Считая шаги к океану

Собрались мы довольно быстро и поспешили покинуть старую заправку. Последний раз, окинув взглядом обветшавшее здание, я мысленно поблагодарил его за приятные эмоции; в виде не щадящих, своей лексикой, надписей, горячим, натуральным кофе и маленькой мышки. Так как знали, куда держим путь, предусмотрительно рассчитавшим маршрут Хаконом, мы шли неспешно, к вечеру точно дойдём. Поели на ходу. Протеиновые батончики, только а-ля «не вкуснятина из прошлого мира», с орехами и сухофруктами, а наши, сделанные «мэйден» пост-апокалипсис. И смешно и грустно. Может кому-то, особенно неженкам из прошлого, такая еда была бы чем-то извращенным, но для нас, это действительно поставщик энергии и белка в организм. Делались они с помощью измельчение и выварки, с различными травами, мелких насекомых, коих в нашем мире было в достатке. Всякие кузнечики, червяки, мелкие мошки и даже пчёлы, которых берегли как зеницу ока. Так что еда, в состав которой входили пчёлы, или скажем всякие гусеницы, из которых добывали шелк, была экзотикой и весьма ценилась на рынке. После того как несчастных тварей, сначала рубили в пыли, варили часов так пять, а после полученную субстанцию разливали по формам и давали остыть. Превращённые, в плотный, желеобразный кирпичик и называли батончиками. Вкус был весьма специфический. Не сладкий, хотя иногда добавляли мёд, но в основном пресный со вкусом добавленных трав, иногда ягод. Главное они были сытными, много не съешь, поэтому ещё весьма экономные. Мы редко видели мясо в своём рационе, ещё реже рыбу. Когда я был в поселение, куда меня занесло после больницы, я часто ел свежую выпечку. Женщина, которая, к пятерым своим собственным детям, взяла и меня, отлично готовила. Проснувшись ни свет ни заря, она шла на поля, которые они сквозь пот и кровь взрастили с основателями анклавы. По закону, за один рабочий день им полагалось десяток колосков, пару разных на выбор овощей и бутылка воды. Вот она собирала, дней так пять, эти колосники, а потом, в нерабочий час, или ночью, перемалывала зёрна между двух камней. И пока не соберётся муки, килограмм или два, она кормила нас всякими овощами: вялеными, варёными, жареными. Иногда, на праздник у нас было мясо и молоко. Но все ждали, когда наберётся этот белый порошок. И не было большего счастья для ребёнка, чем её утреннее подвязывание волос, засучив рукава, тихо пела на языке, который Эйден так и не выучил. Весь день, она возилась с тестом, а под вечер засовывала в глиняную печь несколько форм и один противень. Мы как изголодавшиеся стадо, пуская слюни, сидели около печи, вдыхая нежный аромат «маминой» выпечки. Я никогда не называл её мамой, но всегда чувствовал тепло, когда это делали другие дети. А как было приятно, отрывать кусок, только что вынутого из печи, хлеба, ещё горячий, но такой невыносимо желанный. Она била по рукам тех, кто так делал, и строго запрещала есть его свежим. Так что мы как волчата, ждали следующего дня, и ни свет ни заря подрывались, съедая одну буханку на всех. Всё бы сейчас отдал за лишь один кусок. Пришло время, и я ушёл. Горечь и тревога, читались в её глазах. Последнее объятие, а сколько она мне всего наложила в рюкзак, но отпустила, как собственное дитя, со слезами, но отпустила. Почему я ушёл? Чёрт, я знаю почему. Я просто не мог жить, зная что мой родной человек страдает, живёт по-другому. Я много думал, вот найду Мию, вернёмся в моё поселение, познакомлю со всеми и будем жить в раю. Но через три года моих странствий в качестве пилигрима, я узнал, что того дома, единственного дома, не стало. Сожгли, уничтожили, стёрли. И