Считая шаги к океану

Дневной свет его не ранил, он мог спасти, но вытягивать его сейчас на улицу, было рискованно. Открытая местность, могла принести проблемы похуже, в виде вооружённых бойцов. Поэтому, было решено остаться в здание. Затянув Эйдена в небольшой кабинет, Хакон присел напротив парня. Ультрафиолет — пытка, но Хакон, стиснув зубы, освечивал, мощной лампой, всего парня. Тогда, на ферме, он убрал от Эйдена фонарь, это бы не помогло, фонарь лишь мучил бы его. Фонарь имел короткое действие, оглушая редкими вспышками, дабы дать шанс человеку сбежать или спрятаться. После, он требовал какого-то времени, для подзарядки. Сейчас, нужно было что-то стабильное и постоянное. Эйдену было дико больно. Он был в сознании. Это походило на изгнание дьявола — экзорцизм. Руки, ноги и голова парня выкручивались, хрустя суставами. Жутко, больно и страшно. Наблюдать за этим невыносимо, но так было нужно. Он шипел и хрипел, то и дело пытался куда-то отползти. Приходилось его сдерживать силой. — Прости, — Хакон всё твердил, — прости, малыш. Мне тоже больно от этого, но, пожалуйста, потерпи, прошу. Парня колотило. Губы тряслись, в отчаянных попытках произнести хоть слово, в итоге он просто жадно хватал воздух ртом; кислорода не хватало. Он стучал зубами, словно всё его тело охватывал мороз. Вырывались хрипы. Поджал нижнюю губу, чтобы успокоиться, но из-за неконтролируемой дрожи прикусывал её. Губа превратилась в кровавое месиво. — Больно, — простонал он. Его рассудок стал возвращаться. И никто не сможет представить, какого ему сейчас. Хакон отложил лампу и ещё раз осмотрел рану. Пуля вошла и вышла, оставляя сквозную дыру на, внешней стороне бедра, левой ноги. О целостности кости речи не шло, сейчас главное было остановить кровь. Он долго бегал в таком состоянии, получал урон, калечил себя, и не один раз калечили его. Ещё раз перевязал, туго затягивая ткань выше раны. — Знаю, малыш, потерпи пожалуйста. Хакону тяжело было унять страх, выливающийся в тремор рук. Его глаза широко открыты, метались по ослабленному Эйдену. Быстро оценил повреждение. Так, сквозь ошмётки штанов, было сложно представить. Полез, аккуратно отодвигая ткань. Парень извивался, отползая назад, и громко завопил. Сейчас боль вернулась к нему трёхкратно. Нужно было сваливать. Лезть грязными руками в рану не стоило: да и кто знает, сколько ещё головорезов охотятся за ними. Одел оба рюкзака на себя и, стало быть, уже стал вставать, прикидывая как поднять Эйдена, как за дверью послышалось шевеление. Насторожился, прислушиваясь. Ну не могло всё быстро кончиться. Снял рюкзаки: сейчас ненужный груз. Хакон встал, доставая мачете Эйдена и, на секунду, опустился к парню. Того била мелкая дрожь, он в панике загребал пальцами пыль, долго копившуюся на полу. Его глаза хоть и стали яснее — живее, но под ними собрались круглые, болезненные мешки. Губы покрылись сухими трещинами, а кожа приобрела синеватый оттенок. — Сиди тихо, — Хакон поцеловал в лоб парня и встал. Мысли стали проясняться. Он видел, как мужчина отходит, выходя из комнаты и, прикрыл деревянные, цвета стали, двери. Хотелось встать, но что-то мешало. Давило в левую ногу, она словно стала бетонной — неподъёмной. Осталось только ползком пододвинуться в сторону, охватывая взором щель в проёме. Что-то тяжело застучало, будто хор из тяжёлой поступи. Хакон пристроился сбоку в коридоре, его тяжело было рассмотреть, но всё же, парень смог зацепить взглядом беспокойного мужчину. Он стоял наготове, в стороне от другой двери, что разделял небольшой коридор с комнатой, где находился Эйден. Шаги становились громче и даже слышались, переговоры хриплых голосов. Они были встревожены, дикие, с долей страха и злобы. Смотря в щель, заметил как ручка у двери, где стоял Хакон, дёрнулась. Привстал, пытаясь рассмотреть побольше, но не успел. Дверь дёрнули на себя и та, с хрустом, открылась. В коридор влетел мужчина, целясь прямо в проём. Эйден, лишь испуганно обвёл взглядом дуло, целящееся в его единственную преграду. Тихий взмах и сильный удар. Хакон взвёл мачете и со всей силы ударил. Послышался хруст, и единственное, последнее нажатие на курок. Пуля влетела в дверь, оставляя разорванную сквозную рану в ней. Эйден пригнулся, благо пуля осталась валяться на полу, звеня, прокатившись по плитке. Острое лезвие мачете, в один миг, отрубило держащую оружие руку. Мужчина завопил, падая на колени. Пытаясь закрыть обрубок второй рукой. Автомат упал, глухо брякая, и так не новым, пластиковым корпусом. Пока один корёжился, пытаясь остановить поток крови с культяпки, перешагивая его, ворвался ещё один мужчина. Он не стал дожидаться ударов в свою сторону, а просто спустил весь магазин в узкий коридор. У Эйдена схватило между ребер, и он подорвался, хоть сделать это было тяжело. Он на карачках, волокя раненую ногу, пополз к двери. Приоткрывая её, застал больным, ещё мутным взглядом, дерущиеся силуэты. Хакона прижимало довольно