~oOo~
Она меня успокаивает. Отступает боль и то грязное, липкое, что невозможно ничем отмыть после Ворона и Лайоша. Улыбается, моя сладкая. Тону в ее глазах, забываю обо всем. И пахнет так сладко молоком и покоем. Выпускаю из пальцев трескучие искорки, она ловит их еще непослушными ручками. Сначала пугаюсь, что обожжется. Но Ма… Санса хватает пухлыми ладошками и заливисто смеется. Моя радость. Долго еще ей любуюсь, а потом она усыпляет меня своим мерным сопением. Тихий скрип двери будит меня моментально. Словно обрушивает из чистого и светлого в грязную лужу реальности. Алька замирает на пороге, понимает, что разбудила. Тут же кидается в поклоны и извинения. Взмыленная, уставшая. Где была, интересно? Край ее шерстяного платья мокрый аж до колен. — Где была? — К Иволге ходила, — шепчет, чуть склоняясь ко мне, — о вас молилась. Вот, она велела передать. И тянет росточек. Крепкий, но маленький. Уже хочу сказать, что за глупость, но на автомате тяну руки. Как только он попадает в ладони легкое дуновение касается моего лица. Знакомое, я это чувствовал вчера, когда приносил клятву. Прищурившись смотрю на Альку: — Что еще она сказала? Это ведь Иволга меня сюда притащила… я чувствую, что она. Не пойму, откуда такая уверенность. Наблюдая за тем, как росток плавно скручивается вокруг моего запястья. Браслет выпускает еще пару листков, ствол становится чуть толще. Интересно… — Сказала, что все будет хорошо. Что вы молодой, сильный и злой. — Замолкает, будто в чем-то сомневаясь, — сколько вам лет? — Ты служишь мне и не знаешь сколько мне лет? — понимаю вопрос, но все еще ей не верю. — Я знала сколько лет Петтиру, но не знаю сколько вам лет теперь. В ее взгляде тревога, страх и ожидание. Ничего ей не скажу про себя прежнего. Кто она? Что она? Знает, что я не Петтир — этого уже много. — Теперь я Петтир и мне столько же лет, сколько и ему, — все же отвечаю в том же ключе. Мне кажется глупым делать вид, что я не понимаю истинный смысл этого разговора. Она кивает и отводит взгляд, хмуро говорит: — Там нашли остатки отряда сопротивления. Их, наверное, убьют. Хочу дернуть плечом и сказать, мне какое дело. Но… это же моя страна, а значит, это мои люди… Странное чувство. Там, в прошлой жизни у меня ничего не было. Вообще. А здесь весь Север мой, люди мои… и только Кощей с белобрысой сукой мешают взять и обладать… — А где они? — поднимаюсь, тело ноет, напоминает о прошлой ночи. Как плевок в лицо. Унизительно. И злость поднимается горячей неконтролируемой волной. Алька замечает язычки пламени на моих плечах, испуганно шепчет: — Ваша милость, Иволга просила не спалить ваш подарок. Это приводит меня в чувство. Выдыхаю, кажется даже искры срываются с губ. — Ну так где? — Центральные ворота. — Пойдем прогуляемся. Принцессе нужен свежий воздух. Тащить ее туда не хочу. Но и оставлять с Алькой здесь боюсь. Мне спокойнее, когда моя девочка у меня на глазах. Кажется, что слишком долго одеваемся. Меня утомляет количество необходимой одежды. При том, что я все равно мерзну. Я постоянно везде мерзну. Мне тяжело здесь. Кажется, что холод проникает в самую грудь, пробирается в глотку, мучает и пытает меня. Я готов натянуть на себя все что можно. Прячусь в меховом плаще, с глубоким капюшоном, который и накидываю на голову. Будь моя воля, я бы еще как Алька нацепил на себя тулуп и обвязался шалью. Двумя или тремя. И только тогда сверху меховой плащ. Но Алька кривится, отбирает у меня вещи и говорит о том, что не пристало мужчине так боятся холода, что нужно привыкать. Да в жопу это привыкать. Я мерзну! Овчинный кипенно-белый конверт прячет в своем нутре Майю. Надеюсь, до нее холод не доберется. По коридорам замка проходим под пристальными взглядами стражи, слуг, знатных бездельников, что здесь постоянно околачиваются, и лордов, которые пошли на службу к Ворону. Я всех вас запомню. Каждого лично выгоню потом поганой метлой. Центральные ворота встречают криками и неприятными, визгливыми щелчками плетей. И это сопротивление? Жалкие, худые, серо-синие люди. Окружены холеными имперцами. При моем появлении все