Принц-консорт

Тьма расползается следом за снегами и буранами. Солнце вырождается и превращается в тонкую линию на горизонте, которая появляется на короткий миг только для того, чтобы истаять. И так каждый день. Тьма захватывает собой Север, столицу, замок и меня. Тьма стелется в груди, выпивая всю жизнь, все мысли и чувства. И это хорошо. Я почти не подвержен боли и страху. Почти безразлично то, что происходит вокруг меня. Даже Санса, моя маленькая искорка, мой огонек среди ночной мглы, уже не способна защитить и спрятать от тьмы. И это тоже хорошо. Новый статус почти не помогает. Даже кажется, что стало хуже. Больше нет убежища в детской. Теперь только покои моего темного господина и десницы. Теперь каждую ночь я послушно отдаюсь на их милость. И если бы не тьма в сердце, я бы не выдержал. Она надежно прячет то, как я почти с радостью принимаю от них поцелуи и удары, вознаграждения и наказания. Это безумие, которое стало привычным, почти обыденным. Оправдываю себя тем, что мне нужно играть свою роль. Все прекрасно складывается. Лучшего и желать нельзя. И старательно не замечаю того, как замирает тьмы на том месте, где раньше было сердце, когда Ворон дает мне новое задание. Как она радостно беснуется, когда Лайош одобрительно качает головой и шепчет на самое ухо: — Петтир, ты меня радуешь, — проверяя, насколько хорошо я освоил новый урок. Ловлю себя на баюкающих, умиротворяющих мыслях о том, что все так, как и должно быть… что другого и не нужно желать, у меня и так все есть: сестра, новый дом, мой господин и десница… они дадут мне большее… нужно ли разменивать установившийся порядок на заранее проигранную борьбу… ведь это не моя война… моё… у меня никогда не было своего, и сейчас просто отступиться и удовлетвориться дрессурой и крохами с господского стола… Эти мысли нарушают мнимый покой. Сомнения вносят смуту, заставляют вновь чувствовать. А чувствовать я не хочу. Слишком много боли, унижения, страха. Я сдаюсь тьме и плыву в ее тихих спокойных водах, прячась от действительности. И каждый день обещаю себе, что завтра я во всем разберусь, что завтра я соберусь из осколков и вынырну, выскребусь на берег и найду свой путь. Наступает завтра и я сжимаюсь только при одном воспоминании о проклятиях Ворона, о плети Лайоша, о поводке. Куда проще ластиться или показывать зубы только ради развлечения моего господина. И не испытывать того мерзкого, липкого страха, не умирать больше от раздирающей боли. Если я склоняюсь, принимаю все то, что они со мной делают, то и боль почти приятна. Точно знаю, что со мной они сделают, а значит, могу хоть как-то нащупать под собой опору и не проваливаться в ужас. Я могу быть бесчувственным и прятаться во тьме. Иногда тьма вырывается наружу. И тогда не могу себя остановить. Кто-то из мелкой знати посмел бросить мне в спину «шлюха». Тьма горела ярче, чем этот придурок, а страх в глазах других подпитал ее еще больше. Первый раз огненная плеть у меня получилась, когда имперский стражник попался по дороге из кузницы. Тьма недовольно бурлила и жалила меня после целого дня неудачных тренировок и вспенилась ядом, после презрительного: — Слабак, — от Лайоша. Зато похвалу я получил от него тут же. — Только не спали всех, пока учишься, — смеялся он. И тьма вместе с ним во мне смеялась. А я все никак не мог понять. почему все равно не доволен. Что именно вытаскивает меня из темных спокойных вод и заставляет чувствовать тревогу и подступающую боль. Браслет я снял. Говорил себе, что он мне мешает заниматься, что его могут заметить и начнутся вопросы. На самом деле он сдерживал мою тьму. Мешал ей разлиться широко и