеваешь готовиться, — на секунду он бросил взгляд на Жоффруа, желая видимо по реакции понять, попал ли он в яблочко или нет. И, чёрт, он попал! — Почему я, прочитав в детстве Шерлока Холмса, не научился такой дедукции! — удивлённо воскликнул Жоффруа. — Читал без интереса или цели, когда их нет, ни одно действие не принесёт результатов, — отрезал Филипп, утыкаясь в кружку с чаем. Альберт не знал, что сказать и нужно ли вообще прерывать их беседу, поэтому просто следил за ними увлеченным взглядом. Внутренне радуясь, что его сын хоть своеобразно, но начал разговор со своим ровесником, которого по его реакции это общение неподдельно заинтересовало. — Ты не совсем угадал. Я к сегодняшнему готовился, но всё равно получил незачёт, — точных причин, почему Жоффруа это сказал, он не находил, но слов назад, как говорится, не воротишь. — Незачёт? — Альберт прервал свой нейтралитет и вышел из роли наблюдателя, теперь он ещё более обеспокоенно смотрел на Жоффруа. — Месье Д’Арси… уже знает? — Нет, — беззаботно ответил Жоффруа и сильнее улыбнулся. — Меня до сих пор в дрожь бросает от его методов воспитания, не шутил бы ты с ним, — Альберт говорил с небольшими паузами между отдельными словами, похоже подбирая более удачные слова. — Ты боишься своего отца? — Филипп опять неожиданно для всех включился в обсуждение, в этот раз его голос и блеск в глазах отличались заинтересованностью. — Не у всех такой хороший отец, как у тебя, — спокойно ответил Жоффруа. Альберт смущённо улыбнулся, сразу же спрятав лицо в кружке с чаем. — А можешь мне рассказать про своего отца? — Филипп не унимался, а блеск в его глазах усилился, то ли из-за интереса, то ли от подходящего к горизонту солнца, которое напоследок решило светить ещё ярче. Что отвечать, Жоффруа не имел ни малейшего представления, он всегда думал, что не один вопрос не поставит его в ступор и он сможет подобрать слова в любой ситуации. Ещё одна трещина поползла внутри. — Ну, он видный предприниматель в городе, у него… — Нет, нет, про ваши с ним взаимоотношения. — Эм… — Жоффруа опустил взгляд на темнеющий круг чая на дне кружке, будто силясь отыскать ответ в нём. Альберт тихо одарил Филиппа взглядом, содержащим очередное предупреждение, что он заставил гостя вступить в неприятную ему тему. — Я просто мечтаю стать… — Сыщиком что ли? — насмешливо прервал Филиппа Жоффруа. Но брови первого только сильнее нахмурились. — Нет. Психологом. Но я не понимаю некоторые чувства людей и типы их отношений между друг другом. Но я бы хотел узнать, если ты не против рассказать. — Ну, я не люблю возвращаться домой, когда он дома… Его не интересует моя жизнь, за исключением успеваемости в школе, а моих друзей он не считает за людей. Достаточно? Филипп, казалось, впитывал каждое слово, на лице его виднелся сильнейший мыслительный процесс. — Ужасно, — сухо констатировал он. — Моё умение разговаривать или… — Твой отец. — Так, мальчики, я отлучусь ненадолго. Попытайтесь поговорить хоть о чем-то позитивном, — Альберт мимолётом взглянул на часы, и через несколько секунд ударил себя рукой по лбу. И кинув напоследок улыбку, спешно скрылся в коридоре. — Ты же сказал только самое поверхностное об отце? — Опять включился твой внутренний детектив? — Я его и не отключал. — Мне кажется, тебе больше книги по психологии помогут, чем мои рассказы, — Жоффруа залпом выпил уже остывающий чай, осушив тем самым кружку до конца. — Наверно, ты прав. Я видимо слишком увлёкся детективами, что потерял грань дозволенного, — Филипп опустил глаза на стол и бегал взглядом в разные стороны. — Всё нормально, — ободряюще заметил Жоффруа. — Я сам люблю