.
Я получил твой рисунок. Даже пожалел, что сам не умею рисовать. Хотелось бы мне нарисовать тебя таким, каким тебя вижу я. Хотелось бы мне использовать это, как предлог: проследить пальцами линию твоей челюсти, запустить руку в волосы, оценить их длину. Хотел бы я, чтобы ты был написан на крыше этого сарая, потому что ты красивее Сикстинской капеллы – но, черт возьми, Микеланджело мог бы написать твой портрет, и он все равно не был бы близок к оригиналу. Мне нужен реальный ты. Ты так сильно мне нужен..
- Sei still! – шипит кто-то в темноте. Его обступают и железной, как кандалы, хваткой вцепляются в руки. Баки вздергивают на ноги, и пронзившая все тело боль вырывает из его горла очередной крик. - Halt ihn fest, – выкрикивает тот же голос, и еще больше рук хватаются за него. Касания обжигают кожу даже сквозь тонкие лохмотья, что остались на нем. – Amerikanischer ублюдок. Баки сплевывает. Он ничего не видит, но все равно не промахивается. Нацист рычит, а затем бьет Баки в живот с такой силой, что у него перед глазами летают звезды. - Блять. - Fick dich, - резко отвечает немец. - Komm schon, lass uns gehen. Баки потащили, брыкающегося и извивающегося, по коридору, в котором было так же темно, как в комнате, где его держали. Он не знает, сколько времени провел здесь, но по ощущениям прошли десятилетия. Он не может вспомнить, когда в последний раз видел солнце. - Hier drin. Баки наконец видит лица своих похитителей. В них нет ничего запоминающегося: они выглядят мертвенно бледными и слабыми, а их глаза холодные и злые. Они выглядят так, будто их подпитывает только ненависть. Наверное, учитывая все обстоятельства, он и сам выглядит не многим лучше. Баки толкают к металлическому столу. На местах, где должны быть запястья, прикреплены кожаные ремни. - Что? О нет, вы надо мной издеваетесь, что ли? Хотите поместить меня на это? - Warum redet er immer noch? - требовательно спрашивает охранник, удерживающий его на месте. - Jemand muss ihn knebeln! Баки не особо шарит в немецком, но он может понять парочку слов. И одно он явно узнал. - Ты… Он сказал кляп? Вместо ответа его бьют прикладом по затылку. В глазах все плывет, и следующее, что он осознает – он стоит на четвереньках, упираясь руками в ледяной бетонный пол. Они пинают его снова и снова, пока его живот, он уверен, не окрашивается черно-синим, пока он не может вдохнуть без пронзающей все тело боли. Баки кричит, когда его взваливают с пола на стол. Он пытается вырвать руки, но они крепко прижимают их к столу. Он уже несколько недель не ел ничего больше черствого хлеба. Он слаб. Это бесполезно, но он все равно не прекращает бороться. - Was für ein stures Arschloch, – бормочет один из немцев, туго затягивая ремешок на запястье Баки. Затем он тычет пистолетом ему в живот, и у Баки перехватывает дыхание. Над его головой горит яркий свет, и он ослепляет. Баки так сильно замерз, а страху его нет конца, ему не за что зацепиться, и он уплывает, зависая над собой, как бестелесный наблюдатель. Открывается дверь. Заходит мужчина в лабораторном халате. Он огрызается на солдат по-немецки. Баки не понимает, он не хочет его понимать. - Ist er bereit? - Jawohl, - отвечает один из них. Мужчина, видимо, врач, кивает. Он тянется к прикрепленному рядом лотку. Его пальцы зависают, прежде чем обхватить шприц. - Будет больно, - говорит он Баки. А затем Баки отправляется прямиком в Ад. Он думал, что и так уже в нем, но его тело начинает гореть, жар проникает прямо в кости, воспламеняет мышцы и плавит мозги, его кожа наверняка почернела, обуглилась. Горло тоже горит, но от крика, и он хочет, чтобы это остановилось, он хочет, чтобы это закончилось, ему это нужно, ему нужен… (стив) Баки кричит, захлебывается собственной рвотой и отключается..
