Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были легки. Я на правую руку надела Перчатку с левой руки. Показалось, что много ступеней, А я знала — их только три! Между клёнов шёпот осенний Попросил: «Со мною умри!
Сон был заляпанной пленкой. Облегченный, без чашки кофе, энергетиков или заведомых кусков сюжета. Пустота. То, что нужно воспаленному мозгу, который не отдыхал сто тридцать два года. Когда Василиса проснулась, тело перестало болеть. Была только лёгкость, про которую знаешь, что она однажды уйдет. Впервые за долгое время Огнева почувствовала себя выспавшейся и способной что-то делать, не прилагая особых усилий для преодоления себя. Голова немного кружилась, но это было мелочью. Диван в спокойной тихой гостиной отца вместе с подушкой и тяжёлым шерстяным пледом был лучше, чем самые дорогие матрасы Расколотого Замка. Королева потянулась, разминая немного затекшую поясницу. На столике возле дивана покоились не до конца просмотренные документы и ещё одна стопка с готовыми — Василиса решила поработать перед сном после долгого отсутствия. — Уже проснулись? — в нос ударил запах марихуаны, Василиса повернулась, увидев рядом с окном Юсупова, курящим и безликим, который безмятежно наслаждался черноводским пейзажем. Он видел его десятки раз, но почему-то для Юсупова это был всегда как первый. Лучи солнца были яркими, оранжевыми, падали на пол, близился закат. — Вчера Вы долго работали. — Профессия заставляет идти на уступки, — Огнева пожимает плечами, делая ещё один вдох остатками запаха наркотика. — Ещё одна есть? — Со сна пораньше? — усмехается, однако достает из кармана брюк пачку самодельных закруток. Отдает Королеве, а второй рукой уже поджигает сигару у неё во рту. Огнева дымит и комната взрывается от ее первой затяжки. — Хуже, чем от твоего жёлтого костюма мне точно не станет, — Юсупов закатывает глаза и с наигранной обидчивостью вновь отворачивается к панораме стекл. — Сколько сейчас времени? — Пол седьмого. Вы спали практически сутки. — Что?! Что ж ты сразу не сказал! — Огнева вскочила с постели, оддернув край одеяла, и, делая ещё один дымовой выдох, врывается в волосы пальцами, окончательно выпутываясь из лоз сна. — Не волнуйтесь, проход уже подготовлен. Зодчий Круг разошелся, ваш отец уехал по срочным делам. Мы одни во всем замке, не считая прислуги. — Черт, голова болит, — массирует виски — мигрень начала отыгрываться за старые выходки. — У тебя нет анальгина? — У меня есть кое-что получше, — в пальцах блестит знакомый пузырек фиолетовой дряни, Василиса ловит ее налету. Открывает крышку, вливает в себя новую порцию глотками, тепло разливается по телу новой трепещущей силой. Боль в голове исчезает, молодец, Юсупов, увадил. Второй кайф уже не так остр, Василиса дивается, почему она до сих не под малиновым кайфом в другом мире, без сожалений и боли. — Флетчер по нашему заказу экспериментирует с дозировками, — Юсупов без труда понимает, что именно требует от него эти васильковые глаза, которые уже наполнялись, словно озеро, фиолетовым отливом. — Не ощущаете ломки? — Нет. Думаю, дозировка подходящая. Нет никакой тяжести после принятия, — сухо роняет Василиса и нецеремонясь с колбой, разбивает ее об стену. Все равно отец жуткий чистоплотник с манией агрессии, прислуге не привыкать. Зато ее пассивной агрессии стало меньше. — Передай ему, что идеальная. — Неприменно, — вдох никотина на жизнь взаймы. — Разин звонил. У нас проблемы. — Что этому загробщику нужно? — морщится от изобилия чувств, моргает, возвращаясь к реальности, целиком заглатывает воздух. Мигрень бесится где-то за лобной костью, так и хочется сломать себе череп и выковорить ее оттуда чайной ложечкой. — Столетты подняли визг. Вы пропали и это мгновенно стало известно Хронимаре. Она возмущается, что вы не на своем посту. А духи, сами понимаете, клюнули на такую возможность потеснить вас. — Ну так напиши Року, пусть уймет свою мамашу, пока это не сделала я, — Василиса раздражённо дёргает плечами, хватается ногтями за простыню, укрывается от этого грома в голове в уютной пещере, пережидают эту боль, терпит. — Мы в конце концов семья или кто? — В том-то и проблема. Он