Этюд в Елисейских тонах

Когда Азаде, беззвучно выругавшись себе под нос, устремила свой взгляд в сторону выхода, я тихо, как полевая мышь, отскочила в сторону и скрылась от посторонних глаз в тёмном углу, ставшем для меня просто идеальным укрытием — чтобы разглядеть там укутанного в тёмную накидку человека нужно очень сильно постараться, а разгневанной иранке явно не до того было. — Daha hızlı gel, gidiyorum! Кинула напоследок своей непутёвой подельнице восточная заговорщица, спешно удаляясь из уборной в направлении основной части клуба — к залитому разноцветными лучами танцполу, окружённому небольшими столиками разной формы и высоты, и как только фигура её затерялась среди разгорячённых танцами и спиртными напитками персов, я тоже, решив не медлить ни минуты, проверила последнюю часть своего воистину гениального плана и тенью выскользнула из потайного закутка. Настя же, всё также сидевшая у выложенной замызганной серой плиткой стены, не обратила на моё появление абсолютно никакого внимания, и мне на мгновение показалось, что в её поблёскивающих в свете слабо мерцающей потолочной лампы глазах не осталось ничего живого — и если бы не медленно опускающиеся и поднимающиеся ресницы, то я бы точно усомнилась в её дальнейшей жизнеспособности. — Ну привет. Когда мой голос, смешавшийся с пульсирующими в ушах звуками пробивавшейся сквозь захлопнутую пластиковую дверь музыки, эхом отразился настенной плитки с глубокими, забитыми грязью швами, красноволосая звезда артхаусного кино медленно, как в фильмах ужасов, подняла голову и прежде, чем заметить меня ей пришлось раза три окинуть комнатушку потерянным взглядом, а когда всё же наткнулась на выглядывавшую из темноты фигуру — отскочила в сторону, точно от огня. — Я… Ты всё неправильно поняла, — Дубровская устремила свой ошалелый от недавно употреблённого вещества взгляд в мою сторону, но на ноги подниматься, да и в принципе двигаться, не спешила, — это какое-то совпадение… Очень рада тебя видеть! — Не могу ответить тебе взаимностью, — смешанные чувства, захлестнувшие меня девятым валом злости и какого-то воистину зверского разочарования, застилали глаза непроглядной пеленой, и сейчас, вспоминая всё это сквозь призму жизненного опыта, я до сих пор удивляюсь своей решимости в тот сложный момент, — дай угадаю, за острыми ощущениями приехала? — Знаешь меня как облупленную, — Настя сначала отползла от стены в сторону, затем опёрлась позади себя ладонями, попыталась подняться, но всё тщетно — вероятно, обмякшие ноги упорно её держать не хотели, и выглядело со стороны это всё исключительно жалко, — тут тако-о-о-е на конец года-начало следующего прогнозируют в узких кругах, волей-неволей захочется сюжетик-другой в здешних местах отснять… А тебя как сюда занесло? На мгновение повисло напряжённое молчание, и мне вдруг стало отвратительно тошно от того, как в тщетных попытках оправдаться корёжилось её бледное лицо с раскосыми угашенными наркотой глазами. — По работе приехала, — со злости у меня уже начали трястись руки, потому что я тогда даже представить себе тогда не могла, как себя вести в этой совершенно патовой ситуации, когда в тысячах километров от дома всё начало походить на один-единый паззл, картинка которого пока не была мне понятна, но кусочки по краям уже складывались в замысловатую рамку, обрамлявшую его по краям, — я всё про тебя знаю. — Всё не так, как ты думаешь, — Настя вдруг попятилась назад так резво, будто я как минимум убить её собиралась, но этот её воистину животный испуг играл мне исключительно на руку, поэтому я лишь показательно твёрдо шагнула вперёд, — это Азаде вам всё слила? Я знала, что этой прошмандовке верить ни в коем случае нельзя… Но всё правда не так однозначно! У меня… — Засунь свои оправдания в задницу, — судя по столь бурной реакции, блеф мой прозвучал убедительно, и помутнённое запретными веществами сознание мне в этом только подсобило, — какого дьявола ты здесь делаешь? Лучше сама рассказывай всё, как оно есть. Я знаю, что наркота в холодильнике — это твоих рук дело. — Он меня заставил… Я не хотела, правда, ты вообще мне должна теперь по гроб жизни! — Дубровская вскинула руки в капитулирующем жесте и вжалась спиной в стену так сильно, будто самым большим её желанием на тот момент было стать с ней единым-целым, — он хотел на тебя ментов натравить, а я его уговорила, что ты с детства самого трусливая, как заяц… Просто припугнуть решили, мол лучше лишний рот не открывать… Спасибо бы лучше сказала! Внутри всё оборвалось, и я вдруг почувствовала, как кончики пальцев мгновенно онемели, а щёки будто закололо тысячами мелких иголок, от которых кожа вспыхнула, точно огнём обожгло. Безусловно, всё к этому и шло, но я до последнего надеялась, что всё это действительно идиотское стечение