[написано на клочке бумаги в сырой тюремной камере в Аццано]: Стиви. Охранники сказали, я говорил это во сне. Они смеялись надо мной из-за этого, из-за того, что я произнес твое имя. Я помню тот сон: мы сидели на краю причала в закатанных по колени штанах. Стояла ночь, и я толкнул тебя в воду. Знаю, будь это взаправду, ты бы чертыхался без остановки и затащил меня в воду за собой, но во сне ты просто смеялся. Ткань твоей рубашки липла к груди, и я мог видеть через нее каждое твое ребро, и это напугало меня так же сильно, что и вживую. Мне не нравится представлять, как ты один ютишься в нашей квартирке без отопления, с банкой сардин на завтрак, обед и ужин, три в одном. Я хочу тебя всего и без остатка, но блять, дорогой, если ты будешь тенью, я готов прожить в твоей тьме всю свою чертову жизнь. Если так я смогу быть вечно с тобой, то я согласен на это. Так вот, ты засмеялся, а после и я, и, боже, это казалось таким реальным. Вода была холодной, мы не тонули, просто держались на плаву, и твое имя было, словно мед на губах, золотое и мягкое. Интересно, снилось ли тебе то же самое. Я буду держаться за это. Это все, что у меня осталось. ПОСТСКРИПТУМ ДЛЯ БОГА: Знаю, мы сейчас не в лучших с тобой отношениях, но, если бы я мог иметь одну вещь, одну милость, я бы просил только одно. Я просто хочу снова его обнять, Господи. Я просто хочу чувствовать руками его тело, я хочу целовать его, пока не опьянею, и любить, пока не состарюсь и не умру. Он - всего лишь воспоминание в моей голове, но будь все проклято, если не лучшее..
Он Лазарь, умерший и воскресший. Баки открывает глаза и видит синеву, и он уверен, что все действительно кончено. Он тянется рукой, пальцы обхватывают что-то плотное – шерстяная куртка, какие носят американцы. - Это я, - говорит солдат, - Стив. Именно эти слова исходят из его уст, но Баки слышит: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Эти слова снова и снова крутились у него в голове. - Стив, - повторяет он и широко улыбается. Он так счастлив, что просто не может злиться, потому что это Стив. Стив здесь, и он пришел спасти его. Баки в безумном восторге. Стив, его ангел-хранитель. Стив, человек, хранивший смертную душу Баки. Баки не может умереть без него, так же как не может без него жить. Конечно же он здесь. Конечно, конечно. - Стив, - повторяет он, просто чтобы еще раз почувствовать вкус его имени на языке. - Пошли, - быстро говорит Стив, его руки грубые и мозолистые, когда он помогает Баки подняться на ноги. - Я думал, ты погиб. - Я думал, ты ниже, - Баки слегка отодвинулся, потому что он точно помнил, что раньше ему приходилось наклоняться к Стиву, а теперь их глаза были на одном уровне. Сбитый с толку, Баки отступает, но спотыкается. Стив хватает его и начинает идти, практически волоча на себе Баки. Он совсем не так все себе представлял, но Баки не собирается жаловаться. Он чувствует, как расцветают синяки, как скрипят побитые кости. - Что с тобой приключилось? - Я вступил в армию. - Тебе было больно? - все, о чем он мог думать – это Стив, привязанный к столу, прямо как он, кричащий, рыдающий, умирающий. - Немного. Баки сглатывает желчь. - Это навсегда? - Пока да. Стив не останавливается, так что Баки тянется к нему. Он дергает за подол его куртки. Стив тормозит с почти удивленным выражением на лице, будто не осознавал, как быстро он шел. - Ты думал, я умер, - давит Баки, - ты плакал? Глаза Стива темнеют. Он хватает Баки за предплечье, то, в которое они влили огонь. Его слова жесткие, но прикосновение нежное: - Нам надо убираться отсюда, Бак. Это все, что нужно Баки, чтобы понять - Стив определенно рыдал..