если бы бандиты, так нет, свои же. Как мне рассказали, урожая становилось меньше, кто-то ушёл, а кто-то стал бунтовать. Сора на соре, и вот всё полыхнуло. Некуда было возвращаться. О судьбе моей, пусть и названной, семьи, я так и не узнал, а бежать туда сбивая ноги, было уже поздно. Я лишь надеюсь, что все они уцелели, живут в другой общине и как всегда «мама» балует уже новое поколение свежими булочками. Я пытался узнать, так ли это, но всегда получал ответ о том, что остались лишь обугленные тела. Не хочу думать, не может быть такого, они ушли, успели, выжили. Эту историю я рассказывал Хакону, но своими переживаниями не делился, хотя возможно стоило. — Помню, решили прокатиться с другом, добраться до фестиваля автостопом, — вырывая из воспоминаний донёсся голос. — Как? — Эйден прибавил шаг, догоняя друга. — Автостопом, это когда ловишь попутки и бесплатно добираешься куда нужно, — пояснил мужчина. — А фестиваль? — Куча беспредельной, пьяной и распущенной молодежи, устраивает в полях, или ещё где, концерты, с морем алкоголя и запрещённых веществ. Хакон улыбнулся, видимо вспоминая те ветреные времена. — И как выжил? — Эйден улыбнулся. — Не клал в рот, что ни попадя. Оба тихо засмеялись. — Ну, я тоже, бесплатно, много куда добирался, и на такие себе фестивали, тоже попадал, — парень немного скривился, — и выжил я просто вовремя съебавшись. — Времена разные, малыш, я бы тебя взял в свои, если бы мог. — А я бы с удовольствием пошёл. — Не боишься? — Хакон издёвочно пихнул парня плечом в плечо, — там беспорядочный секс, наркота и порой даже убийства. — Ага, а сейчас из жопы пони радуга брызжет, — Эйден пихнул мужчину в ответ. — И то верно, малыш. Раньше не замечал, но каждый раз, когда он меня так называет, меня приятно передёргивает. Помотал головой на эту дрожь. — И во многом принимал участие? — решив отвлечься начал Эйден. — А я разве не сказал, я не пробовал то, что было не нужно, — Хакон задумался, потупив взгляд в потрескавшийся асфальт, — я ходил на такие мероприятия, ради музыки. Он вздохнул, будто пытаясь удержать в организме то чувство воспоминаний. — Мы были молоды, денег не было, а любимые группы, порой, появлялись в таких вот местах. Ты наверное не представляешь какого это, слышать любимые песни, в живую, ощущая всеми фибрами каждый грохочущий со сцены инструмент. Пока он размышлял, я пропитывался. Пытался представить, и от его восторга, у меня пошли колики в груди, будто он транслирует свои ощущения в меня. — Круто, — Эйден восторженно выдал. — Найду гитару, сыграю, может, и тебя научу, — Хакон гордо поднял подбородок. А я бы с удовольствием. Иногда случалось подобное. Мужчины и женщины иногда играли на гитаре и пели. А та симпатичная девчонка у мясника, играющая на пианино, так завораживает, восхищает. Вспоминая это, будто по струнам души лился этот звук. День сулит быть хорошим. Где-то вдалеке послышался тихий грохот, развивая интересную беседу. На мгновение оба замерли вслушиваясь. На дворе стояла поздняя осень, дождь был не редкостью и вот даже сейчас. Недавно ещё светлое, без единой тучи, небо, стало затягивать, да так стремительно, что раздавшийся ещё раз раскат прозвучал уже над головой. Ветер стал усиливаться, как по щелчку, приятный день превратился в штормящее бедствие. Шаги ускорились, время подходило к вечеру. До фермы оставалось несколько миль. Первые капли больно ударили в макушку. Прохлада пронзила всё тело. Через секунду начался ливень, сопровождаясь бьющей позади молнией и оглушающим громом. А ещё топать и топать. Сорвались на бег. Тучи чёрные как смола, от светлого