полноводно, пряча и укрывая меня от боли и страха. Дверь тихо скрипнула и я обернулся, собираясь встретить Лайоша какой-нибудь издевкой. Но на пороге была Алька. Тьма разочарованно зашипела. Я лишь медленно выдохнул. Алька единственная, кому я мог хоть как-то доверить Сансу. — Петтир, мне нужно вам рассказать кое-что. — Это не подождет? — нервно дергаю плечом. Вот-вот придет десница, чтобы увести в покои моего темного господина. — Нет, это срочно… И она подходит совсем близко, торопливо, но четко шепчет, рассказывая про лорда Тома́. Тьма жадно вспыхивает, требует его отдать ей. Почему бы и нет? — Не волнуйся о нем, — задумчиво ее разглядываю, а она как-то опасливо пятится, — передай ему от меня поклон. — Господин… — Не называй меня так! — слишком резко и громко. В своей люльке завозилась Санса. Ее относит еще дальше, сжимается, будто в ожидании удара. А я замираю. Что происходит? Когда она начала меня бояться? Да и что такого в этом «господин»?.. Слышим, как в коридоре раздаются приветствия стражников. Лайош идет. Алька бросается ко мне, как в огонь, цепляется за руку и шепчет в лицо: — Петтир, вы не забыли кто вы и где вы? Петтир!!! Тьма недовольна. Она вспенивает, обычно спокойные, воды и мне кажется, что сейчас утону в ней. — Я тебе все сказал, — скидываю с себя ее руку. Лайош уже в дверях. Жжет синими глазами. Тьма толкает меня к нему, заставляет кривить губы и выговаривать: — Десница скоро поступит ко мне на службу? Будет личным охранником? Так безопасно. Я знаю, что если буду развлекать их огрызаясь и иногда пытаться скинуть им будет интересно и тогда, они не начнут искать другие способы позабавиться со мной. Тьма успокаивается и довольно греет грудь, когда Лайош морщится, цепляет завязки моего теплого плаща, тянет за них к себе ближе и шепчет: — Уж сначала ты мне послужи, — и кусает. Губы почти никогда не заживают. Это все его следы. Мне почти не больно. Это привычно, предсказуемо — не страшно. Я могу и дальше прятаться в своей черной реке безразличия. Где нет бо́льшей цели, чем избежать наказания. Но что-то не так. Иду следом по привычному уже пути, но все никак не могу укрыться, уйти под воды тьмы. Беспокойство… Алькина реакция, ее глаза, ее порыв и шепот… все это смутило меня… Я и без нее знаю, что повернул не туда. Смотрю на Лайоша. А когда я стал его так называть? И в груди будто вновь чувствую удар сердца, словно воды на мгновение отступили и открыли его. Мгновение, и прилив тьмы все спрятал. Двери покоев распахиваются. Понимаю, что не замираю в предвкушении… в предвкушении чего? А что я ждал все эти дни? Коротких моментов ласки, скупые улыбки и крохи похвалы, когда я особо старательно отсасывал или подмахивал?.. Отлив тьмы оголяет не только удары сердца, но и больную, исковерканную ненависть. Хорошо же я постарался забыть, как сильно их ненавидел. Ворон улыбается, проводит когтями по подбородку, сзади Лайош обхватывает руками, прижимает к себе. И тьма захлестывает, шепчет волнами: зачем тебе это чувствовать? зачем испытывать страх и боль? ты знаешь, что им нужно! дай это и тогда останешься цел… и сестра твоя… Зубы вонзаются в шею, привычно скулю, испытывая привычную, а значит безопасную боль. Но вновь отлив и я понимаю, что сам себя обрекаю на это. Раз за разом. Прячась в себе, в своей тьме я смиряюсь и принимаю все, что они со мной делают. И это будет бесконечно. Я не избавляю себя от боли и страха, я ничего не делаю, чтобы это прекратилось. Они сломали меня. Быстро и незаметно. Сломали… Как куклой вертят и крутят. Сегодня особенно нежны и заботливы. Ласки и поцелуи. В конце концов оказываюсь верхом на Лайоше сидящем в