Ты тупой кусок дерьма, ты в курсе? Гребанный мудак. Ты ходишь такой на два фута выше, чем должен быть, и ради чего, а? Ты как ебаный слон. Ты больше гребанного танка. Самая огромная блядская цель на тысячи миль, и для чего? Почему ты не мог просто остаться дома? Зачем тебе надо было прийти и облегчить плохим парням задачу прикончить тебя? Я хотел, чтобы ты был в безопасности. Я хотел тебя. Блять, Стив, я хочу тебя таким. И мне плохо от этого, мне хочется сломать свой кулак, выбивая всю дурь из-за того, какой ты немыслимый идиот. Я хочу прижать тебя к стенке, посмотреть в лицо, заглянуть прямо в твои красивые голубые глаза без необходимости наклоняться. Я хочу тебя. Я так сильно тебя хочу, что это причиняет мне боль. Зачем тебе понадобилось приходить сюда и все усложнять? Я ненавижу тебя за то, что все сильнее влюбляюсь в тебя..
Обратные тридцать миль до Италии дают Баки хорошенькую возможность повариться в собственном гневе. Он ловит себя на том, что постоянно смотрит на Стива. Этот идиот кажется таким довольным, будучи здесь, и это отвратительно. Баки кажется, что он его больше не узнает. Парень, которого он когда-то знал, наверняка где-то там: то, как Стив машет руками, когда говорит, или поджимает губы, когда злится, или растягивает губы в кривую, острую ухмылку. Баки изо всех сил старается не думать об этом. Вместо этого он пытается писать, но так сильно прижимает карандаш к странице блокнота, что кончик сразу ломается. Да и зачем? Никаких слов не хватит, чтобы выразить, как сильно он зол на Стива за то, что тот самый упрямый говнюк на планете. Более того, Баки зол на каждое божество, которое создало столь жестокую судьбу, где им суждено стоять бок о бок в рытвинах на безжалостной холодной земле. - Так ты на меня злишься? Баки подпрыгивает и возится с застежкой на брюках. Он оглядывается на Стива через плечо. - Господи Иисусе, неужели парню не могут дать спокойно облегчиться? Стив жмет плечами. Он облокотился о дерево, сложив свои огромные руки на огромной груди. - Даже не знаю, возможно? Баки, уже в приличном виде, поворачивается к нему. Он не может встретиться взглядом со Стивом. - Что ты хотел? - Я думал, ты… - Стив колеблется, но Баки знает, что тот собирался сказать. Он почти произнес: «Я думал, ты будешь рад меня видеть». Затем лицо Стива омрачается. Значит, этот идиот решил разозлиться в ответ. - Я тебя спас. - Да, - соглашается Баки. - Но? Как закипающая вода, Баки взрывается: - Ты не должен быть здесь! Боже, о чем, блять, ты только думал, а? Ты не знаешь, что это за место, Стив! Не имеешь никакого понятия! Зачем ты сюда вообще притащился? Думаешь, сможешь доказать что-то своей смертью? Он задыхается словами, тяжело, прерывисто дыша, как Стив, когда болел пневмонией. - Хочешь верь, хочешь нет, - возражает Стив, - но меня не так просто убить. Баки смеется. Он смеется сквозь слезы, размывающие зрение, и сквозь жар гнева, потому что это чертовски нелепо. Стив не должен быть здесь, и все так похоже на лихорадочный сон, будто Баки в комнате смеха смотрит в искаженные зеркала. Стив поддерживает его за плечо, Стив, сложенный, как танк. - Бак, - Стив склоняется над ним, согнутым пополам от смеха, - эй, успокойся. - Успокоиться? - Баки вырывается из хватки Стива и отшатывается от него. - Пошел ты, Стив. Глаза Стива распахиваются, и Баки наконец может их рассмотреть, большие и голубые, точно как прежде. Это он где-то там, внутри этого огромного тела, и это пугает Баки так сильно, что его начинает трясти. Стив придвигается ближе, будто подкрадываясь к пугливому коту. - Бак, я знаю, ты злишься, и я понимаю… - Нет, не понимаешь. Он должен был быть в безопасности. Он должен был находиться в тысячах миль от всего этого, он должен был быть в порядке, должен был жить, а теперь, он, как и Баки, проклят. Как и Баки, он попал в ад. Рука Стива обнимает его за плечо, и Баки вспоминает, что еще он писал в свой потрепанный блокнот. Он говорил, что они преодолеют