сказал, что слишком уважает свою мать, чтобы перечить ей. — Маменькин сынок. Ни одному, ни другому родителю не нужен, а блядское уважение имеет к ним обоим. Зато когда все хуево, бежит к нам за поддержкой, — Огнева зла на этот мир хотя бы из-за этой мигрени. А ещё из-за того, что эйфория неполноценная, она укусила этот плод слишком мало, но на большее не способна. Иначе это придаст силы боли. — Скажи Разину, чтобы он всех успокоил под предлогом моей командировки. И пусть он недвусмысленно напомнит Хронимаре о ее месте. От моего имени. — Будет сделано. Я буду ждать вас за дверью. Зеркало стоит в соседней комнате, — Юсупов юрким шагом просовывается в дверной проем, захватывая одну из стопок документов и скрывается, оставив Огневу в одиночестве. Василиса выдыхает ещё одну струйку дыма, когда поднимается с кровати. На стуле висела вешалка с новыми вещами, платье было мятыми линиям по шёлку, Королева без зазрения совести сняла его, ходить в таком не по ее статусу. На бедре покорно до сих пор держатель для ружья, он слегка натирал кожу при сне, на королевской коже видны красные следы. Девушка расслабляет крепеж на одно деление, другой рукой шарит не глядя по столу, надеясь найти свое оружие. Пальцы касаются знакомый позолоченный металл, Василиса в тысячный раз читает гравировку. «От Николоса Лазарева Королеве Василисе Огневе на тридцатое день рождения.» Другая сторона сияеет банальным до ужаса напутствием «Пусть это оружие хранит тебя для нас.» 16 патронов, пороховое устройство без отдачи, стреляющее четко в цель в руках искусного мастера. Носитель смерти. Василиса часто забывала зачем это оружие было приготовлено именно для нее. Но эти обычные слова вставали словно поперек горла каждый раз, когда она наводит прицел на кого-то. Его цель не убивать, но защищать. И не только ее, Эфлару, Осталу, миллиарды людей, что считают ее святой с безграничной властью. Ручка всегда ребриста, неприятна, по ощущениям не та, что нужно, когда она направляет дуло не туда. Задумка Ника или просто ее психика? Василиса не знала, но почему-то доверяла этому оружию безвозмездно, как и его дарителю. Не доверять не позволила бы совесть. Пистолет снова тянет вниз, но уже не так, как на ужине. Правильный выбор, Василиса. Ты следуешь моей мольбе, моей молитве и моему нареканий даже после моей смерти. Идеально гладкая рубашка, немного просвечивает кружевом, но в ней не чувствуется какая-то жаркость, присущая любой синтетике. Это скорее как вторая кожа, мягкая, изящная, в такой даже в жару будет легко. Джинсы, вполне обычные, без излишеств, с черным ремнем для ее узкой талии. Черные сапожки на среднем каблуке с подпорками, в которых пусть и было немного тесно и тепло для июньской жары, но они имели секреты, на которые Василиса ничего не разменяет. Ударить каблуком в шею при случае удобнее и сподручнее, чем в балетках, особенно когда готовишься идти в место разврата и самых страшных грехов. Огнева смотрит на помявшееся платье, морщится, но часодейства не применяет, всего лишь сложив его до нужных времён. Затягивает высокий хвост, волосы играются с заходящими лучами солнца, и смотрит опустошено в зеркальную гладь. И на секунду ей становится страшно. Не Василиса на нее смотрит. Не мудрая Королева. Не девчонка-оборванка с дорогой кровью в жилах. Что-то темное, злое, сравнимое с тем, как Марк выглядел, когда Астрагор вселился в его тело. Морщины едва ли были перекрыты синяками и беленой кожей, усталый вид и потухший взгляд говорили сами за себя. Она не молода. Она не из этого времени, не из этого мира, она чужая, как бы прискорбно это не выходило. Она погрязла в самой себе, стоит с свечей перед иконами среди статуй зачасованных, тех, кого она убила ради других. Они дышат за этой зеркальным отражением, пожирают, ненавидят, сжигают в ее собственном Аду. Ты желаешь смерти? О нет, они тебе не позволят, ты будешь жить до тех пор, пока не сойдешь с ума окончательно от наших могильных стонов. Смирись. Наваждение снимает рукой как богословием, как только Огнева думает, что это не она. Такое требует корона, не она. Не злой рок, но справедливое решение зова Времени. Она тоже