Херувим, Загадка и Митя

      Мускулистый мужчина лет тридцати с лёгкостью открыл одну створку толстой деревянной двери храма. С такой лёгкостью, что и не заметил, как приложил к этому многовато силы, и дверь бахнулась о каменную стену. Старушка у свечного ящика подпрыгнула от неожиданного резкого звука.       - Митя, тише, прошу тебя, - умоляюще произнес Алёша громким шепотом, но и его голос разнесся по коридору громче, чем ему хотелось бы.       - Извини, - так же прошептал Митя, и затворил дверь, не оборачиваясь.       Однако дверь тут же с силой ударила ему по спине. Митя стерпел боль молча, но скривился и отскочил вперёд. За дверью показалось негодующее лицо Ивана. Он не проронил ни слова, дав Мите все понять силой. Он считал, что этот глупый солдат только такой язык и воспринимает. И не дай Бог Мите кто язык развяжет, тут только бегство могло спасти от потока слов и странных выражений, которые он употреблял будто сошел со страниц книги девятнадцатого века.       - Шельма, - прошептал Митя, оглянувшись на Ивана.       Тот поморщился ещё сильнее.       - Мы опаздываем, - властно сказал Алеша, как взрослый обращается к непослушным детям, которые вечно ссорятся между собой.       - Мы пришли к шестопсалмию, - прибавил он, поднимаясь по ступенькам и прислушиваясь.       Верно читатель недоумевает: что в храме делает Иван? Ладно Митя, он всегда ищет утешения у младшего брата Алешки, а тот, в свою очередь, часто приглашает его на службу по субботам. Однако Иван!       Дело было за месяц до дня рождения Алеши. Он усадил братьев за один стол в гостиной и серьезно заключил, какой подарок он хочет от них на день рождения. Иван сначала очень вознегодовал и стал предлагать деньги, лишь бы откупиться от такого напастья на его атеистическую душу, но Алешу, о чем он, впрочем, прекрасно знал наперед, не сломили никакие предложения.       Митя сразу дакнул и тему закрыл. Если можно обрадовать брата простым принесением своего тела в храм, то зачем платить больше?       Возвращаясь к братьям, отметим, что Митя и Иван, когда вошли в помещение, где горело только несколько лампадок и по одной свече на каждом подсвечнике, несколько опешили. Сквозь чернеющую толпу, в середине храма был виден алтарник, тенором читающий псалмы, которые, по всей видимости, он читал далеко не в первый раз. Его голос отражался от стен, люди вокруг стояли понурив головы и внимательно слушая. По крайней мере бо́льшая их часть делала такой вид. В воздухе стоял крепкий запах ладана, который пришелся Ивану и Мите по душе, но первый предпочел скрыть свои эмоции, при этом так же скрывая свой нос под платком.       Все трое гуськом прошли вглубь храма и остановились близ деревянной возвышенности, где стояло несколько женщин перед пюпитром.       Только глаза братьев успели привыкнуть к темноте, как большая сверкающая люстра внезапно озарилась светом и бабушки засуетились, зажигая свечи на подсвечниках. Алёша по привычке спокойно опустил свои черные густые ресницы, Митя же и Иван скривились как будто лимона попробовали.       Стояли, казалось, целую вечность, слушая тарабарщину, к которой особо и не прислушивались.       - И как ты это понимаешь? - отвлечённо прошептал Митя Алеше, разглядывая иконы.       Особенно сильно его поразила Божья Матерь, в грудь которой было вонзено шесть стрел.       - А почему у Богородицы из груди шесть стрел торчит? - не вытерпел Митя.       - Их семь, - украдкой бросил Алёша, не отвлекаясь от слушания.       Митя вгляделся. И правда: седьмая была внизу. Он хотел подойти, но Алёша дёрнул его за рукав.       - Можно сесть, - прошептал он.       Некоторые в храме сели на узенькие деревянные скамейки, что стояли под белыми стенами. Митя не рассчитал свои габариты и ударился затылком о раму иконы, висящей на стене. Пару человек бросили на него любопытные взгляды.       Иван остался стоять рядом с Алешей, делая вид, что не устал, хоть и не привык к такому долгому стоянию на одном месте, и ноги его одеревенели. Алёша благоговейно слушал, и в один момент, как по немой команде, вдруг поднял голову и дёрнул Ивана за рукав, кивая вперёд. Открылись царские врата, и из них в центр храма вышло духовенство, облаченное в красивые одежды. У каждого из них в руке была свеча и по интересному совпадению у каждого была небольшая бородка. Ивана это несколько позабавило, и он усмехнулся.       