детективы. Вот недавно смотрел один. Мне его мой… друг посоветовал. — Да, а что за фильм? — Филипп будто не заметил замешательства в конце речи Жоффруа, а зацепился только за слова о детективе. Жоффруа с радостью завёл разговор о фильме, каким-то образом уже неделю он умел отвлекать его от ненужных мыслей, так ещё и стал общей темой и связующей ниточкой с Филиппом. Который порядком оживился, его речь перестала быть такой ровной и отстранённой, и пока говорил другой, он не отворачивал от собеседника взгляда. Жоффруа посчитал это своей личной победой. — А как ты вообще научился свои дедуктивные фокусы делать? Филипп резко ссутулился и направил взор за спину Жоффруа. — В больнице делать обычно нечего. Единственное развлечение — наблюдать за соседями по палате или медсёстрами, сменяющими капельницы. А папа часто приносил мне книги, а впоследствии в основном только детективы. Вот я и попытался использовать методы сыщиков на практике. — Ты что узнавал биографии медсестёр только по взгляду на них? — Жоффруа эта мысль безумно развеселила. — Не совсем, но есть ли дети или муж, было узнать не сложно. — Ну, на кольцо на пальце могу и я посмотреть. — Не все, кто был замужем, носили кольца, — с как всегда серьёзным видом поправил Филипп. — А почему же ты не смог узнать о моих отношениях с отцом, только посмотрев на меня? — Я уже говорил, что не знаю некоторых чувств и типов взаимоотношений. Филипп начал оглаживать пальцами овальную ручку кружки, весьма заинтересованно глядя на махинации своими пальцами. — Но всё же, я хотел тебе дать совет. — Совет? — Жоффруа хотел невольно расхохотаться над его словами, но всё равно внутри зародился лёгкий трепет и страх услышать то, о чём слышать из чужих уст отнюдь не хотелось. — Попытайся сейчас избавляться и отсекать от себя всё раздражающее и неприятное и не делай первых шагов. — Ты местная ясновидящая? — Жоффруа искренне рассмеялся, а Филипп изогнул уголок губ. — Не совсем, ну, надеюсь, я правильно всё понял. *** Проговорили они ещё около часа, спектр тем заметно возрос, и под конец обсуждение зашло даже про погоду и её последнюю подозрительную изменчивость. Вскоре на кухню вернулся и Альберт, который не смог сдержать улыбки при виде картины двух оживленно беседующих парней, хоть лицо Филиппа было всё так же безэмоциональным, но глаза непривычно горели, а увидеть такое было настоящим чудом света. За окном начала опускаться синеющая мгла, и сквозь стекло вместо солнца стал бить свет недавно включившихся фонарей. Жоффруа взглянул на часы над входом на кухню, без восьми девять, опять он слишком задержался. Отец вроде должен вернуться сегодня вечером, и возможно он уже приехал раньше самого Жоффруа. Как бы не хотелось уходить из этого тёплого и уютного дома и от таких интересных и до безумия близких людей, которых он будто знал всю сознательную жизнь, но Жоффруа попрощался и честно объяснил причину ухода. Перед уходом Филипп снял с полки один из любимых детективных романов и впихнул в руки Жоффруа, а Альберт уже провожая до самых ворот дома, пожелал удачи и сказал приходить, когда получится или, если не «дай Бог, что случится, мы готовы тебя принять и выслушать, особенно Филипп со своей любовью к психологии». Жоффруа счастливо улыбнулся и на словах о Филиппе несколько раз в подтверждение кивнул, усмехаясь. После похода в этот чудесный дом настроение взлетело не то, что до небес, а, кажется, до невиданных вершин космоса. Последний раз он чувствовал такое поднятие около недели назад, когда возвращался домой от Эда. Несмотря на грустный исход последующих событий, этот момент на крыльце чужого дома отзывался