История одной зимы

      В особых шахматах, где главное правило гласит, что после шаха и мата партия не заканчивается, есть всесторонне преимущество — то самое правило. Главное, научиться им пользоваться.       —Так значит, правда, что ты принимаешь в человеке Бога Мудрости?       —Да. Слон на C6. Твой ход.       —Так просто? Богов Мудрости нынче просадок, но чтобы ты, да так легко, приняла человека в роль Бога — не верится. Конь на B7.       —Даже когтем не притронусь к тому, с чем он связался. И тебе не советую. Сгоришь на раз-два, как все Боги Мудрости. А тот человек... должен быть давно в могиле, но есть в нём что-то особенное... Он порожденец пустыни. Руккодевата успела с ними что-то сделать. Но это не важно. Ногой он все равно уже там. Да и наказать его не встало выше предложенного взамен.       —Вот в чём подоплёка! И кто состоит твоего смирения?       —Разве не догадываешься? Королева на A6. Шах и мат. Повторим?       —С удовольствием... В другой раз.       А ко всему над островом в небе, где величественно сияет город небожителей, днём пролетела весть, в которую, причём не каждый, был готов поверить. И всё-таки, узнав всё лично от Хранителя Небесного Порядка, познакомиться в лицо с новой, но сомнительной заменой Богу Мудрости изъявила желание одна особа — гостья Тейвата из мира Теней. Четвёртый Бог Смерти, безнадёжно проиграв очередную шахматную партию, с превеликим счастьем откланилась, выйдя на личной страсти охоту.       А тем временем истощенный бессонными днями Дотторе провалился в бездну сна. Он — её намеченная жертва — открыл глаза в кромешной и морозной тьме.       —Кого-то ищешь, названный Богом человек? — кокетливым голосом его нашла особа, как кровавая луна в ночном небе, собравшая весь свет пространства.       —Ещё одна. Налетели как стервятники. — к своему не удивлению Дотторе верно понял, кто гостья: — Очередной Бог по мою душу?       —Какой серьёзный. Ну, зачем же так? — тень в мимолётную секунду оказалась за ним, её рука уже расстелилась на мужском лице, откуда спустилась до шеи, а губы, пламенем дышащие, были готовы прикоснуться по следам рук. Только Дотторе холодно отвернулся. — Ты меня боишься? С такой болью запомнил знакомство с Асмодей?       —Ты её слуга?       На слово «слуга» мадам скривилось, и всё же секунду следом вернулась её хитрая, не без кокетства улыбка:       —Союзник.       —Союзник — значит это называется так? Тогда расскажи, знаешь ли ты, кто такой Грешник?       Дотторе не давало покоя, что Асмодей нашла в нём, ей явно ненавистного, Грешника— именно этим словом сталось её приветствие.       Но на вопрос гостья опешила:       —А...Грешник — это тот, кто совершил грех. Разве не закономерно?       —Нет. Грешник, которого ищет Асмодей.       —А, ты про это? Один есть особенный. Имя Рейдоттир тебе о чем-то говорит?       —Говорит.       —Ну, вот. — а в то время обольщение сменилось профессиональным взглядом. — Вообще-то, твоя душа правда краснит, но я бы назвала это скорлупой. За ней твоя душа обыкновенна. А Асмодей, при всей твоей поверхностной близостью с Рейдоттир, нужна именно она.       —Рейдоттир мертва. Как её можно найти?       —Мертва, да...это всё сложно. В их прятках свои законы. Рейдоттир впустила в себя Тайну Смерти — это её козырь. И грех, далеко не единственный.       —В чем тайна Смерти?       —Хи-хи.. Ведь на то это и тайна — верно? — невинно, как его вопрос, она прошептала, глядя в его прелестные глаза. — По законам её должны знать только Боги Смерти. Лучше бы тебе, мой милый, подумать о цене за узрение тайны. — она склонилась над его ухом: «Мало кому эта цена по нраву».       Раздумье покинуло гостью. А вернулось желание, с которым пришла — получить столь повлёкшего её Бога в свои нежные руки, которые, в коей она несомненной уверенности, могут пленить каждого мужчину — хоть Бога, хоть человека.       —Почему ты отходишь от меня...разве я тебе не кажусь красивой?       —Кто ты и зачем пришла?       —Я стара как мир, а ты — свежая кровь. Всякий раз, когда передо мной стоит нечто свежее, я не сдерживаюсь это испить. — она снова коснулась его шеи, но он грубо схватил чужую руку и, словно человек смотрит зверю в глаза, навёл на неё свой:       —Уходи.       Желая изгнать незваную властью снов, Дотторе потерпел поражение. Чего причины он сначала не смог понять...       —Мне нравится твоя маленькая наивность. Так смело думал, что изгонишь меня. Сны в твоей власти, пока не встретишь зверя опытные. — она тоже Бог Мудрости. Тоже ложный Бог. — Жаль...редко, кто не пленится моей демонической красотой.       А в голове сложилось пазлом:       —Азазель...с каких пор Боги Смерти зовут себя союзниками Селестии?       Гостья только досадно улыбнулась:       —Не плохо. — и высокомерно засмеялась. — Однако, это искаженное имя. Оно не даст силы против меня. И...я не принимаю отказов. Может я и отступник Геены, но всё ещё четвёртый Бог Смерти. И я залезу в швы твоей души.       Бог Смерти в союзе с силой власти над снами — страшнейшее испытание для души.       Один взмах лёгкой, как перо правосудия Смерти, руки и тот, кто её заинтересовал, жертвой страсти став, оказался в своём юном теле, где вокруг не кромешная тьма, а палящая лживым солнцем пустыня.       Дотторе настолько проникся господством над своими снами, что забыл:       —Кто сказал, что сны воплощают только форму мечты? Они ещё воплощают форму страха. — гостья распалась на песочные крошки. От неё остался только голос, призывающий пески, словно в танце теней, воссоздать скелеты прошлого. — Встаньте, Тени!       И Тени встали, молвствующие и словно живые:       —Нечего тебе делать в лесу. Те люди ненавидят нас. Что тебя туда, в Академию, тянет?       —Там учат совсем другому уровню врачевания, мама. Я устал видеть замертво падающих людей и быть бессильным перед Эллезаром. Я хочу спасать людей, но с тем, что есть здесь, у нас в пустыне, я не стану врачом.       —Ничего ты в лесу, кроме камней в спину, не найдёшь. Лучше тебе с этим смириться и забыть свою идею.       Наплыла песчаная буря и Тени перепрыгнули на много лет вперёд, когда уже не амбициозный доктор вернулся на родину:       —Сынок, ты ведь врач...помоги мне...       —Да, мама. Сейчас... — сын вколол матери, как она думала, лекарство, что поставит её на ноги. — Засыпай мама. Навечно. Ты сильно озлоблена на этот мир, чтобы жить дальше. Я помогу тебе...       Так мать уже не амбициозного доктора уснула. Навечно.       Стоило жизни, которую когда-то возненавидел всей душой, стать снова явью, он побежал от неё прочь, но в спину вдарил камень, которого силы хватило, чтобы невзрослое тело упало лицом вниз, в раскаленный песок. А где-то в стороне детский смех кричал в вдогонку:       —Умирай, Зандик!       А дальше голос гостьи: «И какой из тебя Бог, если бегаешь от маленьких людей?»       Дети сплелись в хоровод, где каждый кричал: «у тебя кровь в глазах!»...«из-за таких, как ты, в Сумеру мор и голод!»...«все пустынники прокляты!»...«Руккодевату убила пустыня!»...«уходи!»...«ты слабак!»...«беспомощный!»...«тебе не место в Академии!»...       «Я не виноват...не виноват, что другие болеют, не виноват, что умирают. Не виноват, что из нашего дома Эллезар пришёл в лес».       Но дети, жестокие юнцы, словно одержимые, продолжали кричать и кидаться камнями, продолжали в чём-то обвинять и кричать: «Зандик, умирай!».       А дальше только хуже...       Великий учёный, что очень умён и талантлив, — таким судьбой суждено оставить яркий свет, но изгнанным светит закончить путь только в холодной земле.       Чего ты стоишь в этом мире без божественного взгляда, обращённого в тебя? Чего стоят товарищи, готовые загнать нож в спину, ибо боятся тебя? Чего стоят глаза, сотни раз воззрячие смерть от того, чего во исцеление поклялся посвятить жизнь? Чего стоит тот, кто видел однажды тьму и кто, казалось, никогда не поверит в свет?       Такой жизни нашла цену Зима. Предвестник Зимы, неведомой жителю пустыни, по слухам о ереси однажды нашёл изгнанника. И дал ему новое имя и титул. «Доктор» —настолько показалось ему ироничным, что молодой «еретик» даже не сдержал смеха. «Доктор, не исцеливший никого» — первое, о чём изгнанник подумал.       «Когда я смотрю на учёных современности, с тяжестью понимаю, что становлюсь съеденным завистью перед их возможностями. Прошло то время, когда даже самым выдающимся умам науки приходилось красть свежие тела из могил. Прошло время, когда правдивые причины явления самой элементарной холеры научное сообщество отвергло. Ушло время, когда любое недомогание лечили кровопусканием. Я рад, что время не устояло на месте... И, если бы мне выпала такая возможность, я бы начал путь врачевания сначала. Пять веков назад я не разгадал тайну Эллезара. Но сейчас другое время. Сейчас, что нам приходилось получать самым грешным делом, в расположении даже студентов. Сейчас сила Бога на моей стороне. Хотел бы я бросить реванш Эллезару...»       А пока там, далеко в прошлом, его ждали только новое будущее и вера в лучшее. И презрение перед прошлым, перед которым бессильна вся наука. Особенно если оно было создано наукой.       «Тяжело примириться с самим собой из прошлого» — и ещё тяжелее жить в одном времени с ним, видеть, каким был другим, теперь несовершенным, в сравнении с версией себя в настоящем. «Если забыть это, то как бы стало легче!», но существуют ошибки, что нельзя забывать — его ошибка. Ведь тогда, когда снова сдавит одиночество, история повторится.       Всё это — адских теней, сплетённых руками незваной гостьи — он увидел воочию, как снова прожил свою жизнь.       В кошмаре, бесконечном, как мировой океан, что полон подводных камней, тянущих в самое тёмное дно, где тело смертельно сжимает давление — там перед тем, как потерять себя, Дотторе объяло нежное тепло. Найдя путь к нему, она укрыла любимого от криков и камней. Они словно стали единым светом, как звезда в небе, а кошмар, оказавшийся стеклянной сферой, разбился вдребезги.       —Браво! Браво... — как разбился кошмар, захлопали театральные аплодисменты гостьи-смерти. — Сплелись в объятье две тени. Один — ногой в могиле, другая — там. Прекрасный грешный союз. — смеясь, возлюбленных нашла смерть, но интересен ей был лишь пока живой лебедь. — Теперь я понимаю, почему не могу обольстить тебя. — Азазель обратилась к Дотторе. — Твоё сердце занято. Но запрещён союз между живым и мёртвым. Разве Морана вам не огласила свой закон? А ведь она беспощадна перед грешниками... Вы для неё исключение? Как интересно... А если вас осудит Осирис, она встанет против него?       «Может я и лежу в могиле, но здесь, пока я существую, тебя никто не тронет».       Синьора встала перед лицом Смерти, ненавистно и злостно впилась ей в глаза.       —Убирайся прочь, Алазель, и никогда не возвращайся.       В чужом лице Алазель так страстно узнала взгляд Королевы Теней и слова, некогда, давным-давно, для неё изречённые. Сейчас она бы с удовольствием осталась, но названо её настоящее имя, а значит породие Геены не смеет ослушаться.       Алазель покинула сон, а с ней за руку ушла и тьма.       —В безумном пиршестве ночных теней всего лишь твоя маска я... Я рядом. Давай вернёмся, где никто не напомнит нам о горечи.       Синьора взяла руку любимого и увела их к свету.       «Улетай, мой свет надежды. Улетай снова. Найди снова путь к нему» — я спасла тебя и могу покинуть, оставить новому, чистому свету надежды».

***

      —Свет вернулся...       —Значит, ты справилась. Она ушла от него.       —Зачем она к нему приходила?       —Такая у неё натура. Если Боги, как правило, любят одного и навечно, то она, как оса — сотен ужалит и не умрет.       —Откуда ты знаешь её настоящее имя?       —Она и ко мне однажды приходила. Гадкий же у неё дар, чревовещатель, с учётом, как ныне она его применяет. Раньше своей способностью она служила Суду Теней. Алазель и Осирис были симбиозом для Правосудия их мира, пока Алазель не изгнали из Геены. Она примкнула к Селестии, а дар Бога Смерти остался. Не бойся её слов суда Осириса. Уж не ей там появляться. Однако вопрос, правда, интересный... Встанет ли Её Величество Смерть против Осириса, если им будете осуждены вы?