кресле. Ворон где-то сбоку. Комментирует и указывает что ему со мной делать. И вот это меня ждет в лучшем случае? Через пару десятков лет ночью иметь какого-то несчастного мальчишку под чутким руководством Темного правителя, а днем служить ему, забывая о своих стремлениях и желаниях? Тьма ушла, оставив после себя пустые, почти мертвые берега с осколками чувств: гордости, ненависти, страха, боли. И эти осколки множаться, впиваются в меня, ранят. Пока руки Лайоша крепко держат за бедра и насаживают, меня погребает под лавиной из всего того, что я спрятал во тьме. Закусываю губу и смотрю в синие глаза. Ты же хотел быть ученым? Хотел исследовать магию, находить ее новые формы. А стал… игрушкой в руках Ворона. И почему-то больше не боюсь десницу. Ворон прав. Мы и правда похожи. И я сейчас точно знаю, что Лайош прошел через все то, через что сейчас прохожу я. И меня скручивает спазм ненависти. Я дергаюсь к его шее и делаю то, на что никогда бы не решился, продолжай я прятаться темных водах безразличия. Я кусаю его. Впиваюсь зубами в шею. Как же я сейчас тебя ненавижу! За то, что ты здесь, за то, что позволил с собой сделать это, за то, что делаешь теперь это со мной. Ненавижу!!! Оттягивает за волосы, чуть ли не выдирая из себя, бьет наотмашь. А я смеюсь. И ненависть горит во мне, как огонь. И греет, и дает силы. И нет больше бесчувственного покоя. Я вспомнил, почему запретил Альке называть меня «мой господин». Днем, улучив момент, ловлю Альку: — Поговорила? Она настороженно качает головой. — Найди его, скажи, что я буду ждать его завтра днем на кузне. Кусает губы, все же решается спорить: — Ему нельзя верить. Он — опасен. И глуп. Он очень глуп. Я знаю его, часто виделись у Регины. — Просто назначь ему встречу, — все же сжаливаюсь, — нет никого опаснее завистливого глупца, — на самом деле хочу сказать проще и грубее, но давно привык, что язык сглаживает и облекает все в тонкое и умное, — я отдам его Лайошу. Покажу свою верность. Напугаю знать. — А как потом? Когда вы взойдете на трон? Лорды запомнят… — Я тоже запомнил, как они воротили от меня морды. И меня они, после всего, не примут. Неужели ты думаешь, что после Ворона нас ждет счастливая спокойная жизнь? Нет, — грустно качаю головой. Алька начинает понимать. Хочет еще что-то спросить, но на нас начинают обращать внимание, приходится расходиться. Мне к белобрысой суке, ей в детскую. Думал, он не придет. Ну не бывает настолько глупых людей. Особенно лордов. Мне казалось, что знать — это благородные, умные, без страха и упрека, как в фильмах и сериалах. Даже я, парень из глубинки понимаю, что нельзя так… Разочаровываюсь все больше и больше. Они здесь не только трусы, но и глупцы. В кузню он заходит как хозяин положения. И моментально понимаю, что все мои слабенькие угрызения совести и сомнения были зря. Никто тут не хотел помогать. Подставить его, только доброе дело сделать. Моя тьма любопытно поднимает голову. Иди сюда, родная, вот сейчас мне как раз нужно бесчувствие. Я же убить его собрался. Да чужими руками. Но смерть принесу именно я. — Что-то хотели? — улыбаюсь. Альтаир возится на другом конце, грозно поглядывает на нас. Он-то как раз и одобрил мой план. Предложил еще немного поиграть и затянуть в мышеловку еще парочку лордов. Я отказался. Настолько хитрую интригу я не потяну. — Предложить помощь, — самодовольство так и прет. — И какую? — мне просто врать в своей тьме. Не жалко, не стыдно, не страшно. Он оглядывается, словно очнулся. Рядом никого нет. Альтаир постарался всех выставить из кузни. И сам почти не заметен за самой дальней печью. А этому индюку насторожиться бы. Я бы сразу