рабыня, слуга, она исполняет чужую волю. Волю того, чей зов они с Фэшем обречены слышать. Они-глашатаи Времени, его проявление, его святой лик, его благородство, его доброта к отверженным и злость к бесчестным. Она не виновата. Ведь правда же?.. Дверь гостиной скрипит, а затем наступает безмолвие. Полуденный свет стремится сюда через щели, жаркими блёстками светя из-под паркета, оранжевые пятна закрыли этот коридор целиком. Василиса вдыхает этот аромат безмятежности с какой-то ностальгией, в нем перемешаны тысячи ее дел и моментов. Запах гниющего дерева, пыльные сгустки старины, игры теней в предзакатном свете отражали все то, что Королеве отчаянно хотелось увидеть. Прошлое. Ее прошлое. Напротив Юсупов, ни слова не вырвется из его уст, он даёт ей время свыкнуться с этим очарованием. Издает слегка заметный кивок почтения, маска шута слетела с него, что-то неописуемо строгое поселилось в его глазах. Смирение. Уважение. Подчинение. Огнева касается этого, это ее территория, ее слуга, ее подданный. И в эту самую секунду с них обоих снимают эти притворщиские ухищрения. Она — Королева, Великая и Святая, он — слуга, великий князь России и преданный помощник. Юсупов галантно открывает дверь, Огнева без промедления входит в нее, и, не обращая внимания на обстановку помещения, ступает в зеркальную гладь. Она знает, Феликс идёт за ней по пятам, по другому быть не может. Запахи замка исчезают, им на смену пришел шелест леса. Подмосковного и вполне реального. Василиса проходит все стадии осознания за доли секунд, голова раскалывается ещё сильнее, но скоро затихает. Ей даже не придется принимать наркотик, сон отлично перекрывал все изъяны ее и без того шаткого положения. — Решили отойти от образа своей молодой версии? — Юсупов усмехается, его простетская по-крестьянски заправленная рубашка без застегнутых у шеи двух пуговиц выделялась как-то по особому среди летней зелени листвы. — Решила, что играть свою роль будет проще, если я добавлю то, что принесло мне в характер Время, — усмехается, рыжие волосы ловит ветер. Воздух пропах настоящим солнцепеком, лучи доставали последние радости, прежде чем уйти за горизонт. Скоро должен быть вечер. — Лагерь от сюда в нескольких шагах. Ночью, когда вы прибудете в Москву, возле дома вас будет ждать такси. Я буду в кафе, адрес таксист знает. Приезжайте туда, как только сможете. — Благодарю. Я заеду… В одно место, так что держим связь через телефон. И, Феликс, — она окликивает его, когда он уже делает шаги назад. Он оборачивается так, будто готов на любой ее приказ. — Ты же в курсе, что подчиняешься только мне? Я знаю, что ты надёжен, я в тебе не сомневаюсь, но… Не подведи. Чтобы ни случилось, не подведи. Я чувствую, что тут что-то не так. Феликс усмехается, его взгляд разглаживает все острые углы их отношений. Они снова надевают маски. — Я всегда буду на вашей стороне. И всегда поймаю вас за руку, если вы оступитесь или если вам будет угрожать опасность. Это мой долг, — он грустно подмигивает и исчезает в дымке перемещений. Мир словно снова завел свою мелодию. Свирель, амбасодоры сверчки уже готовы петь свои первые куплеты. Последние ноты сонат птиц. И тишина. Лесная, всепоглощающая, как Время, как шепот, как глубокие воды, как бурные реки, как переплетения параллелей, как старое элитное вино, как последнее фурьете, как четвертной тулуп. Как она, Василиса Огнева, Королева всех и вся. Василиса закрыла на секунду глаза, потому что снова выходить в свет пока не готова. Она погружается в этот мир свободы и естественного отбора, потому что она часть этого мира больше кого-либо другого. Он всегда поймает. Он придержит за спину, если ты упадешь в обморок. Он схватит и подставит плечо если нужно. Юсупов надёжен. Юсупов предан. Юсупов, величайший интриган императорского двора, убийца одной из ключевой политической фигуры Распутина, друг. Господи, когда она до этого докатилась? Ты этого хотело? Время, ответь ты хоть раз в жизни, мне, твоей рабыне, твоей слуге, твоей защитнице, для чего я тут? Для чего я проливаю столько крови, для чего давлюсь наркотиками, для чего сжигаю себя каждый божий день? Для чего все эти отражения в