Этюд в Елисейских тонах

С лёгким сквозняком за спиной открылась входная дверь и принесла в кабинет достаточно воздуха, чтобы я смогла вдохнуть. На пороге образовался, собственной персоной, председатель испанского правительства дон Педро Санчес, и я пулей отскочила в противоположную от насиженных мужских колен сторону, судорожно одёргивая подол платья, задравшегося по самое «не хочу». — Оу, какие пейзажи, — испанец издевательски хохотнул, — вижу, вы тут очень сильно заняты… — Что-то хотел? Эммануэль же со всей своей французской невозмутимостью затянул ослабленный ранее галстук до потребного состояния и закинул ногу на ногу. Можно подумать, это не он сейчас развалился в кресле главы здешнего правительства, будто так и положено. — Да, есть кое-что. У меня планы поменялись, завтра утром улетаю с дипмиссией в Марокко, поэтому документацию всю отдаю тебе сегодня, — спокойно сообщил премьер, аккуратно отодвигая меня от ящика, где, очевидно, хранились нужные бумажки, — нашкодила, донья Нина? У него хриплый голос и какие-то почти интимные интонации, но это вполне в духе горячего испанского мужчины, и ничего удивительного в такой манере общения не было, а вот Макрон весь вечер выглядел каким-то смурным, возможно, даже раздосадованным. В такие моменты мне казалось, что моё истинное призвание в этом мире — бесить господина президента Пятой республики. Между нами столько всего личного было, но я всё равно не могла к нему подобраться, когда что-то складывалось не так, как ему хотелось. А будь на моём месте Бриджит… Нет, хотя бы потому что Первая леди всё всегда делает и говорит правильно, она бы никогда не оказалась на моём месте. — Работа у меня такая, видимо. Из-за повисшего с появлением Педро напряжения я периодически проваливалась в себя, неуловимо исчезала из этого кабинета, как бы сильно не старалась удержаться. И прошло несколько долгих секунд, прежде чем до меня дошло: премьер никуда не уходил, премьер всё ещё стоял рядом. Только тогда до меня долетела мысль, что, возможно, я чему-то мешаю. Какому-то более важному разговору, может, или обмену простыми мужиковскими откровениями. Поэтому, на всякий случай, всё же обернулась к Эммануэлю, чтобы понять это по его лицу, но вместо этого меня оглушило движение навстречу. У меня волосы были собраны в пучок на затылке. И он, наклонившись, поцеловал меня в шею, убивая откровенностью этого горячего и влажного прикосновения. Всё, что у меня внутри, распалось на микрочастицы и перестало существовать, только сердце, запертое в рёберной клетке, билось отбойным молотком по бетону. Санчес за спиной беспардонно усмехнулся, но головы в его сторону я повернуть не смогла, тогда я вообще могла смотреть только перед собой, и никуда больше — настолько сильно мной овладело смятение. И это совершенно нормальная реакция, потому что сегодня французский политик побил все рекорды, какие только мог. — Мой юный художник — ходячая неприятность. Почти пренебрежительно сообщил президент, пока я нелепо поправляла шершавую, усыпанную плоскими блёстками ткань. — Так она же девчонка ещё совсем? Чуть вопросительно приподнял брови испанец, убирая за ухо выбившуюся из нехитрой причёски прядь. Стоит ли говорить о том, что он не спешил убирать руку потом? Напротив, опустил на щёку, и кожа вспыхнула рябиновым пожаром. Испанцы, безусловно, ребята очень тактильные. Мир знает множество разных культур, и это просто одна из них, но подобного рода касания, кажется, даже для них слишком. Что происходит? Мгновение назад я стояла, смущённая внезапным появлением постороннего мужчины, а теперь… Теперь до меня дошла истина, лежавшая на поверхности. Нет, я, конечно, догадывалась, что на «загнивающем западе» такое случается. Но я никогда всерьёз не думала, что это произойдёт со мной. — Не бойся, малышка. Наверное, я очень поменялась в лице, раз премьер вдруг решил мне это сказать. Прямо над ухом, с таким придыханием, что я едва ли не сошла с ума, а перед глазами всё запрыгало в странной цветастой