понял, что-то не так. Пустая кузница днем… где все работники… Этот не понимает. Никогда не работал и не знает, что это и как это должно выглядеть. Или думает, что все разбегаются, когда я прихожу сюда для тренировок. — Не здесь же, — хотя видно, что готов и здесь говорить. — Скоро сюда придет десница, — вижу, как напрягается, боится, пес, — для разговора и правда не самое подходящее место. Сам Ворон распорядился, чтобы я здесь занимался, — морщусь, — но время у нас еще есть. На что вы готовы, лорд Тома́? — Ради памяти королевы и принцессы на все! — делает романтически-героический вид. — Сегодня ночью, — с местом сложно, чтобы придумать, — в конюшнях. У нас будет собрание. Вы приедете раньше, я вас буду ждать. Там и скажете, какие у вас есть мысли, и чем конкретно вы готовы помочь. Он кивает. Пока у него не включились мозги, начинаю выгонять. Но все-таки капля разума сверкает: — Ночью? А как же… — Сегодня меня не будут ждать, — прячу взгляд. На самом деле мне насрать, кто что думает по этому поводу. Мне настолько сильно достается от Кощея и белобрысой суки, что сил думать еще и о своей репутации, которой и не было никогда, у меня нет. Уходит довольный. Отлично. Теперь дело за Лайошем и Вороном. Вот здесь как на канате балансировать. Одно неверное движение и все. Я в пропасти. Прогоняю тьму и чувствую ненависть. К себе. Я себя ненавижу. За все: и за то, что сломался, и за то, что поступаю так подло.

~oOo~

Лайош не знал, в какой именно момент Петтир перестал раздражать и вызывать ревность. Но помнил точно, когда впервые стал его разглядывать без мыслей об убийстве и действительно сравнивать с собой. Это случилось на следующий день, после боя в кузнице. Мальчишка бледный, еще не полностью восстановившейся после проклятья Ворона, сидел у трона. И Лайош рассматривал его, вспоминая себя. Много лет прошло. Он думал, что все стерлось, забылось, перемолось. Что не осталось в нем ничего от прежнего мальчика Лайоша, младшего княжича Берсерка, который обмирал от страха перед Темным правителем. Но глядя на Принца-консорта вдруг осознал, что ничего не исчезло. Где-то глубоко внутри остался тот наивный ребенок, что широко раскрытыми глазами смотрел на гибель своей страны и своей семьи. Петтир сломался. И Лайош почти сожалел о нем. И о себе. Нет. Прекрасно понимал, что делал Ворон, да и он сам. Сломать, чтобы на обломках выстроить заново. С новыми привычками, с новыми внутренними границами и представлениями о жизни. Но как было сладко, оказывается, наблюдать за отчаянной борьбой. За непокорным Петтиром, прекрасном в своем отчаянном безумстве. Конечно, Лайош не перестал за ним следить. Воспитанное Вороном недоверие ко всем заставляло собирать целую канцелярию для тайного сыска. И ревностно наблюдать за консортом. И за всем, что происходило в замке, в столице, на заметенных заставах. Пробирался в другие города, проникал в глухие села и одинокие хуторки. Как паук оплетал страну, собирая по крупицам сведения, сплетни, слухи. В сломанном Петтире все равно было полно очарования. И самому Лайошу стало легче поддаться ему. Теперь нравилось не только брать и мучить его ночами, но и учить, проверять задания Ворона. Настораживало, что консорт выбрал своей обителью силы кузницу. Мог бы расположиться в одной из многочисленных приемных, с двумя огромными каминами. И ближе, и в полном уединении. Но мальчишка уговорил Ворона и тот отпустил, лукаво улыбаясь. Настораживало и то, что простой народ видел в Петтире спасителя, чуть ли не мессию. О нем уже бродили легенды. И чем дальше от крупных городов, тем сказочнее становились слухи. — Десница занят? — Петтир замер на пороге