ад вместе, сделают его своим. Что они будут править всеми потерянными душами, и наконец почувствуют всем сердцем тепло. - Ты неважно выглядишь. - Я в норме. Стив качает головой. - Давай вернемся в палатку. - Мне не надо… - шипит Баки, выпрямляясь. - Я в порядке, правда. - Тебе следует отдохнуть. Баки сглатывает желчь. - Я как будто в ебаном зазеркалье, Роджерс. Раньше я присматривал за тобой. И как мне теперь это делать, когда ты такой невъебенно огромный, что мог бы легко придушить носорога, а? Стив приподнимает бровь. - Так вот что тебя беспокоит? - Нет, - огрызается Баки. И будучи тем еще говнюком, он продолжает, тыча пальцем в звезду на груди Стива. - Ты мог умереть, спасая мою задницу, и продолжаешь разгуливать здесь такой веселый, будто это гребанный парк развлечений. Ты не можешь так делать. Слишком много людей погибло, понимаешь? Здесь… здесь действительно хреново, Стив. Его голос срывается, и он отступает прежде, чем позволяет себе поддаться ужасающему желанию просто упасть на Стива, наконец провалиться в его объятия. Он не может вспомнить, когда в последний раз кто-то его обнимал. Он не уверен, что кто-то вообще когда-либо для него это делал. Но на него полагаются десятки людей. Он не может развалиться на части. Лицо Стива становится мягче. - Прости, Бак. - Ага, ну, ты просто не должен здесь находиться, вот и все. - Может, так оно и было прежде, но не теперь. Баки рассматривает его с головы до пят. За Стивом теперь - как за целой скалой. - Думаю, ты прав. Уголок рта Стива приподнимается, и как тонущий человек приспосабливается к смене потока, так и Баки снова может дышать. Потому что это его Стив: эти глаза, эта улыбка. Просто теперь он гораздо больше, но что, черт возьми, в этом плохого? - Позволишь тебе помочь? Баки отмахивается от него. Он выпрямляется и бредет мимо Стива к лагерю. - Я прекрасно и сам могу дойти. - Уверен? Даже несмотря на кинутый ему в ответ взгляд, Стив все равно идет вровень с Баки. Изредка их плечи соприкасаются, а может, пару раз и их руки, и, возможно, от этого у Баки вспыхивают щеки, но это никого не касается, кроме него. - Тупица, - бурчит он. Стив смеется: - Сопляк..
Нет ничего лучше, чем снова видеть рассвет после недель в нацистском концлагере. Я не художник, но, если б я умел рисовать, мне пришлось бы смешать тысячу красок, чтобы получить верный оттенок. Я вижу на горизонте голубую полоску, и для меня это твои глаза. Я знаю, что слеп к теням. Но я ведь вижу в небе тебя? А еще ты здесь. Ты под навесом с парнями, где тебе не следует быть. Я ненавижу это больше, чем что-либо еще в этой жизни. И, да поможет мне Бог, одновременно люблю. Я думал, что умру. И до сих пор так думаю, а потом понимаю, что не могу себе это позволить, потому что если я умру, то кто, блять, будет присматривать за тобой? Но это, похоже, уже не важно. Я не нужен тебе. Я не знаю, как привыкнуть к новому порядку вещей. Я знаю лишь, что ты – Небо, смотрящее на меня сверху, а я – Земля. Прямо как в мифах: Уран и его девушка, которые были созданы вдали друг от друга, но по воле случая повстречались. Улыбки Небес порождают цветы Земли, и, могу поклясться, я бы расцвел, как чертова роза, если бы ты хоть раз завернул меня в себе. Если я умру, я не хочу, чтобы годы спустя ты все еще скорбел обо мне. Я хочу, чтоб ты жил, богом клянусь, я хочу, чтобы ты дышал. Это все, чего я хотел с той самой ночи, как опустился на колени возле твоей стороны кровати, сложил руки и прошептал Господу Богу, умолял Его: «Позволь этому тупому идиоту дожить до рассвета, потому что он любит смотреть, как встает солнце». Несколько часов я смотрел, как твоя грудь дрожала, будто по ней кто-то бил, как ужасно болезненно это выглядело. Я был напуган, потому что все говорят: «если животное умирает - избавь его от страданий». Но, Стиви, дерьмо, я никогда бы не смог. Не тебя. Думаю, я пытаюсь сказать: если я не могу тебя отпустить, как я могу ожидать, что ты поступишь иначе?.