карусели, совершенно несоответствующей реальности. Зелёный. Красный. Синий. И всё какое-то до рези в глазах чёткое, будто кто-то неудачно наложил фильтр в инстаграме. — Раскраснелась, как помидорка. Нормальное её состояние. Макрон отпустил не первый за вечер едкий комментарий, а я лишь жалобно съёжилась и даже не заметила толком, как мы втроём переместились на диван, обитый вельветом насыщенного цвета хаки. Президент нарочито медленно расстёгивал пуговицы на моей спине, и когда он наконец дошёл до последней пуговицы, дыхание перехватило, словно на горле сцепились чьи-то шершавые цепкие пальцы, и я оказалась лицом к лицу с премьером, и это даже не показалось мне каким-то неправильным, поэтому я как-то неосознанно потянулась к его губам. Потом на мгновение замешкалась, поэтому оставшееся расстояние Педро преодолел сам, начиная воистину сумасшедший поцелуй. Помню, как отчётливо слышала его дыхание, чувствовала привкус терпкого парфюма, а Эль будто специально подгадывал время, чтобы короткими поцелуями вдоль позвоночника утопить меня в собственном ненормальном ощущении полёта, который обязательно кончится ударом об асфальт. Но это всё будет потом, а тогда я не очень понимала, что вообще происходит: в момент, когда я осталась в одном только нижнем белье, перед глазами всё поплыло. А как только скрытую тонким бюстгальтером грудь накрыли ладонями одновременно двое разных мужчин — я буквально задохнулась от окружающей реальности, вышедшей за все пределы доступного и дозволенного. Мир перед глазами смазался, и всего, что происходило после я уже не смогу отделить от большого цветного пятна, густого, липкого и очень-очень сладкого, почти приторного.

— Дели меня, с кем хочешь, истязай как хочешь, но только не оставляй одну. Это, наверное, совсем уже сюр, да? — Да. *** Не знаю, сколько времени прошло, но в чувства я пришла от обдувающего разгорячённое тело ветерка, пробивавшегося сквозь тонкую абрикосовую сетку и мне даже показалось, что всё произошедшее — всего лишь плод моего больного воображения, перевозбуждённого и отравленного дорогим алкоголем разума. Только вот бесцеремонно восседавший на столе Педро всем своим видом говорил об обратном — растрёпанный, в наполовину расстёгнутой рубашке, с мятым куском галстука, торчащим из кармана строгих тёмно-синих брюк. Почему-то очень сильно кружилась и болела голова, перед глазами всё рябило и двоилось, скакало цветными кружками и пятнами на поблекшем фоне; тело самому себе не подчинялось, а свинцовые веки так и тянулись вниз, уводя меня в какое-то противоестественное коматозное состояние. — Buenos días, hermosa, — испанец расплылся в характерной улыбке, но какая-то внутренняя чуйка без конца вселяла в меня тревожные мысли о некоторой приближающейся буре, — как самочувствие? — А куда, — я с божьей помощью приподнялась на обессиливших руках, покрутила тяжёлой головой в разные стороны и попыталась собрать всю волю в кулак, — где Эммануэль?.. — А какая разница? — испанец саркастично вскинул брови и неспешно переместился на противоположную от меня половину дивана, тут же закидывая мои щиколотки к себе на колени, — мне казалось, что мы прекрасно провели время вдвоём. Но, если что, я тоже могу называть Вас «неодушевлённым предметом», если так прижилось. — Что? — не до конца прояснившийся мозг упорно не хотел складывать словосочетания хотя бы в предложения, плющило просто по страшной силе, но тогда я приняла это особо сильное похмелье, — какой предмет… Вдвоём, время… — Всё никак не отойдёте, милая? — в определённый момент я почувствовала цепкие пальцы где-то под коленями, и лёгкое давление отдалось отвратительной точечной болью, — ну ничего, со всеми бывает с непривычки. С непривычки от чего? От пьяной групповухи в королевском дворце? Ну да, к такому привыкнуть довольно сложно, да и не особо хочется… Может, в формате разовой акции и стоило попробовать, но я что-то не совсем уверена. — Мне нужно… Я кое-как выкрутилась из мужской хватки, приняла сидячее