теплом в груди и жаром под щеками. Пока Жоффруа шёл по темнеющим улицам, он решил добавить в свой план ещё и пятый пункт — думать только о хорошем и отсекать от себя всё неприятное, как на удивление посоветовал Филипп. Может, всё-таки он сказал это не просто так, и это указание действительно Жоффруа поможет… Вступив на широкий проспект, Жоффруа оказался почти в центре города, он преодолел уже половину пути, но от лёгкости внутри, он этого и не заметил толком. Но резко улыбка стёрлась с его губ, а быстрый шаг заметно замедлился. По другой стороне, в направлении к нему, шла компания Эда. Сам же он шёл в центре словно король среди своей королевской свиты. Но не этот факт потушил весь предыдущий настрой Жоффруа. Вцепившись в локоть Эда своей аккуратной ручкой, шла девушка чуть ниже парня рядом. Волосы её завивались на концах, чуть касающихся плеч, а под жёлтым светом фонарей блондинистые пряди сияли ещё сильнее. Сначала Жоффруа подумал, что это Мари-Эдвиж, но как только лицо её с сокращением расстояния приобрело более чёткие очертания, Жоффруа оставил свое предположение. Эд вообще не смотрел по сторонам, всё его внимание было сосредоточено на спутнице рядом, которая что-то мило ему щебетала. Жоффруа сжал свободную руку в кулак, так что короткие ногти впились со всей силы в мягкую кожу ладони, а пальцы второй сжали до побеления костяшек твёрдую обложку книги. Он понимал, что они никогда не изъяснялись с Эдом в любви, он вообще не ответил ему взаимностью, наоборот приподнёс в качестве ответа полное игнорирование, но всё равно злость растекалась своим жарким огнём по телу. Жоффруа не сразу осознал, что застыл на середине тротуара, а виновники его вновь ухудшегося настроения уже прошли мимо него по другой стороне и направлялись дальше. Ну что ж, теперь план действий пополняется шестым железо-бетонным пунктом. Слишком уж долго Жоффруа летал в облаках, предаваясь перед сном каким-то невозможным мечтам об ответных чувствах и полной взаимности. От этой жуткой привязанности к Эду необходимо срочно избавляться, хотя будет это болезненным и долгим процессом, но пора бы уже его запустить, а не ждать какого-то невообразимого чуда. *** — Жоффруа? — грубость голоса заставила вздрогнуть и с опаской попытаться заглянуть в гостиную из коридора. Как и предугадывал Жоффруа, отец приехал раньше него самого, но по свету из окон было непонятно, в какой именно части дома он находился. Однако, сейчас голос своим оглушительным воплем исходил из гостиной. Совершенно невоодушевляющее начало, хотя когда у них с отцом разговор начинался на приятной ноте. Жоффруа отозвался тихим «да», но в ответ последовала лишь тишина, блондин положил книгу на тумбочку у самой двери и последовал в гостиную в попытках угомонить нарастающий в груди тугой узел тревоги. — Что такое? — тон голоса из последних сил старался держаться ровным. — Ну, и как твои дела? — отец стоял со скрещенными на груди руками и будто вовсе не моргал. Вопрос был странным и неожиданным, за всю жизнь Жоффруа слышал его из его уст ничтожное количество раз, для подсчёта которых хватит и пальцев одной руки. — Хорошо, — самое стандартное и первое, что приходит в голову. — Хорошо? Не переутомляешься в школе? — голос был до одури приторным и неестественным, определённо, отец уже начал плести сети, предназначенные для Жоффруа, но сил угадывать сейчас его уловки и ловушки просто не осталось. Поэтому Жоффруа избрал самую неудачную тактику — притвориться дурачком. — Нет. — Заметно, — отец усмехнулся и на секунду отвернул голову в сторону окна. — А напомни, что я тебе говорил про экзамены? — Как только начнутся, сказать