- Не похоже, что ты хорошо проводишь время, солдат. Баки приходит в себя, когда слышит голос, перекрикивающий музыку. Девушка, с которой он танцевал линди-хоп, Розетта, улыбается ему накрашенными красной помадой губами. Забавно, но сколько бы Баки ни пытался, он не мог найти в ней недостатков. Блондинистые кудряшки, обрамляющие лицо, все еще сохраняли форму даже после сумасшедших танцев, где она меняла партнеров как перчатки. Она даже не вспотела, по крайней мере, по ней это было не видно, и в любое другое время он, возможно, принял бы этот вызов. Но он просто… не хочет. Откровенно говоря, дело не в Розетте Ли, и в то же время именно в ней. - Просто долгая неделя, - отвечает Баки, надеясь, что она примет этот ответ и переключится на другого беднягу. Но Розетта лишь шире улыбается и наклоняется ближе, почти заговорщически. - Знаешь, ты невероятно талантливый танцор. - Конечно, я знаю. Это выходит слишком резко, и она, вздрогнув, отстраняется. Он наконец отрывает взгляд от углового столика. - Черт, прости. Как я и сказал, долгая была неделя. К ее чести, Розетта принимает это спокойно. От улыбки на ее щеке образуется полумесяц. - Может, подышим воздухом? Баки едва задумывается об этом, прежде чем подать ей руку. На улице влажно, в воздухе кружит снег. Он падает медленно, лениво, белые хлопья на фоне черного как смоль неба. Розетта задрала подбородок и улыбнулась шире. - Боже, обожаю это время года. - Да? - А ты нет? - Ну, моя… моя мама часто болела зимой, - признается Баки, хоть и сам не понимает, почему. – Не физически, а… Проблема была… в ее голове. Он злился на нее за это. Долгое время Баки даже не понимал, что делает это, но, просыпаясь морозным утром и ожидая, когда заработает бойлер, он бродил по серой, полупустой студии, в которой они жили – он, мама и остальные дети. Заплетая волосы Бекки, он ждал, когда мама проснется. Он готовил завтрак, ожидая, когда мама проснется, мыл детей, ожидая, когда мама проснется… Теперь, гуляя по пустой улице в Лондоне с хорошенькой девушкой рядом, на которую он не может даже смотреть, он думает, что понимает. Этот туман в голове, из-за которого все кажется ледяным, из-за которого все спокойные мысли превращались в шторм. Теперь он понял. - Прости, - произносит Розетта, и он знает, что она говорит искренне, но, черт возьми, каждое ее слово пронизано оксфордским акцентом, и это слишком сильно напоминает Картер. Картер, которая флиртовала со Стивом за тем дурацким столиком, вся такая мягкая в свете свечей. Стив улыбался и смеялся, и это не должно вызывать у Баки тошноту. Но оно вызывает. Он смотрит на Розетту. Она настоящая красотка, могла бы залететь в Голливуд и заработать кругленькую сумму, думает он. - Потанцуешь со мной? Снова эта улыбка. Он будто смотрит на Мона Лизу Давинчи; он уже был готов почувствовать что-то, но ничего не происходит. Раньше, если бы такая девушка улыбнулась парню вроде него, он был бы уже практически при смерти, с трясущимися коленями и бешено колотящимся сердцем. Но все его мысли заняты тупым придурком в танцевальном зале, тем самым, со спокойной улыбкой и мягким смехом. Единственный, кого Баки желает, как человек, умирающий от жажды. Розетта принимает его руку. Они танцуют на пустой улице, и ее волосы щекочут его щеку или, возможно, это снег или, может, слезы. - Ты плачешь, дорогой? Баки чувствует ее пальцы на коже, на удивление мозолистые для дамы, которая будто сделана из фарфора. - Грустная песня, - шепчет он. - «Лунная Серенада», - называет она. – Любимая песня моего отца. Лоб