Сквозь очки рассмотрев все иконы, Иван принялся рассматривать людей. Прихожане были незнакомыми ему людьми, однако в хоре он заметил миловидное молодое личико, которое ему вдруг показалось знакомым. Девушка заметила взгляд Ивана и смутилась, прячась за плечи впереди стоящей полной женщины. Ивана и это позабавило, и он наклонил голову, снова словив взгляд красавицы. Щеки ее побагровели, она опустила голову и вздрогнула от вдруг запевших вокруг нее сестер. Раскрасневшись пуще прежнего и раздосадованная на саму себя за такую оплошность, она плавно вошла с хор тонким сопрано.       - Хвалите имя Господне! - заключал хор снова и снова.       Алёша улыбнулся и взял Ивана за руку, прошептав:       - Сейчас будет моя любимая.       Хор примолк и, будто набрав в общие лёгкие побольше воздуха, снова запел, величая имя Господе в честь праздника. Ивану эта песня показалась такой же, как предыдущая.       Ему стало скучно и он вновь глянул вверх, на хор. Миловидное личико тронула торжественность, от чего ее черные глаза заметно заблестели, и весь вид ее стал благороднее. Она почувствовала на себе взгляд и нахмурила бровки. В этот момент по ее бархатной щеке потекла слезинка, потом вторая, третья. Иван повернулся к Мите, стоявшему как охранник у иконы Семистрельной.       Священник ещё что-то прочёл и люди начали ходить по залу. Иван пропустил всех и отошёл к Мите, ближе к стене. Алёша поманил братьев за собой.       - Ты иди, я не пойду, - сказал Иван.       - С чего бы ты не шел? Раз взялся сегодня исполнять волю Алешки, так давай уже до конца.       - Нет, - твердо заключил Иван, повернулся и вышел.       Как только Иван покинул храм, его ноги тут же стали ватными, и он присел на ступеньки, ведущие вниз, в темные коридоры, которые, видимо, редко использовались или были для каких-то определенных целей. От неизвестности перед этим коридором Ивану стало не по себе. Он снова встал и подошел к открытым дверям, через которые наблюдал, как народ в центре храма целовал Евангелие и икону, затем их помазывали маслом, выводя крест на лбу.       Иван сунул руки в карманы и с видом безразличия подошёл к окну, но сердце в нем непослушно заходились от внезапно нахлынувшего чувства. Он слушал пение хора и не мог не думать о матери. Он не задавал вопросов о ходе служения, в отличие от Мити. Алеше казалось это по причине безразличия и даже пренебрежения Ивана к храму и к вере в целом, но это было не так. Дело было в том, что Иван, по какой-то причине, которую он сам понять не мог, помнил ход служения, на которые их с Алешей водила мать. Много раз Иван пытался не думать о матери за весь этот вечер, даже решил развлечься, подшучивая над хористкой, но и эти шалости не отдалили мысли о матери, а наоборот - усилили. Ему вдруг стало казаться, что мама бы его осудила за такой поступок и сказала свою частоповторяемую в его адрес фразу: "Ты не такой, Ванечка. Ты умный, но нежный, ты строгий, но добрый. Не делай вид, пожалуйста."       Из размышлений Ивана вырвал легкий удар платком по плечу. Он обернулся в полной уверенности, что увидит Алешу, но вздрогнул при виде миловидного девичьего личика с черными глазами.       - Зачем вы так? Постыдились бы хотя бы перед Богом, - укоризненно сказала она.       Иван открыл было рот, чтобы произнести что-то язвительное в ее адрес и свою защиту, но она уже ускользнула в толпу и смешалась с ней.       - Ля какой краснощёкий! Я же говорил, что ему, видать, дурно стало от запаха ладана, - произнес Митя с улыбкой.       Алёша кротко улыбнулся Ивану, многозначительно посмотрев ему в глаза.       - Пошли, будем торт резать, - сказал он, опять взяв Ивана за руку. - Все будет хорошо, - прибавил он ему шепотом.       Фраза, казалось бы, бессмысленно была брошена на ветер, но то, как произнес ее Алёша, имело бо́льшее значение. В ней в тот момент заключалось куда больше смысла и глубины, которые Иван сразу понял, и ему стало спокойнее.