зеркалах, все эти несчастья, серые отливы горя, безысходности, все эти годы преданности и беспрекословной веры тебе? Кто ты, невидимое продолжение меня, где скрываешься, где строишь козни, решаешь жизни миллиардов? Для чего я тебе и почему я, а не кто-то другой? Ответь же мне, блять, наконец, я имею право знать! Начало молчало. Другое измерение тоже. Огнева опять одна. Огнева собирает саму себя. Лепит, складывает, запутывает скотчем, перебирает в пальцах свое разбитое эго. Ничего у нее нет. Сейчас у неё нет даже семьи, только она сама. Она и этот лес. А среди него есть лагерь. С ее семьёй, которой даже об этом не знает. С ее прошлой жизнью, которую она никогда не вернёт, даже будучи здесь, в прошлом. Она отчаянно пыталась построить уголок в безопасности, где она вспомнит все минувшее, что делало ее живой. Но не в ее компетенции и возможности быть частью этого уголка. Другая, маленькая никчемная четырнадцатилетка с огромным даром может ею быть, а она, Повелительница всего и всех, не может. Василиса возвращает себе былую стать и образ тихой неприметной девочки. Шагает, в далеке слышны первые крики детей, резвые, оглушительные, безбашенные. Такие, которые заставляют ноги самим бежать в эту кутерьму. Ноги скользит по влажным камням с мохом, здесь никто не ходил, поэтому на каблуках было проблематично быстро передвигаться. Когда Огнева дошла до забора, она уже не могла восстановить дыхание, шутка ли, шастать по лесу на каблуках с болезнью в самую жару? От безысходности хотелось выть. Как она не подумала, что придется идти через главный вход? С другой стороны, была идея… Василиса перевела выдох и направилась вокруг забора в противоположную сторону от ворот лагеря. Растения путались и доходили до колена, цеплялись, будто не хотели выпускать девушку. «Не ходи, погубишь себя.» Я и сама прекрасно это знаю. Едва она облокотилась на поручни старой беседки, как тут же опустилась на сиденье, откинув все тело. Было так хорошо, когда прямо рядом слышны были чужие голоса. Находишься на изнанке мира и невидимым наблюдателем заглядываешь в другие судьбы, охватывая весь мир. Огнева часто себя так чувствовала, когда наблюдала за жизнью друзей, матери и семьи отца безликой эрантией или же неосязаемые существом четвертого измерения. Чувства, что этот мир не ее, что она лишняя, но тем не менее она тут разъедали раньше ее, однако сейчас было это как-то чуждо. Нелепо. Стрела скользит легче, практически так же, как и до ее переноса в это тело. Круг часолиста недовольно пестрит искрами, потому что часодейство проходит на солнце, Огнева словно крутит давно заржавевший механизм, но все же вытаскивает книгу. Сообщение Феликса пестрит разными файлами, отчётами, новыми неподписанными документами, но ничего более. Последнее сообщение с номером такси затерялось среди других. Василиса перелистывает страницу. Хранилище. Тянет руку, но на секунду останавливается в нерешительности. Нельзя. Эти технологии ещё здесь не изобретены. Если они попадут в руки часовщиков по ее глупости, даже если это будут ее друзья, возникнут вопросы. А то и хуже, изменения хода событий. С другой стороны, выбора у нее нет. Другой телефон или его копия не вариант, он будет без всех необходимых данных, сама же ставила защиту, без браслета долгое часодейство при солнечных лучах окажется фатальным, а без часов она не сможет достать информацию об наркоторговцах. Она окажется беспомощной в Москве. Василиса смело берет каждую вещь. В руках шелестят денежные купюры. Айфон блестит задорно экраном, наконец-то им воспользовались. Мда, надо придумать отмазку, здесь пока таких нет, среди остальцев будут подозрения. Браслет знакомо сжимает руку, Василиса прячет его за рукавом рубашки, становится легче, словно внутри нет того барьера, что мешал часовать среди палящих лучей. Опасности не было. Часы обвивают запястье как влитое, Василиса активирует их, в воздухе над ними появляется нежно-голубая картинка холодного цвета. Здравствуйте, Василиса. Огнева поспешно выключает их, искры кольца опять сверкают, но уже не так обижено, равнодушно, скрывая за собой часолист. Меньшее из всех бед выполнено. Судорожно вскакивает, прыгает