обстоятельств, и моя дорогая подруга детства никак не связана со злодеяниями мерзопакостного испанского премьера, но… Чуда не случилось, и получилось то, что получилось. — Ах ты ж тварь, — слова из груди вырывались с просто нечеловеческим усилием, и мне тогда казалось, что воздух перемешался с какой-то густой ядовитой субстанцией, что с каждым вдохом разрушала мои лёгкие изнутри, и я буквально физически ощущала в себе отвратительное жжение, от которого очень хотелось вывернуться наизнанку или, как минимум, с разбегу прыгнуть в ледяную воду, — ты как спишь вообще после этого? — А говоришь, что всё знаешь про меня, — Дубровская карикатурно резко переменилась в лице, и на смену звериному испугу пришла какая-то совершенно неуместная ухмылка одним лишь уголком разодранных в кровь губ, — надо же… Повелась на такой дешёвый блеф, как дошкольница… Молодец, Нинка, растёшь. — Поздравляю, Шарик, ты балбес, — признаться честно, я сама не понимала, каким образом у меня получилось вывести её на чистую воду, но только чувство гордости за собственную убедительность тогда удержало меня на плаву, — по доброй воле призналась, как минимум, в незаконной транспортировке и передаче наркотиков. — В чём призналась? — Настя показательно, сконцентрировав в себе весь свой артистизм, вскинула брови в совершенно невинной, обескураженной сим заявлением гримасе, — какие наркотики, Нина? Тебе похужело что ли, солнце моё? — Что ты несёшь вообще? — когда Дубровская, сообразив, что все её потуги в тщетных попытках оправдаться и убедить меня в своей невиновности совершенно бесполезны и не имеют никакого смыла, пошла в отказняк, терпение моё окончательно иссякло, и я, в несколько быстрых шагов преодолев расстояние между нами, ухватила её за чёрный воротник, — думаешь, самая хитрая? — А нет что ли? — не знаю, насколько Настя превосходила меня физической силой, но в росте порядочно уступало, поэтому когда я потянула её вверх, сжатая побелевшими костяшками пальцев ткань хрустнула, а хозяйка её таки поднялась на ноги, — ты кто есть-то вообще, подруга? Тебе зачем в это всё лезть нужно? Твоё дело нехитрое… Сидела бы, не высовывалась, Педро уже про тебя думать десять раз забыл бы, но нет. — Ты перепутала, кажется, — очень хотелось за такое поведение либо непутёвой своей подружке по щам надавать, либо самой сквозь землю провалиться, но отступать точно было поздно, поэтому я лишь сильнее вцепилась в скользкий кусок плотной паранджи, — мне только пальцем показать в твою сторону осталось… Думаешь, тебе твой «папочка» всегда поможет? — А что ж ты не показала до сих пор? — Дубровская показательно, совершенно издевательски, расхохоталась мне в лицо настолько натянуто и нереалистично, насколько это вообще возможно, — ой! Вот насмешила-то, уж о твоём «ангельском терпении» только ленивый в узких кругах не наслышан… Слушай, давай с тобой полюбовно разойдёмся? Ты меня не видела здесь, я твои бредни сейчас не слушала. Просто не лезь в эти дела, хорошо? — В какие дела? Начальник твой присосался ко мне, как пиявка, а что именно хочет — не рассказывает, — личные ощущения аккурат в тот момент подсказали мне, что пора уже переключаться с «плохого полицейского» на «хорошего», поэтому я таки ослабила хватку, а потом и вовсе отпустила, — может, хоть ты мне объяснишь… И мы попытаемся вместе решить эту проблему? Полюбовно, как ты и сказала. — Ты тут не причём, правда, — Настя, завидев изменения в моём настрое, тихонько облегчённо выдохнула, но виду попыталась не подавать, видимо, чтобы я особо не расслаблялась, — эта придурочная всё мечтает за границу сдуться… Думала, иностранку в интернете подцепит и делу конец, кто ж знал, что так получится… А с Педро там очень долго и сложно, правда. — Мы никуда не спешим, — скрестив руки на груди, я сначала, не подумавши, опёрлась спиной о стену, но тут же брезгливо отодвинулась, как только взгляд мой упал на пробегавшего по двери таракана, — и времени у нас с тобой предостаточно. Рассказывай. — Да… Там и рассказывать особо нечего, — Дубровская в своём совершенно бессовестном вранье даже в показаниях не путалась: она всё никак не могла одну-единственную отговорку выдумать, но под конец таки отчаялась, — как тебе сказать… Есть… Некоторого рода бизнес… — Некоторого? — Некоторого, — Анастасия всячески от ответа уклонялась, но под пристальным взглядом в ней, видимо, всё же просыпались отголоски зова совести, — ну… В общем, помнишь Олега Нечипоренко? Он на двух свадьбах моим свидетелем был вместе с тобой. — Такого забудешь поди, — Олежа, вечно пьяный и вечно влюблённый, был человеком безусловно колоритным, и поспорить с этим мало кто мог, поэтому у меня в голове сразу возникла разряжающая обстановку череда свадебных воспоминаний, но я быстро разогнала их, дабы не рушить свою маску добропорядочного «сотрудника» полиции нравов, — ближе к сути давай. — В о-о-общем… Помнишь, у него были некоторые проблемы с наркотиками? — Дубровская загадочно покачала головой с таким видом, будто эта информация должна была вогнать меня в радостный припадок, — в общем, я выхожу замуж… На минуту повисло молчание, и мне отчего-то показалось, что это была та самая знаменитая немая сцена из «Ревизора», а Настя вдруг засияла так, будто весь наш предыдущий разговор ей мгновенно был забыт, и значение теперь имело только обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки. Третье, мать его, за три года. — Бог любит троицу… Ничего умнее я выдавить из себя не смогла, потому что праведный гнев внутри меня смешался с чувством идиотской сюрреалистичности происходящего. — Хех, Бог не дурак — любит пятак, — Дубровская неловко хохотнула, и мне очень захотелось прописать ей в бубен за всю эту театральную беспечность, — свадьбу гулять в Айвалыке решили… По старой семейной традиции, так сказать. — Ты совсем больная или прикидываешься? — восторг своей непутёвой подружайки делить мне не хотелось и не моглось, поэтому я со всей имеющейся беспощадностью спустила её с небес на землю, — не понимаешь по-хорошему, будем известными методами действовать. Либо ты по-хорошему сдаёшь свою контору сама, либо это делаю я, и тогда уже тебя загребут как положено. — Я ничего не знаю, честное слово, — а вот следующий жест со стороны причины моих иранских страданий меня окончательно заставил выпасть в осадок — Настя буквально на колени передо мной упала, и тут же принялась креститься, чем ещё больше меня в ступор вогнала, — вот тебе крест, Нин! Думаешь, они меня в свои мужиковские вопросы посвящают? Я всего лишь бабки на всякую ерунду трачу, не более… Единственное, что сказать тебе могу — Педро мечтает твоего турнуть, но у них это обоюдно, они там что-то когда-то не поделили… В общем, где-то что-то слышала, но ничего конкретного не знаю… — Пиздеть будешь — ещё про старые твои грешки вспомним. Или по Родине соскучилась? — в определённый момент это отвратительное враньё мне осточертело настолько, что церемониться уже не осталось ни сил, ни желания, — по триста пятьдесят седьмой УК РБ, от восьми до двенадцати с лихвой… Вот это предел мечтаний, правда? Сей аргумент стал для Насти просто железобетонным доказательством моей решимости, и я многое готова отдать, чтобы снова увидеть её побелевшее от накативших воспоминаний лицо — с господином Лукашенко у неё, можно сказать, счёты были самые что ни на есть личные, и если хоть одно звено её евро-крыши отвалится, последствия обещали оказаться для неё совсем уж печальными, потому что несмотря на все громкие лозунги… Евросоюз на деле является организацией достаточно хлипкой, с кучей внутренних разладов и неурядиц, где практически каждая страна то и дело перетягивает одеяло на себя, считаясь с остальными членами сообщества только тогда, когда это подразумевает определённую выгоду. — Пожалуйста, не сдавай меня, — Дубровская вдруг обхватила мои колени руками и прижалась к ним щекой так резко, что я сама едва не плюхнулась на задницу, — я тебе честное слово даю… Я ничего не знаю, но мешать точно не буду… Хочешь, при тебе билет на завтра куплю? Или вообще на ближайший рейс… Что мне для тебя сделать? — Я тебе ещё раз говорю, — все эти её слёзные моления жутко раздражали, но чем дальше она заходила, тем сильнее я верила в их неподдельность, хоть и ругала себя по страшной силе, — либо как есть говоришь, либо… — Ну что мне, лоб разбить, чтобы ты мне поверила? Я правда ничего про их дела не знаю… Это тебе нужно кого-то из близких к Педро кругов выцепить, я тебе уже выдала всё, что знаю — если это до него каким-нибудь образом дойдёт, то всё, пиши пропало… Нин, ну ты как женщина должна меня понять, это же большая политика, кто там без греха? — Значит так, — когда весь этот трёп стал совершенно невыносимым, я всё же сдалась и пошла ей навстречу, если можно так выразиться, — весь наш разговор записан, поэтому доказательства у меня в случае чего железные. Прямо сейчас объясняешь, что это за девка с тобой, при мне же покупаешь билет на ближайший рейс, я еду с тобой в аэропорт, и на этом расходимся до поры-до времени. Скажешь Санчесу хоть слово — пеняй на себя, я тебя жалеть не буду. — Да девка тут вообще не при делах… Я с ней постольку-поскольку знакома сама, но она курьерша какая-то местная вроде как, меня с ней Педро свёл чисто в творческих целях… Честное пионерское тебе даю! — Ты в лагере детском ни разу не была, какое пионерское… В тот вечер, в замызганном туалете тегеранского подпольного клуба, игра в политические кошки-мышки закончилась раз и навсегда. Да только вот на смену ей пришла другая, больше напоминавшая русскую рулетку — сколь бессмысленная, столь же и беспощадная.