тебе. — Да? — лицо исказило театральное выражение удивления, — а почему, скажи мне на милость, я узнаю о них от твоего учителя?! Его голос заметно повысился, а взгляд загорелся предвестниками будущего праведного гнева. — Что же ты молчишь? Может, соизволишь изложить ситуацию от своего лица или мне пересказывать всё за тебя? — Не надо, — голос позорно дрогнул. — Ты как всегда не способен ни на что! Даже взять на себя ответственность и признать собственную вину и никчёмность тебе не под силу. Всю жизнь за тебя все делаю я, единственной твоей обязанностью стало только обучение на высокие оценки. И даже с этим ты не способен справиться! Жоффруа не мог поднять взгляда, который будто приковался к полу. — Ладно, оставим тот пункт, что ты умеешь хорошо в этой жизни только лгать, но почему от твоего поведения и расхлябанности должен быть опозорен я? Почему мне в середине совещания звонят из школы с возмущениями, что мой сын отупел настолько, что завалил сегодня экзамен, а все остальные сдал не выше тройки? Я устал задаваться вопросом, откуда у меня только взялся такой сын! Как, просто как? — В понедельник пересдача, и я постараюсь исправить… — О, нет, ты не постараешься, ты обязан исправить и будешь обязан исправлять, пока я не увижу «отлично». Да и я всё ещё жду достойных объяснений случившегося. Жоффруа молчал, что вообще можно ответить? «Извини, папочка, но меня игнорирует один мой передруг, недопарень, отчего я лез все дни на стену, а не перечитывал учебники от корки до корки»? — Хотя, боже, чего я ожидаю. Я всё время забываю, что ты не только мой ребёнок, а у такой, как твоя мать, не могло родиться ничего хорошего. — Не смей так говорить… — Молчать! Как смеешь ты перечить мне, говорить в этом доме ты будешь, когда тебе позволят. Ты не заслужил сейчас даже и слова произносить. Что, никчемное ты создание, можешь знать о человеке, которого ты видел последний раз в три года? А с твоим выбором круга общения, рот тебе по этому поводу лучше не открывать никогда. Как только у него хватало запала говорить такие длинные речи на повышенных тонах не задыхаясь? Ему бы быть оратором, а не местным бизнесменом. Жоффруа пытался как всегда абстрагироваться, отвлечься глупыми мысленными шутками, но не получалось, каждое слово отца метко попадало в больное место и распарывало еле-еле относительно недавно запёкшиеся раны. Он так боялся этого момента, но ничего не предпринял для его предотвращения, видимо он действительно лишь жалкий трус и лгун, способный лишь перекладывать ответственность на всех вокруг и убегать первым, поджав хвост… — Раз за шестнадцать лет ты не нажил ума, будем навёрстывать упущенное. Есть теория, что детей надо воспитывать до семи лет, а дальше бесполезно, но я так не считаю. Правильными методами можно переиначить кого угодно в любом возрасте, и ты не исключение из этого правила. Пока что первое — ты на домашнем аресте, единственное место, которое ты в ближайшее время сможешь посетить, — школьный кабинет. С завтрашнего дня ты сидишь в комнате и готовишься к пересдаче всех экзаменов, об этом я договорюсь с преподавателями. А твою подготовку я прослежу сам, и ты прекрасно знаешь мои методы проверки. Я понятно выражаюсь? — Угу, — руки опять свернулись в кулаки. — Ещё подтянем твои манеры и умение общаться со старшими. Ну, а следить за соблюдением тобой ареста и отвозить тебя будет новый водитель, который вступит в свои обязанности с завтрашнего утра. За хорошую предоплату он будет мне хоть докладные отчёты на тебя писать каждый день. — Новый водитель? — Разучился понимать человеческую речь за время общения со своим стадом? Да, новый