разом с ступенек. Дорожка ведёт ее, петляет среди леса, пока не приводит на место. Боже, хоть бы Фэш уже отодрал эту балку. Доска отходит неохотно, Василиса с силой ее отставливает, переходит через палку и снова закрывает. Детские крики становятся невыносимы, потому что находятся рядом. Впереди коридор между двумя домами, мелькают силуэты детей, но Василисе лучше выйти где-то поближе к воротам, чтобы не возникло проблем. Охранница возле главного входа нарушает ей все планы. Василиса четырхается, уже плюет на все правила, возращается недалеко от места с изъянной доской и выходит. На площадке много подростков, но никто не обращает внимание на сбежавшую ещё с прошлого вечера девчонку. Огнева смотрит на часы. Десять минут восьмого. Последние закатные лучи отбрасывают тени от домиков. В воздухе стоит предвечерняя прохлада. Ужин уже прошел как час, поэтому придется потерпеть. Вместо того, чтобы пигалицей бегать по двору, лучше бы съела чего- нибудь. С спортивной площадки донеслись марево сигарет, пьяные спешки, нестройное пение и аккорды гитары. Безбашенная юность струилась ручьем, и Василиса, следуя какому-то минутному рвению, направилась туда. Знакомые мотивы заезжанных Зверей, со своим призывом уходить красиво как-то по особому манила после всех ужасов реальности. Площадка с твердым гибсообразным асфальтом надёжно укрывала от глаз вожатых это место. Место, где были построены одни турники для поддержания формы лагерских детей, сейчас было наполнено запахом перегара и делового пира. Огнева усмехается, думая, пойти или нет, ступить ли на запретную дорожку? Она не подросток, ей это ни к чему, но что-то внутри бесилось от мысли просто развернуться и уйти. А несовершенные строчки незнакомого пацанского голоса «У тебя все будет класс, будут ближе облака…» окончательно погрузили Королеву в какое-то болото нечисти и несовершенств. За козырьком скрывалась огромная толпа подростков, чуть постарше Василисы, повсюду были разбросаны бутылки пива стеклянными боками набок, кто-то умудрялся тихо подпевать и одновременно курить. — Я хочу как в первый раз и поэтому пока… — Василиса обращается на центр внимания этой групки разбойников. Звонкий бархатный и развитый голос принадлежал пацану, вполне себе нормальному, с смазливые лицом, острым, но при этом сглаженным взглядом ярко голубых-глаз и пшеничными волосами. Такие обычно, подрастая, гоняют шпану по дворам, пьют гараж и пьяные утром орут под окнами, угоняя очередную машину девяностых. Огнева повышает голос, подхватывает ноты, проводит через себя, звук получается чистым, связки на инерции выдают четкое чувство ритма и вибраций. — Ярко жёлтые очки, два сердечка на брелке, — это песня последних секунд остальской жизни, что утекла из нее в этом лагере, это песня последних безбашенных деньков с колоритом нулевых, пятирублевых кислых шипучек, жевачек, сухового ролтона и чупачупсов. Последнее лето ее детства. И поэтому сейчас она поет так чисто, как только может. — Развеселые зрачки, я шагаю налегке… Струны на секунду растворяются в воздухе, голубоглазый отвлекается, а вместе с ним и все остальные. На секунду, смотрит не то, что изумлённо, скорее оценивающе. Чтобы снова потом подхватить мелодию очередными волнами, уже до конца. — Районы, кварталы, жилые массивы, Я ухожу, ухожу красиво… — Огнева чуть ли не орет, эти строчки она помнит наизусть, и никакая сто тридцати двухлетняя спячка в государственных делах эти буквы не смогут выветрить из сознания. Они с парнем поют в такт, не мешая друг другу, он ловко перебирает пальцами на гитаре, отстучивает басы, строит новые ноты. А Василиса на мгновение тонет в воспоминаниях об молодости с Фэшем и друзьями. Она уходила из этого лагеря, и почему теперь казалось, что она предчувствовала что ее ждёт. И все равно шла вперёд. — Районы, кварталы, жилые массивы… Я ухожу, ухожу красиво… И целый мир грез снова Атлантидой возник среди морей…Я обманут моей унылой, Переменчивой, злой судьбой». Я ответила: «Милый, милый! И я тоже. Умру с тобой…» Это песня последней встречи. Я взглянула на тёмный дом. Только в спальне горели свечи Равнодушно-жёлтым огнём.
Анна Ахматова, 1911 г.