Баки прижимается к ее, и он просто дышит, воздух режет легкие, но не так сильно, как боль. - Я скучаю по дому, - говорит он. – Скучаю по своему сердцу, Рози. Я отдал его и теперь не знаю, как вернуть. - Может, оно затерялось в дороге? – предполагает она, и они оба смеются, но по звуку это больше похоже на плач. Ее пальцы касаются подбородка, где опасно повисла очередная слеза. - Та девушка, на которую ты смотрел? Баки не может заставить себя солгать. Он делал это так долго, всю свою жизнь, что устал до мозга костей. - Не девушка. Розетта долго молчит, и они нежно покачиваются, как те колокольчики, что вешала его мама, которые играли на ветру. - Мужчина? Баки не отвечает. - Все нормально, - настаивает она. - Это так очевидно? – спрашивает он, звуча так слабо, как никогда прежде. Она сочувственно смотрит на него. - О, дорогой, - шепчет она, - достаточно просто взглянуть на тебя. Тебе повезло, что большая часть мира слепа к этому. Баки стыдливо опускает голову. - Блять. Почему ты… почему ты вообще все еще прикасаешься ко мне? Розетта слегка отстраняется, потрясенная, как фавн от звука стрельбы. Ее глаза полны слез, и они сияют, словно звезды. - Патрик, - шепчет она. – Так звали мужчину, в которого влюбился мой отец. Баки понимает, что не может сказать ни слова. - Прошли уже годы, - продолжает она, - когда-то это разбило мне сердце, и я помню, как мама плакала… месяцами. Она была ужасно подавлена. Я никогда не видела ее такой. Но я отчетливо помню, как думала: «Та боль, что мы чувствуем сейчас, терзала его десятилетиями». И я знаю, это ранило его так же, как и ее. Между ними всего пять дюймов. Целая пропасть. Он тянется, чтобы вытереть свое лицо. - Ты ненавидела его за это? - Напротив, - говорит она. – Я очень сильно его любила, до самого последнего дня. - Почему? - Потому что… - она качает головой. – Потому что есть всего две вещи, которые мы можем сделать в своей жизни: мы можем выбрать ненависть, мы можем скрываться, запрятать лучшие и самые яркие частички себя под кровать и убедиться, что они не затмят остальные… или мы можем быть храбрее. Выбрать любовь. Независимо от последствий, независимо от того, где мы окажемся после смерти. Зачем волноваться о таких вещах, когда впереди целая жизнь? Баки качает головой. - А ты оптимистка, верно? Розетта смеется: - Полагаю, что да. - Ты собираешься кому-нибудь рассказать? - Что ты запал на Капитана Америку? – спрашивает она, и, когда она произносит это вслух, вдыхая в слова жизнь, Баки чувствует, как сердце его замирает. – Нет. Я никому не скажу. До тех пор, пока ты окажешь мне ту же любезность насчет моих наклонностей к прекрасному полу. Баки улыбается впервые за, кажется, целые годы. - Значит мы просто зря потратили время друг друга? - Мне так не кажется. А тебе? Баки делает вид, что задумывается над ответом. - Полагаю, нет. Они еще немного танцуют. С плеч Баки будто свалился тяжкий груз. Он чувствует себя до странности легким, даже несмотря на то, что уверен - она поделилась с ним своей тайной только из веры, что завтра или во вторник, или в любой другой день он, вероятно, будет уже мертв. Когда они возвращаются в зал, ее окружают подруги, пытающиеся уговорить пойти в место потише. - Ты будешь в порядке? - Со мной все будет хорошо, - говорит он ей и оставляет поцелуй на щеке. – Спасибо за танец. - Заходи как-нибудь, - приглашает она, - выпьем по чашечке кофе. Баки смеется. - Там будет видно, Рози. - Знаешь, будь на твоем место кто-то другой, я бы давно попросила называть меня Розеттой, - сказала она