Легенды Золотоземья

Дождь идет третий день. Плещет грязной, мертвой водой в глубоких колеях, расчесывает косыми ссадинами бесконечный осенний сумрак, шагает по дорогам Золотоземья, словно король: безжалостный, безумный тиран. В его холодных объятьях города и деревни сжимаются от холода и тоски, а он все бормочет свои тихие проклятья, зло рыдая над черной землей. Дом у самой окраины Зимгорода, длинный и темный с железной покатой крышей и строем узких окон выплывает навстречу всаднику, подмаргивая у крыльца сиротливым фонарем. Сквозь водную взвесь молодой ездок в обтрепанном тёмно-синем плаще смотрит настороженно, но устало. Он не походит на жителя местных земель: смуглоликий и крепкий, с янтарными искрами в черных ониксах глаз, встрёпанные смоляные кудри падают на лицо влажными прядями. Меч на поясе спит в украшенных рунами севера ножнах. Всадник спешивается у дверей, быстрым шагом заходит в дом, в медовое тепло комнаты, где трещит огонь в старом очаге, пахнет полынью и мятликом. Садится на лавку. Распахивает плащ. Тонкими длинными пальцами проводит по волосам. Закрывает глаза. Прислушивается к тишине. Всего мгновение верит, что очутился дома. — Кто там? — голос мужской, но мягкий, с легкой хрипотцой. Колет в самое сердце узнаванием. Тень ложится на путника. — Здравствуй, Клим — шепчет он, не открывая глаз. Гость готов ко всему. К острой боли пронзенной груди, к ненавистным ударам, к проклятьям, что чернее дьявольского мрака. К равнодушному голосу тоже готов, хоть боится его сильнее прочего. Тонкая морозь режет золотой свет от огня пополам. Губы касаются его лба родниковой прохладой. Пальцы задевают родинку на щеке. Раскалывается молчание. — Свет мой лазоревый, — тонут слова в поцелуе. Горячем, долгожданном, отчаянном. Грозовым облаком падает на пол плащ. Перепутьями тонких шрамов раскрываются объятья. Тянут родные руки в плен звериных шкур и белых простыней. Пламенем слепливаются тела, как церковные свечи. Торопливо скользят ладони по влажным бедрам. Гость глядит в бледное лицо, ласкает пальцами розовый жемчуг сосков, ловит сладко — соленый стон с раскрытых губ. Влечет к себе, погружается глубоко. От бесстыдного крика изливается белое семя. Зачарованный сон не тревожит сцепленных рук. — Мне так жаль… Клим, так жаль. Рассветный дождь плачет все сильней. Всадник едет прочь, не скрывая белоснежной копны волос. Колокольный звон вторит разбитому вдребезги сердцу. За темным забором у самого края Зимгорода вкруг креста расцветает алыми поцелуями иберис.