положение, а потом попыталась подняться, но всё безуспешно — ноги подкосились, перед глазами снова полетели вертолёты, заставившие меня плюхнуться ничком в пол. Больно, но зато от разбитого носа сознание практически прояснилось, потому что по ощущениям из глаз полетели искры. — Что же это такое, вот неугомонная девица, — в следующее мгновение меня не слишком деликатно вернули на диван, — Нина, будьте так добры, посидите хоть немного на месте, давайте поговорим? — Нет, — я без конца пыталась вырваться из железной хватки, но удавалось только болтаться, точно тряпичная кукла, — я не хочу сейчас… — Уделите мне десять минут, и я сразу же отведу Вас в комнату отдыха, не переживайте. Поймите, милая, Вы сейчас не в лучшем состоянии, а Макрон точно не обрадуется, когда узнает, чем Вы занимались, пока он всю ночь решал государственные вопросы в парламенте… Не очень приятно, согласитесь? — Но, — несмотря на прояснившиеся мысли, транслировать их было сложно, язык всё ещё заплетался, — он же… Тоже… Нет? — Ох, милая Нина… Не буду тянуть, у меня есть одно очень интересное предложение. Вы девушка не глупая, должны понимать, что находитесь в весьма бедственном положении… Ну кому понравится быть бесправной собачонкой на золотой цепочке? Очень сложно было понять, чего хочет от меня этот многострадальный испанец, поэтому я щурилась, хмурилась, морщила лоб, всё пыталась вникнуть в суть происходящего. Собачонки, золотые цепочки… Почему сложно высказаться простым языком, без лишних прелюдий? — Бриджит на подобное никогда не подпишется, поэтому, как только Вы появились на горизонте, отдельные лица в высших кругах встрепенулись от такой чудесной возможности, — Педро аккуратно запустил пальцы в мои волосы, очевидно, пытаясь таким образом по максимуму расположить к себе, но я лишь дёрнулась в сторону, — я хочу сделать предложение достаточно скверного характера с точки зрения морали, но конкретно для Вас оно будет нести исключительную выгоду. Мой клиент мечтает о совершенно новой концепции европейского благоустройства, но опустим всю эту бюрократию… — Давайте уже ближе к сути, пожалуйста, — от нахлынувшей с новой силой тревоги меня начала колотить мелкая дрожь, а в горле встал отвратительный ком, — я не понимаю, чего Вы от меня хотите… — Я хочу, чтобы Вы поддержали одного хорошего человека на выборах, слегка подставив другого. Дверь не скрипнет, оплата достойная, гарантии Вашей личной безопасности будут задокументированы. — Что?.. — Ну… Примитивным языком, я предлагаю Вам немножко пошпионить, исключительно во благо Франции и Европы в целом. Эммануэль отличный мужик, но объективно слабый руководитель. Не сегодня, так завтра «жёлтых жилетов» подхватит кто-нибудь особо одарённый, тогда-то всё пойдёт по известному сюжету. Я же предлагаю Вам помочь решить всё мирным путём, всего лишь… — Что? — это же, чёрт возьми, Педро Санчес, председатель испанского правительства, хороший друг Эммануэля, а сейчас он вот так вот просто берёт и предлагает поучаствовать в госперевороте, очень смешно, — поиздеваться надо мной с утра пораньше решили? Не смешно. — Какие издёвки, Нина? Добро пожаловать в мир большой политики, это предложение по всем параметрам удовлетворит Ваши интересы, потому что ровным счётом ничего не потеряете, а только приобретёте. — Круто-классно, — я закрыла лицо ладонями и сделала два глубоких вдоха, — слушайте, Педро, меня вообще ни в одном глазу не интересуют все эти ваши козни, серьёзно… Это же госизмена и всё такое, а мне ещё, ну… Жизнь дорога… Не знаю, насколько уверенно и убедительно звучал этот отбитый фарс, но внутри у меня всё в очередной раз обвалилось. К сожалению, не было у меня несказанной наглости, невиданной смелости, особых заслуг и большого доброго сердца, как обычно в сказках бывает. Даже сковородки не было, которой можно огреть злодея-заговорщика, чтобы мир заиграл добрыми красками, был только страх, подлой змеей поселившийся под самым сердцем. В голове всё это укладывалось плохо: уже не