тяжёлое тело, пытаясь придушить пустым автоматом: он всё выпустил впервые секунды. Пока шла борьба, Эйден подполз, хватаясь за край бронежилета, восседающего на Хаконе, мужчины. Получилось, он хоть как-то отвлёк вояку. Пусть и получил локтем в многострадальный нос, но это дало время, чтобы Хакон, выхватив из ножен мужчины нож, и воткнул тому в уязвимую часть бронника. Тот прохрипел, цепляясь за повреждённый торс. Видимо лезвие задело лёгкое. Этот хрип, с извержением изо рта бурых пузырьков, означали скорый конец. Мужчина повалился на землю, пытаясь ладонями обратно собрать вытекающую кровь. Это был последний танец со смертью. Ты борешься, злишься, надеешься, но всё равно видишь этот конец туннеля со старухой с косою. Тяжело на подобное смотреть, но не впервые, поэтому, как не страшно осознавать, уже привычно. Это грамма не весит, но уносит навечно… Каждый взгляд, последний вздох, ты запоминаешь и он с тобою до конца. Здесь, каждый сам за себя. В этом мире, приходится выживать, и сложно сказать, кто виноват, а кто прав. Одно можно сказать — виноваты все. Подбирая слизь, из запекающейся крови с носа, Эйден попытался встать, но всё равно упал, оставаясь сидеть в пыльном коридоре. Второй, с оторванной рукой, словив адреналин, уже не прижимал обрубок, а пытался дотянуться до своего автомата. Такое оружие парень ещё не видел. Старое, потрепанное, но быстро стреляло, имело не один десяток пуль в магазине. Удобное и убойное: их точно хотели уничтожить. Хакон, пинком отбросил оружие в сторону и, с нескрываемой злобой, присел напротив усевшегося в проходе мужчине. Эйден долго смотрел на эти немые переглядывания. Казалось, что сейчас ещё одна душа отправиться по реке неупокоиных душ, но всё прекратилось быстро. Мужчина, с отчаяньем и колотящей его дрожью, принимал любую свою участь, гордо смотря в карие глаза. Прошли секунды, минуты, вечность, но Хакон встал и, подняв автомат, разрядил его, выкидывая из затвора последний патрон себе в ладонь. Убрал всё в карман и бросил мужчине бинты. Тот быстро стал заматывать уже ссохшуюся культяпку, судорожно вдыхая. Выбросив бесполезное оружие, в виде недо-автомата и пустой винтовки, Хакон подошёл к, всё ещё дрожащему и мечущемуся взглядом, парню, и провёл по его макушке ладонью. Стало спокойней, но всё равно тело не послушно било в конвульсиях. Было холодно, было больно, и не сказать где болело больше. Словно всё тело пронзило тысяча раскаленных спиц. Быстро повесил за спину Эйдена один рюкзак, борясь с его непослушными руками, чтобы продеть жесткие лямки. Второй, Хакон одел на себя, но спереди, изворачиваясь, чтобы защёлкнуть карабин ремня вокруг талии. Всё это под хрипы, в панике обматывающего свою руку, вояки. Театр безумия. Обобрав неудачников, Хакон забрал у остывающих тел только патроны и быстро подошёл к парню. Кое-как подняв Эйдена, Хакон повесив его руку на свою шею и, придерживая, повёл его на вход. Он говорил что-то, что нужно быстро сматываться, но парень плохо воспринимал происходящее, едва волокя ноги. Они проходили какие-то коридоры, заполненные трупами. Проходили улицу, взгляд только упал на, собравшихся мух на русых волосах, лежащей вниз головой женщины. Хакон резко дёрнул, заставляя отвернуться, но всё равно, в голове отложилась эта жуткая картина. Взор мутнел, мысли терялись, пролетая только слайдами происходящего. Вот остановились, к губам прикоснулось что-то мокрое. Приложился, отпивая пару глотков. Помогло, но не долго. Ноги вовсе стали ватными. Хакон часто оборачивается назад, я лишь трясущейся головой поворачиваюсь за ним, но кроме мыльной картинки, ни черта не вижу. Закрыл глаза, открыл, когда уже темнело; а ноги не идут. Телепаются, бья по бёдрам несущего меня на своей спине Хакона. Тяжело на хребет давит мешок, когда его одел или одели его на меня, не помню. Глаза снова слипаются. Не скажу что спал, просто проваливался во времени. Стало холодно, даже сквозь тёплую ткань пайты, что оказывается, была одета на меня; ощущал дуновение, забирающиеся под одежду. Первые капли пронзили черепушку, больно так. Запрятанные за рюкзак, висящий на груди Хакона, руки Эйдена, впились в кофту мужчины и тот, на секунду, остановился. — Ты в порядке? — Мужчина повернул голову, крепче хватаясь за бёдра парня, чтобы удержать. Тот попытался что-то произнести, но изо рта вырвалась рвота, скорее просто пена с примесями уже запёкшейся крови. Она стекла по плечу мужчины и вязкой слизью пробежала ручейком на землю. — Блять, — выругался Хакон и ускорил шаг. Дождь всё усиливался. Эйден периодически открывал глаза, но не потому, что просыпался, а чтобы в очередной раз извергнуть наружу слизь. Его рвало и каждый час всё больше. В желудке уже ничего не было, но всё равно, тело, защищаясь, пыталось избавиться от спазмов. Он постанывал от каждого движения, боль уже стала родной. Она впилась липкими щупальцами в каждый уголок, пропитывая своим ядом каждую клетку организма.