денька не осталось и следа. Вроде не ночь, а благодаря плотным каплям и чёрному небу ни черта не видно и на вытянутую руку. Где-то минут двадцать прошли за секунды. Насквозь промокшие и видящие дорогу благодаря только фонарям друзья, всё же наткнулись на воткнутый глубоко в грунт знак. «Ферма Миллеров», грубо написано белой, уже потрескавшейся краской, на ровно выструганной из дерева табличке. Добрались-таки. Гром бил как падающие бомбы, оглушал и заставлял вздрагивать. Ни черта не слышно. Хакон что-то сказал, махнув в сторону, и не желая разбираться Эйден просто кивнул следуя за другом. Капли щипали кожу на щеках, видимо всё же порезался, когда брился. Свернув с дороги по указателю, мужчина осветил огромное поле с высокой травой. Зелёные стебли с большими тонкими листьями возвышались выше головы, а на самих стеблях свисали овальные цилиндры с уже высохшими, жёлтыми семенами. Кукуруза что ли? Эйден осмотрелся, хоть это и было сделать сложно, примерно приметил, что объёмы поля должны быть огромны. Такие он видел часто, но никогда не проходил сквозь них. Но так как выбора не было, и обходить угодья фермы желания не было, решено было идти напрямик. Утром что ли собрать, возможно, уцелевший, уже никому не нужный урожай, давно не ел жаренной на костре кукурузы. Чтобы не потерять идущего впереди Хакона, парень то и дело периодически протягивал руку проводя вскользь пальцами по рюкзаку друга. Мужчина, идя впереди, рубил урожай, чтобы проще было пробраться. «Надеюсь, мы идём в нужную сторону», — немного нервно откликнулось в голове. Сквозь шелестящий шум дождя и частые раскаты грома послышался дикий вой. Оба замерли. Сердце ушло в пятки, тело окаменело. Синхронно выключив свои фонари, друзья стали вслушиваться, пытаясь игнорировать бьющий по ушам шум давления и частого дыхание. За первым рёвом послышались несколько и других. Рычание, всхлипы и нечеловеческие крики, будто взявшись из ниоткуда. — Блять, блять, блять, — Хакон стряхнул уже надоевшую, заливающуюся везде, воду, с головы. Схватив парня за руку, он пихнул его вперёд. — Включай УФ-фонарь и беги, малыш, — скомандовал тот и добавил уже криком — быстро, не оглядывайся! Когда-то я уже слышал от него этот беспокойный, грозный крик, как и тогда, сулил этому полный пиздец. Молния сверкнула, прям над головой, ударяя куда-то по левую сторону, освещая всё поле. Из-за чёртовой кукурузы ни черта не видно, но шелест травы со всех сторон, хриплое кряхтение и тяжёлые, изуродованные людские голоса, заставляли бежать невзирая на режущие кожу стебельки. Как часто этот вой был слышен, привык, засыпал и просыпался под него. Сейчас не столько пугало, сколько тварей решило проснуться не по своему будильнику, а то, что ты бежишь в никуда, а шанс, что столкнёшься с одними и проебёшь так важное для тебя время. Благо жизнью наученные, не спотыкаться и не сбавлять темп. Секунды растягивались в года, так казалось, и нет предела этому грёбанному полю. А вой всё ближе, шорохи громче, и топот, булькающих по влажной земле ног, всё чаще. Дыхалку спирает, но всё бежишь и вот… Чёртовы посевы кончились и проскользив по грязи, парень остановился, оборачиваясь назад. Мгновение и из зарослей выбежал Хакон. — Какого хуя ты… Не успев договорить, мужчину снёс выпрыгнувший из поля прыгун. Тяжёлое, с серой кожей и разъехавшейся в стороны нижней скулой, существо, прижало к земле бывшего бегуна. Тот не сдавал, смотря в красную радужку с расширенными зрачками и так же как и тварь, прорычал тому в ответ. Эйден уже подбегал замахиваясь острым мачете, целясь прям в затылок существу, но на его пути, из того