и прищурилась, - но не думаю, что за твоими словами скрывается то же, что у других мужчин. Баки пожимает плечами. - Я просто хочу, чтобы люди знали, когда они мне действительно нравятся. Розетта улыбается. - Я рада, - говорит она и скрывается в ночи. Баки выпивает еще несколько стопок и вскоре уходит, его вены полны янтарного огня. Он добирается до отеля, в котором расположился их полк, и уже на лестнице, пройдя половину пути, вспоминает, что это место забито солдатами. На всех не хватало свободных комнат. Стив, конечно же, согласился разделить с кем-то свой номер. На самом деле, он предложил Баки остаться с ним. На какой-то короткий момент он подумал просто расположиться на лестничной площадке, потому что, Боже, неужели он и так страдал недостаточно? - Я явно свернул не в ту сторону, - бормочет Баки, потому что с каких пор дорога в ад стала крутым подъемом на шестнадцать лестничных проемов? И все же он добирается до комнаты. 16D гласит золотая, блестящая табличка, прибитая гвоздями к двери. Баки не стучит, ожидая, что в комнате уже выключен свет или, что еще хуже, она окажется пуста. Это не так. Стив развалился на кровати, все еще одетый в форму. Он поднимает взгляд, когда Баки, спотыкаясь, входит. - Ты пьян. - Я слегка выпил. - Я знаю, что для тебя слегка, Бак, - настаивает Стив. – Ты пьян. Баки чувствует, как раздражение лижет его изнутри, словно удар хлыста. - Ты, блять, просто сводишь меня с ума. Что ты, черт возьми, вообще знаешь об этом? Стив встает. Он Вулкан: его тело из камня, глаза из металла, за щеками - раскаленные угли. - Не веди себя так, будто для меня все иначе. - Ты даже не знаешь, о чем говоришь, - настаивает Баки. Его гнев помогает сосредоточиться, и он подходит ближе. – Ты не знаешь, что делаешь, не знаешь, как драться, и ты уж точно не знаешь, как сохранить себе жизнь. - Не знаю, как драться? Баки, я боролся всю свою чертову жизнь! - Это не какая-то потасовка в переулке… - Я говорю про свою жизнь! – взрывается Стив. – Каждую зиму я боялся, что мои легкие не выдержат, каждый вдох казался последним! Каждая гребанная болезнь, каждый приступ астмы - я пытался остаться в живых намного дольше, чем ты думаешь, Бак. Он качает головой. - Это не то же самое. - Не то же…? - Это другое! Там, дома, были больницы, были врачи! Здесь же у нас только рулон марли и пара щипцов, чтобы вытащить пулю! Здесь у тебя нет второго шанса, а я не смогу присматривать за нами обоими! Стив трясет головой. Он в ярости, он тлеет от разочарования. - Мне не нужно, чтобы ты присматривал за мной. - Не глупи, конечно же нужно. - Никогда не было нужно. - О, да конечно, - огрызается Баки, скидывая треугольную шапку. – Думаешь, ты стоял бы здесь, если бы я не присматривал за тобой все эти годы? Думаешь, ты пережил бы все эти зимы, если бы я не… Если бы я не пролил за тебя кровь, если бы я не продал дьяволу душу ради тебя, и я готов сделать это снова, тупой ты ублюдок… Стив качает головой. - Мне не нужно, чтобы ты из кожи вон лез ради меня. Я не хочу этого. Я могу о себе позаботиться. Баки спотыкается об эту фразу, о тот образ, что она рисует у него в голове, о тот огонь, что она разжигает в недрах его живота. - К черту. - К черту что? - Эти твои мысли, будто я когда-либо смогу заботиться о себе больше, чем о тебе. Он пьян. Он знает, что именно так думает Стив, но это не отменяет того факта, что что-то вспыхивает в его глазах, и у Баки перехватывает дыхание. - Мне это не нужно. - Не нужно что? - Твоя защита! – огрызается Стив, яростно срывая с себя форменную