замирают. Солдаты в растерянности. Я им даже немного сочувствую. Клятву Ворону я принес вчера. Тогда же Темный правитель явно выказал свое расположение ко мне. Но я все еще остаюсь почти пленником и главной забавой Ворона. Имею ли я здесь власть или хотя бы право на слово?.. Вот и я тоже не знаю. Разглядываю оборванцев. Среди них есть и совсем мальчишки, и старики, и среднего возраста мужчины. Чумазые, в ветхих куртках, порванных штанах, в худых сапогах. Настолько измучены и истощены, что на лицах лишь безразличие к своей судьбе и к происходящему вокруг. Каменные стены скрадывают солнце, превращая все в серость. Запах тяжелый: немытых тел и болезни, легко перебивающий морозную свежесть начала зимы. Что мне с ними делать? Что я могу сделать? Накормить. И согреть. А потом думать, как выкручиваться перед Вороном. И во что мне это все обойдется… — На хозяйственные дворы их. В кузни, кухню и конюшни, — командую уверенно. Так будто и правда знаю, что мне можно. — Найти им одежду, накормить, лекарей. Командир имперцев, с хлыстом в руках спешивается, нерешительно меня разглядывает, обходит по широкой дуге, говорит медленно, явно выбирая каждое слово: — У нас другое распоряжение от десницы. Повесить всех на стенах у главных ворот. Алька громко всхлипывает. Перевожу на нее взгляд. Там кто-то ей дорог? Отслеживаю куда смотрит. Самый младший. Совсем ребенок. Стоит, понурив кудлатую голову, шмыгает носом. Слезы прячет. И мелко дрожит. Почему так щемит сердце и боль течет по венам? — В кузни, в конюшни, в кухню. — Но… Наглости мне придает страх. Даже не знаю чего. За себя. За сестру. Или за этих страдальцев. — Мое слово Принца-консорта против слова десницы. А как мое слово сильнее? Выните их из петли, лекарей позовете? Умеете воскрешать мертвых? Темному правителю так и скажете? Сейчас все исправим. Всех воскресим? Как хорошо, что капюшон прячет мое лицо. Мне кажется по глазам можно было бы прочесть, как я испуган и не уверен. Капитан медлит. Солдаты растерянно оглядываются, пленники напряженно наблюдают за нами. Включаются. Самое мучительное, когда надежда пробуждает жизнь, которую вот-вот заберут. Резко сдается, машет рукой, кричит: — Выполнять! Слышали, что сказал принц? Двор приходит в движение. Солдаты пихают пленников сторону хоздворов. А я трескаюсь и осыпаюсь под тяжестью мысли: что теперь будет? Я же их не спас. Я просто продлил их мучения. Подарил надежду, которая измучает и сделает смерть еще более страшной. Бреду следом. Только потому, что прятаться в покоях еще страшнее. Я погибну сейчас от ожидания, что в любую секунду ворвется Лайош и будет глумится, рассказывая, как перевешал каждого из них. В кузницу захожу не чувствуя ни ног, ни рук. И меня будто обнимает тепло. Здесь идеально. Сбрасываю с головы капюшон, вдыхаю густой, жаркий воздух. Как же здесь хорошо. Огонь в огромных печах приветствует меня яркими языками, тянет их ко мне, и я не могу удержаться от соблазна. Сам тянусь навстречу, подходя ближе. Принимаю в руки ростки пламени, вовремя одумываюсь и прячу запястье с подарком Иволги. — Ваша милость, — кланяется огромный, плечистый кузнец, — простите, но мы не выдержим такого жара. Это приводит в чувство. Работники сбежались к выходу, распахнули дверь и прячутся в клубах мороза, который моментально истаивает и оседает капельками на них. Медленно выдыхаю и пламя в печах успокаивается. Расходятся, облегченно и восхищенно переговариваясь. — Как вас зовут? — Альтаир, — еще раз кланяется, — Алька передала вам привет от нас? Говорит тихо, так чтобы имперцы, заводящие сюда пленников не услышали. — Так это вы? — Мы, — кивает, — а это вы? — быстрый взгляд на оборванцев. — Я, — и добавляю, — не знаю, действительно ли помог. — Мы в вас верим. Теперь вы наш король, — отворачивается к печи, раздувает меха, делает вид, что еще чем-то занят. — Вы должны понимать, насколько я на самом деле ограничен. И какое положение сейчас занимаю. — Как и все мы. Слышу шум и понимаю, что там, за дверями кузни, переполох. Мелькает перепуганное лицо капитана имперцев. Десница идет. — Нам нужно увидеться и поговорить, а сейчас отойдите. И мальца того спрячьте, — тыкаю в сторону кудлатого мальчишки, на которого смотрела Алька. — хотя бы его уберечь. Кузнец молча его цепляет и убирается прочь, куда-то за печи. А в проходе Лайош. Вот она. Смерть моя. Ищу взглядом Альку с Май… с Сансой. — Петтир, — шипит, вперившись невыносимо синими глазами. Красив, сука, но как же я его ненавижу. И боюсь. Делаю шаг вперед, закладывая руки за спину. Пытаюсь удержать лицо. Но почему-то начинаю улыбаться. Это нервное. Я боюсь его до усрачки. Губы кривятся сами, и ничего не могу сделать.~oOo~