водитель. — То есть ты наконец-то соизволил в открытую уволить Альберта, а не прикрываться временным отпуском? — в какой момент ярость поглотила собой прежний страх и робость, Жоффруа установить не сумел, но мысль о домашнем аресте, тотальном контроле, новой волне экзаменов и новом водителе разрывала изнутри. — Это б… Стой, откуда? А, ты общался с Альбертом. Он приходил поныть и поклянчить денег, дай угадаю? А так вот откуда у тебя была такая заинтересованность в его сыне, как я сразу не понял! О чем же вы говорили? — Не твоё дело, но твой поступок был бесчеловечным и отвратительным, — злость давала сил расправить ссутулившиеся плечи и поднять наконец взгляд прямо на отца. — Подойди-ка, — голос его был спокоен, без единого намёка на прошлую оглушительную агонию ярости. Жоффруа замялся. — Подойди, я сказал! Ничего не оставалось, как подчиниться, но глаза остались на том же уровне и подбородок вздернулся ещё выше. — Отлично, — отец хищно улыбнулся. В следующую секунду его лица Жоффруа больше не видел, взгляд опять был направлен в пол, но на щеке в придачу горело красным пятном место от удара. Звук пощёчины дошёл до сознания, кажется, с сильным отставанием. — Щенок! Как ты смеешь говорить со мной таким тоном? Сейчас же отправляйся в свою комнату, и тебе же лучше запереться там и не выходить оттуда желательно ближайшую неделю, ибо видеть я тебя больше не желаю. Какая ирония, видеть его Жоффруа больше тоже не желал и желательно всю жизнь. Какими бы уничижительными словами он его не окрещивал всю жизнь, какие бы лекции не читал, как бы не отзывался о его друзьях, Альберте и даже собственной умершей жене, факт того, что он впервые поднял на него руку, не имел оправданий. И только ещё раз подтверждал его омерзительность в глазах собственного сына. Человек, который давно перешагнул через все рамки морали и половину из них подогнал на свой лад, отец, который всю жизнь пытается воссоздать в сыне какие-то личные задумки и неудавшиеся в свое время мечты и использующий способ внушения в виде оскорблений и насилия, навсегда потерял свой человеческий облик и родительский авторитет в восприятии Жоффруа. Истощение терпения дошло до своего пика, Жоффруа резко развернулся и отправился к лестнице на второй этаж. Вслед послышался какой-то очередной крик, но блондин намеренно пропустил его мимо себя, а только уверенно шёл наверх, мысленно подбадривая себя, чтобы не дать задушенным до этого страху и обиде вырваться наружу. Хоть взгляд начал размываться, но Жоффруа сохранял выдержку и, зайдя в комнату, хлопнул дверью. План был прост и безрассуден одновременно. Жоффруа поспешил сразу же к шкафу, где лежал его небольшой синий рюкзак. Но что брать с собой, он не знал, всё в этой комнате куплено отцом, а значит невольно напоминает о нём. На дно рюкзака полетела только тёплая кофта, а Жоффруа рухнул на кровать. Всё равно сейчас, пока отец в гостиной, проскользнуть в коридор незамеченным не удастся, остаётся только ждать, когда это аморальное чудовище, именуемое в обществе его отцом, отправится спать. Сон, к счастью, его был отнюдь не чутким, поэтому ни скрип двери, ни скрежет половиц его ни за что не разбудят, что даёт прекрасную возможность уйти из дома среди ночи. *** Жоффруа ощущал только лёгкий вес лямок рюкзака, в котором к кофте добавилась книга Филиппа, удачно оставленная Жоффруа в коридоре ещё перед разгоревшимся скандалом, и отрезвляющее холодное дыхание ночи, пробирающее даже сквозь одежду. Он шёл вперёд в темноту ночи с полностью пустой головой и душой, хотелось просто навсегда скрыться в этой окутавшей землю своим тёмным покрывалом черноте.