куртку, будто она душила его. – То есть, черт, Баки, посмотри, что со мной сделали! - Я вижу, - в той же манере отвечает Баки. – Теперь ты размером с гребанный дом, поздравляю. Стив качает головой. - Я говорю, что, если ты умрешь за меня, я тебя, блять, убью. - О, дрожу от страха, - бросает Баки в ответ, снимая куртку с гораздо меньшей грацией. Он тут же чувствует холод: он и не подозревал, как разгорячилось его тело. – Знаешь, что? У тебя хватило наглости заявиться сюда в таком виде, не рассказав про произошедшее изначально. Ты что, думал, я буду рад? - Да, конечно, прошу прощения за то, что верил, будто у меня все еще будет друг, который рад меня видеть. Баки морщится. Он старается не показать, как сильно это его ранит, но тщетно. Стив уже бормотал извинение. - Просто заткнись на секундочку. Стив закатывает глаза. - Ты невероятен. - О, правда? Я невероятен? - Да, - Стив тянется расстегнуть пряжку ремня, и Баки чувствует, как у него сводит живот, чувствует, как там разгорается пламя, чувствует, как сжимается грудь. Стив выдергивает кожаный ремень из петель. – Ты. - Ты нихуя не знаешь о невероятном, приятель. - О, теперь я приятель? Мы что, зашли в тупик? - Похоже на то, - выдавливает Баки. - Ага, и ты хорошенько набрался, - отвечает Стив. Он бросает на него пристальный взгляд. – Кстати, кто та дама, с которой ты коротал время? - Боже, только это не начинай. Я имею право немного повеселиться, не так ли? - Я не говорю… - Мне не нужна гребанная лекция… - Если ты просто выслушаешь меня хоть раз… - И нет никакого смысла спрашивать, с кем провел время ты, - огрызается Баки, и Стив наконец замолкает. – Ага, я видел вас двоих, как вы жались друг к дружке в углу. Очень мило, Стив. Думаешь, она набросилась бы на тебя до того, как они раздули тебя, как рыба фугу? Он хотел задеть его, и он этого добился. Глаза Стива потемнели, и он ступил ближе, так близко, что Баки мог почувствовать запах вишневого бурбона в его дыхании, запах мыла на коже. - Не вмешивай в это ее. - Во что? Никто из них на самом деле не знает, про что он говорит, но они оба отступают, будто Баки пересек тонкую грань. Минуту они просто тяжело дышат в полной тишине. Стив трясет головой. - Ложись спать. Я пойду в душ. Что, если я хочу в душ? Баки так и подмывает спросить, просто ради противоречия, но он сдерживается и идет к кровати, выключает свет и забирается под одеяло. Долгое время он просто лежит в темноте. Баки прислушивается к звуку включенной, а после - перекрытой воды. Он смотрит на огни города через широкие арочные окна, и его сердце бьет набатом в груди, пока Стив не падает на кровать позади него. Баки закрывает глаза. Он дышит медленно и ровно, что, как всегда, обманывает Стива, и тот думает, что Баки спит. Он чувствует, как смещается матрас. Раз, потом второй. Стив тихо вздыхает. - Баки, ты спишь? Он молчит. Он не шевелится, лишь больше погружается в темноту, позволяя голосу Стива, его словам, омывать его, как молитва на сон, хоть слова и наполнены богохульным ядом. - Прости, - шепчет Стив. – Мне так жаль. Знаю, я скрывал это от тебя, и я знаю, все кажется совершенно другим, но… это все еще я, и ты… ты всегда будешь мне нужен. Всегда, честное слово. Здесь и сейчас Баки Барнс смакует эти слова, тихие, но отчаянные. Он вырезает их на своих ребрах, вдоль мышцы своего сердца, он чувствует вибрацию и перебои в дыхании Стива и запоминает его убаюкивающий голос, мягкий, словно воплощение греха. Много позже он услышит их вновь, он их вспомнит и будет молить Бога, чтобы они не были правдой.