Лайош готов был разорвать мерзавца. Глядя в темные глаза, видя, как пухлые губы кривятся от улыбки. Безумный наглец. — Быстро за мной, — с трудом удержал себя от желания дать пинка прямо при всех. Лишь многолетняя выучка помогла удержаться. Да будь он еще уверен, что Ворон так же захочет наказать Петтира за самоуправство. Мальчишка проплыл мимо с гаденькой улыбочкой на губах. Закутанный в сто слоев одежды. Вот уж нежный цветочек. Даже сам Лайош, выходец с западных земель, где зимы были мягче, уже адаптировался. А этот все утепляется. В замке выдержка отказала. Схватил мерзавца за шкирку и протащил его в кабинет Ворона прямо прямо на глазах местной знати, стражников и слуг. Зашвырнул, так, что принц не удержался на ногах, запутался в длинных полах тяжелого плаща и рухнул на колени, проорал: — Все вон! — советники ринулись прочь. Ворон крайне заинтересовано, не скрывая, что забавляется, наблюдал за происходящим. Как только последний выбежал из кабинета, Лайош громко хлопнул дверью. Схватил за волосы Петтира, еще раз толкнул его вперед, к самому столу, прорычал: — Ты приказал повесить недобитков. Я передал приказ капитану. А этот их разместил на заднем дворе. Еще и твоим именем прикрылся. Мальчишка завозился на полу. Встать не пытался, только уселся удобнее, поднял взгляд горящих глаз и проговорил: — Мой темный господин так много говорил о своей милости, что я в нее поверил. Знай я, что это он приказал, не посмел бы перечить. Капитан сказал, что это приказ десницы. — А деснице, значит, можно? — Ворон хмыкнул. Десница не уловил в нем ни капли злости или раздражения. Ворон наслаждался происходящим и не скрывал этого. Мелькнула завистливая мысль о том, что сам Лайош, когда был в таком же положении, не смел выступить против. Его страх был слишком силен. Хоть сердце и рвалось помогать соплеменникам. Наверное, оттого и взбеленился сам. Мальчишка будто ткнул его в слабость. Пускай и прошел не один десяток лет, внутри еще что-то осталось. — Я клятву в верности приносил тебе, господин, а не ему. — Думаю, что ты не совсем понимаешь свое положение, — Ворон задумчиво поводил пальцами по губам, устремив белесые глаза вверх, словно ища там ответ на свои мысли.— Возьмешь его, Лайош на перевоспитание? Мальчик совсем отбился от рук. — Вы наконец отдаете его мне? — Лайош подавил в себе вспышку восторга. — Без фанатизма. Но, да. Бери его. На пару недель он твой. Делай с ним, что хочешь. Только, чтобы ночью он все еще мог меня радовать. И только после этих слов десница улыбнулся. Петтир побледнел и сглотнул. Наконец, в мальчишке мелькнул страх. — Что делать с недобитками? — Ну, раз наш маленький хозяин севера их спас, то пусть живут. Только позаботься о том, чтобы все знали, чего это стоило Принцу-консорту. Не стесняйся в средствах. В конце концов, он красивый южный мальчик, кто мы такие, чтобы прятать его красоту от остальных. Лайош отдался жадному, страстному восторгу. С наслаждением стал перебирать, с чего он может начать воспитание. Ворон любовался своим десницей. Всегда приятно радовать своего десницу, свою самую главную драгоценность. Никто никогда бы не поверил, что Темный повелитель может чувствовать любовь или привязанность. Но Лайош был тем, кто все еще держал его на тонкой грани полного перевоплощения. Именно любовь не давала окончательно истлеть человеческому и обратить Ворона в магическую тварь. И никто из них двоих не заметил, как Принц-консорт судорожно сжимает странный браслет на своем запястье.