же поля, вылезла ещё парочка. Они не атаковали пока. Эйден замер косясь через плечо одного прыгуна, на друга, что отчаянно боролся с мутантом. Паника накрыла. Что делать, бежать напролом? Нет, что-то нужно придумать. Эти не атакуют, будто стерегут, охраняют, дают своему товарищу насытится уже пойманной жертвой. Мысли путались, вспомнил про уф фонарь, полез к лямке на рюкзаке, за которую он был прикреплён, а его нет, нет, блять, его. Когда потерял? Не заметил, придурок. Становилось плохо. Оружие выпало из рук. Чувствовался прилив сил, тело трепало в неконтролируемой дрожи. Руки, ноги, всё тело словно выворачивало. Сердце колотилось так сильно, что кажется рвало грудную клетку. Желудок грозился вывернуть всё, что было в нём, наружу. Превращался. Монстр. В нос ударил запах плоти, живой плоти и бегущей по венах крови. Словно чувствовал, видел мир насквозь и… Разум потух. Мыслей нет. Уже изрядно измазавший слюной лицо мужчины мутант замер. Со стороны донёсся разъяренный крик. По началу болезненный, человеческий, но вскоре сменившейся в безжизненный, яростный, неживой. Тварь отпрянула, Хакон не растерявшись подорвался с места и направил свой фонарь на прыгунов, что стояли рядом с, корчившимся в конвульсиях, парнем. Они завопили от боли и поспешили скрыться в зарослях поля. Эйдена выгибало, он рычал, а из рта пошла густая слюна, скорее пена. Он закрылся руками от попадающего на него фиолетового цвета. Хакон поспешил отвести больно ранящий свет от парня, и тот быстрыми, резкими движениями прыгнул на оставшееся, неряшливое, покинутое собратьями существо, что уже снова готовилось атаковать мужчину. Сшибая своей схваткой небольшие ступеньки, ветхого, деревянного дома, парень буквально бросил тварь в ещё, до недавнего, целое окно. Забираясь в то же окно, вслед за ними, и бросив, уфешку, на усыпанный осколками подоконник, Хакон застал уже быстрое завершение схватки. Среди изломанной мебели, стоя на коленях, Эйден нещадно вбивал голову прыгуна в пол. Тот уже не двигался, лишь, ошмётки его плоти разлетались в стороны. — Малыш, — тихо произнёс мужчина. Экзекуция над трупом резко прекратилась, и парень перевёл свои обезумевшие, покрытые кровавой паутинкой глаза, на друга. В ответ истошный крик и он бросился на мужчину, тот лишь успел подставить руку под укус. Зубы впились в плотно намотанную, твёрдую броню из кожи на предплечье. — шиии, тихо малыш, — приобняв парня за талию, Хакон аккуратно поёрзал укушенной рукой, освобождаясь от хватки, — я рядом. Будто слыша, Эйден покорно расцепил челюсти, с дёсен кое-где сочилась кровь. Они стояли неподвижно, только иногда, аккуратно Хакон проводил ладонью по пояснице парня, успокаивая. Но мир продлился недолго. Эйден стал чаще дышать, а из приоткрытого рта доносились тихие хрипы. Хакон не успел толком ничего понять, как его тело столкнулось с холодным, твёрдым полом, а сверху на нём воссел Эйден. Глаза всё так же бешено метались. По неточным движениям было ясно, что он боролся. Борьба с собой, нет ничего тяжелее этой войны. Резко приблизившись к лицу мужчины, парень открыл рот, подтягиваясь в шее. Слюна вперемешку с кровью стекла в ключицу, и всё тело проняла дрожь. Хакон ничего не предпринимал, только тихо шикнул, когда зубы, несильно, но всё же надавили, стискивая кожу на шее. Возможно, это был бы конец, но парень резко отпрянул, начиная задыхаться. Его чуть ли не откинуло от мужчины, но тот успел перехватить его за руку и потянул на себя. Парень рухнул на друга как бездыханное тело, холодный, мокрый, и всё, что выдавало в нём жизнь, это судорожное поколачивание с тяжелым дыханием.