Легенды Золотоземья

Когда герцог Ронгальский предложил Второму Господину прокатиться по лесным угодьям, пострелять зверя, дурное предчувствие юркой змейкой закралось мне в сердце. Но кто будет слушать жалкого шута. Выдвинулись с рассветом. Туман седыми змеями стелился у дороги, но серебряный звон колокольчиков на гнедых не давал ему пересечь невидимую границу. Второй Господин смотрел на приближающийся лес спокойно, невозмутимо и только жилка на мраморной белизне шеи нервно вздрагивала. Хитрые, маслянистые глазенки герцога то и дело бегали, пока он, поминутно почесываясь, нахваливал здешние места на предмет диковинных зверушек, которых Его Высочество наверняка никогда не видели по ту сторону Золотоземья. Мне выдали жалкую, едва ли не хромую кобылу, что наверняка издохнет при первой же погоне. Из-под серого капюшона я следил за Господином. Устав бороться с предчувствиями, я только бережно строил вокруг него защитный барьер, опасаясь, что, заметив мои поползновения, Его Высочество одарит меня таким холодным презрением, что лучше умереть. Никто не ожидал увидеть в самой гуще еловых пик, пронзающих небесное молоко, замок. Похоже даже герцог слегка удивился, взирая на каменное, величественное строение, пережившее не одно тысячелетие если судить по выщербленными гранитным рунам. Верные ронгальские псы трусливо жались к деревьям. И это я не о собаках. Едва герцог и Второй Господин спешились, по лесу прокатился протяжный, гулкий стон. Сжав под плащом тонкий клинок, я встал по правую руку Его Высочества, чтобы в случае опасности закрыть его своим телом. Ворота отворились почти бесшумно и навстречу процессии вышел юноша. Бледный и нагой он был окутан туманом, тонким узором изломанных ветвей и тысячей тончайших порезов. Отчаяние широкой волной окатило нас, заковывая в лед безмолвия и страха. Он был прекрасен и ужасающ, как бывает Смерть в наших сокровенных мыслях. Хрупкие пальцы ласкали стебель Пятикровника, а глаза, казалось, пьют наши души с одержимостью потерявшего надежду. Герцог упал на колени и забормотал что-то на древнемарианском. Юноша едва удостоил его взглядом. Он не сводил глаз со Второго Господина, и я вдруг ощутил биение чужого, робкого сердца, что убыстряет свой бег. Аромат Пятикровника тянулся от незнакомца связующей нитью, в гулком молчании сомкнутых уст изливаясь песнью о несбыточном и желанном. Догадка пронзила все мое существо: подношение Пятикровкника было не символом неизбежной смерти, а стыдливым, несмелым предложением любви. Невозможно. Ни в каком из преломляющихся в этот сумрачный, проклятый день зеркалах Сущего происходящее не могло быть Правдой. Никогда душа жалкого, безмолвного шута не молила об отступлении так неистово. Никто не мог отобрать у него то, что было единственным сокровищем. Хозяин замка, ангельское чудовище, раб алого бархата распахнутых лепестков окаянного цветка…. Не сводя с него глаз, я вытащил клинок и прервал трепет бабочки на белоснежном мраморе.