фантазия о Джеймсе Бонде, не книга о дворцовых интригах с заранее обещанным счастливым концом, а чертова, до боли резкая и отвратительно грязная реальность. — Нина, Вы же понимаете, что рано или поздно всё всплывёт на поверхность? Зачем Вам это отвратительное клеймо «любовницы президента»? Разве когда-то подобные истории заканчивались чем-то вроде «и жили они долго и счастливо»? Просто попробуйте сопоставить в своей голове сухие факты, сложить два плюс два, и всё заиграет абсолютно новыми красками. Столь незаурядная личность не заслуживает звания «неодушевлённого предмета», разве это стоит того? — Да причём тут эти «неодушевлённые предметы», что Вы тоже заладили… В очередной раз в голове мелькнула мысль о том, что Эммануэля я совершенно не знаю. Он носил в себе тяжёлую тёмную грусть, и очень расстраивался, когда её обнажала сползшая на бок маска божьего праведника. Закрытая книга, запертая наглухо дверь. Макрон мастерски выворачивал меня наизнанку, но сам упорно выворачиваться не хотел, а я и не лезла, потому что у меня на это не было никакого права. Казалось только, что немного ближе мы становились, когда лежали на моём многострадальном раскладном диване, смотрели в потолок, пили красное сухое вино прямо из горла, а ещё заворачивались в большой клетчатый плед, от которого волосы электризовались и забавно тянулись вверх. — Давайте поступим демократично? Я дам Вам некоторое время для размышлений, потому что подобные вопросы с кондачка не решаются, и я очень хорошо понимаю Ваши сомнения, Нина. Для сущей мотивации я готов перевести Вам символическую сумму, — премьер выудил из кармана смартфон и демонстративно покрутил его в правой руке, — а в качестве гарантий своей собственной безопасности… Оставлю себе несколько интересных снимков, если Вы понимаете, о чём я. Мне тогда показалось, что весёлый и радостный мир кончился, вот так вот неожиданно, но в то же время предсказуемо до чёртиков. Треснул, лопнул, раскололся пополам и разлетелся на тысячу осколков. Как-то… Вот так, в один миг всё внутри оказалось сломано, разбито и разорвано. *** Не знаю, сколько провела под потоками адово горячей воды, но кожа на конечностях уже раскраснелась и скукожилась до жуткого состояния. Только вот сколько не три себя мочалкой, чище от этого я себя чувствовать не стала, скорее даже напротив: с каждой минутой, проведённой в одиночестве, я всё сильнее верила в реальность произошедшего, хоть и никак не могла понять, как такое вообще может быть. Последние капли соскользнули на выложенный мелкой коричневой мозаикой пол, и я без особого энтузиазма перешагнула высокий борт акриловой ванны, с ходу укуталась в тёплый махровый халат, а потом ещё долго стояла на месте, легко покачиваясь из стороны в сторону, пока где-то в глубине номера не зазвонил телефон. Поиски его не заняли много времени, но засветившееся на дисплее имя контакта заставило меня замереть на месте с острым желанием провалиться сквозь землю: «Mon croissant» трезвонил безостановочно, вселяя в меня ещё большую панику, но в конце концов голос, раздавшийся из динамика, оказался вполне себе весёлым и энергичным. — Разбудил тебя, моя бусинка? — Нет-нет, — я проглотила застрявший в горле ком и передёрнула плечами, всеми силами стараясь сдержать постепенно накатывающие рыдания, — я просто… В душе была, всё хорошо. — Ну что ты, загрустила там без меня совсем? Не стал тебя будить вчера, слишком уж сладко спала своим чудесным пьяненьким сном. Представляешь, пили с Педро до победного, только лёг к тебе под бок, а тут звонят из Мадрида, говорят… В общем, суть в том, что мы всю ночь сидели с комитетом по безопасности, уже спецназ на место собрались высылать, а там все взяли и утихомирились, как будто ничего и не было. Поди разбери теперь, что это за стихийное буйство было? Похолодевшие пальцы до боли в суставах сжали металлический корпус телефона, и ощущение было такое, будто вот-вот по лбу пот побежит, а к горлу подкатила тошнота. Что это всё, чёрт возьми, значит?