кабинета. Лайош с каким-то сожалением вглядывался в его темные глаза. Всего пару месяцев назад мальчик был другим. Горел каким-то непонятным, опасным пламенем. Сейчас померк, побледнел, осунулся. Нелегко быть учеником Ворона. Нелегко быть любовником сразу двоим. — Ты хотел меня поразвлечь? — поманил пальцами. Все еще казалось непривычным покорность и покладистость. Ни единый мускул на лице не дернулся. Тут же вспомнилось, как сам Лайош еще несколько лет обмирал и задерживал дыхание от страха при любом движении Темного повелителя. Петтир остановился вплотную, обойдя стол и замер, задевая полами кафтана и теплого плаща ноги Лайоша. — У меня к вам щекотливое дело, — опустил взгляд. Это что-то новое. Раньше Петтир не играл в стеснительных и трепетных мышат. Даже в их первые ночи, пряча лицо в подушках, отворачиваясь, инстинктивно прикрываясь оставался естественным и… отважным. — Интересно, — Лайош подцепил его пальцы, которые безвольно легли в ладонь, — говори. — Ко мне обратился лорд Тома́, — закусил губу и замер. Совсем не обычное поведение. Лайош поймал внутри чувство тревоги. Спектакль. Мальчик разыгрывает перед ним спектакль. Для чего? Посмотрим… — Говори, как есть, — потянул на себя, заставляя сесть на колени. Дверь запирать не стал. Пусть видят. — Он готов предложить свою помощь. Мне. В свержении Темного господина. — И что ты ответил? — Лайош внимательно разглядывал лицо Петтира, проводил пальцами от подбородка к губам и обратно. Ловил хоть что-то, что могло выдать другие мысли. Истинные мотивы. И не мог. Только лед на дне карих глаз. — Я согласился и пригласил его на конюшни. Обещал, что там будет сбор заговорщиков, — слишком честный взгляд. Лайош хмыкнул. Врет. Вот только в чем? Где обман? И совсем неуместные восторг и надежда вспыхнули в пустой груди. Петтир еще жив. Спрятался. Скрылся. Вот и кажется сломанным полностью. Как Лайош это почувствовал, он не знал. Почему испытал прилив радости? Потому что благодаря Петтиру понял, что сам сломан и где-то глубоко, так и что себе не признаться, сожалел о младшем княжиче Берсерка, переломанной игрушки Темного правителя. Порывисто притянул к себе и поцеловал. Поцеловал так, как поцеловал бы Ворона будь тот хоть на каплю больше человеком, чем сейчас. И почувствовал ответ. Это не было привычное покорное податливое тело, послушно раскрывающее губы и подставляющее язык. Это было действие: пальцы мягко, непривычно зарылись в волосы на затылке, к нему прижались, ладонь мягко легли на шею, а на губах мед, такой сладкий и пряный, что захотелось в нем утонуть. Лайош заставил себя вырваться из морока. Давно умершее, погребенное под костями прежнего Лайоша-мальчика, сердце, пропитанное тьмой и болью забилось сильно и призывно. Так, словно и сам Лайош жив, а не выжжен внутри много десятков лет назад. И это напугало. Смотрел в карие глаза, хотел ударить. Сделать что-то привычное, чтобы стереть с лица Петтира это удивление, этот румянец, которого никогда не видел, даже вбиваясь в это тело. Бить не стал. Только грубо столкнул с рук. Отвернулся. — Я передам Ворону. Мы тебе сегодня вечером все сообщим. Иди. Петтир неуверенно двинулся к выходу, все оглядываясь и бросая непонятные взгляды. И не было в них ни страха, ни злости, ни раздражения, ни боли, ни тьмы или безразличия. Было удивление и что-то, чье название Лайош давно забыл. И не видел, как Принц-консорт замер в темном углу коридора, приложив ладонь к своей груди, а пальцами второй руки дотрагиваясь до своих губ. Не видел, как он жмурился, встряхивал кудрявой головой и растерянно смотрел в пустоту, не понимая, что сейчас только что почувствовал.