Инстинкт самосохранения

У неё огромные совершенно пустые глаза цвета виски на просвет. Обезоруживающая соблазнительная улыбка – будто только для женщины напротив. Лёгкое сумасшествие, оживляющее безупречные черты лица. Короткое платье с глубоким декольте. Патологическая, по-видимому, развязность. Серьёзный на вид мужчина с внешностью типичного арийца в дальнем углу. Телохранитель – легко читается по закрытой, несколько напряжённой позе. Надёжный и преданный – отчётливо добавляет его тяжёлый взгляд. Она опрокидывает в себя что-то ярко-розовое с ядерным сладким запахом химической клубники. Взгляд резко обретает направление – Мэй Холмс – и выражение – лёгкое коварство. Она машет своему арийцу рукой с пугающей небрежностью. Пронизывает женщину соблазнительной самоуверенностью. Облизывает неуловимо кривящиеся губы. Политик чувствует, что её предало что-то жизненно важное. Чувство стыда? Ей тридцать четыре – и на ней только одно пятно. Опрометчивую политику подчищает целая толпа. Детство и юность – мгла и туман, вроде тех, что сейчас в голове. Встречи сладко неизбежны и приятны, как последний вздох перед нажатием на курок. Организует сама, сама прячет и путает следы. Сама выбирает девушек – только девушек. Она научилась пренебрегать моралью, виной и отвращением перед самой собой. Пренебрегать тем, что под тёмной юбкой-карандаш, выше её физических сил. Это слито с ней, спаяно в мерзко-приятном единстве. Это потому, поняла она в двадцать два, что под её скромной деловой причёской из медно-каштановых волос, кажется, всё прогнило. Поэтому Холмс ведёт просто оттого, что девушке захотелось самой: не за порядочную сумму из жалованья политика, не за угрозы, не за обещания. Холодные пальцы изящно проскальзывают в ладонь Холмс, и она идёт за стуком безумных каблуков, вишнёвым ароматом, тёмными волнами волос. Они спускаются поверх разреза на спине и вбирают, как губка, ослепляющий клубный свет. Они беззвучно струятся в руке – как чёрное блестящее платье. Оно сворачивается в клубок тьмы на белом кафеле, неожиданно чистом для преступной окраины города. Зрачки неведомой девушки растекаются по радужкам. - Я Джин. Мэй Холмс безотчётно кивает и прижимает её к стене, обнаруживая свою ладонь на смятых поцелуем губах напротив. Она вся мертвенно-мраморная, только по губам бегают искры, и под пальцами у политика тоже горячо. Три сразу – Джин кричит, не стонет, глаза мутнеют и загораются. В виски добавили яду. Он действует: разум раскаляется под покорным полупьяным взглядом. Дыхание двоих абсолютным диссонансом наполняет кабинку. Холмс держит девушку, почти незаметную тяжесть на коленях. Та трепыхается несколько минут и оседает на пол. Проходится языком по чужим пальцам – короткие ногти, прозрачный лак, запах правительственных бумаг. Приспускает чулки безупречно бежевого оттенка. Поднимает костюмную юбку и с неуловимой улыбкой опускает голову. Выдыхает – и выдох слабым эхом проходит по всему телу. Все, кому она платила за это раньше, оставляли после себя нечто вроде отдалённого глухого хлопка петарды. Сейчас это – ядерный взрыв, и его тени застывают призраками изнутри на костях черепа. Радиация расползается невидимой опасностью. Джин тихо шипит, прихватывает кожу на шее Мэй губами в безвестном клубе на краю Лондона. Сидит молча, и выражение глаз напоминает почему-то Пабло Эскобара на фотографиях из тюремных архивов. Быстро и суховато целует Холмс, кривит губы в расслабленной усмешке, поправляет бретель платья на белом плече. Её телохранитель до сих пор стоит в углу, обыскивая глазами каждого посетителя. Бросает суровый подозрительный взгляд на Мэй. Что ему защищать? Жадную до неприличных развлечений недавнюю школьницу? Она, сидя почему-то на барной стойке, смакует Rosé. С каждым глотком её глаза проясняются, будто она пьёт чистую жизнь. Возможно, из самой Холмс. И, боже, как же той хочется немедленно всё повторить. Близ её официального кабинета и квартиры на Пэлл-Мэлл оборванный на вид парень дарит тёмно-бордовый букет королевских цветов какой-то из её бесчисленных помощниц. Можно вспомнить всю её биографию, если захотеть. Холмс усмехается. У них роз нет, и некуда их ставить. Зато Джин приходит, когда ей заблагорассудится, и позволяет делать с собой всё: шибари, кляпы… Она словно королева в доме политика, и он весь наполнен ею. Смятая простынь сохраняет вишнёвый аромат неестественно долго. Стены созданы из отпечатков её тела. В чернила дорогих перьевых ручек, которыми она оставляет подписи на любых документах, влита её горячая кровь. Пить из роскошных фарфоровых чашек или хрустальных бокалов – значит почти касаться её губ. В зеркале в ванной застыло её отражение. В голове у Мэй Холмс её вскрики. В сердце – сонная тень от ресниц на щеке. Безрассудство тянется за сестрой великого детектива. Каждый, кто пожелал бы, давно бы уже знал. Но Шерлок может лишь с издёвкой намекать, стуча тёмными накрашенными ногтями по дорогой древесине, на сладости в сейфе. Она надевает своё знаменитое тёмно-синее пальто и уходит. Ловит такси за несколько минут до того, как Джин усыпляет охрану и появляется на пороге. Холмс поджигает само её присутствие. Много позже просматривая статью «Самоубийство фальшивого гения», Мэй вспоминает далёкий вечер в полуподвальном клубе. У Джин Мориарти, величайшей преступницы в истории Великобритании и убийцы её сестры, глаза цвета виски на просвет. Были. Тогда политика предал инстинкт самосохранения.